Между нами пропасть и одна пробирка

      Мотор легкового автомобиля глохнет не так медленно, как хотел бы этого Алекс. Может, он и вовсе не хотел останавливаться в этом хорошо знакомом дворе перед многоэтажкой, видевшей его еще аспирантом с горящими глазами. Он был здесь последний раз с год назад, надеясь, что больше сюда не вернется. Однако все течет, все меняется. Ему приходится уверять себя, что его присутствие здесь — целенаправленно и исключительно по своей воле. Алекс не желает думать о том, как убедительно Болтон известил по телефону, что ждёт мужчину именно сегодня в ближайшие часы, несмотря на позднее время, будто зная, что тот не будет пренебрегать приглашением ученого.       Алекс буквально натягивает на лицо сосредоточенно серьезную маску, уповая на то, что она придаст ему уверенности и моральных сил выдержать эту встречу. Лифт быстро везет его вверх, пока руки, словно сокровище, прижимают к себе папку с важными бумагами. Он сделал копии, но почему-то ему все равно представляется, как Болтон одаривает его надменным насмешливым взором, с раздражением разрывая документы напополам и бросая их в лицо полуночному гостю. В конце этого неприятного посещения Алекс, наверное, поймает себя на мысли, что лучше бы тот так и сделал.       Гостя будто специально заставляют ждать медленно текущие минуты после нескольких коротких звонков в дверь — Алекс не отличался излишней благородной терпеливостью, но Болтон, кажется, никогда не считался с этой его чертой. А с чем, собственно, считался?       Наконец ему открывают, на пороге появляется коренастый мужчина в черном халате, махровой занавеской спускающемся в пол. Можно было подумать, что Алекс разбудил его: зеленые глаза, лишенные былого живого блеска и смотрящие через линзы очков в квадратной оправе, с неприкрытой апатией и усталостью уставились на пришедшего и немигающе рассматривали его, желая подметить любые изменения, какие в теории могли возникнуть за минувшее время. — Разве у тебя нет ключей? — звучит даже грубо, ровным пластом накладываясь на сталь в голосе ученого.       Лицо Алекса не выражает ничего — отчаянно пытается, до поры до времени сдерживая желваки, которым еще предстоит как следует размяться. Ключи он с собой не взял, слишком многое они хранили в себе, утаскивая мужчину в пучину воспоминаний. Пригласительный жест разрезает пространство, невидимой рукой толкая Алекса вглубь квартиры, объятой шерстяной колючей тишиной и холодом холостяцкого одиночества, жесткими глубокими морщинами безвозвратно врезавшегося в черты хозяина. Болтон цепляет взором каждый неспешный шаг Алекса, точно утяжеляя путь от порога до барной стойки, стоящей в отдалении просторной студии, в какой гостю было непримиримо тесно. — И что за макулатуру ты там притащил? — кивает он на папку, все не выходящую из рук Алекса, и подходит ближе под пристальным наблюдением со стороны. — Письма с громкими словами, которые ты писал мне, когда жалел, что уехал? — Я не жалел. Ни секунды. Я тебе все сказал, — отрезает Алекс, вскипая и тут же затухая, вдыхая большую порцию воздуха, чтобы не продолжать тему дальше.       На этих словах Болтон точно оживляется, обходит барную стойку с противоположной от гостя стороны и облокачивается на нее, внимательно сощуриваясь. Уголки рта ползут вверх, являя человеку напротив едкую прокуренную улыбку. — Тогда что ты делаешь здесь? В такой поздний час. А-але-е-екс, — победоносный оскал режет по живому, вынуждая центральную мышцу пропустить через себя несколько нарочито мучительных выхлопов. — Почитай — тогда ты все поймешь, — цедит Алекс, придвигая Болтону темный прямоугольник. — На трезвую я отказываюсь что-либо читать, — говорит он уже более серьезно, отходя к дубовому серванту и доставая бутылек с янтарной жидкостью. — Я не буду. Я за рулем. — А я тебя не спрашивал, — он ставит на стойку два стеклянных стакана под коньяк, затем идет к холодильнику в поиске легкой закуски: пару минут и лимоны с кусочками сыра уже красуются на рифленой тарелке.       Глаза закатываются сами собой, Алекс в досаде зажевывает нижнюю губу, в нервном жесте пряча руки по карманам охровых брюк — он совсем не был настроен на разговоры по душам, про себя с щемящим чувством в груди вспоминая, что у Болтона и вовсе нет этой самой «души», способной на что-то, что будет разниться с бестактной грубостью и отравляющей токсичностью в его сторону. Гость все не решается присесть, пальцами энергично постукивает по холодному камню, точно выбивая сигнальное «sos», какое никто не услышит. Выйдя из кратковременной задумчивости, ловит на себе очередной изучающий взор, бесцветным мелком чертящий ломаные линии, прижегающие яблочки щек. — Тебе идет борода. Придает тебе уверенности? — издевательски тянет Болтон, наблюдая за тем, как Алекс рефлекторно приглаживает отросшую щетину сверху вниз. — Взрослости? — Я думал, за год моего отсутствия ты смеришь свой пыл. Но ты не изменился, — презрительно произнес гость, придвигая к себе стакан. — Наливай.       Смотря на это осунувшееся, но все так же гладко выбритое лицо, испещренное морщинами, Алекс не верил, что прошло так много времени с их последней встречи — казалось, будто они виделись только вчера. Алекс в спешке собирал вещи, желая как можно скорее покинуть этот город, этот дом и своего горячо любимого наставника, холодно, до чертиков ядовито глядящего на прощание сквозь линзы, расщепляющие взгляд на разные фракции: презрение, гнев и иррациональную боль, не вяжущуюся с его обыкновенно безразличным образом. Любовь? Разве может верить в любовь человек, знающий, что все чувства — лишь химия, череда рецепторов и гормонов, соединяющихся и так же легко отделяющихся друг от друга в бесконечном циклическом каскаде жизни? Разбирающий человека до малейших составляющих и исследующий генные тайны в течение всего своего сознательного существования. Рассказывающий и наглядно доказывающий на симпозиумах, собирающих огромную публику из самых известных отцов науки современности, что любовь — отслойка эволюции, побочный продукт, не утилизированный вовремя. Нет, Болтон не мог позволить себе любить. Нисколько.       Воспоминания, проходящиеся тончайшим лезвием у шеи, заставляют Алекса вспомнить не только о том, зачем он пришел в столь ненавистное место, но и о еще одной безумно волнующей мысли, не покидающей его уже порядочное количество времени. — Ты не знаешь, где Аарон? Он перестал отвечать мне на звонки, — словно невзначай спрашивает он, мгновенно позабыв о предыдущей реплике, вгоняющей взрослого мужчину с посеребряющей черный жесткий волос проседью в кураж. — А мне ты ни разу не позвонил.       Коньяк разливается по стаканам с нескрываемой резкостью в движениях хозяина, и гость уже чувствует этот вкус обиды, филигранно прикрытой раздражением — Болтон был хорош в этом. — Ну так? — Алекс в моменте получает дозу удовлетворения, осознавая, что у него пока получается сохранять спокойствие и даже равнодушие, идущее в разрез с тем, какие эмоции им овладевали до входа в эту злосчастную квартиру. — Это твой приятель — не мой, — мерзкая интонация в адрес этого человека ужасно злила Алекса. — За что пьем? Твое возвращение? — Нет. Давай за что-нибудь хорошее. — Например? — За выделение денег на мои исследования из твоего фонда, — до Болтона, кажется, не сразу доходит смысл произнесенной фразы, он с само собой напрашивающимся вопросом вздымает бровь. — Я смотрю, наглости тебе не занимать. Как ты смеешь просить меня о подобном после всего? Где твоя гордость? — А я и не прошу. Ставлю перед фактом, — папка, до этого лежащая без дела, рукой придвигается в сторону взрослого мужчины.       Изумление Болтона все нарастает, Алекс же нехотя пытается скрывать улыбку, тянущую на победоносную. Жилистые кисти выуживают компрометирующие бумаги, однако лицо ученого не приобретает мертвенно бледный вид, как того ожидал Алекс. — То есть ты считаешь, что можешь шантажировать меня этой бумагой для подтирания? — мужчина прикусывает губу, скалясь половиной рта, качает головой и упирается руками в гранитный стол, разделяющий их. — Сукин сын, еще же копал под меня. Ждешь похвалы? Аплодисментов? — Я не хочу больше работать под твоим началом. И видеть тебя тоже больше не хочу, — он начинает потихоньку терять былую уверенность в своей авантюре, но еще не сдается. — Хочешь свободы? Я же такой плохой, невыносимый тиран. Как ты только терпел меня три года?       Алексу нечего сказать. Он устал. И не хочет возвращаться к привычному укладу, что царил до того, как он решился уехать. И как же он был благодарен, что к этому его подтолкнул один человек, которого Алекс по праву считал своим другом. А теперь он не отвечал на звонки, и Болтон говорит, что не знает совершенно ничего о причине подобного поведения. Учитывая то, что широко известный ученый был его непосредственным начальником.       Бумаги рвутся надвое и разлетаются по столу, падая и на пол. Алекс начинает теряться в нарастающем беспокойстве. — Ты меня не понял. — Я тебя прекрасно понял, — цедит Болтон и тянет руку к до сих пор не тронутому стакану, говоря уже чуть спокойнее и вдумчивее, — ты пришел сюда только из-за денег. Хорошо. Ты помнишь свой гормональный коктейль? Я ввел его одному из подопытных. И он, хочу тебе сказать, дал очень интересные результаты. Мне нужно, чтобы ты взялся за этот исключительный случай. Последний совместный опыт. Твоя макулатура мне не страшна, Алекс, как ты не понял. Это жест моей доброй воли, — лукаво говорит он, еще раз убеждая отбившегося от рук щенка, что у него нет выбора.       Стаканы поднимаются уже во второй раз, но они теперь не говорят, за что пьют. Раздосадованный гость опрокидывает в себя жидкость, терпко обжигающую язык, думая о том, что лучше бы и вовсе не приезжал сюда и не нежил в себе надежду на удачное для него стечение обстоятельств. Алекс снова под железной пятой Болтона. Каким же наивным он был.       Хмельная волна окутывает сознание, приглушая свет и очертания предметов вокруг. Может, это и к лучшему? Алкоголь как способ забыться. Странно, однако, что именно в компании этого человека. Из мыслей Алекса вытаскивает легкое, почти невесомое прикосновение, с невообразимой скоростью разносящее электрический импульс по телу. Он хлопает глазами, осознавая, что все еще сидит на барном стуле и на него пристально смотрят глаза напротив. Такие невыносимо тошнотворные, болотные глаза. Алексу, к слову, всегда нравились зеленые глаза. Свои голубые он считал чем-то до простоты банальным и незаурядным. Кожа тыла кисти начинает саднить, прижигаться теплыми пальцами, с надеждой ищущими отклика. Алекс поднимает взор, встречаясь с глазами напротив. Нет, ему все это осточертело. Ему ненавистны эти вечно хмурые, обдающие заполярным холодом черты. Гость, наконец придя в себя, выдергивает свою руку из-под чужой, наливает себе еще и снова выпивает все до дна, закусывая жгущим рот лимоном. — Я поеду. — Не поедешь. Я тебя не пущу. Кровать уже постелена. — Я не лягу с тобой! — Какое разочарование. А я то думал… — еще вполне трезво посмеивается над ним Болтон, пропуская мимолетную ухмылку. — В гостевой, дурень.       Не то чтобы у Алекса было огромное желание с тяжелой головой ехать домой на своей машине. Такси он почему-то не рассматривал. Не потому ли, что, укутавшись в мягкое пуховое одеяло, отдающее свежим ароматом кондиционера, обонятельные рецепторы прекрасно помнили запах альпийского луга, будоражащий память. Из другой комнаты он слышал мерное тиканье часов, ставшее таким привычным в те времена, когда Алекс оставался в этой квартире. Но почему он чувствовал себя в безопасности, находясь через стенку с самым ярким агрессором его жизни? Стокгольмский синдром? Он искренне верил, что год почти полного отсутствия Болтона в его буднях, благотворно повлиял на его ментальное здоровье, подкосившееся на момент отъезда. И хотел поскорее вырвать это въевшееся в мозг «Болтон». Однако его надежды стали лишь забавной шуткой для вселенной, у которой на него были другие планы.       Ни слова о Линче за этот вечер. Он был запасным, аварийным планом, какой Алекс мог пустить в оборот с еще большим успехом. Болтон не раз упоминал в их разговорах своего племянника. И делал это зря.