«Под сенью лунных лучей упоение,
Под солнечной негой любимый узор,
Запечатанный в памяти приятным ослеплением,
Где напротив отвергнутый всеми танцор,
Поклонится перед знакомой плитой,
С идентичным именем на граните».
За один вечер осознать можно много вещей, в зависимости от личности и её мироощущения. Ин осознал только то, что вечереть стало быстрее. Всё лето он мог проводить за рулём часы, которые называл свободным временем. На деле, так он растрачивал репетиции. Достаточно необязательные, чтобы не переживать о подготовке. Парень получал за это сполна, отрабатывал в дни перед концертами усерднее. Так, чтобы зал он покидал на три-четыре часа позднее, чем ребята из группы. Иногда удавалось отработать быстрее обычного, положившись на ежедневные тренировки и, бесспорно, отличную подготовку. И всё же, вечереть стало слишком быстро. Настолько, что назойливый шлем мешал, мешал его лицевой щиток. Достаточно старый, чтобы зрение туманить. «Оно же и так плохое…» Фары разъедали глаза, от света хотелось жмуриться, но это недопустимо. Ин мыслей о смерти касался лишь вскользь, ради шутки. А не ради попыток взаправду разобраться с существованием. Ночной город красив. Любой из возможных. Парень Лондон с дикой тягой припоминал, кутался в плаще из тумана, невидимым становился в непогоде. Вечной, такой любимой непогоде, надоевшей каждому члену семьи, кроме него. Варшава сильно уступала. Не вдохновляла, давно не удивляла. Когда солнечные лучи тянулись, щекотали нос, он отворачивался кривясь. «Она похожа на любой город Европы. Я насмотрелся на них сполна», — отвечал Ин на предложения погулять. Его редко звали члены команды, предлагали из вежливости, а парень раскусывал их и отвечал сухо. Френсис тоже звал, всё же не местным был. Парень не говорил в тоне, подобранным для знакомых, но и восторга не демонстрировал. На улицу выбирался, а погружаться в культуру отказывался. Друг не печалился, уходил с другими, а Ин один и на подработку. Невзначай задев в памяти имя Френсиса, парень приспустил скорость осторожничая. Упомянутый вчера совсем ощетинился. Таким определением никто бы не орудовал, зная друга, но сам Ин не лукавил: от саркастичного, всегда и всюду заряженного энергией человека с утра продолжал оставаться совершенно серьёзный и странный. Бесивший как никогда. Зачем Френ вчера себя так вёл, раз о характере чужом знал, парень не ведал. Да и голову забивать предубеждениями не собирался — поговорит сразу после решения вопроса с контрактом. Ин оставил мотоцикл на парковке, направился к входу в здание, где располагался главный офис лейбла. Охранник, можно сказать, бывший коллега до встречи с Эмметом, после которой парень сбежал с места работы, пропустил знакомого ему артиста, кивнул в знак приветствия. Проехав в лифте мучительно долго, Ин успел поправить волосы, расправить хвостик; успел отряхнуть одежду и признать, что к внешнему виду менеджер не придерётся. Буквально кожей ощущались всё сильнее и сильнее затягивающиеся узлы кульминации. Происходящее с ним было доступно ранее во снах, не в мечтаниях. Из-за привычки жить по наитию разуметь, сколько лет труда парень сейчас обрубит в секунду, когда подпись испортит нервной закорючкой, было неосуществимо. Так же, как ради исчислений оттолкнуться от возраста, в памяти застрявшем числом 19, а не 24. Гнусно. Покачав головой, он открыл дверь в кабинет на несколько минут раньше утверждённого времени, прищурился от ударившего в глаза света. Пока привыкал к нему, женщина встала, приблизилась, холодно поздоровалась. Парень её не узнал: зрение плыло, лицо напротив двоилось. Только голос оставался знакомым. Кроме второго, поприветсующего новоприбывшего следом. — Ты Ин Розмановски, да? Доброго дня. Аня про тебя рассказывала, но я не думала, что мы когда-нибудь увидимся. Очень рада знакомству, — сладкий аромат духов подходил обладательнице, чей тон был чрезмерно дружелюбным, ласковым. Приторным да и высоким. Парень сразу припомнил Тину. Незнакомка походила характером, а от Анны, по всей видимости, подруги, отличалась разительно. Хотя, вопреки слышимости, впечатление могло оказаться ошибочным. — Приветствую. Взаимно. — Ин быстро заморгал, приводя зрение в норму. Вцепился в менеджера давящим взглядом, демонстрируя желание разобраться как можно скорее с контрактом. Женщина подтолкнула парня, положив ладонь на спину, направила к столу. При заключении юрист прописал специальное право на односторонний отказ от договора, по-иному парень бы никогда не согласился не то чтобы работать в лейбле, но и где-нибудь ещё. Возможность освобождения от оков нужна была как вода, как жизненная необходимость. Анна против не была, проявив понимание. Документы принесла заранее. Развернула стопку, молча протянула ручку. Незнакомка встала, освободив Ину место. — Распишись здесь, — менеджер поставила галочку на уголке второго листка, — и здесь. Дальше по инструкции на первом. Постарайся не ошибиться в фамилии, как обычно. Парень съязвил: — Специально для тебя всю ночь зубрил. Анна сжала губы в тонкую линию, но промолчала. Постукивая пальцами по столу, сильно отвлекая, ждала без минуты бывшего артиста. Когда он закончил и наиграно улыбнулся зубами, не выражая глазами ничего схожего с радостью от облегчения. Менеджер перепроверила документы, сложив в стопку, пошла к выходу. Произнесла мягко, то ли разряжая обстановку, то ли располагая. — Сейчас вернусь. Чай будете?.. …Оставшись один на один с незнакомкой, Ин присмотрелся к ней: восстановившееся зрение позволило окрестить девушку смутно знакомой. Естественно, она могла быть одной из фанаток с первых рядов, возраст позволял. Насторожился, пряча заинтересованность за высокомерным взглядом. «Ровесница точно. Странно, что с Анной сдружилась, я думал, она со старшими больше точек соприкосновения находит», — парень склонил голову, закинул ногу на ногу, стараясь выглядеть увереннее. Девушка оттянула края одежд, осмелилась заговорить. — Знаешь, я всегда хотела прийти к тебе на концерт, а тут такое. — Она хихикнула, растёрла глаза. На миг заглянула в непроницаемые. Ин приметил припухлость на веках, словно обладательница за улыбкой скрывала за макияжем неприятный, но прошедший разговор. «Ну не из-за меня же плачет. Надеюсь», — оставив на попечение менеджера беспокоящую тему, парень достал из внутреннего кармана пальто очки. С ними, ранее показавшиеся каштановые волосы, оказались рыжими. Девушка симпатизировала внешне. Узнай бы Ин её получше, вполне мог бы предложить встречаться, не будь она подругой Анны, а он — заложником импульсивных желаний. Повисшее молчание разорвал, устав разглядывать. — Печально. Зато встретились. Многие бы предпочли это концерту. — Конечно, просто мой… — она запнулась. Подбородок задрожал от мышечного напряжения. Девушка застеснялась, но не замкнулась, — …муж мог позволить мне любую прихоть, но сопровождать отказывался. А я одна не хотела. Не подумай, я не жалуюсь. Мне очень приятно поговорить. Она утерла подступающие слезы, одарила чистой улыбкой, на что парень только кивнул. — Хороший муж, ничего не скажешь. — Эммет просто… Ну, он согласился потом, не знаю почему, но наложились определенные обстоятельства. «Эммет?» — Только не снова, Мишель. Лучше попей. — Вовремя вернувшая Анна всучила девушке кружку, поставила вторую перед Ином. Парень точно не заметил, если попробовал испить, так обжегся бы, совершенно застряв в своих мыслях. Практически непринужденная беседа обрела вид противный, незначительные намеки звучали как вызов, как что-то очень желающее упрекнуть. «Сука, она же, — он, стараясь не выдавать подступившего волнения, осмотрел незнакомку снова, сравнивая со смутно знакомой фотографией из чужой квартиры, — не похожа. Это другой человек, другой». Ин закрыл лицо руками, отказался и от чая и от компании, которая уж лучше будет решать свои проблемы, чем он хоть ещё раз услышит про мужа, про концерт и про себя. Выверенность каждого слова, мысленно дающего оплеуху каждый раз, стоило вспомнить об инциденте, развеивала намерения остаться в кабинете подольше. Анна пожала плечами, отпустила бывшего подопечного, уточнив, что он может передумать до конца дня. Парень удивился, что вообще понял сказанное. В дверях настиг голос. — Ты никогда не сомневался в своих решениях? — Мишель вместо прощания послала тихий вопрос. Менеджер шикнула, но девушка почти собачими глазами всматривалась в фигурку парня, мешкая. Ожидаемо, он не обернулся. «Спать с твоим мужем сомневался, если это и правда он», — Ин не ответил ей, про себя удачи пожелал, хотя себе хотелось бы заполучить её в двойном объеме. Может ли так вести, когда, учитывая услышанное, Эммет согласился только после их встречи. Поэтому, ничего не оставалось, кроме как держать в голове этот не утешающий факт и натужно натягивать прощальную улыбку. Когда парень ехал домой, ни о чем другом думать не получалось. Быть может, из-за намерения высказаться о предположениях, укорив в первую очередь себя, он превышал скорость, зачастую ради укорачивания пути выезжал на встречную полосу, забывая о безопасности. Лихачил, признавая, что заслужил урок. Живучесть, способности приспосабливаться к различным обстоятельствам диктовали мыслить самоуничижительно. Дозволяли признать, что парень расплатился спокойствием так же, как это сделал беспечный муж. Муж той бедняжки, ниспосланной для пробуждения у Ина хотя бы крупицы совести. А то что он упирался принять всю вину на себя — капля в море дегтя. Черного как полоса, настаивающая снизить скорость перед опасным, резким поворотом на линии жизни. Черного как фон для лучшего видения зигзагов кардиомонитора, вскоре замедляющихся и укорачивающихся, дабы стать одним штришком. Что ж, пусть та бестолковая судьба решит, вернется ли парень домой в целости и сохранности или, исписанный черными кровоподтеками от висков, ушей, уголка рта, узкими зрачками в последний раз не найдет спасения. В луже дегтя, в любимой беспроглядной тьме с извечным: «мне все равно». Парень зло захлопнул дверь, скинул пальто на пол. Вышедшая встретить кошка косолапила, не тянулась или, как обычно, не терлась о ногу, напала на верхнюю одежду, вцепилась зубками, трепя. Пришлось таки повесить. — Привет, Полночь. — Поднятая на руки, она замурчала, собираясь продолжить спать так. Собой немного успокоила, но недостаточно. — Френ! Друг показался из комнаты, внимая. Приподнял руку, здороваясь. Ин цыкнул: тот продолжал пребывать в состоянии не располагающим к общению, даже первым заводить разговор не стремился. Хотя в данной ситуации это не столь важно. — Представляешь, эта тварь оказывается соврала. Я не удивлен, но всё же. Жену согласился на концерт вести после встречи. — Он вжал в себя кошку, которая уже начала вырываться от натуги. — Прости, прости. Так вот, Эммет теперь знает про меня. Какова вероятность, что не обманет? Ему же нет смысла скрывать, ничего не будет. У меня репутация, не у него! Кошка спрыгнула, спряталась за ногами Френсиса, желтыми глазами с интересом наблюдая за причиной шума. — Ты же подписал контракт? — друг спрятал руки в карманы, отвернул голову, пытаясь не построить контакта взглядами. Продолжил после утвердительного кивка, — тогда не стоит переживать. Конечно, ты можешь его найти и поговорить, но в этом нет смысла. Ты сделал всё что мог, переживать по тому, что невозможно исправить не надо. — Его жена подруга моего менеджера. — И что? Даже если скажет, то кому? Ей? Так она тебе поверит, вы в нормальных отношениях, она не разовьет темы, которая будет стоить работы. Ты один из её артистов. А семье… не доложит. Педантичная слишком, что не касается лейбла — не её забота. Всё время Ин беспокойно ходил, то на месте топтался, то, разувшись, заходил уже на кухню. Нужного не находил, забывая, что искал и возвращался. Френсис слова «успокойся» в речи никогда не использовал, это скорее злить начинало сильнее. Унимал раньше объятиями, но готов был дать кошке, чем ещё раз парня к себе прижать. Другой же все понимал, но клокочущая злость провоцировала цепляться за малейшие огрехи, словно о занозы, приносящие боль терпимую, но раздражающую. Было приятно слышать доводы, имеющие непререкаемое основание, было приятно считать их достоверными, пока Френсис выглядел неверующим в собственные изречения, отговаривался, думая о своем. Один намерено балагурил, второй, позабыв об имеющимся в арсенале чувстве юмора или хотя бы эмоциональности, держался на расстоянии. Полностью поглощенный непредвиденными обстоятельствами, усложнившими столь хороший день, Ин таки обратил на друга внимание. — Да что с тобой не так?! — он осекся, на секунду отвел взгляд, потом добавил менее эмоционально, — случилось что? Или в чём дело? Френсис прищурился. Свет люстры резал изможденные глаза, таким противным желтоватым. Он сел на пол, уперевшись спиной в стену, на согнутые колени запрыгнула вездесущая Полночь. Она зевнула, не воспринимая важности происходящего, облизнулась на правдивое: — В тебе. На последующие недоумения, негодования, перетекающие в отменно подобранные на польском выражения, которые Ин обычно бубнил под нос, друг отмалчивался, собираясь с мыслями, чтобы продолжить. Парень же стоял над ним, не смиряя себя. Конечно, он мог задушить человека напротив вопросами, начиная с «почему ты так долго молчал?», заканчивая уточнением «может мне съехать?», но давил он только видом. Впрочем, как и на всех. Проанализировав прошедшие инциденты, Ин повод для проблемы нашел в очередной прихоти. Вчерашней, позавчерашней, не важно когда произошедшей и всегда мешающей всем. Иногда могло показаться, что парень расплачивался за чью-то ошибку в какой-то из жизней. Прошлой, но точно не своей. Параллельной, но точно не своей. Его должна была только начаться, если, отдаваясь самостоятельности, прытко огибать контролирующие ниточки. Полупрозрачные, тонкие, тянущиеся до родительских рук. Он отчаянно их перехватывал, но отдавал не себе — людям, которым доверял. Френсису например. Ин скрестил руки на груди в немом вопросе, на что друг отозвался: — Почему ты это сделал? Совершенно дебильный вопрос, который парень заслужил самостоятельно разбирать в голове, вернул к вчерашнему дню. Победившему старания сделать его забытым. Ин ответил ёмко, уповая на правильность умозаключений. — Потому что ты попросил. — И только? *** Впервые в жизни говорить не хотелось. Восторгаться, восхищаться или просто изрекать слова недоверия. Они даже в горле не застревали, не предлагали складывать в предложения. Лужайка с помятой от отпечатков ботинок травой все равно зеленела, листочки тянулись к солнцу, Ян за ними любовался золотистой каймой облаков. Пригретая земля предлагала насладится одной собой, отказывалась отпускать, ревновала. Нашептывала с помощью легкого ветерка, что с ней остаться будет лучше, дабы сердце полнилось спокойствием, таким несвойственным для этих мест. Но ещё не познакомившись с Ином, парень не был верен безмятежности. Что уж говорить про года взросления. По оставленным следам и вмятинкам от следов детских ботинок он прошелся босой, не боясь испачкаться. Дорожка расширялась и приводила к выложенному камнем порожку, оставалось лишь дверь открыть, пока сон казался таковым в ещё одном, не в кошмарном, но в страшном от невозможности ещё раз увидеть прошлое. Пальцы легли на ручку, готовые когда станет нужно надавить и пропустить в объятия родных стен. Все вокруг остановилось: детские возгласы, крики птиц, рассекающих небесные просторы, сердце, до этого бьющееся почти бешено. Его никто не видел, не встречал, только приглашающий войти коврик, сбитый чьими-то прозорливыми ногами, настаивал пройти дальше. О лицо разбился поток прохладного воздуха, не нагретого ни проникающим с кухонного окна солнечным светом, ни духотой. Все младшие члены семьи предпочитали проводить время на заднем дворе, сбегая в проказливой игре или балуя себя последними теплыми деньками перед новым учебным годом. Для кого-то первым, а для кого-то заключительным. А нос ударил аромат талька, хлопка с призвуком чего-то совершенно неописуемого, домашнего. Неяркого, ненавязчивого, но характерного запаха выпечки, быть может ещё каких-то приправ, чеснока. Ян точно не помнил, было ли происходящее выходцем из воспоминаний или совершенно новым, рожденным соскучившимся разумом. Да и так это важно, он здесь — это главное. Встретивший сына дом, проводивший до кухни, пустовал —если верить наполнившему комнату запаху, то большая часть семьи уже позавтракала. Не считая самых младших, им и на второй этаж кровати залезать было категорически нельзя, так же и с вылазками без приглядки. Вопреки ожиданиям, его удивила греющаяся на подоконнике фигурка. Одинокая, не томимая обязательствами, свесившая из открытого настежь окна ногу и за кем-то с интересом наблюдающая. Такая красивая, так хорошо вписывающаяся в это место. Не заменяя, наоборот сопровождая. Больше сопровождая в состоянии вполне пригодном для существования, чем успокаивала. — Скрипки не хватает, правда? — Ни один человек из большой семьи не мог повторить голос Яна настолько филигранно, Ин лишь удивил присутствием. Парень подобрался чуть ближе, его спрятала полупрозрачная шторка, исписала узорами лицо. Зачесанные волосы, заправленные за уши, были красивы. Невероятно, как у человека, похитившего сердце. Как у человека, которому хотелось говорить комплименты, клясться в любви и не выпускать из объятий, зная, что он хочет так же в них утопать. Но это был он. И за все ненароком настигшие мысли можно было назваться нарциссом. И он это знал, пока наблюдал ненароком, боясь долго моргать, дабы не упустить секунды погружения в эту безмятежность. Ян сирень любил. И мог бы букет из неё преподнести на время этого сна приглянувшимся, влюбившим эмоциям, слившимся в существо Ина. Они не выглядели чужеродно, не выглядели лишними в олицетворении умиротворения в семейном доме. И каждому члену этого дома по фиолетовой веточке. Сладкой и кружащей голову. Они помогали разобрать, что так было всегда и что маленький мальчик с идентичным именем подружился ещё давным-давно с ними и никогда не расставался. И все его принимали, любили как брата и сына, помогали, грели в тепле, а сестра за ухо по весне цепляла веточку сирени. И никто не осуждал, кроме него самого. Поэтому Ин восседал членом семьи и тянулся к солнцу впервые за несколько недель, точно поздний цветок с поляны перед крыльцом. К сожалению, Ян четко не помнил, когда, вопреки воспитанию, начал копию напоминать, но это не так важно сейчас. Жалеть о потерянном времени не хотелось более. Парень растянул искусанные губы в улыбке будто для старого друга. Немного напугавшего отсутствием и последним кошмаром. Даже если сейчас сон Ин создал ради принятия, перестав стараться напугать и спровоцировать Яна на действия скорые, то последний все равно был благодарен. Это лучшее, что можно было представить. Чувствовала ли копия, что парень вновь расцветал или с прошлого раза многое переменилось? Не в полном объеме, но резкое изменение настроения не так выделялось — стало плавнее, изящнее. Ян контролировал себя, поняв, что Ин не отпустил его и в этом сновидении. Волосы копии даже растрепанные от ветерка не стали хуже, отдавали благородным цветом, переливались подобно редкому коричневому алмазу среди десятка бесцветных. — Я должен извиться. Попросить прощения за боль, которую мог доставить прошлой ночью, за поведение и за то, что совершенно ничего не помню. — Сизые глаза выбирали клеточки кожи, реснички, ранки на губах, родинки, главное вниз не смотрели. Копия не отвечала, но слов лишь Яна вполне хватало в месте, волшебным образом развязывающим язык для кристальной правды и искренних чувств. Соврать, быть может, здесь не было возможно по крайней мере ему. С ранних лет и по сей день. — Ты действительно потратишь время на это? Дождись следующей встречи. И уйди к своим, — Ин проводил головой чью-то промелькнувшую фигурку, ответил спокойно. — Я просто рад, что ты в порядке. К последнему, по мнению копии, недостойному откровению, Ян мог бы добавить с десяток слов, олицетворяющих волнение с непомерным счастьем. Сколько был рядом, столько и питался окружением, от переизбытка выбросить этот заряд хотел, рассмеявшись искренне. Этот настрой Ин перебил: — у нас гости. Не спугни. Ян аккуратно освободился от прохладной ткани занавесок, чтобы не обозначить свое присутствие. Глубоко вздохнул, готовясь родне в глаза посмотреть, не обнять, но посмотреть вживую. Пальцы опять зажали края футболки, оттянули, ногти сковырнули ниточки — парень так реагировал, когда с замиранием сердца ждал смену гудков теплым голосом. Он, стараясь не наступить на скрипучие дощечки, повернулся. Из коридорчика на кухню любопытствуя выглянула детская фигурка. Вызывавшая практически ту же реакцию, которую задала копия: ощущение дискомфорта с переплетением удивления, почти восхищения. Не страха. Кого бояться, на вид ребенку не было и десяти лет. Ребенку, не напомнившему братьев в этом возрасте. Впечатлительного, маленького, отзывающийся на родное «милый» с широкой улыбкой. Стараясь не попасться на глаза сожителям, осмотревшись, посеменил к полкам с видом возвышенным, словно намеревался совершить преступление. Он почти удерживался, чтобы затейливо рук не потереть, жмурясь от восхищения собственной идеи. Его гость из настоящего с теплыми воспоминаниями не обменялась на восторг благодаря Ину рядом. Наоборот, парень застыл практически в янтаре, на деле в ловушке переплетений из воспоминаний и фантазий. Приснилось бы что-то из прошлого раньше, не сегодня из-за буквального проектирования встречи, родных глаз напротив и этих стен. Этих людей и их веселых голосов, доносящихся со двора. Яну подвох стоило поискать, дабы убедиться, что этот сон, уподобившись прошлому, начавшимся с отрывка концерта и песни «Eren», а завершимшимся… Он обернулся на копию. Та, ощутив на себе взор, лениво повернуло голову, кивнула на шалопая, который перебирал в ящике инструменты, что-то старательно ища. Намекнула на главный центр внимания. Разбираться с возможным предстоящим кошмаром, по мнению Яна, сейчас не стоило того. Достойное время истратилось на негативные пережитки, что при бодрствовании, что во сне, так что он нуждался в наслаждении кусочком наиприятнейшего действа. А на будущее развитие он вряд ли смог бы повлиять. В выражении лица всё ещё проскальзывали намеки на волнение, старательно отгоняемые. Сердце билось громоздко, медленно, отчеканивая по слогам приправленное атмосферностью «здравствуй».