«Печаль остынет в объятьях забвенья,
Мелодия ляжет на каменный плен.
И эхо, вторя, пролепечет томленью,
О вечном, о спящем, крошечном зле,
Закрытым за праведной искренностью».
Оцепенение сковало, следовало оглядеть себя. Облитые лаком пряди слипались, от чего приходилось вычесывать их пальцами. Легко подчеркнутые тенями глаза теперь выглядели не сизыми. Их зелень контрастировала с чернью костюма. Жар от волнения, предвкушения обострился из-за его материалов: кожа хоть и была приятна внешне, но несла за собой ощущения дискомфорта. А на грузной подошве ботинок сложно было не подвернуть ногу, даже пройдя через десятки репетиций. В лучшей форме и виде перед грязным от отпечатков пальцев зеркалом парень стоял, приобнимая себя за руку. От любого неосторожного движения перчатка сползала — приходилось застегивать крепления туже, пока предплечье не сводило от боли. Из-за нервозности оказывалось невозможным не промачивать горло каждый раз, когда в нем вставал ком. Невыносимо было не откашливаться, при этом без усердия, дабы после не хрипеть и не терять контроля над голосом. Такая реакция была обычной, ассоциируемой с любым выходом в свет в качестве артиста, а не среднестатистического человека. К ней, к огромной жалости, привыкнуть не было суждено, наоборот хотелось избавиться от неприятных ощущений в организме, и от мыслей, превращающих положительные представления в сумбурные с наихудшим исходом. Но всё же то, что звалось обыденностью, получило ответную реакцию в виде сопротивления: парень занимал все свободное время репетициями в коридорах и гримерных, общением с коллегами и усовершенствованием образа. Как сейчас он предпочитал переделывать прическу пока та не понравится. Этим он сводил на нет многочасовую работу гримеров, но себя деть никуда не мог. Разве что действовал бережно, практически не допуская невесомых касаний кожи. Только недавно отстриженные волосы, теперь едва достающие до плеч, заставляли возвращаться к мыслям подобным: «Всё должно быть идеально, — собственный истеричный голос в голове сопровождал движения пальцев среди прядей, вырывающие ногтями одинокие волоски, — да почему ты не хочешь?!». Фантазия о конечном виде, который запечатлеет ни одна камера, дозволяла издеваться дальше, пока от прядок не отделялись белые лопушки лака. Эта сцена продолжалась через каждое второе выступление ещё с малых лет. Раньше в домашней обстановке менеджера заменяла сестра, подначивающая младшего не волноваться, мальчик же не отличался пониманием, ведь как это возможно сделать? С годами озарение не пришло. Словно тревожная пташка клокотала в груди, а парень за ней повторял, не находил, куда себя деть. Искреннее вожделение уверить себя в том, что все хорошо не подходило образу совершенно. Бросаемые исподлобья взгляды оценивали, а потом отвечали одобрительно, фривольно, точно соблазняли. Изводили свести брови, прищуриться и оскалиться, поддавшись секундному представлению о личности артиста. На контрасте с обликом соперников, что находили себя в строгих костюмах и предсказуемых для пола и возраста одеждах, Ян смотрелся несуразно, почти дико. Так, чтобы вопрос: «как его сюда пропустили?», возникал в голове любого коллеги или чужого менеджера. Затеряться в агонии явного фаворитизма среди зрителей или некоторых организаторов не допускал характер: парень конфликтовал с представлениями о таланте, привилегированным его присутствием на отборе. Большинство людей из зрительного зала «отдавали» голоса заранее, изначально собирались посмотреть конкретно на него. Ян же скорее интересовался набором опыта и дурманом, всегда наступающим с началом исполнения любой его песни. То блаженство походило на упоение, точку ставил образ то ли незаурядного мальчишки, то ли истинного беса, вытворявшего на сцене то, на что сам был не прочь играючи облизнуться. Забавно, что пока в зеркале из персональной гримёрки отражался перепуганный малец. Уверенность демонстрировали лишь сковавшие грудь цепи. Они сдерживали скрытый годами буйный нрав. Нрав, за который стоило оправдываться после разрушения чужих фантазий и ожиданий. Совершенно нелепых и неподходящих, потому что вскормленное с возрастом смирение, с ним миловидность и прелесть отходили на второй план. Самостоятельность и понимание собственных желаний раскрывали парня с несколько другой стороны. Её шанс показаться был возведен сегодня до высокой вероятности, несмотря на то, что облик чутка перебарщивал: будь на нем ещё один десяток цепей, как в клипе, и пара рожек, тьма объяла бы не только его. Всю сцену и зал. Интересно, но дерзко — Ян не блистал уверенностью о правильности происходящего. Так, к дискомфорту прибавился человек в отражении, в котором парень себя не узнавал. Словно живое олицетворение его тестов, переплетенное тонким плетением цепей, человек в зеркале молчал, не ставя в противоречии точку ангельским голосом. Вызов в его глазах был понятен для интерпретации: «покажи им себя». Был грозным, напористым, не уговаривающим, а провоцирующим выступать лучше, чем на репетициях; новоявленных зрителей знакомить с внутренними демонами. От клипа, что после просмотра погружал в рассуждения о натуре артиста, лечили видео с бэкстейджа, так же скорее всего произойдет с отборочным выступлением и интервью. К таким мыслям Ян пришел перед выходом из гримерной, уверил себя, что останется собой в любом случае. Знал же о разрозненности толпы, о борьбе мнений и впечатлений, знал о собственной наивности и знал, что всё равно после падения в некую греховность и страстность на сцене, он всегда улыбнется что ни на есть мило. Это очередной концерт, может без «но». Откуда взяться конфликтам, когда на первом месте сладость от пребывания на любимом месте? *** После того, как звук цоканье каблуков предыдущего артиста затихло, а работники сцены почти в кромешной темноте, но подготовили реквизит, он выпутал пальцы из тонких цепочек. Они упрямились, приставали к кольцам, выскальзывали из хватки по вине материала перчатки. Тем не менее, заправленные за уши волосы не манили коснуться себя вновь, кажется, уверенности добавляли. Готовность прогрузиться в иной мир вырастала шаг за шагом, и теперь звучал грохот от платформ ботинок. Расстегнутые по молнии края брюк били по ним, серебряные змеи, тянущиеся от плеч лязгали, точно шипели. Черная кожа скрипела, когда левая рука с остервенением сжимала микрофон. Ощущение от плетущегося в животе узла настигало от переизбытка адреналина, волнения, хотелось вдыхать безмерно глубоко, почти языком ловить потоки воздуха выкаченного. Духотой полнился зал со множеством предвкушающих людей, парень от них мало отличался. Голодное нетерпение, словно он не выступал давно, молило ускориться и наконец сменить маску на другую, взглянуть в прицел камеры ещё более интригующе, чем на репетициях. *** Беспорядочные софиты, направление света которых Ян так и не разгадал, сновали из стороны в сторону. Лучи бросались то на затылок, то на места, в следующую секунду помечаемые следами от узоров подошв. Техничное дыхание разбивалось о сетку микрофона, хотя всё равно проскальзывала импровизация. Пение на озорной улыбке, диапазон исполнения, который нарывался измениться. В начале он слышал, задумывался, что мол взять некоторые ноты чище, но сразу переключался на настоящее. Забывал о прошедшем, чтобы вспомнить на следующий день при разборе. Привычка перепроверять наушник отступила на время, парень секундой за секундой погружался в пучину опьянения. Без алкоголя, лишь от грохота своей музыки в ушах, от знания — он на своем месте, на сцене, в окружении людей и декораций, что влекли ступить по ним на самый верх. По лакированным фигурам, на которые он ложился, извивался, не отнимая от преследователя с камерой взгляда. Обтянутая кожей рука вела по ремню, по открытому животу, пока он склонял в бок голову и пел не своим голосом. *** Ничего его не было и в помине. Ни танцев, ни обращений к залу текстом, ни тона, бурей рвущегося. Те движения, что привлекали изголодавшиеся взоры, людьми охарактеризовались соблазнительными. Людьми, наверное, запоминались больше песни, парень в ответ только продолжал. Не идеально, не по сценарию, но точно от сердца и ещё чего-то. Из глубины души и страшного. Интересного. Привлекательного. Всё что нужно, чтобы его за человека не считать. Как любого артиста, что чуть выше положенного взбирается и околдовывает натурой, голосом. Себя тоже околдовывает. *** Время бешено бежало, трехминутная композиция будто сократилась. Мелькали лучи. Волосы выбивались, дополняли образ дерзкой харизмой. Парень песню преподносил так, как хотел, считал нужным. Правда до выхода сцену, сейчас же и думать было невозможно. Действовать, выкладываться на полную, дабы ни один человек в зале не разобрал в голове текста, не отвлекся, пожирая глазами черную, рассекающую подмосток фигуру. *** Яну так хотелось. Хотелось увлечь, не наскучить, подарить приятный вечер не только себе. Хотя те старания, что он вложил в написание и составление текста, могли быть оплачены. Не всеми зрителями, а теми, кто дома перепрочтет и поймет. Так же, как и поймет, что покинув их, парень всегда улыбнется что ни на есть мило. Не оскалится, не останется тем, кем был минуту назад. Не собой. *** «Демоном». *** Каким-то пугающим, не положительным персонажем, отталкивающим от себя. По одному выступлению и появлению выводы сформируются ради смешков, саркастичных комментариев или расстройств. Так учила парня команда, коллеги, на что он понимающе кивал головой, а про себя радовался хорошему опыту. Ведь он артист, который привлек внимание, показал, но и не остался собой. Только заданным образом. *** После поклона сердце вырывалось из груди, дыхание восстановить было тяжело. Спрыгнуть, не забыть ещё раз поблагодарить и удалиться на ватных ногах. И пусть симптомы были чем-то схожи, Ян тогда был полон сил, затем, чтоб попасть в ловушку объятий. Разлиться смехом от радости и облегчения и прижать членов команды к себе. Подкашивающиеся ноги тогда не были признаком изможденности, скорее подтверждением хорошо проделанной работы, как и звон в ушах, как и туман в голове. Нелюбовь к соревнованиям оставила отпечаток, поэтому важность победы испарилась. И порцию объятий и слов поддержки получили другие артисты, не друзья, но знакомые, у которых ближе Яна было полно людей. *** В тот день оцепенение бы сковало, стоило оглядеть себя. Парень бы не поверил, что отражение след за ним не изменилось: запечаталось, будто стоп-кадр с отбора, как в головах людей, так и в его. Оно дерзко щурило глаза, подчеркнутые тенями и улыбалось, предвкушая развязывающиеся конфликты. Так, чтобы вопрос: «как его сюда пропустили?», возникал в голове любого, за то что парень показал себя. *** Пересушенные губы облизнул язык, побеспокоив отшелушивающиеся кусочки кожи. Масляный блеск на них защищал от очередных нервных укусов. Копия застыла в поклоне, то ли продлевая мгновения успеха, то ли призывая себя похвалить. После вступления в права, меняться не спешила. Если вообще собиралась когда-то. О какой мудрости наставника может идти речь, если Ин изжаривался в пылком бреду фантазий о свершениях и возможностях. Его подопечный на очередной фотосессии, застывал, будто дозволял вот так просто оставить на память его сценический образ. Так же дозволял рассматривать его после, цыкать одобрительно или отрицательно и твердить о том, что это не парень и не человек. Не существующая песчинка в мире Ина, в его фантазии и в бесконечном сне. Неимоверно изысканный в любой тряпке, идущей, как никому другому, он специально шел медленно, считая прилипчивые к спине взгляды. Растягивал удовольствие, потому что через несколько секунд вновь милый Ян счел бы оставить его. И даже не извинился за чужое одиночество и ожидание, за оставление без внимания и забывчивость. Парень вспоминал о копии, чтобы спросить перед зеркалом: «кто ты такой?». Не получить ответа и легкомысленно пожать плечом — максимум. До того, пока в арсенале имелись силы, а творческий разум не требовал отдыха.