В мистическом вихре утра скрыто, Таинственной медленно реки песни зовут, Шепоты теней странность сна оплетут, О переплетении судеб и бескрайнем пути Живых вымыслов на пороге одинокой судьбы.
Сквозь белые шторы утренние лучи проникали на подоконник без цветов. Они зачастую погибали раньше, чем цвели. Ян извинялся за непредоставленное должное время, оставлял при себе все меньше растений, пока не уцелел один искусственный фикус при входе в квартиру. Жизни он не поддерживал, зато услаждал любимым цветом. Парень проводить с ним ассоциацию не намеревался. Рассчитал, что стоит переставить поближе к своей комнате, утеплив последними теплыми лучами из окна. — Давайте остановимся на Вас. Страх прекращения карьеры. Вы открываетесь зрителям с другой стороны, что приносит некий дискомфорт от разнящихся образов. Но каким человеком Вы видите себя? — Каким хочу видеть или как оцениваю себя на данный момент? — Ян сомкнул брови на переносице, осознал ошибку после постановления второй части вопроса. Если Мишель сочтет вариант более подходящим, парню ничего не останется, кроме как молчаливо и совершенно несуразно потупить взгляд. Что здесь оценивать? Он с копией своей беспрепятственно болтал не менее часа назад, отдавался бессовестно, хотя боялся до смерти. Оценивать можно попытки в работу, от которой перерыв он и брал. Что ж, если спросит, ответит получит за последнее на данный момент выступление в закрытом клубе. При недостатке аргументов Ян опишет пережитые из-за близости Ина ощущения. Опишет прошлые поры написания, пока самая недавняя попытка не казалась серьезной. Пережитки из снов поведывать? Те, что принесли непринятие себя? Не хватало ещё быть осужденным. Он и сам с этим прекрасно справляется, Ин наглядный пример. Дикий, замкнутый в подсознании. Ян наряду с многими от себя иного ожидал, вот и бросил. Даже жалко немного. Когда баллы посчитались, оценка приняла форму удовлетворительной, а заготовление предложение «на данный момент я имею все возможности говорить, что я всё тот же человек, который писал песни о дружбе, любви, о…» «О боли и…» — Ян чертыхнулся. Желание отключить камеру сдержал практически физически. Преследующие по пятам ощущения страха оценки отражения ведь ни за что не могли ударить исподтишка?.. Перед психологом давать позволение таким думам было особо странно. Это ведь он. Опять же, он автор чертовой песни. "Gladiator" никогда не рассказывала о лирическом герое, но приобретенный оборот обстоятельств словно тот с клочков бумаги сошел. Ян был в шаге, чтобы пережить описуемые деяния. С этими масками, копией, её жаждой и одержимостью. Ин после принятия тоже к ним присоединится. И этот порочный круг замкнется. Наверное. «Что это вообще значит? Копия окажется подпущенной максимально близко, стоит допустить в жизни её олицетворения. Это так просто звучит, а я будто с ума схожу». — Ян старался выровнять дыхание, пока боль в груди не заставила почти хныкать от рези, едва ли не сгибаться напополам. Сделать последнее не дала фигура психолога в экране. Парень через силу выпрямил спину, свел лопатки, пока боль не думала утихать. Оправдался голосом чуть ниже обычного. — Извините. Это просто межреберная невралгия, бывает иногда. Мишель поверил, пусть и сделать это было несложно. Его клиент лицо от резкой боли кривил, стараясь глубоко дышать. Ничего удивительного. — Может нужно обезболивающее выпить? «Если эта зараза не перестанет воздействовать, то наверное нужно». — Нет, спасибо. Сейчас пройдет. — Сердце билось тяжело, время замедлилось словно для одного парня. В ушах зазвенело от шума в голове. Ян дышал через рот, чтобы пересилив боль в груди вдохнуть больше воздуха. Ушло несколько попыток, прежде чем притупить ощущения. На месте, которое парень проверял изо дня в день, ещё покоилась шаль дискомфорта. Холодок от когтя скользнул по выемке между ребер, будто Ян был не один в комнате. Он мотнул головой, поставив крест на заготовленном в голове ответе. Отвертелся. — То что вы сказали. Ну, а потом и я. В любом случае не могу ответить конкретно, вариантов слишком много, определиться сейчас вряд ли будет возможно. А если посмотреть со стороны, то более трепетно я отношусь… — парень поник, не разобравшись. Импульсивно смог бы сказать глупость, чтобы оправдываться потом, но эмоции не отзывались. Как минимум их не было достаточно для продолжения фразы о трепетности. Она билась мотыльком, изможденным, тихим, ориентируясь на белоснежный свет из сна, предоставляющего право ощущать себя живым. Парень стыдливо затеребил сережку. — Я зря так сказал. Эта мысль никак не разовьется, потому что мои ожидания о себе не оправдываются. — Скорее всего так происходит из-за ожидания слишком многого? Порою с собой тяжело работать, а тут несколько ролей, которые должны нравиться каждому. Не кажется, что вы слишком много от себя требуете? С ростом популярности придет только больше людей. Взять всех под контроль непосильная задача. — Наверное так и есть. Но для меня в порядке вещей задумываться о реакции на все, что можно сделать. Это тоже помогает, ведь может направить верную дорогу. — Вы правы, но так же есть риск оказаться не у дел. Скажите, сами ли вы выстроили такой порядок? Пока мне кажется, что вы ставите собственное мнение ниже. — Мишель снял очки, склонился поближе к экрану. — Нет. То есть да. Я не уверен в собственных силах. Даже раньше понять не мог, когда стоит отдохнуть, хотя о последствиях знал. Я просто хочу соответствовать заданной личности. Чтобы поддерживать порядок, — Ян пробормотал окончание фразы. Охота соорудить из разрозненных отношений привычные, те самые тепличные условия так и рвалась доказать правильность выбора благовзорной личности. В которой парень сомневался с начала месяца. — Я вас понимаю. Понимаю желание оказания комфорта, в своей жизни, в чужой. Но пока вы сами не примите себя, со всеми несовершенствами, которые, к созданию, есть, вы так и продолжите стараться угодить. Естественно вы устаете на работе, помимо этого устаете и от пребывания в обществе, — психолог выговаривал с неким сочувствием, намекал о встречах с описуемым в жизни. Разве что профессия обязывала проработать подобное, пока Ян мог только окрепнуть, опериться пушком, способным защитить от проблем. — Вы любите себя? Относитесь как к друзьям, которым угождаете? Это совершенно не плохо, наоборот. Но все таки? — Л-люблю. — Глаза забегали по экрану, по часам. Хотелось высчитать остаток времени из-за неприятного чувства внутри. Между ребер ещё побаливало, голова норовила перенять эти ощущения. Он же правда любит, любит таким, каким сделал. С ума сходит, стоит на сцену взойти, не отпускает, пока организм не заставит отдохнуть. Яна лицемером никогда не называли, может жалели, а может и не думали в таком ключе. Только доверившись психологу, обратившись к себе, парень готов был очередную татуировку набить, дабы заклеймить новоявленное качество. Выступления он разделял с образом, своим, родным, но непризнанным. Непризнанным настолько, что потратил время, нервы, волосы отстриг, по которым уже начал скучать, дабы оставить его в чертогах разума ещё на какое-то время. Как же он тогда любит? Разве можно определенными частями себя любить, выбирая, изменяя под себя или запирая? А для принятия нужно привязаться к копии так же, как и к себе. Ян плакать привык. Постыдного в этом не видел. Наоборот, выброс эмоций, свобода в мыслях после, всё не запрещало. Это многих смущало, заставляло иногда ругаться. Поэтому парень стал открываться так друзьям, но чаще себе. Тоже, чтобы никого не ставить в неудобное положение. Никого и психолога в этот час. Как бы не хотелось. Жаль только, что в последнее время слезы текли от бессилия, в этом Ян сам виноват. Мишель прав: менеджер, друзья все отмечали, наставляли, помогали, лучшего желали. Парень так для себя не делал. Полагался на истечение времени. Глупо. «Я же сам сказал, что сил нет. К чему рассчитывал о становлении лучшего, раз и дома не отдыхал. Надо было брать все в свои руки как минимум после того паралича. Паша правильно про придурка сказал». — Ян поблек, испугавшись за возможное разочарование из-за наивности. Скоро тур, что было бы, не успей он восстановиться? Парень вести дальше разговор не хотел, вина внутренности сводила, жгла. Да и слез демонстрировать не хотелось. Хотелось только признаться хотя бы одному человеку: он действительно задумался и все понял. Не до конца, но начало положено было. Оставшиеся пятнадцать минут как пытка, досиживать не хотелось. Парень из уважения молчал, косясь на время, упрямо перетекающее неизмеримо медленно. — Не знаете что сказать? Простите, я вас немного извел. — Мишель уступчиво показал улыбку, несколько несерьезно почесал затылок. Ян тихо выдохнул в не самой удачной усмешке. — Желаете закончить? — Почему вы так решили? — Я, по всей видимости, потревожил неудобную тему, — психолог никак не прокомментировал замеченные попытки парня узнать который час. Не отметил изменение в настрое, быть может предотвратив намерение клиента закрыться сильнее. — У нас осталось чуть больше десяти минут, можно отработать их в следующий раз. Как будет удобнее. — Я был бы очень благодарен, если мы закончим в другой день. — Ян заскреб ногтями по первым буквам татуировки на плече. Мишель покладисто кивнул. Отдавшись редкой предусмотрительности, парень обратился. — Если понадобиться, можем ли мы заниматься два раза в неделю? — Конечно, только… — Написать хотя бы за день. Обязательно. — Проводил взором из-под полуопущенных ресниц мужчину, очевидно удовлетворенного. Один из ноготков неосторожно царапнул, подчеркнув выступающим красным название первого альбома. Окончание первой сессии принесло ворох противоречий, на зло касающихся лишь парня. Не манила обязанность выйти из зоны комфорта, предстать во всей красе перед людьми под руку с копией. Частые фразы, начинающиеся с «ну ты же взрослый мальчик…» язвили, говорили голосом Яна прямо в глаза. Он медленно подошел к зеркалу на двери шкафа, борясь с потемнением перед глазами. Несколько тронутой растроганностью миловидное лицо гордо отразилось. Пересилить нынешнее состояние следовало даже ради одного единого оправдания любви к себе. Сизые радужки отдавались утренней тени, подстраивались под освещение. Им подыгрывали новые главы мысленного сценария. Что свершилось бы, стань копия полноправным человеком, не носителем эмоций?.. Личностью с проблесками доброты от подмены их с Яном мест. Выступала бы небось, влекла образом, красой. Соблазняла привычно. А вдруг сломала бы жизнь, отдав предпочтение худшим капризам? Отразила оригинал полноправно, друзей не нашла, расставшись с семьей. Закурила от отсутствия радостей, оптимизма, которому Ян отдавался до начала осени. Как-то безысходно. Передернуло, в груди снова закололо. Нет уж, он ни за что не допустит такого исхода. «Соберись, тряпка», — на стекле остался отпечаток лба, парень стукнулся пару раз. Следовало заканчивать сей парад безделья длинной в две недели. Пусть не заставить писать продолжение песни, но хотя бы прорепетировать перед синтезатором. Сначала размяться в ежедневной привычке с юных лет, правда без подшучивающей над не взятыми нотами старшей сестрички. Ян усмехнулся воспоминаниям, запланировал созвониться с ней позднее. Симпатия, увлечение общением с друзьями во время поездки на концерт оставили практически возлюбленные следы. Ступить по ним снова, а не закрыться в квартире, вот что нужно. Хочется же чувствовать. Просыпаться от сна прекрасного и чувствовать. Сочинять тяжело, но и этого хочется. Всего и сразу хочется. «Соответствовать заданной личности… Можно же при этом наслаждаться жизнью. Я не затворник». — Ян обратился к вложенному в рисунок на левом плече смыслу, притупил расстройство от признаний несовершенства натуры, родившихся от общения с психологом. Раз хватило сил не показать слезы, значит и избавиться от рези в груди можно. От кошмаров, беспокойств. Ина объять крепкостью рук, признавая. Никто парня запертым в доме лицезреть не жаждал; в обратную сторону это работало по подобию благодаря симпатии и доброте. Копия от прямого отношения к характеру заслужила той же свободы. Пора вспомнить, кем вырос ребёнок, мечтающий выступать. — Я не затворник, слышишь? — Ян ткнул пальцем в зеркало, глядя до нелепости грозно. Ин естественно не ответил. Эмоции считал, но не ответил. Как обычно не отразился. Не исполосовал отражение когтями. Из уважения или симпатии? Значения не имеет. *** От гримерки дымка до сцены не проводила, зацепилась о носки ботинок, утяжеляя шаг. Спешащий, мельтешащий, поддернутый настроем горящего сердца. Из закулисья не проникало света, ложащегося на лакированное покрытие. Его не было. Так глаза привыкли к темноте, что разглядеть обстановку ещё было реально. Дурное предчувствие всколыхнуло податливые нервы, сравнило себя с волнением, от чего-то отсутствующим. Вытянуть ногу и пересечь остаток расстояния, ознаменовав присутствие, помешало сбившееся дыхание. Глотать было тяжело, в горле встал ком. От чего дерущий, сушащий, раздражающий рецепторы, чтобы парень согнулся от кашля. Это не походило на предшествующие выступления, на первое, навсегда оставившее отпечаток. Ребенком, не знающим о волнении существовать было проще, ждать проще, из уголка меж ограждениями подглядывать. На языке осела вязкость, изъявила тягу выпить хоть каплю воды. По шее пробежалось морозное дыхание без обладателя, от ключиц растеклась судорога. Спугнула. Ян резко сорвался с места, завертел головой с выражением растерянным. Губы приоткрылись, их осушила струйка ледяного воздуха. Потерявшаяся фигурка парня на сцене, дезориентированная буквально слепотой, не нашла возможности попасть под обозрение. Возвышение сцены привлекло внимание неисчислимых фигур. Без черт лица, без плоти. С эмоциями. Их артист заставил дымовые глаза проявить заинтересованность. Ян обернулся за поддержкой музыкантов или менеджера, но не нашел никого. По совету последнего вдохнул максимально глубоко, спрятав напряженное от холода лицо за благосклонным наклоном головы. От собранного легкими воздуха изнутри защипалось. — Задерживаешься. Они недовольны. Как же ты так? — желчный тон настиг из-за спины. Копия ещё пропадала в черни зала, хотя Ян и был уверен, что до этого вне зоны видимости пустело. Ин приближался практически крадучись, не торопясь. Повторяя за Яном, но с пышущей самоуверенностью. Парень медленно повел глазами, облегчение от присутствия копии не различил среди сборника противоречивых чувств. Предупредительных. — Ин? — Он не пересилил обязанности работать со зрителями, отдал предпочтение единственному знакомому. Названный порыва не разделил, величаво поклонился. — Значит Ин? Неплохо. Можешь начинать, — копия не разогнулась, с секунду выдержав паузу хмыкнула, облизала губы. Сознание воссоздало неторопливую мелодию, Яну неизвестную. Скрипка приласкала, дорожкой зацеловала уши, предлагая первую композицию. Практически неслышный напев разделяли фигуры, обтянутые серебром смрада, вытягивающие головы животноподобные, дабы приметить артиста. Тот к ребячеству не отнес декорации, копию, проглядываемую уже отчетливо. Сердце замирало на секунды, отдаваясь предпочтению послушать вступающую в силу музыку. Та давно играла где-то на периферии сознания. Сопровождала отовсюду, как раньше близкие. Наводила панику перед неизвестностью. Было больно, но это доказывало, что она ещё в внутри. Что жива. Не проходила только ноющая тяжесть в груди. И её не получалось выгрызть, вырвать осмелевшими ручонками. Чувства обиды и недосказанности горячили потухающий в холоде организм. Выжигали все воспоминания. Радостные и любимые, теплые и родные, полученные рядом с такими же людьми. На пепелище, где-то совсем глубоко в сердце мерцал уголек, совсем крошка. Он обжигал и хотел вырваться, чтобы от дрожи потухнуть навсегда. Ин предложил правую руку, раскрыл, чаруя лживой безопасностью. Перетянутая черной кожей левая вежливо покоилась за спиной. Он кивнул, исподлобья взглядом давя. Ян протянул свою, попятился, провоцируя Ина наступать с куда большим одухотворением. Тот превратил предусмотрительную дистанцию в начало, ступающее по высоким нотам скрипки. Его плечо не коснулось чужого, остановилось в сантиметре. Удерживая частичку расстояния они обошли медлительное вступление, обманули ожидание. Ян краем понуренного глаза проводил Ина, крутанувшего его одним изящным подъемом руки, обошедшего за спину. Отпустил ужас ради опоры на эмоциональный фон копии. Да и оттягивать представление непозволительно; дымовые фигуры нетерпеливо развеивали кончики хвостов. Золотые волосы на затылке всколыхнуло горячее дыхание, Ян откинул голову, отводя внимание от открытой шеи. Лед с кончиков пальцев возмутил пушок на коже рук, побежал выше, пока плечи не свело от инея бездействия. Ян резко развернулся, с движением, брошенным в качестве вызова, оставил ладони на идентичных плечах. Смакуя каждую поступь, сравнимую с его ожиданиями, Ин позволял парню вести на краткие секунды перешагиваний, переплетений ног, невесомым оборотам меж его цепких рук. Продолжающими мелодию окончаниями изящных мановений тела, даже глаз. Копия легко поймала парня в поддержке, упокоив на пояснице того пальцы. Направила уже резче, резанув по нежной спине когтем, ответив задорным нахальством на прищур сизых глаз. Яну стоило только подумать о продолжении, как Ин умело повёл его за собой. Тело само вспоминало давно заученные движения, которым нужно было всего лишь довериться. Но никак не забыться. Сводило едкой опасностью от пространства, от слов, от движений, провоцирующих бояться за сохранность собственного существа. Защищать до последнего. Ритм в голове и техника партнера, что одухотворенно знал любой следующий шаг. Забываться в этом ни в коем случае нельзя было. Ину не составит труда выловить одну неосторожную, наивную лесть, разорвать плоть по линии хребта, пока с несоизмеримым любованием он смотрел на Яна. Резкий или плавный поворот, короткий, влево, вправо или вокруг себя. Холод касаний отражения был никчемным, по сравнению с хищным взором на не сбегающего парня, слушающего его как никогда цепко. Доверяющего ведение себя в каждый выпад, в редкую поддержку. Ин никогда так сильно не нуждался в умении контролировать и мысли. Вторую попытку догнать копию Ян не совершит. Не ошибется. Не позволит. Ин пресек попытку собраться, сжал, прижимая к телу, пальцы зафиксировали голову, талию, отнимая привилегию чувства свободы. С подбородка побежали пальцы по лицу, большой проник меж уголками губ, остался, раздражая, пока Ян с недовольством, излишне сильно укусил его, жмурясь от немилости столь запертого положения. Сорваться, вспорхнуть из клетки, сбежать, вытанцовывая под непокладистый ритм. Хватка держала крепко, стальным сцеплением, вынуждала глядеть на зрительный зал, где столпотворение теней убивало выражениями из дымки. Кто-то злобно, кто-то насмешливо, кто-то сочувствуя выражал нетерпение, когда же наконец Ян как тростинка сломается, не выдержав напора общественности, её желания. Ин без сочувствия повысил голос, на ухо не прошептал. — Эмоция от сна, чувства, слова, вспомни их. Позволь им вести, песне, не людям. Парень вымолвил, с усилием напряг прижатый язык: — Они… — Они осудят в любом случае. — Тени зашипели, перебивая напев скрипки. Увлекли за собой внимание, какофонией шипения поддерживая копию, развратили и без того замученную фигурку парня. Глаза бегали, пока дымка ползла ближе к сцене; голоса возрастали, то ли от притворной близости, то ли от чистоты истинного негодования. Ин лишь на секунду Яна отпустил, дав фору, засмотрелся на легкие шаги на самых носочках и тут же вновь поймал. Одной рукой. Одной, обтянутой перчаткой, схватил за предплечье. Парень почти упал, ноги подогнулись в коленях, но Ин не позволил содрать кожу с чашечек о покрытие сцены. Потянул за себя."В той луже смешаются боли узоры, Чертимые кистью в голодных руках".
— Зрители здесь тени, а один ты настоящий. Так осознай это! Пока ты этого стесняешься и боишься, они чувствуют и боятся вместе с тобой. Ты бы этого хотел? — копия не понижала рвущего барабанные перепонки тона, все старалась пробудить сокрытое. То, чей непосредственной частью и сама являлась. Одним мгновением примкнула к плечу. Оголились клыки. С придыханием, свойственным вожделением разрешила себе сомкнуть их на коже. Они проткнули её, дали какому-то бесчисленному количеству крови пространство для побега. Вспороли сквозь ткань футболки, испачкали в буром, неосторожно прорезали много, больно, до остервенения отчаянно. Правая рука бессильно упала, Ян вскричал, словно зверек, заигрывающий с убийцей. Адреналин ударил. Брызнули слезы, что могли искусить жалостью, стон сбежал сквозь губы, зубы, которые ещё помнили мягкость кожи копии. По опавшей руке потекли замысловатые узоры, рисуя чернотой ленты до запястья. Стягивающие, как по венам скользящие. Кровь проникла под ногти, окрасила, равняя с Ином."Напитаны чернью багровые воды, Забравшие тело, похоронив фарс Они, прилаская, следы запятнают".
Тени подползли совсем близко, подобрались, овили проводки, спадающие с возвышения. То появляясь, то исчезая, словно линии воспоминаний, жизни окружения, они возносили в уделы сна. Их яростные глаза, моргающие дымом, в голову впивались напоминанием, кто хозяин этого зала. Распаляли. Нагнетали. Влекли. Они как идеал, как зрители, как часть шоу. То, как они были им увлечены, так и подсуживали, навлекали дать им желаемое. Как раньше. Не как сейчас истекая кровью сидеть, за спиной Ина держать и ждать развития. Не как сегодня с психологом обговаривать, а в руки дело брать и внимание их переманивать на настоящего себя. Не того, кто плакал, не того, кто на коленях покоился, а того, кто давно вырывался, дабы защитить миловидную внешность. Пусть и испорченную зловонием крови."Светлыми бликами острых клыков".
Ин вновь ладонь предложил, успокаивая нарочито ласковыми глазами. Бесил. Бесил этой шалью неприкосновенности, вседозволенности. Не получив ответа схватил, будто и не было попытки скрыть за продолжением окровавленное плечо и такие же губы. Задавил сильнее, со всех сторон, подчинил, присвоив каждый хилый вздох. — Никто кроме меня тебя не знает, так перестань лгать! Страх — музыка, чувства — музыка, пока ты этого не осознавал — творил, а с популярностью и осознанием должен был расправить крылья, а не сложить! Любой артист на твоем месте так бы и сделал! — Он сорвал Яна с места, той самой однокрылой птицей подхватил, обнял на за здоровую руку, упокоив свою, но другую на затылке, жарящим головной болью от стрекота теней. Закружил, не путая четких шагов. Парень с остатками сил позволяющий брать, гладить, в поддержки клонить, глаз не отнимал от волос, провожающих копию в каждый поворот. Они слетали, на него опадали, продолжая короткую позолоту. Ин больше не утешал, жесткостью мановений поражал, хватал Яна, с упоением желая впиться зубами не только в плечо. Наконец заставить его трезво смотреть. Скрипка затянулась, задрожала. Копия задержала лицо Яна перед собой, по контуру обхватила. Шелком прикосновения обманула, впитавшись во всякую частичку тела. Время замедлилось для них одних ради злых слов. — Несколько образов — простор для творчества, а не способ загнать себя в угол, поддавшись чужим ожиданиям! Пускай ожидают от тебя, боятся, а не заставляют мучаться! Обрети наконец дерзость! Ян зажмурился от напора звуков, от напора Ина. Край сцены вновь пошёл инеем, пока тени все приближались. Кричали. Кричали. Кричали. — Тихо! — парень, отдавшись уже бегущей по венам черни, злости, настигшей от обстоятельств вокруг, боли, преимуществу эмоций, вернувшихся при Ине, крикнул, не контролируя уже хриплый голос, обернулся на зрительный зал. Дымовые фигуры остановились, растаяли в воздухе, спрятавшись."Во тьме удрученной вернет отражение и боль от укусов той желчи фраз, Что в песнях скрывалась за улыбкой прощальной". "Во тьме удрученной вернет отражение и боль от укусов той желчи фраз". "Вернет".
Неровные волны пульса тянулись, падали, сжимались, раскалывали сердце. Совершенно выжатый, окровавленный. Организм молил защититься благодаря новому потенциалу близости. Остепениться, потеряв рассудок, лишь бы не допустить падения ещё одной капельки крови. Затворником не себя признать. В воцарившейся паузе разгневались глаза. В осанке Яна проявилась агрессия, подчеркнутая на лице, исполосованным в крупицах засохшей жижи. Дискомфорт раззадорил, у Ина настырность вобрал. Зарокотал. Придал бездумной уверенности. Настроение шоу обернуло в кокон домашний, родной, выгнало чужака. Остановившийся в замешательстве Ин совершил ошибку, не успел пожалеть, как резко его ладони убрали от лица чужие, как одним движением, усиленным злостью, перенятым от копии, его Ян от себя отвернул. Подначивая, невидимый смычок дерзко ударил по струнам, выделил каждый следующий жест. Ина тряхнуло из стороны в сторону. Очевидно не ожидающий столь бурной реакции, отвадить парня от себя он не мог. Не хотел. Тонкие кисти рук, как наручниками сомкнутые, не дали вырваться из ловушки. Волосы опали, растерянные видимости поубавили, спрятали за собой оскал. Как перья пойманной птицы пряди сбегали, точно вырванные порхали. Застывали в пространстве, разлетались в пепел. От раны на плече до пальцев черная кровь не остановилась, окрасила кожу по шее и продолжила на левой. Вниз, по выемке меж ребер потекла, напоминая о влиянии копии. О том, насколько та тщеславна, насколько страшна в проявлении на настоящем человеке, не образе. Забывшись в сущности, присвоив гнев на ситуацию, на боль в руке, на чертового Ина, без сочувствия приносящего страх ради понимания, Ян все больше на него походил. Разменявшись ролями захватил мнимый контроль. Копия эмоционально переполненная, как в прошлый раз потеряла человеческий облик. Может для защиты от рьяных повелеваний. Ина толкнуло, развернуло и сорвало с места вновь. Легко, без всякого сочувствия. Голова на тонкой шее запрокинулась, затылок почти ударился об пол. Волосы проскользили по покрытию, грубые ботинки оставили полосы, иденцифирующие пройденные шаги. Агония спохватилась поспешно, Ин задрожал от хватки под ребрами. Дикой. От которой с прикусанного языка не сорвался возглас. Взвизгнул, ошпаренный откуда-то взявшейся палью чувств. Когтистые пальцы не успевали схватиться на Яна, не успевали ответить, как его партнер снова заставлял оказываться с глазу на глаз. Заставлял рваться бросить хоть одну язвительную фразу, до боли глотать её, давясь. Ему не давали передышки, а позволяли спохватиться о правильности восприятия. Кого можно было назвать Ином вскоре не было ясно. Злой взор копии разбился о волнение перед следующим актом, его хрупкое тело, несмотря на сильную ментальную составляющую поддавалось легко, достаточно было рукой взмахнуть. И вот он опять оказывался в шаге от падения. Как Ян партию назад. Цепи громыхнули. Спутавшийся из них клубок рассек воздух, защитил железные струйки от разрыва. Парень, залитый тьмой, изловил Ина за талию, без труда приподнял нечеловеческое изящество и отбросил от себя окончательно. Копия покатилась к краю сцены, к проводам, вьющимся от аппаратуры. Не успела опереться на руки, тонкими пальцами оцарапать покрытие. Завалилась на бок неосторожно, тяжело, поджав подвернутую ногу. Костюм, обезображенный, помятый мог бы дать понять: стоит прекратить. Сье постижение не коснулось артиста, обмен образом беспощадно в угол забил сочувствие. Мысли бесились, путались. Совершенно раздраженные хоронили прежние, кусались. Острота клыков отдавалась будто физической болью в ушах. Там звенело, визжало сиреной. Привкус превосходства хотелось слизнуть с каймы раны. Тяжело дыша, Ин с рычанием встал, опираясь на руки. Взглянул из под взбалмошных волос с неприкрытым удовлетворением. Скрипка залилась в последней песне, выдержала паузу, дав Яну приблизиться. Лишь золотые волосы отличались, пока погребение под гнусной болью выдавало за копию. Отобрав безнаказанность он всмотрелся, чуть голову склонил. Ступить ближе Ин не дал. Оттянул трясущимися пальцами горловину, стягивающую шею до тошнотворной одышки. Из заводи проявились тени, некоторые из них подползли к нему совсем близко. Провода оледенели. Отражение, хрипя дало дымке себя укрыть. Если бы парень поднял глаза, он бы его уже не увидел; одеяло мандража погасило представляемый свет. Зрительный зал опустел. Ин радовался ночи, потому что в ней незаметна кровь. Радовался тьме, потому в ней роскошь дегтя покрывает грязь. Радовался Яну, потому что краса лица выразила протест. Тени оказались удовлетворены. Довольно облизывались, внимая представлению. Если Ян ребенком не обозначил себя, отпор дал неосознанно, значит Ин ближе к свободе. На крошечный миг, забытый сумраком, опущенным ради надежды на прежний уклад. Излюбленный, недосягаемый, но такой близкий, скользящий тенью за нагромождением софитов. Копия мелко засмеялась сквозь скрежет зубов. Бессильно тронула головой пол, опустила, не обратив внимания на мешающие шнуры. Нос, губы щекотали прядки, нацепившие пылинки, грязь. Сдувать их не хотелось. Лени вторили слоящиеся дымом фигуры, некоторые тянули мордочки, пыхтели. Участи не завидовали, холодком подвернутый голеностоп овивали. Ина они забавляли принадлежностью к воспоминаниям о людях, подмеченных со временем. Без лиц, в памяти не отложившихся. Увлекали шансом разделить видение. В эти минуты же раздражали, ревность будили от отсутствия потенциала с Яном один на один быть. Осознанные сны излишне редки, как минимум для копии. Она фыркнула, когда с усилием согнулась в клубок. Истощение от передачи эмоций пошло на поводу у Ина, вред принесло, мучая невозможностью восстановиться. Он заскулил, когда одна из теней ужалила открытый позвоночник. Удар, пришедший на спину, не дал уязвимой к приятностям зоне пустить волну мурашек. Наоборот сократил мышцы. Дрогнули покусанные губы. Стянутая перчатка стерпела зажатую пальцами черную кожу. — Пошла вон, — низкий голос устрашил, фигурка тут же потеряла форму. Сипение пришлось на покрытие сцены, потока дыхания не хватило, чтобы хотя бы спугнуть ещё и пару пылинок. Глаза, подчеркнутые растекшимся макияжем, прикрылись; с уголка рта стекла густая слюна. *** О какой мудрости наставника может идти речь, если Ин, бывало, оказывался на месте простых обывателей, естественно не желая этого признавать, и грезил вновь и вновь желанием предстать рядом с Яном, окутав длинную шею, руки, тонкость талии, зараза, всё тело, как на любом из ранних чертовых концертов. Противоречить убеждениям и мыслить всего лишь о исполнении общей мечты, о новых возможностях, о любых песнях сочиненных ради музицирования. О напуганном личике Яна, во сне всем видом кричащим, чтобы Ин приблизился и защитил его от всего на свете. Податливый. Дал ощутить жар натуры, увлекающий мистическим дымком пространство вокруг себя. Дал игривому образу касаний растечься в движениях, неважно каких, только вместе. Ян был не прочь нафантазировать прошедшие проблески характера, ведь познал его язык к себе или недавно или настолько давно, что представлял жизнь с этим оберегом всегда. Ин о любви к себе никогда не врал.