Больше чем Jann

Цепляться когтями о рамки души Копия станет все более рьяно, Только пуская в проекции сны Лаская прикажет воззвать обещание о милости смерти к кровавой реке.

Человеческое подсознание занимательно возможностью создания примечательных образов; их омут затягивает больше, чем реальность. Без сновидений и фантазий она груба настолько, что о неё можно разбить голову в дребезги так, что даже асфальт не пожалеет. Потому что у него эмоций нет. А всполохи чувств в ней нежелательны. Неизведанный реальный мир не шепчет, не просит, а кричит о недоверии. Поэтому Ян так полюбил обращаться к себе и сознанию, где безмерность эмоций не будет пресечена. А видимость хрупкой поддержки не пропадёт из-за переплетения их с внутренним голосом судеб. Тогда сон становится роднее реальности. Разве что, она привлекает исполнением настоящих мечт и красотой искусства, творимой Яном с юных лет. В остальном… Слишком много песен в его альбоме омрачены жестокостью жизни. Секунда. Две. Три. Что так бьётся? Разномерный стук отдавался в ушах, вынуждал сердце замирать. Вынуждал организм просыпаться. Удар за ударом боль сводила всё напористее. Её злой такт перебил первый хрип. Слабый, он отозвался, когда ресницы дернулись, когда веки сомкнулись ещё сильнее, вызвав противный звук. Будто помехи взыграли в ушах, остервенело зашипели. Высоко и отовсюду. Ненадолго отзвук ослаб, в силу мощным аккордом вступил звон. Все услышанное ранее показалось тишайшей мелодией, что ласкала слух, пока ребра ломались под натисками иступляющих пульсаций. Уши начинало закладывать. Губы разомкнулись ради тщетной попытки вдохнуть. Отовсюду будто выкачали кислород, отобрали способность дышать. Вот бы чуточку воздуха, одну несчастную частичку, что показалась бы благостью жизни… Отчаяние ужалило исподтишка. От невидимого укуса поползли мурашки. Мерзкие, с пушистыми паучьими лапами, щекочущими кожу. Ещё одна секунда ушла на то, чтобы понять: не выйдет избавиться от тошнотворных ощущений. Тело не слушалось, немело. Лежало бесполезным мешком, только и могло принимать пытки одну за одной. Ни перевернуться, ни сбежать, ни вдохнуть. Мышцы попросту не подчинялись. Садистские увлечения словно пришлись им по вкусу. Губы пересыхали, тяжелый язык не мог смочить их. Сухие ранки рвались, будили следом и алую, железную кровь, когда эти самые губы кривились. Можно было назвать самовольным этот, без пяти минут, нервный тик. Не жарко, не холодно. Панически страшно. Все пространство сужалось до одной только постели. Та больше не была олицетворением покоя. В ней даже дышать не оставалось возможным. Грудную клетку сдавливало, а потом сводило судорогой. На очередной укол в межреберье, показавшийся излишне сильным, отозвался хриплый, слабый стон. По виску на подушку стекла слеза. Соль разъела глаза, зрение помутнело, хотя, куда уж сильнее. Ян моргнул раз. Попробовал приподняться, втянуть живот или шевельнуть пальцем. Тщетно. Ноги безжизненные. Руки. Всё покоилось, терпя боль. Оцепенение проникло в каждую клетку. Не стоило глазам привыкать к темноте. Не стоило пытаться разглядеть причину боли в груди, тяжести. Причину этого мерзкого хрипа, вторящего не сердечным стукам. В сознание врезалось открытие, заполонив страхом комнату. Густым, всеобъемлющим. Невозможность происходящего сменила надежду на ужасающее ничего. Атрофировались мышцы. Виновником тому послужил ещё один укол: что-то железное, тяжелое отбивало известный только обладателю чернеющей фигуры ритм. Секунда. Две. Три. Секунда. Резь. И ещё раз. Тьма ночи сгустилась, воссела над парнем мистическим образом. Холод зародила под кожей. Замедлила бег крови. Заставила смотреть не моргая, дабы слезы вновь и вновь не щипали. Она не улыбалась. Не имела лица. Обладала ничем, но одновременно всем. В голове Яна приобретала очертания давнишнего отражения. Эта догадка. Она рассеялась от боли следующего удара когтем в назревающий синяк. Собрав осколки от эмоциональной защиты, мелкой крошкой лежащей в яме беспамятства, Ян вдохнул второй раз. Так же бесполезно для иссушенных легких, но безмерно ценно для слабого, сиплого: — Уйди… Цепь колющих меткостью «ласок» прервалась. Не изменилось ничего кроме мерного звона в ушах. Отчаяние, подкрепленное ужасом, холодным потом катившимся по вискам, выразилось в последнем трезвом чувстве: злости. Терпеть издевательства стало невозможным. Усталость. Крупинки отдыха бессовестно отнимались кошмаром в темноте ночи. Точку поставила боль. Боль, от которой не избавиться этими безвольными руками. — Пошел вон от меня! — непривычный, но оправданный не то рык, не то крик отразился от стен. Оцарапал глотку, оглушил. Ян резко вскочил. Согнул ноги, сжавшись в клубок, защитив трепещущую от фантомной боли грудную клетку. Многие сны хотелось вспомнить. Записать на подкорку и обращаться к ним за плеядой улыбок. Многими снами хотелось поделиться, дабы вместе посмеяться в унисон, выдумав пару нелепых шуток. Этот же хотелось забыть. Выбросить из памяти раз и навсегда, а не четко помнить мгновения липкого страха, не покинувшего левое плечо. С ночи Ян приходил в себя. С утра вспоминал, чтобы проанализировать пережиток трезво, огородив холод ума от огонька тревоги в душе. С обеда беспокойно отвлекался, справедливо опасаясь подсознания: абстрагировался ради вечернего выступления. Несобранный, не признающий себя замкнутым пытался уложить в голове расписание, порядок песен, и то, от чего сердце болело как никогда ощутимо. Время приближалось к пяти часам. Вечер вступал в права, окрашивая небо, пропитанное синевой облаков, в разительный кровью закат. На привычную для часа городскую суету истекало солнце, теплый воск его лучей отражался в незнакомых лицах. Приятно, ласково. Так и хотелось подставить лицо, потянуться носом к этой нежности света. Ластясь согреть щеку о родное тепло. Ян только улыбнулся, щурясь. Бессмысленность размышлений и желаний больше радовала. Всё лучше, чем из раза в раз просить себя не вспоминать ненароком ночь. На то Ян и артист. Никого не должно волновать, что случилось с ним до шоу. За день, за два? На работе другая жизнь, в ней важно то, что Ян должен будет показать на сцене, позабыв о заботах улыбаться до боли в скулах, метко стрелять глазками, лишь на миг пересекаться взглядами с кем-то из толпы. Танцевать. Рука сама по себе легла на место предполагаемой болевой точки. Ян до этого раз в час точно подходил в зеркалу, вжав голову в плечи, как провинившийся ребёнок не смотрел в глаза. Смотрел только на место меж ребер и выдыхал, не найдя синяка. В трансфере зеркала не было; оставалось незаметно потирать кожу. Жест норовил стать привычкой. Как болтание ногой, покусывание губ, ковыряние краев одежд. Недоумение вернуло в реальность, Ян отдернул себя, унял дрожь в стопе. Та начинала задевать кресло спереди. От парня не ускользнуло, как сидящий в нем пренебрежительно выплюнул раздраженное цыканье. Ян, поджав губы, невинно отвернулся к окну, в роли малютки стражника вернулся к наблюдению за мыслями. Оставшаяся незамеченной рука, просунувшаяся меж ряда сидений, замахнулась. Опустилась глухим стуком Яну на затылок. — Я же говорил тебе садиться спереди. Вот теперь контролируй свои шальные ноги, — Павел, изо всех сил стараясь изобразить на лице грозное выражение, показался следом, — ты как? — Нормально, — Ян поведя губой включил телефон, в секунду выключил, когда прогрузился поисковик с нелепой научной статьёй, очень скучно и томительно рассказывающей о сонном параличе. — Готов? Выглядишь честно говоря не очень свежо. Да и не только сегодня, — друг опустил тяжелую ладонь на плечо, чуть сжал, — не в обиду. Ничего не случилось? Парень мотнул головой. Нельзя было сказать, что он хотел делиться переживаниями. Возведя это в разряд обыденности, всё же скрыл от гитариста беспокойный момент биографии. Сконфузился от представления, что придется ради рассказа ощутить этот крах. Эти минуты, в которые слезы от бессилия струятся, когда непроизвольно сжимаются руки, горбится с спина, а с языка срываются просьбы остаться в одиночестве. Ян мысленно поблагодарил друга за безынициативность. Откуда то из-за спины донесся размеренный, привычно спокойный голос: — Мастер тактичности, — Петя натянул на лоб маску для сна, — хочу сказать, что и ты будешь выглядеть так же, когда нам даже отрепетировать не дадут. — Я так вчера выглядел, узнав, что вместо выходного буду на какой-то закрытой культурной фигне бренчать. Петя наиграно закатил глаза: — Резидентской фигне, Паш, в закрытом клубе. Так то тебя больше всех жалко, нас хотя бы услышат. — Подколкой поставив точку, он откинул спинку сидения. Ян не сдержал беззлобной усмешки. Проигнорировав насмешку, не отличающуюся оригинальностью, гитарист переключился на Яна: — Надо было им тебя одного отправлять. — Куда мне без вас, — стараясь пародировать привычную манеру поведения парень добавкой отправил в общий чат открытку с котом, — на нас едва ли обратят внимание, фанатов не будет, так что даже немая поддержка станет спасением. — Ян послал другу нахальную улыбку. Не приводящие в восторг планы на вечер совместно с противной подноготной и дурным предчувствием разбавились радостью встречи. Радостью от бессмысленного, но общения, капли социализации, что выделилась на фоне последних дней, в которые Ян квартиры не покидал. Обыденность. Вот-вот ему выделят гримерку, переоденут, парень будет сдерживать себя, терпеть как минимум полчаса ожидания, пока над его лицом не перестанет корпеть визажист. Ян будет сидеть, прожигая прямотой взгляда дырку в столе, думать, стоит ли игра свеч и стараний мастера. Стоит ли создавать идеальную, совершенную оболочку, пока внутри артист не был в форме? Заслужит ли визажист, после приложенных усилий принять благодарность одной улыбки, кивка, предложенных по обыкновению? А ведь Ян даже отражение не рассмотрит. Стыдно было это признавать, но бежать от разумений по поводу собственной приверженности было бы ещё более жалко. Что если он откровенно не готов? Сейчас его глаза подкрасят, вытянут, дабы они пленяли взглядом почти порочным в совокупности с полупрозрачной сеткой, с цепочками, холодящими шею. Сейчас идеализируют внешность, лишь бы самый искушенный посетитель, в жизни не интересующийся музыкальной сферой, захотел, заинтересовался, заслушался. Сейчас он будет дрожать не от привычного волнения, а страха оказаться раскрытым. Считанные минуты и Ян предстанет перед гостями с обнаженной душой, на бархате которой будет показательно выжжен страх обмана чужих ожиданий. Обмана его готовности отдаться на растерзание искушенным зрителям, их равнодушным взглядам, что не найти в черни клуба. Если бы раньше кто-то посмел сказать, что парень мог предпочесть остаться дома заместо выступления, то он ни за что бы не поверил. Отрицая завертел головой, смеясь под нос, обжигая недоверием. Пусть теперь совестно будет перед коллегами, менеджерами. Ян мог и их подвести, не придержавшись заявленного образа открыться, с жалостью признав: «Я не готов». Не готов выступать, не урегулировав восприятие себя — того, кто наперекор состоянию не решился подвести менеджера отказом от возможности предстать перед именитыми в различных сферах людьми. Так и так, по доброте душевной она уже позволила не явиться на репетицию, не проводить эфиры. Поздно Ян осознавал, что выходом на сцену ментально несобранным подводил не меньше. Раньше так можно было сделать от волнения, но не из-за недоверия к себе, не из-за слов, которые Ян намеренно говорил себе грубо, ругал, с намерением сделать больнее, повторял то, что с насмешкой кидали в лицо или строчили в социальных сетях. Даже за пару минут до начала Ян не терял цепи размышлений, плелась та по рукам, ногам, сковывала в возможностях и решениях. Парень выдохнул, приблизился на ватных ногах к друзьям, вдруг налетел с порывистыми, слабыми объятиями. Лишь бы немного успокоиться, сжать крепко-крепко, вложив в жест излишки чувств, беспокоящих ноющую голову. На талию с бока, со спины опустились уютные, теплые руки, умилительно ассоциируемые с мягкими игрушками. Переполняло, искрило опустошение в каком-то приятно греющем коконе спокойствия. Паша, несмотря на разницу в росте, Яна встряхнул, потрепал по уложенному золоту волос. Петя же, даже не догадываясь о ироничности слов, бросил напоследок: — Давайте, всё хорошо будет. Люди сновали, закулисье выпускало работников сцены в уже знакомой одежде, что не слишком отличалась от его концертной. Они программировали световые эффекты, как и для Яна ранее адаптировали, чтобы каждый жест, каждую эмоцию, слезинку поцеловал сиреневый блик. Чтобы он окрашивал выбивающиеся пряди, когда парень, чуть запрокинув голову, заливался, отдаваясь во власть музыки, околдовывающей импульсами счастья от отдачи. Пусть длинные, кудрявые пряди больше не задевали плечи, не обводили скулы, диссонанс вызывали. Свобода движений без них открывалась с новой стороны; четкость, резкость танца продолжалась в мягких, открытых руках, обращенных к залу. Пусть заметны люди, считающие парня шумом на фоне, ведь досаду от невнимания развеивало трехминутное удовлетворение от своей музыки. Ноты, изученные наизусть, надоевшие, они отвлекали от проведения параллели с усталостью. Окончательные крупицы энергии отдавались безвозвратно выступлению истощающему. В нём парень не сдерживался, тонкими пальцами скользил по животу, зажимал кожу. Иногда он практически срывал мотив, расчерпав запасы дыхания. «LOOKATME» на концертах ни разу сопровождалась тишиной зала, сегодняшние гости разве что могли отсалютовать артисту бокалом с выпивкой. Ян бы с удовольствием его принял, жажда иссушала горло. Так, он, переодевшись, ерзал на барном стуле в ожидании команды. Каких-то несчастных сорок минут и парень сможет, похвалив себя, позволить лечь раньше. Глаза изучали работу сценических декораторов, ловили на первый взгляд бессмысленные вещи, вынуждающие сердце стучать ускорено. Например, как… — Добрый вечер. — О стойку громыхнул бокал с виски. Молодой парень, по виду ровесник, опустился рядом. — Могу? — Если я скажу нет, ты уйдешь? — не скрывая иронии, Ян вернул незнакомцу улыбку. — Не хотелось бы. Милош. Я буду выступать следующим, — он тараторил, по всей видимости, стараясь как можно скорее пройти все стадии знакомства. Странным жестом сжал руку, покоящуюся у Яна на бедре. «Это ты так поздоровался?» — Ян. Заранее желаю удачи. — Не стоит. — Милош залпом опустошил бокал. — Я знаю, что ты Ян. Псевдоним не самый оригинальный. Новый знакомый, странно подсмеивающийся себе под нос, скрывал рукой изрядно порозовевшие щеки. Стойкий аромат его парфюма маскировал от парня флер спирта. Тем не менее, говорил он вполне четко: — Видел твое выступление. Оно мне запомнилось больше, чем предыдущие. Ты очень неплох. — Спасибо. Ян старался оставаться не наигранно милым, хоть и вид нетрезвого человека рядом смущал, не располагал к разговору, а скорее отталкивал. На душе заскреблись кошки. Парень начал мысленно подгонять друзей, лишь бы поскорее уехать. К сожалению, раздражительность по пустякам не испарилась. Усталость проявила её едкость на корне языка, когда собеседник сально подмигнул парню, заказав уже два стакана виски. — Не за что. Не пробовал для приватных отдельно петь? — Не думаю, что правильно понял тебя… — под ложечкой засосало. Ян не был уверен, что начатый разговор закончится непримечательно. — Ну, насколько мне известно, они закрепощенных не заказывают. Такие чертята им нравятся, — он облизнул губы, сделав очередной глоток, — если ты старался заинтересовать клиентов, то я намекну на конкретных. Неловко уперевшись на край барной стойки Милош приблизился практически вплотную. Запах виски тронул совсем близко. Ян заёрзал, маленький стул оказался неудобством только сейчас. Чужая рука в сетчатой перчатке легла на запястье, подтянула: — Не хочешь научиться кусаться? Подобная интерпретация текста песни в паре с обдающим алкоголем дыханием, подтекстом, достаточно двусмысленным, чтобы желать пресечь общение как можно скорее. Каким бы собеседник не казался, Ян ожиданий о нём не оправдал. — Прекрати пожалуйста, тебе скоро на сцену. — Парень с наслаждением выдохнул, завидев смс-сообщение от Паши, высвободил руку из хватки, поднялся, дабы выглядеть выше. — Теперь удача точно понадобится. В глазах потемнело, когда Ян резко развернулся, сбегая к людям, чье присутствие рядом не ощущалось мукой. К сожалению, со спины донеслось разочарованное: — На сцене ты казался интереснее. Парень только прикрыл бессильно глаза, уговорил сам себя: «Он просто выпил». Спасительное спокойствие смог ощутить только на заднем сидении постоянного трансфера, там, где плечи друзей могли стать не самыми удобными, но теплыми подушками. *** Парень, смакуя, выдохнул, выпуская струйку дыма. Облизнул губы от терпкого, горьковатого осадка. С чувством прикрыл глаза. Из-за дрожащих пальцев окурок выпал слишком рано. Парень мог бы затянуться ещё пару раз, но только цыкнул и растер его носком ботинка. Звоночек при входе оповестил. Из-за двери показалась голова с растрепанными светло-сиреневыми волосами. — Эй, чертенок, с тобой клиент хочет поговорить. Откашлявшись парень убрал руки в карманы пальто. Лениво повернулся, только метнул усталый взгляд. — Ну пусть выходит. У меня смена уже закончилась. — Подметил на лице друга едва сдерживаемую улыбку. Уточнить подробности не успел, тот быстро скрылся внутри магазинчика. Звоночек вновь противно звякнул, дверь с наклейкой "18+" хлопнула. Парень без интереса слушал скупую, неловкую тираду. Казалось, ещё слово и голова начнет раскалываться от монотонного голоса. Он нетерпеливо перебил. — Я правильно понял, ты переспать со мной захотел? Мужчина лет тридцати соизволил впервые посмотреть собеседнику в глаза: — Что-то вроде того. — Я охранник здесь. Не кукла из ассортимента и тем более не шлюха по вызову. — От раздражения захотелось сбежать куда подальше, дабы не оттаскать нового знакомого за шкирку. На что он надеялся? Что склеит первого попавшего мальчика? Кому-то спор небось проиграл. — Не думал тебя так назвать. Извини, — мужчина разбавлять разговор паузой не пожелал, — не видел тебя раньше. — Я подрабатываю. — Проблемы с деньгами? — От скуки. — Грубо говоря парень не лукавил. От череды концертов и репетиций он уже не устал, свою профессию в душе не выносил; колкая ярость клокотала при одном упоминании музыки. Семейное дело стало для парня мукой, к которой обязывал возвращаться отец, вынуждал наступать на одни и те же грабли. А работа вместе с другом казалась делом вполне веселым. Чем-то иным, взаправду заслуживающим внимания. Если не считать извечного упадка интереса к буквально всему в жизни. Увлечения, подработки и дела из списка на день сменялись в геометрической прогрессии, дабы немного, но отвлечь не упокоенную душонку. — Тогда пойдем ко мне. От скуки. Парень скрестил руки на груди, воздержался от желания потянуться за ещё одной сигаретой. Даже на собственном фоне, мужчина напротив выглядел в дурном свете. Куда он тащил мальчишку, на вид не прожившего и двадцати лет? Явно ужом изворачивался, чтобы получить игрушку, о которой мечтал ближайшие пять минут. Последнее умозаключение парень списал с себя. Из сотни минусов выведал один плюс: развлечется с этим снобом, получит денег, которых хватит, чтобы покрыть пропуск репетиции. А откуда они возьмутся, отцу знать будет не обязательно. Да и не интересно. Вряд ли он вообще интересовался жизнью сына вне студии. — Лишь бы ты отстал. Мужчина скрыл улыбку за воротом куртки: — Не переживай, я достаточно заплачу. — Я возьму деньги за то, чтобы тебя больше никогда не видеть. За секс этого добра мне не надо. Веди уже. — Парень подтолкнул мужчину к лестничке, обернулся, надеясь не увидеть за стеклом нахальную морду друга. Сегодня он ещё и успеет извести друга просьбами рассказать все до мельчайших подробностей. Хозяин провернул ключ, отпер все три замка. Дверь отворилась, впуская в квартиру. Опираясь в угол, парень перестал буравить взглядом чужой затылок, оглядел убранство. Отметил про себя обставленные со вкусом комнаты. С губ сорвалась усмешка, когда он оценил возможный размер выручки. Сумма не рассеяла скверну настроя, не подбодрила. — Можешь раздеться здесь, — хозяин указал на гардеробную, разуваясь. Гость проигнорировал предложение, только обернулся к зеркалу, поправляя волосы, растрепавшиеся на улице. Они ещё хранили едкий, но легкий флер сигаретного дыма. Поправил и макияж, подтерев осыпавшиеся тени. Задержал взор на образе в целом, потянул уголком губы в знак одобрения. Захотелось себя коснуться. Много где. Но вот осознание, что этому сможет удостоится какой-то человек с улицы, вынудило сжать кулаки, вгрызаясь ногтями в ладонь. Мужчина заметно мялся, переступал с ноги на ногу: — Что мне делать? Парень глухо бросил: — В душ иди. Тот на секунду замер, растерявшись от наглости гостя, но потом молча ушел в глубь квартиры. Если бы он прождал ещё некоторое время, то начал бы задумываться об уходе. В конце концов никакой пользы для себя он с этой встречи не имел. Кроме возможности не работать, естественно. Но мужчина в домашнем халате, переливчатым шелком облегающим ещё мокрую кожу, вышел, поймал взгляд парня, завернул в спальню. Гость стянул кожаное пальто, топот от грузной обуви разнесся по коридору. — Бери что хочешь, — мужчина растирал крем по коже рук, плеч, груди, оторвавшись кивнул на шкаф. За застекленными дверьми парень приглядел наручники, — лучше мягкие. Промелькнувшая мысль, скорее всего, показалась озвученной из-за безконтрольных эмоций: «Точно извращенец». Хозяин сел на край кровати, закинул было ногу на ногу, но тут же перестроился: — Чего бы тебе хотелось? — Сейчас решим, — парень вкладывал в слова как можно больше едких интонаций. Чтобы по ним мужчина читал нахальную злость в каждом предложении, жесте, — я согласен быть только в активной позиции. Если ты тоже, то надевай их и мы поскорее закончим. Мужчина, улыбаясь, вытянул руки перед собой: — Мы куда-то спешим? У тебя не почасовая оплата. Раздражение резко напало. Пусть он и уступил, но ощущать себя товаром, который можно было легко заполучить за несколько тысяч было противно. Да, детали оставались известными лишь ему, но мужчина должен был оценить, что парень согласился не из-за денег, а удачи. Кое-кому повезло разбавить тяжесть скуки. — Ты не лучший человек, с которым мне весь день надо коротать. — А ты мне симпатичен, не только личиком. — Хозяин лег, подчинившись чужому напору. Неловкие попытки в комплименты не располагали. В подобных обстоятельствах пусть и высокую оценку себе слышать было до одури смешно. От очевидности факта или неуместности? Черт его знает. Пусть будет первое. Он ухожен, достаточно высок, выглядит младше своих лет. Друзья, бывшие партнеры, вот даже простые прохожие частенько отмечали темень русых волос, обычно расправленных, греющих парня чуть ниже плеч, равнодушные сизые глаза, надолго отвлекающие от пухлых губ или же острых скул. А если конкретно этого мужчину заинтересовало миловидное лицо, то и стройное тело не подметить он вряд ли удержался. — Я рассудил, что подобный опыт мне не повредит. — Гость легко распустил узел на халате, распахнул. Глаза хищно оглядели тело: крепкое, спортивное. Сойдет. Чувства парня оно не манило красой или привлекательностью. В конце концов было не по вкусу. Хозяин было потянулся за поцелуем, но парень увернулся. Воспротивился, скривился, как от гадкого насекомого; длинные пальцы скользнули в чужой рот, надавили, принуждая открыть шире, легли под язык, большой обхватил подбородок. Мужчина только и смог кивнуть на приготовленную баклажку со смазкой. «Зараза, и что с тобой делать?» — в воздухе словно повис вопрос, заданный самому себе. Каким бы противоречащим человеком парень не был, но за деньги ни с кем не спал. Что ему потом делать? Другу говорить? Не с семьей же делиться таким подробностями личной жизни… Френсис выглядел роднее, доброжелательнее отца. Последний, если узнает, наверняка спонсировать перестанет, надумает, что поползут слухи, а журналисты напишут статьи с заголовками: «Известный польский певец развлекает людей за деньги не только на сцене». Живот резко свело. Если минуту назад он просто не хотел этого сноба, то в эти секунды о нём и думать не мог. «Сука, а если правда? Растреплет и всё, стану сиротой» — парень превознес мысль, дабы раскрутить в невероятное множество сценариев. Во всех было всё равно на карьеру. Вскрытие столь интимных подробностей жизни послужило бы отличным поводом для ухода. Главное семья. Их разочарование сыном, который, мало того, не хочет продолжать традиции, так ещё и позорится. Реакцию отца представлять было жутко. До тошноты. Парень не решился бы этого сделать в спокойной обстановке, а тут под ним лежит это вожделеющее нечто. Он променял бы его лицо на любое другое из десятка бывших партнерш. На лицо Френсиса тоже. С ним это было бы не так тошно, потом шутили бы, над неловкостями хохоча. «Нашел о чём думать…» Мокрые пальцы прикусили, попытались вытолкнуть языком. «Ты вообще не отсвечивай». Пришлось стягивать водолазку, давно уже придушивающую, пришлось поправлять пирсинг, перекрутившийся под натиском ткани. На него, вопросительно поведя бровью, уставился мужчина. — Я не преувеличивал, что мне скучно. Хочешь и тебе соски проколим? — В ответ хозяин только заерзал, подминая простыни. Парень выдохнул, выгоняя страхи и домыслы из головы. Расстегнул ремень, поведя пальцами по нежной коже живота. Мужчина почти любовался, пристально наблюдая, тяжело дыша от видимого возбуждения. А парень, оперевшись коленями о постель, наклонился, ластясь подобием животного, играющего с бедующей жертвой. Только так получалось немного завестись, параллельно с этим представляя на подушке россыпь лавандовых волос вместо уже успевших надоесть пшеничных, накрепко зализанных. Совершенно дебильных. Хозяин размеренно медленно подавался навстречу, провоцируя халат обнажать фарфоровую кожу, успевшую раскраснеться на бедрах и под пупком. Там оставили полосы ногти. Ему это нравилось. Нравилось шипеть, когда рождались следы подобные этим. В голову ему ударял жар и одна страсть оставалась присущей. Трезвые эмоции, не обезображенные биологическим желанием, принадлежали лишь парню, который вынужден был ощущать предвкушающую дрожь тела под собой. Что оставалось делать? Заботясь вытирать капельки пота? Переплетать пальцы, шепча сладострастные словечки на ухо? Гость не путал этот вынужденный секс с ударившей в голову страстью или симпатией. В комнате давило все до последнего, смущало. И с этим всем — безмолвным приказам повинующееся тело. Хозяин наивно легко давался в распоряжение, разводил ноги, заставлял гостя быть свидетелем чувственных, напоминающих стоны, срывов дыхания. Даже когда мужчина распущенными движениями спешил руками вниз, привлекая ласкать ниже, касаться нежнее, задевать смазанными, ловкими пальцами член, парень тянул время, радуя себя инородным вкушением всего его существа. Хоть что-то приятное. Не гостеприимство, не, например, чай, а обилие распущенных стонов, подачек бедрами, просьб перестать издеваться и взять поскорее. И этот химический, гадкий и навсегда застрявший в голове запах смородины. Черной. Он сидел на подоконнике, настукивая каблуком незамысловатый мотив. Затянулся, скучающе рассматривая незнакомый пейзаж за окном. С каждой секундой хотелось сбежать. Может по привычке, а может своеобразная встреча не до конца удовлетворила. Парню так не терпелось хлопнуть дверью квартиры, скатиться по ней на пол и самым что ни на есть противным от капризных ноток голосом позвать, растягивая гласную: «Френ…». А потом виснуть на друге, прячась в складки его толстовки, как обычно на три размера больше. Он потушил окурок о пепельницу, предоставленную хозяином. Поймал взглядом ряд фотографий на столешнице при диване. На одной различил уже знакомого мужчину и женщину подле. — Жена моя, — голос при входе оповестил, — осудишь? — Да трахайся с кем хочешь. — Глаза сощурились. Даже снизу вверх они смотрели покровительственно, норовя напором задеть пару ниточек совести. Парень фыркнул. — Меня она давно в этом плане не привлекает. — Так разведись. — Гость не оценил примера узколобости, но отдернул себя за ненадобностью волнения над чужой судьбой. Встал, по-кошачьи потянувшись, встряхнул руками волосы, облизнул пересохшие губы. — А у тебя есть кто-то? Парень соврал: — Есть. Мужчина рассмеялся. Пусть не злобно, но на это получил недовольный оскал. — А тебя же что не устраивает? — Ничего. Все у нас отлично. — Он вышел, намеренно задев плечом хозяйское. Оставаться дольше не имело смысла. Парень и думать о новом знакомом не желал. И вспоминать. Даже держать в голове черты его лица. Полученные деньги хотел сжечь от огонька на конце очередной сигареты, но не мог. Столько стараний ради выходного не должны были пройти насмарку. Запахнул пальто. — Меня Эммет зовут кстати. А тебя? Парень вышел, не обернувшись. Не стал ждать лифт, направился к лестнице. Только соизволил ответить сквозь зубы: — Ин. Хозяин насмешливо поджал губы. — Не хочешь — не говори.