Неужели я ее не люблю?

Новый день я встретила с настроением получше. Всё таки ночная переписка с Владом, а потом и игра с ним помогли. Помогли ровно до тех пор, пока я не встретилась впервые в тот день с родителями на кухне за завтраком. Папа, как всегда, включил новости по телевизору, который у нас на стене висел. Там что-то рассказывали, а я как обычно не слушала. Мне никогда эта политика не была интересна. Ни политика, ни то, что в стране творится. Всё равно я знала самое главное — что всё плохо. Как бы в новостях не рассказывали, что произошли какие-то научные продвижения, кто-то совершил какой-то подвиг или, даже, преступника поймал, в новости о том, что всё хорошо, я не верила. Точнее, мне было всё равно. Всё, что меня тревожило было реальное общество, которое не менялось в лучшую сторону ни из-за новых высокотехнологичных музеев или открытий в области науки, ни из-за новостей про преступнников или войну. Именно поэтому для меня новости были бесполезны и я постоянно думала о своих проблемах или, бывало, продумывала лучший вариант диалогов с разными людьми. Вплоть до того, как лучше поздороваться, представиться и не выставить себя в плохом свете. Вообще, мне общение давалось очень трудно из-за страха, что все узнают о том, что я люблю не парня какого-нибудь, а девушку, что я не такая уж милая, и тону в своём собственном негативе, да и живу не с самыми лучшими родителями, как считало общество. И именно поэтому я совсем не заметила, как папа начал говорить что-то о ЛГБТ сообществе. Я вернулась в реальность только когда он в конце своего монолога-рассуждения назвал фразу, которая меня ошарашила, словно молния: «надо вообще этих ЛГБТешников выселить из страны и всё хорошо будет. Пусть там, заграницей делают, что хотят, ю. Нам такие граждане не нужны.» Я замерла, но вскоре быстро продолжила через силу есть кашу, которую приготовила мама, чтобы внимание сильно не привлекать к себе, хотя меня начало сильно тошнить из-за внезапного волнения и страха. А потом я снова погрузилась в бездну своих мыслей. Снова начала думать о том, что будет, если родители узнают, что я в отношениях с девушкой и как раз принадлежу этому ЛГБТ сообществу. А потом снова начала чувствовать себя предателем, ведь я не понимала, что я чувствовала: любовь или, всё-таки, не любовь к этой самой девушке, к Ане. Я чувствовала себя потерянным в непроглядной тьме человеком, который тратил все силы на то, чтобы выбраться из неё, но с каждой попыткой погружался только глубже в этот мир тьмы. Мир, где правили только боль, страдания, отчаяние и, в конце концов, смерть. После завтрака я снова помогала родителям и сидела с сестрой, чему я, в какой-то степени была рада, ведь моя сестрёнка хоть и была маленькой, но всегда замечала, когда мне было особенно плохо и обнимала меня, пытаясь спасти из моего собственного воображаемого мира, наполненный лишь болью. Правда продлился этот комфорт с сестрой не долго, так как потом случился скандал с родителями. Они его называли громким спором, а для меня это был настоящий скандал, ведь на самом деле они опять орали на меня за то, что я ничего не сделала за то время, пока дома сидела на каникулах. Снова твердили, что я никого не понимаю. -Ты вообще хоть что-то сделала за эти каникулы? Нет, ничего ты не делала! Уже совсем обленилась и обнаглела в край! Никому не помогаешь, ни мне, ни папе, только требуешь и требуешь с нас! Ты думаешь у нас деньги для решения твоих проблем сами собой появляются?! -Но у меня не было времени что-то сделать…-робко ответила я. Я всегда либо так отвечала, либо вообще молчала в подобных перепалках потому, что боялась, что всё ещё хуже станет и меня ударят или вообще выгонят из дома (что уже ни один раз было в моей короткой жизни). -Неблагодарная ты тварь! Мы в твои года и учились, и дом в порядке содержали, и еду готовили на всех, потому, что родители голодные с работы возвращались, всё успевали и не жаловались! А тебе в задницу дуют, и ты говоришь, что у тебя времени нет даже чтобы домашнее задание сделать! Отец пахает, как проклятый на работе, деньги зарабатывает, я с ребенком сижу, а ты говоришь, что у тебя времени нет, чтобы свою единственную обязанность выполнить — учиться?! Да это просто ты сучка неблагодарная, потому что так себя нормальные дети не ведут!!! Нормальные дети своих родителей любят и понимают, а ты никого не любишь и не пытаешься, лишь о себе думаешь!!! Мать в тот момент ближе ко мне подошла, и я рефлекторно, как бы ожидая удара, прикрылась немного, но я молчала и ни слова сказать не могла. В мыслях у меня было много негатива, но сказать хотя бы одну из них я не могла. Я лишь думала: «а меня понимают? Говорят, что да, а на самом деле нет. Совсем нет! Они совсем не понимают, что у меня даже времени не было, чтобы что-то сделать именно из-за них. Потому, что им всегда что-то надо было и обо мне они никогда не заботились по-настоящему! Не заботились так же, как другие это другие родители делают!» Пытаясь в очередной раз сдержать слёзы я лишь молча стояла и терпела. Иногда мне казалось, что обычный прохожий на улице, лишь по одному моему взгляду, знает и понимает меня лучше, чем мои собственные родители, от чего становится паршиво как-то на душе… По итогу я до самого конца «громкого спора» не говорила ни словечка. Я лишь стояла, иногда пятилась назад от страха, что меня ударят, хотя и понимала, что этого не произойдёт, и молчала, поглощая все оскорбления в мою сторону, словно губка. Единственное, что меня радовало, так это то, что папа был рядом, хоть он тоже потом кричал. Но так я хотя бы знала: мама меня не тронет и не будет говорить о том, чтобы я совершила суицид и умерла, освободив всех от себя и не мучала их. Это был единственный пункт, который был для меня положительный. Вообще, я никогда никому не отвечала в подобных ситуациях: ни дома, ни в школе, нигде. То ли потому, что понимала, что я всего-лишь обычный ребенок, который слабее и не сможет дать отпора, то ли потому что из книг научилась, что агрессия порождает агрессию. Ещё, каждый раз после ссор я всегда пыталась спрятаться где-то и там поплакать. Комнаты у меня своей не было, поэтому единственным местом для, хотя бы, секундного уединения была либо ванная, либо туалет. В ванную всё же заходили и у меня всегда был риск быть обнаруженой родителями, но она подходила для тех моментов, когда крики только-только закончились, а не плакать уже не выходит. Поплачешь минутку, чтобы хотя бы на грамм стало легче, а потом холодной водой умоешься, чтобы красные глаза и нос снова нормальными стали и выходишь. А в туалете поплакать я себе позволяля только тогда, когда родители с сестрой уходили нянчиться. Обо мне тогда немного забывали и у меня было время побыть с собой и своими слезами наедине. Вообще, этот день шел дольше, чем другие зимние деньки, по моему мнению. Я тогда так ничего и не сделала, хотя вид делала занятой. Ночью снова бесшумно поревела в подушку. Как прошлой ночью во время переписки с Владом, только дольше гораздо. Писать никому о том, что произошло не стала, что было удивительно, ведь я имела привычку это делать, когда была в подобных «слёзных истериках». Но я тогда ещё вспомнила давние слова родителей, что я без каких-либо проблем никому не нужна, а тут, считай, буду нагружать других людей ими. Даже тех, кого я считала близкими. Поэтому ничего лучше, кроме как снова уйти в другой прекрасный, добрый мир, мир игр, хотя бы на минут 20 я не придумала. Тогда никто другой не играл, поэтому сделав спокойно новый ивент и прочитав в нем сюжетную линию, которая меня хорошо отвлекла от слез, я легла спать. Остальные зимние каникулы, прошли так же уныло и печально, как этот день. Так ещё и с той же последовательностью дня: завтрак с новостями, помощь родителям с сестрой, упреки о том, что я ничего не сделала, мои слёзы в одиночестве, и дальнейшее сидение дома. Я вышла на улицу лишь пару раз за каникулы. И то не для того, чтобы прогуляться, а сходить в школу и к психологу (о чём я потом обязательно расскажу). Что ещё отличалось из дня в день, так это монологи папы по утрам и темы в новостях. Но для меня в этих утрах ничего не менялось, ведь, как я писала ранее, эта часть дня проходила у меня в основном за своими мыслями, которые ещё больше погружали в мой собственный мир страданий.