Глава XIII. «Стокгольмский синдром».
"Ошибка - это когда следует чему-либо,
к чему мы не хотим прийти",
- Аврелий Августин.
Все сплелось как-то излишне: ничего не понять уже. Да и стоило ли понимать? Иногда бывает достаточно просто поддаться, верно? - Я как всегда выбрала самое неподходящее время. Все кругом идет, мы вот-вот на грани того, чтобы вообще перестать существовать, - Вики тревожно повела плечами. – Но я не могла тебе этого не сказать. Не знаю, не могла… Голод не решался ответить. Он стоял молча, глядя на девчонку. Она казалась еще меньше, чем была, кожа лица стала землистой, а фаланги пальцев била едва уловимая дрожь. - Я была конченой ебланкой… Если бы я.. если бы только… сколько времени я потеряла, изводя себя. Сколько времени я могла бы провести с тобою рядом… Мне без тебя стало уже совершенно никак. Это… это странно. - Кажется, у вас на Земле это называется «скучать»? – мужчина ухмыльнулся, положив подбородок на тонкие и ломкие, стесненные обстоятельствами последнего времени волосы. Он тоже по ней скучал. Чертовски скучал. Казалось: кто как не он привык прозябать в одиночестве? Но… Когда мир показал ему, как хорошо может быть в присутствии кого-то, а потом этого кого-то резко отобрал… Пусть и не совсем уничтожил, пусть только отвадил от него – от Голода, но все же. Всадник привык к прикосновениям, к надорванному тренировками с Эрагоном голоску, к ощущению живого существа рядом. Вики щелкнула парня по носу: - У нас на Земле это называется «любить». - Я должен тебе сказать «спасибо»? – это не было сарказмом: Голод и впрямь не понимал, как правильно должен отреагировать на подобное. Поблагодарить? Заверить во взаимности? Поэтому он попросту сжал объятия. - За такое не благодарят, наверное… Впрочем, ничего ты не должен. Ты вправе говорить, что хочешь. Я имею в виду: нет правильных ответов. Да и ты о людях знаешь уже больше моего. Вики немного помялась, поподбирала слова. Не каждый день объясняешься в любви со Всадником Апокалипсиса, и тем более после всего, что она ему наговорила… Но все же Уокер решилась продолжить: - Я не хочу, чтобы ты думал, мол, это из-за всего, - женская ручка очертила окружение, намекая на совсем уж ближний, как говорят в сельских Американских приходах, Апокалапсис. – Я, правда, так думаю: люблю, скучаю за тобой, хочу чего-то… чего-то большего. Из нас бы, наверняка, вышла неплохая пара. - Вот переживем это все, - неизменная Marlboro в очередной раз появилась в его руке и принялась истлевать, - и съебемся нахуй вместе. Я покажу места, где жил когда-то. И работал. На Земле в целом паршиво, но некоторые ее уголки все еще способны удивлять. Не смотря… не смотря на отчаянную работу моих братцев и сестры. И мою. Вики перехватила сигаретку, поднося к губам. Даже у фильтра ощущался привкус табака и какой-то сладкой перчинки – потому что сигаретой уже пару раз успел затянуться Голод. Сигареты – совершенно не то, от чего Вики могла бы поймать кайф: видимо, она по натуре не была курильщиком, ей не нравился ни процесс, ни дым, ни эффект. Но ей нравилась какая-то интимная частичка: согласитесь, ведь есть что-то романтичное в том, чтобы разделить одну сигарету на двоих? Они столько раз целовались, переспали даже несколько раз: что еще может быть интимнее? Ну посасывать уже покусанный Голодом фильтр, неумело выдыхая тонкими струйками дым под натиском практически осязаемой ухмылки Всадника – это нечто! - Отдай, все равно не затягиваешься. Толком курить то не умеешь, зря только переведешь табак. После Вики на фильтре остался характерный дамский след: яркая помада, которая так шла этой девчонке! Особенно, если та выпьет: тогда оттенок помады оттенял покрасневшие от алкоголя персиковые щечки. Как этим вообще можно не залюбоваться? Нет, Голод определенно сделает все, чтобы само Бытие не потеряло колоссального количества своей красоты в лице Вики. - Он вишневый! Изменяешь себе? - Green не было. Пришлось взять Red. - Знаешь, что мне в тебе нравится? Даже несмотря на то, что ты Всадник, даже несмотря на то, что я так перед тобой виновата, ты все равно стараешься оправдаться. Даже в таких мелочах. Голод лишь закатил глаза.***
- Я знаю, ты склонен планировать, - Голод призывно покачал красной пачкой напротив Мальбонте, но тот отмахнулся. Всадник пожал плечами и поджег сигарету. – Когда? Иногда в нашей жизни встречается кто-то - человек ли, или ряд событий – что выбивает нас из колеи полностью, что заставляет нас с каким-то опасением глядеть в зеркало: мы ли этот человек, которого перед собою видим? Не сказать, что Мальбнте вообще когда-либо знал, кто он. Но в теперешнем состоянии от «себя настоящего», если о таких понятиях вообще можно говорить, он был дальше, чем когда-либо. Мальбонте и правда планировал. Всегда и все. Планировал он также и срыв своих планов: расписано, продумано, выверено было все: до мельчайшей детальки. Но не теперь. Ему предстояло встретиться с ним. С НИМ! Смелых любят лишь могилы, жизнь же поет оды осторожным. Мальбонте не был трусом, он вообще не многим в своей жизни дорожил и потерять не боялся ни саму жизнь, ни что-либо, что в ней находилось… Только вот сейчас Голоду стоило прислушаться чуть внимательней, чтобы расслышать, как стенки Мальбонтевского желудка колотятся о диафрагму, как колотится его сердце. Мальбонте мог планировать все, он мог оставаться собой почти всегда… если дело не касалось Шепфамалума. Сейчас Мальбонте больше походил на забившегося котенка, писком готового доказать всем вокруг: он не боится! Но он боялся, оттого был готов пищать и бросаться с еще большей остервенелостью. Мальбонте не боялся умереть. Не боялся потерять ничего. Точнее, почти ничего… Они с Вики тогда только расстались: и хоть между ними давно ничего уже не было, по какой-то странной привычке он все равно изредка поглядывал за девчонкой. Ныне покойная Чума (знать бы ему тогда, как глупо всадница кончит!) лютовала, издевалась: заставила Вики прикончить ее же собственного папочку. Мальбонте не помнил своих родителей, но какие-то слабые отголоски чувств к ним все же продолжали теплиться в его прожженной душе: он мог представить, каково это – терять родителей. Наверное, Вики было больно. Но разве не больней наблюдать за этим слабым и дряхлым телом, уже начавшим терять свой разум? Когда Вики назвалась ангелом, мистер Уокер не то что бы сильно удивился… Он все еще был далек от картинок старческого безумия с канала «медфильм», но время неумолимо брало свое. Еще несколько лет – старик окончательно спятил бы. Все же у Мальбонте было кое-что, за что он отчаянно держался и потерять что боялся до чертиков и противной икоты. Мальбонте ужасно боялся лишиться рассудка. Он видел, как сходил с ума Шепфамалум. Едва ли боги могут сойти с ума, но Шепфамалум… менялся. Боги умеют ждать, но кто они такие перед неотвратимым вращением колеса сансары? Все меняется, это первый ее закон. Меняются и боги. Неизменна только Матерь – наверное потому, что она и есть то самое колесо. Шепфамалум менялся, «задний бог», как выражался Егор Радов, медленно ехал крышей. С каждым столетием все нетерпеливей он становился, но что ему оставалось, кроме как не терпеть? Всю свою приобретенную горячность умственной болезни он вкладывал в Маля. Все изощреннее становились пытки, хитровыебанней избиения… Малю иногда казалось даже, что бог специально колотит его так несносно: чем больше времени потребуется куску метиса на регенерацию, тем больше упиться своим вакханским безумием сможет Малум. Безумие имеет свои плюсы: время для безумного – ничего. Оно течет криво, косо. И, попеременно теряя себя, Шепфамалум терял и счет времени. Заточение делалось ему чуть менее несносным. А Маль наблюдал. Наблюдал, как едет кукухой единственное живое существо, которое есть рядом с ним на этом уровне реальности. Наблюдал: и поджилки его тряслись ровно как сейчас, также скакала диафрагма и сердце… сердце было таким неравномерным. А если крыша главного «секрета Небес» съедет окончательно? Тогда и Маль начнет потихоньку терять себя… И никто, никто, никто им тогда не поможет. Некому их отсюда вытащить! Так Маль стал бояться спятить и сам. Им опять надо встретиться… Маль больше и не Маль вовсе: он Мальбонте, да и в компании Шепфамалума метис боле не нуждается. Но страх перед безумием в нем остался до сих пор: и вечный шепот «папочки» проработке фобий не способствовал. Мальбонте и впрямь начинал сходить с ума. Он не мог, просто не мог заставить себя подумать хоть на секунду о том, что будет, когда Малума освободят. О том, как это будет, когда. Все эти рядовые для военачальника мысли заставляли его коленные чашечки трепетать, словно Мальбонте какой-то кузнечик. Он просто не мог спланировать, не мог назвать дату, подробностей. - Знаешь, я все-таки воспользуюсь щедростью самого жадного Всадника. Голод долго не думал и протянул Мальбонте красный коробок. - Спасибо. Метис поджег сигаретку. Теперь комната быстро наполнялась густым дымом плотно набитых табачных сверточков. - Ты знал, что на земле курят сигары? На Кубе делали отменные. Если переживем всю эту поеботу – обязательно удели им внимание, - Мальбонте с рокотом и хрипотцой выдохнул. - Обязательно. Ты и сам не знаешь, когда, верно? Мальбонте улыбнулся несколько криво и кивнул, не найдя сил ответить. Вздор! Он как ребенок! Так долго к этому идти, а теперь пасовать… - Я тоже никогда ничего не планирую. Если планировать все – окончательно рассудка лишиться можно. - Знаю-знаю, сейчас ты мне скажешь, мол, времени не так много и нужно что-то решать. Блять, да я и сам это знаю. Просто… Голод лишь вскинул брови: - Не скажу. Как вызывать моего «братца» знаешь только ты, это правда. Без тебя ничего не выйдет – это тоже факт. И ты проделал огромный путь, чтобы добиться своего, не так ли? Думаю, если ты не называешь сроков – на то есть причины. – Он пожал плечами. - Это?! – из глубины комнаты донесся тоненький женский голосок. Через секунду Вики уже сидела на письменном столе и игриво болтала ногами, словно и нет вокруг ничего апокалиптического. Мальбонте даже не поднял на нее взгляда. - Нашли что-нибудь? – Голод затушил бычок о паркет. Комната Мальбонте уже имела несколько таких «опалин». - Не то что бы… - Вики протянула свиток, Голод хотел было посмотреть, но лишь отмахнулся: побрякушки смертных-бессмертных мало его интересовали. Он все равно не много в них понимал, что толку с того, что он посмотрит на волумину? Пусть уж лучше Вики сама расскажет. Да и, признаться, он надеялся, что рисунок безделицы немного отвлечет Мальбонте, а свиток придется взять именно ему, если Голод откажется. Э-этикет. Голода начинали забавлять здешние порядки. И впрямь: Мальбонте зарылся взглядом в буквы, пока Вики пересказывала слова матери: - Не то что бы сильно, но эти камни в сочетании с металлами окантовки способны хоть немного увеличить вместимость энергии. Я думаю… Слова Вики растворились в войлоке простыней и шерсти ковров комнаты для Мальбонте практически тут же. Он слишком хорошо успел выучить Ребекку… Глупость! Это не талисман – это земная эзотерика! Едва ли этот кусок спрессованного оксида кремния обладал магией! Может, на уровне гомеопатии… Ребекка делала хоть что-то, чтобы занять свой проклинающий всех и вся разум. Она тоже боялась и тоже тряслась. Только в отличие от Мальбонте, ей было что терять: красавица-дочка, которая – пережить бы только все это! – вот-вот выйдет замуж, замечательная работа, высочайшая должность и заебанный Эрагон, своей усталостью буквально манифестировавший возможность дальнейшего карьерного роста, прекрасный демон-кавалер, который тоже вот-вот позовет под венец уже саму Ребекку. Мальбонте и Ребекка были похожи, практически из одного теста слеплены. Но только похожесть эта – как конвергентная эволюция… Одинаковый итог при совершенно разных исходных данных: Ребекка была амбициозна, а Мальбонте… а Мальбонте просто хотел убежать от своего собственного сумасшествия. Наверное, он и впрямь не заслуживал этой женщины. Вся его жизнь – побег, в то время как Ребекка – настоящая амазонка, ловящая кайф от погони. Сделает ли он хоть что-то, чтобы такое положение вещей поменять? - Решено. Сегодня – то есть, уже завтра - в полночь, - метис затушил свой бычок до смешного небрежно: обычно ему такое было не свойственно. Все находящиеся в комнате единомоментно вытаращились на него. - Это… совсем скоро, - Ребекка подошла к троице, опершись на стол рядом с дочкой. - Как там у вас говорят? К чему тянуть кота за хвост? Ребекка хохотнула: - Скорее, более популярна немного другая вариация этой поговорки. – Женщина обвела глазами всех троих: Всадника, неСущУю РавновесиЕ и метиса, задержав внимание на последнем. Могла бы она подумать с четверть века назад, что все будет так, как разворачивается сейчас? – Возьмешь амулеты? – риторический вопрос. Она знала, что это безделушка, но, как говорится, на безрыбье и рак… - Возьму. Их нужно доставать из цитадели? До полуночи выправишь? Ребекка удивленно пожала плечами: - Постараюсь. Забавно, я была уверена, что откажешься. - Я бы отказался… Но мне будет приятно надеть вещичку от тебя лично, - Мальбонте ухмыльнулся. Голод растерянно оглядел говорящих и, не найдя ответа в их лицах, адресовал полный непонимания взгляд Вики. Та лишь хихикнула и сжала его руку: мол, потом объясню. - Как будешь говорить с Малумом? Как собираешься его убеждать? – всегда рациональная Ребекка теперь давила на больное. Не сказать, что она вообще не понимала невозможности Мальбонте к стратегии, когда дело касается Шепфамалума, скорее просто хотела его задеть за выходку на виду у всех. - Аliqua nonnulla verba pro “tata” reperiam! Вам все равно ничего другого, кроме как довериться мне, не остается. Ребекка вздохнула, раздраженно сжимая кулаки. Ее бесило, что он говорит на - должно быть единственном! - непонятном ей языке, ее выводила из себя его правота, но больше всего… но больше всего ее пугало, что у Мальбонте впервые не было четкого плана. Она была уверена: метис знает, что делает! Он столько к этому шел, а теперь… И им всем остается только лишь надеяться на коммуникативные навыки парнишки, который три тысячи лет проторчал в башне, как ебаная Рапунцель. Видимо, они действительно обречены. Она протяжно вздохнула: - Береги Всадника. Без него Матерь заточить не выйдет. Мальбонте лишь кивнул, в то время как Голод попеременно глядел то на Ребекку, то на метиса. Всадник не понимал, что между ними: поговорили ли они? Поссорились? Оставили все как есть? Впрочем, едва ли ему до этого было дело, но… Иногда хитросплетения человеческих (и не только человеческих) драм так увлекательны… - Оставите меня? Мне нужно кое-что обдумать… Ребекка и Вики, кивнув в знак прощания, поспешили удалиться из комнаты, но все же остановились в проходе: Вики не могла уйти без Голода, иначе, не подавляй она его энергию, Мальбонте станет совсем невыносимо, а Ребекка… А Ребекка тоже обладала грехом любопытства, хоть и отчаянно пыталась это скрывать. Сейчас ей очень хотелось послушать, о чем перебросятся Всадник с метисом. - In multa sapientia multa est indignatio, Malbonte. Modo fac! Scio et cointelligo tua sollicitudines, sed saepe satis est oculos claudere. Te melius esse senties, promitto tibi! – Голод почти протараторил, кивнул Мальбонте и поспешил вслед за дамами. Ребекка сжала губы и кулачки – ее бесило, что кто-то может производить коммуникацию неясным ей способом. Уж очень она не любила оставаться в тени. А может, не любила она оставаться в тени только относительно Мальбонте? Впрочем, Ребекка за всю свою долгую жизнь если чему и научилась, так это отгонять от себя непрошенные мысли. Два вдоха чуть глубже обыкновенных, захлопнутая дверь, и экс-серафим уже готова практически ко всему. Она бодро вышагивает по коридору, чеканя толстым каблуком по мраморной плитке, и совсем не думает о том, почему Мальбонте ее выставил, но перекинулся парой фраз со Всадником. И совсем не станет она себя интроспектировать: почему де ее вообще это задело. Ребекка еще с детских лет всегда побеждала в прятках, она отличный игрок! Теперь, когда ей по земным меркам уже под шесть десятков, она добилась и совсем небывалых высот – научилась прятаться даже от себя самой. Мальбонте остался в одиночестве. И даже вечный голос в голове не давал от одиночества этого освобождения: настолько громким, настолько скрипучим он стал: Мальбонте был словно пьян, ему уже сложно было отделить этот голос от себя самого, от своей личности. Он накрылся простыней и опять задрожал жалким котенком. Просто сделать, закрыв глаза? Так советовал Голод? Но сделать надо было не «просто», а целый шаг по направлению… По направлению к тому, что мучало его всю жизнь, что неистовствовало само и готово было когтями втянуть в пучину безумия и его – Мальбонте. Правду говорят на Земле: ребенок внутри всегда прячет самые опасные клыки. Мальбонте вздохнул и на впрямь прикрыл глаза ладошками, вставая с кровати. Что может быть проще: проломить дыру, как уже однажды они делали с Вики, и при помощи Голода ассенизаторской бочкой «выкачать» Шепфамалума наружу. А там уже он найдется в словах. Все-таки десять лет не видел «папочку». Картина Репина «не ждали».***
- У него такая же мерзкая аура, какой я ее помню? - все собрались у старого школьного «ипподрома». «Ипподрома» в кавычках потому, что, разумеется, никаких лошадей на небесах и в помине не было: ипподром использовался для выгулки школьных драконов. Голод опер свое бессонное тело о каменную кладь здания и закурил. Хах, возможно, это его последняя цигарка. Забавно. Мальбонте повел плечами: - Ничего приятного в ней нет, да и не было никогда, но, мне казалось, что все-таки его дух менялся со временем. В лучшую, в худшую ли сторону – не сказать… Он просто был… ужасен, хтоничен и безумен. Безумен с каждым веком все больше и больше. Голод кивнул, прикусив губу. Он никогда не был особенно жалостливым, но сейчас отчего-то совесть кольнула его сердце чересчур сильно: в то время, как он обвинял Матерь во всех своих несчастьях, он мог хотя бы спокойно анабиозить в Обители. А Мальбонте? Бедняжка провел добрых три десятка веков под «нежным крылышком» Шепфамалума – наимерзейшего из созданий. При мысли об этом у Голода даже вздрогнули плечи. Метис же, хоть и не источал уверенность, как было это обыкновенно, выглядел… сносно. Он, кажется, заставлял свои руки и ноги двигаться какой-то удивительной инерционной силой. Мальбонте всегда был свободным актором воления, но теперь же парень уничтожен настолько, что даже бояться сил у него уже нет. Между бессмертными все сновала Мессилина, не в силах унять свое волнение. Она неловко подбежала к последнему из Всадников и Мальбонте: нелепо перекрестила первого, на что Голод лишь со всей силы, что в нем еще оставалась, прикусил губу – чтоб не засмеяться. Месселина же, окончив со Всадником, крепко-накрепко обняла Мальбонте: - Ну, Шепфа с Вами! Ни пуха, ни пера. Голод не выдержал: смешок (по правде, больше нервный) вырвался из его рта. Месселина неловко потупила взгляд – видно, осознала, какую глупость сморозила. Мальбонте же, прежде ни за что бы не упустивший возможность ввернуть остроумный комментарий – мол, кто́ этого Шепфу засталагмитил и убил? – теперь же лишь сдержано кивнул. - Нужно отвечать «к черту!», ну? – Вики улыбнулась Мальбонте, но тот пропустил все мимо. «Нелегко придется ребятам-то», - шептались голоса кругом. - fuma et ite. Fuma, dico te! Eia! Sigarellum vitae tuea meliorabitur, - Голод потряс коробочком перед парнем. - Homines semper fumant in duorum casibus: post coitum et ante bellum. - Atque dure cevebimus… Вики отчасти понимала, о чем речь, и хотела было пошутить, разрядить обстановку. Но почему-то промолчала: сейчас ведь не до ее комментариев. Впрочем, несмотря на монологи Голода об избавительной роли смерти, душу Вики все же грела рептильная мысль: они не умрут, а значит, все будет хорошо. Так уж устроен человеческий мозг: в самой глубине его зарыта установка, де кроме смерти все поправимо. И хоть встречаться с Шепфамалумом – более чем опасно, грозит безумием или тотальной астенией, и многим предпочтительней было бы умереть, все же сама невозможность факта гибели Вики успокаивала. Ребекка наблюдала за всем издалека. Женщина гремела массивными камнями, шаркая по ним кольцами, перебирала всякое барахло и время от времени поглядывала в сторону Мальбонте и Голода. Быть готовым к ожидавшему их - невозможно в принципе, но Ребекка научилась принимать неожиданности разного рода. Не сказать, что она волновалась. Тогда почему она впервые за много лет не могла найти себе места? «Верно потому, что не могу понять, о чем говорит Мальбонте со Всадником. Разве могут быть другие причины? Незнакомый язык всегда заставляет волноваться», - рационально рассудила она. Вики хотела было немо взглянуть на мать, намекнуть ей о необходимости объясниться хотя бы сейчас, но что толку? Как говорилось когда-то на земле: «не учи батьку ебаться». Или, перефразируя: «не учи мамку любить». Мальбонте наконец докурил, вдавливая свой бычок в камень ипподрома. Голод, успевший прикончить уже штуки три сигареты, тоже отшвырнул свою папироску, отряхнул руки от крупинок налипшей земли, поднялся наконец: - Пора. Мальбонте кивнул: - Пора. И они оба устремились в вышнее небо. Все кругом лишь затаили дыхание: теперь от этой парочки зависят их жизни! Что есть любовь? Для многих (на Земле – в особенности) это понятие неразрывно связано с доверием. Если любишь, значит должен уметь доверять? На́верно Вики могла доверить свою жизнь Голоду. Но многое ли сейчас зависело от Голода? Ведь освобождать, говорить и убеждать Шепфамалума должен Мальбонте. Доверилась бы Вики Мальбонте? А ее мать? Сможет ли довериться метису? Впрочем, едва ли у кого-либо вообще был выбор.***
- Бросай, когда ты уже бросишь? Ты же знаешь, я этого не выношу. Демон пожал плечами, продолжая раскуривать сигару: - Непростой нынче жизнь стала. Тревожной. Знаешь ведь: я всегда в напряжении: что на работе, что дома. Перестань составлять дополнительное. Аннабель яростно всплеснула руками, придерживая их в кулачках. Мальчик, до того возящий по полу какие-то игрушки, перевел свой любопытный взгляд на женщину. Злая мама? Разве ангелы вообще умели злиться? - Бонт, милый, поиграй, пожалуйста, в своей комнате, ладно? Мальбонте не шелохнулся: он, теперь уже нарочито притворно, водил деревянными куклами и солдатиками по полу с еще большим остервенением. - Мальбонте! Наконец добившись от матери своего настоящего имени, мальчик стал послушно собирать весь своей детский инвентарь. И хоть уходить он совсем не хотел, пришлось послушаться: мама была сегодня явно не в себе. Мальчик такой ее никогда не видел, и испытывать на себе еще и ее гнев ему не импонировало абсолютно. - Хорошо, мамочка! Демон лишь закатил глаза едва отметил, как бережно мальчонка складывает свои пожитки в мешочек: аккуратно, один к одному. Еще и сюсюкает с Аннабель, чертов метис: - Воспитала бабу. Мальбонте прикусил губу, покидая залу. На оскорбление отца реагировать бессмысленно, да и где-то в глубине души Мальбонте знал: то и не оскорбления вовсе, так – пустые слова ради слов. Едва ли Мальбонте вообще знал другой жизни – никто не учил мальчонку, какие слова приемлемы, а какие – нет, но, хоть мозг наловчился и делил каждое слово отца надвое, сердцу все же отчего-то было больно. Когда-нибудь Мальбонте обязательно докажет папочке: он не баба! Взгляд мальчика упал на солдатиков. Как удивится, должно быть, отец, если Мальбонте однажды подчинит Цитадели земли Верид! Правда, мама, наверное, рада не будет: ей так не нравились все эти военные игры Мальбонте. Но мама поймет, она всегда понимала: смирилась же, перестала прятать солдатиков. Мальбонте затаился у колонны входного зала: хороший военный – военный наблюдательный. Мама была сущим ангелом (во всех смыслах) и даже подумать не могла, что ее сыночка решиться подслушивать. А папа… а папе было похуй. Парнишка принялся жадно впитывать взрослые разговоры: - Не начинай, умоляю. Это всего лишь табкак, - демон холодно оглядел супругу, посасывая сигару. Люди копаются там все, копошатся… И ничего не меняется, из года в год. Какие они жалкие! Вон даже, листьев понакрутили, чтобы и жалкая крохотная земная жизнь казалась им чуть более радостной. Аннабель вздхнула: - Ты даже не знаешь названия того, что суешь себе в рот? Не важно… И почему ты на меня та́к смотришь? Чем мы вообще заслуживаем такое с твоей стороны отношение? А ведь он и правда когда-то смотрел совсем иначе. Что стало виной перемен? А точнее, кто. - Ты же знаешь, малышка. Все теперь поменялось. Аннабель вспыхнула и прошипела: - Поменялось, разумеется, поменялось! Женщина была кроткой и мягкой – подобно пустынной кошке – но когда дело начинало касаться, пусть даже и опосредованно, ее ребенка, она становилась неуправляемой, злой, беспринципной. Мальбонте не видел ее в таком состоянии никогда, а потому даже затаил дыхание – боялся себя выдать. И боялся такой мамы. - Все изменилось, я не спорю. Но я не дам тебе даже мысли подумать, что это из-за Бонта! - Белка, ты прекрасно знаешь, ты и сама прекрасно знаешь – это так, - Мальчик, услышав подобное от отца, зажал рот ладошкой. – Я просто… - Ты просто… что? - Просто все еще тебя люблю, - он бесстыдно, не моргая, посмотрел прямо на Аннабель. – И мне невыносимо смотреть, как ты страдаешь: страдаешь ты сама, страдаешь, изводясь судьбой ребенка… - Ребенка?! Он, блять, твой сын! Как ты вообще?! – дыхание женщины начинало сбиваться от ярости. – Ты говоришь так, как будто он тебе никто… Разве ты сам не готов отдать все, что у тебя есть? - Наверное, поэтому когда-то я в тебя и влюбился… Но сейчас эта твоя романтичная черта начинает меня бесить, Аннабель. Что, блять, у меня есть?! Ты да он. Больше нет. Никого нет. Совсем нет. Что я должен отдать? За кого? Это все глупости: мы, демоны, иногда проводим такие сделки с людьми, но кто проведет их с нами? Я не хочу звучать как уебок, Аннабель, но есть такая вещь, как malum necessarium. И… И в общем, мальчонке и самому было бы лучше не рождаться вовсе. – Аннабель закипала, но мужчина взял ее руку в своем, отвлекая на себя, - ты послушай, что именно я говорю. Не заводись с половины оборота. Может, так оно и было лучше. Но это не значит, что я его не люблю. Его или тебя. Вы – все, что у меня есть. - Ты поступаешь как мудак, ты знаешь? Как такое вообще можно называть любовью?! По зале разнесся звонкий удар. Демон лишь ухмыльнулся: - И что ты решишь этой пощечиной, Белка? Ни-че-го, - мужчина немного потупил взгляд, после чего продолжил, - Я хуевый отец, и я это знаю. И каждый божий день я себя за это кляну. Кляну, что не смог дать выблядку больше любви, что поместил тебя в подобную ситуацию… Что вообще лег с тобой в одну кровать. Но что я могу поделать, Белка? Все, что мне остается – курить эту индейскую дрянь. - Ты… ты…. Ты чудовище… Аннабель хотела было полезть в драку или по крайней мере засадить еще одну пощечину, но вместо этого повалилась на пол и тихонечко заплакала. Наблюдавший за сим спектаклем Мальбонте прикусил губу и отвернулся от дверной щелки. Неужто мамочка с папочкой совсем его не любят? Неужто жалеют, что породили его на белый свет? На цыпочках паренек поспешил к себе. Не сказать, что данные новости его удивили. Он даже не заплакал, все крутил в голове слова отца. Словно что-то надломилось внутри него теперь: так вот она, значит, какая – любовь? Мальбонте тогда как бы понял: отец его не любил. Он всегда был холоден, даже жесток временами, в отличие от ангельски доброй матушки. К маме мальчик потому и тянулся больше. - Я уж думал, ты совсем забыл про папочку, - рокочущий голос пырнул прямо под печень. Забудешь тут, как же! Если каждую ебаную секунду эта скрипка-настройщица ножом режет нервную ткань. - Всадника на помощь позвать догадался? Похвально… - Шепфамалум поморщился, даже он – одно из первых творений Матери – чувствовал на себе влияние ауры Голода. – Впрочем, слушай бы ты меня, гадать бы не пришлось. - Устал я тебя слушать, - подкрылки Мальбонте едва уловимо дрожали. Вот он! Перед ним стоит! То самое чудовище, которое год за годом выбивала из мальчонки Маля любые крупицы желания жить. Отец всегда казался Мальбонте холодным и отчужденным, не любящим и колким. А после подслушанного разговора – так тем более. Может, услышь бы Мальбонте его в сознательном возрасте – даже сумел бы понять отца, поддержал бы старого демона, пропустил с тем по стаканчику Глифта. Но так уж устроена память: мы не вспоминаем событие, мы вспоминаем себя в его время. И Мальбонте вспоминал колючего и отстраненного батюшку, от которого дождаться можно было лишь на орехи. Но таким отец ему казался до тех пор, пока Маль не попал в царство тьмы и не встретился с Шепфамалумом. Малыш Маль почти сразу позабыл обо всем: о том, кто он, откуда, кем были его родители. Малыш Маль лишь с ужасом смотрел на гигантскую темную фигуру перед собой. Фигуру, которая станет ему единственным собеседником на следующие три тысячи лет, единственным живым существом, единственным доказательством того, что Маль все еще не сошел с ума. Они могли бы стать соратниками по несчастью, товарищами, напарниками. Но почему-то Малум предпочел этому бесконечную череду ненависти, порождающей себя саму же. Он хотел, чтобы Маль возненавидел тот мир? Но Мальбонте его ненавидел и так, а Маль и вовсе ничего не помнил. - Ох, младший братец, - Шепфамалум кивнул Голоду, на что Всадник лишь закатил глаза. Силуэт Малума трепетал: он еще не всю свою энергию переправил через мирораздел, требовалось время. Дрожащие пальцы Голода потянулись за marlboroй – присутсвие Малума Всаднику не нравилось совсем. Хорошо, что Вики хватило ума послушаться и не ввязываться в подобного рода авантюру. Невозмутимый со стороны Голод – он просто завис в воздухе, чиркая огнивом – внутри весь сжался в крошечный комок. Ох Шепфа, как же страшно! - И что же тебя, mi paulle puer, заставило наконец-то навестить старого знакомого? – Шепфмалум грузно рассмеялся, намереваясь и вовсе перейти на язык тьмы: ему не нравилось наличие у их разговора еще одного свидетеля. – torquentne cephalalgiae? - Hic necessarius non est, я Вас понимаю, - Голод злился от ощущения собственной слабости перед Шепфамалумом. Злился и терял все то, что составляли собой (весьма немногочисленные, к слову) его преимущества перед вторым ребенком Матери: логичность, собранность и равнодушие. Тяжело быть равнодушным, когда буквально несколько часов назад приобрел что-то ну очень уж ценное. Шепфамалум, пусть и умел ждать, но к сегодняшнему моменту ждал он слишком долго. Нетерпение сводило его с ума, томило и обжигало. Не было ни времени, ни желания разбираться с тем, что лишнего могло дойти до ушей Голода, а потому бог невозмутимо продолжил: - Тем лучше. Что же, Мальбонте? - Ты прекрасно знаешь, зачем мы здесь. И прекрасно знаешь, что тебе придется нам в нашей маленькой авантюре помочь. Иначе и сам окажешься.., - Мальбонте изобразил жест взрывающейся Головы, который так полюбила Чума. Небеса содрогнулись от протяжного громового хохота. - Думаешь, я боюсь наказаний от Матери так же, как ты боялся своего папочку? Голод видно поторопился определить ситуацию, как «я вас понимаю». Ведь теперь понимал он ровным счетом ничего. Ну да что же ему оставалось? Он закурил очередную сигарету, пугая ей подступающее действие ауры Малума; вмешиваться не стал. - Мм, на данный момент ты древнейшее из живущих существ. А, значит, определенно знаешь толк в выживании. Если до си пор не сдох – значит жить хочешь. А раз жить хочешь – у тебя не станется других вариантов, кроме как помочь нам. - Мальчик мой, ты всегда отличался рациональностью. Я, и правда, желанием сдохнуть не горю. Так что же, ты предлагаешь сделку? Мне? Своему второму отцу? Мальбонте скривился, но закусил язык. Разговор давался ему невероятно трудно, но все же некий внутренний голос шпорами бил по бокам, заставляя позабыть о гордости, чести, достоинстве, страхах – обо всем. Лишь бы только не канул их мир под Материнской Жатвой. Парень блуждал глазами по сбитому волосатому телу: не то бык, не то лошадь. Вот он, прямо перед ним! Тот, кто мучил его сотнями веков, тот, кто выковал его характер, заточил его лишь под одну единственную цель: месть. И чего стоит Мальбонте избавиться от Малума теперь? Превратить его в камень так же, как и Шепфу? Ему так этого хотелось… Но что будет дальше? Без Шепфамалума Матерь им не одолеть… Мальбонте придется потерпеть. Забавно. Все же, прав был Шепфамалум: Мальбонте слабак. Прав был и отец: никакой он не мужик. Настоящий Мальбонте, тот, каким он себя знал до пришествия Всадников, никогда бы не упустил возможности отомстить. И пусть горит все синим пламенем! Весть Малю три тысячи лет внушали, что месть – смысл его существования. Но теперь, он – нет, не отказывается, конечно – но все же отлагает ее на потом. Ради чего? Или ради кого-то? - Ты сильный щенок, раз можешь держаться налету в присутствии этого выблядка, - Шепфамалум кивнул на Голода. - Я бы на твоем месте был бы с ним более приветлив. Без него тебе от Матери не избаиться, - огрызнулся Мальбонте, всавая на защиту… м… товарища по несчастью? Но Голоду, казалось, вообще не было дела. - И кто, не напомнишь ли, тебе об этом сказал? Вы без меня, что цыплята без курицы. Пережрали бы друг друга, а те, что остались, пошли бы на корм птицам покрупнее. Или в суп. - Скорее, без петуха, - едва слышно отметил Мальбонте. - Ошибкой было впутывать в это Вики, - Голод, до того молчавший, решил вмешаться. Ему не нравилось, что «братец» копался в голове Уокер, намереваясь и ее крышу продырявить, если не выйдет с Мальбонте. - Почему же? Я, наоборот, жалею, что здесь нет этой очаровательной бессмертной. Она бы рассказала Вам много интересного про земные законы физики. В том числе и закон сохранения энергии. Это все ведь просто так не дастся, Мальбонте, ты должен понимать. Чтобы одолеть Матерь нужно мно-о-ого энергии… В тебе – часть моей. А потому тебе придется идти с нами, мой мальчик. Хоть ты и не сын нашей Матери… Силуэт Шепфамалума рябил, заставляя метиса промаргиваться по нескольку раз на минуте. Рябь эта была неоднородной, резкой, взбалмошной и нетерпеливой. Что пряталось за этой рябью? Все называли Мальбо́нте чудовищем, но в нем человеческого было хоть отбавляй. Хоть и глубоко внутри, в замороженном виде, но оно было… А тот, кто сейчас так отчаянно рябил пред глазами метиса и Всадника? Было ли в нем что-то помимо монстра и безжалостного аморального «заднего бога»? «Чужая душа – потемки», - говорят на Земле. Душа же Шепфамалума – не то что потемки, ее вообще должно быть нет. Это дырка, бездна, яма, что даже чуть не предвещает конца. Но ведь он тоже был богом… Нашлось же в нем что-то, пожелавшее дать жизнь всем демоническим существам. Для созидания ведь нужен Созидатель… Знаете, томиться веками, тысячами и центуриями тысяч лет в темнице – так себе занятие. Тем более, если создан ты был совсем не для этого. Матерь хотела сделать своих дитяток похожими на себя, а потому заложила в них любопытство и желание созидать. Ни тем, ни другим в темнице Малум заниматься не могу: он был слишком слаб, да и ко всему мрачные стены царства теней едва ли позволяли «заднему богу» удерживать форму. Потерянно – вот как он себя чувствовал. Каково это, быть высшим из существ, неспособным удовлетворить основную свою потребность – потребность творить? Не способным, до одного момента. До того, как старший братец не отправил Малуму подарочек в виде хорошего смугловатого пацаненка. Сколько лет ждал Малум ошибки братца! Добросердечность Шепфа обязана была сыграть решающую роль. И сыграла: он не смог убить паренька, пожалел! Ха! Шепфамалум даже горько усмехнулся: «пожалел»! Да уж лучше смерть, чем торчать в этом адовом котле, слепленном из пережеванного душевного хитина, отчаяния крови и слез. Но Шепфа ведь не такой! Он ведь добрый! Даже если вокруг от этой доброты одни лишь страдания: даже если этот милый мальчик будет молить о смерти (о, а страдать он непременно будет!), не будучи способным умереть! И Шепфамалум, потирая свои уродливые лапы, как оголодавший волк на растерзанную овцу, накинулся на мальчика. Он стал его воспитывать - творить! Лепить, словно из скульптурного пластилина, новый характер юноши. Лепить уродливо, нескладно: но, властна ли глина над горшечником? Да и знал ли Мальбонте, как надо? С каждым днем все «сильней» (если можно назвать это силой) становился Метис, с каждым разом все меньше и меньше ныли его кости, уже не так кровоточила душа. Он привык. И даже стал порою думать, де не все то так плохо. Было бы хуже, останься парень совсем один, верно? Но Мальбонте не был дураком: он учился быстро. И жестокость Шепфамалума научила его одному: никакого сочувствия, ни к кому, какой бы ни была причина! Положение Маля было незавидным: вряд ли могло быть хуже. Но хуже быть могло: он мог поддаться искушению такой хрупкой человеческой психики: мог начать убеждать себя: он всем доволен. Мальбонте понимал, попадется в эту ловушку мышления: не выберется отсюда никогда. А если и выберется: даже в последний раз взглянуть на тот мир не сможет: он ведь тогда совсем собой быть перестанет, потеряет себя полностью. «Буду резать и рубить, все равно тебе водить», - всплыло темным фантомом памяти тень сестрички Эрагона. Они когда-то с ней играли в прятки… А вот Шепфамалум… Умеют ли боги любить? Христианский вот – есть самое любви воплощение, греческие – что люди: и любили, и ненавидели. Но умели ли любить дети Матери? Черта с два Шепфамалум знал ответ на этот вопрос. И уж тем более он не был из того рода личностей, которые будут этот ответ искать, копаясь в себе. Но одно он знал наверняка: они умеют привязываться. Его старший братец Шепфа привязался к земным людишкам, слабейшим существам! Шепфамалум же, хоть и обещал себе никогда-никогда не повторять ошибок брата, с присутствием мальчонки в темнице с каждым годом понимал все отчетливей: он начинает привязываться к малому. И каждый раз тогда Шепфамалум в остервенении все сильней сжимал кулаки, все быстрее обрушал на парнишку свой кнутоподобный хвост. Парень все равно не умрет, всего лишь отрубится. А у Шепфамалума будет время себя убедить: какая уж тут привязанность, раз он со всей божественной силой так нещадно пиздит мальчонку? Занятно, жизнь опять загнала Мальбонте в ту же самую ловушку: чувствовать на себе что-то прямо противоположенное тому, что к тебе испытывают. Если бы Мальбонте об этом задумался, наверняка отметил бы один и тот же паттерн на протяжении всей его долгой жизни: сначала отец – холодный и отчужденный, вечно недовольный и злой – все потому, что скрывал за этим свою любовь к мальчику. Любовь и бесконечное сожаление, что привнес в этот мир еще одну жизнь, обрекая ее на таки́е страдания. Затем вот Шепфамалум, все старавшийся убить в себе жалость к пацаненку еще большей жестокостью. Затем Вики… Хах, она же его любила! Сильно любила. Но рядом с ней он чувствовал лишь пустоту и еще большую грусть по… Мальбонте не из религиозных, но все же: интересно, сможет ли он когда-нибудь остановить это колесо сансары из говна и палок? Сможет ли хоть раз в этой блядской жизни понадеяться на взаимность? Даже не в любви: в любом хотя бы чувстве! Силуэт мало-помалу приобретал черты: глаза, копыта и туловище прослеживались теперь куда явственней. Мальбонте был настолько обессилен - и духовно и физически – что даже уже не трясся. Руки его по-солдатски послушно свисали теперь вдоль корпуса, а взгляд потускнел, направленный к «старшему братцу» Голода. Голод старался держаться на максимальном удалении от Мальбонте: он словно были точками хорд на окружности, если Шепфамалум – ее центр. Но несмотря на отдаление, Всадник чувствовал: не только энергия Шепфамалума покидает Темное Царство под действием его, Голода, сил, но еще и сочная, острая с привкусами цитруса, железа и миндаля энергетика Мальбонте медленно ускользала от своего хозяина, переплетаясь с сущностью Голода. И Голод мог чувствовать, как устал и подавлен был метис. Как отчаянно он боролся за свою жизнь раньше! А сейчас от той борьбы осталась слабая инерционная тяга, но и она выйдет скоро, если не торопиться. Надо было уходить, сейчас уходить. - Думаешь, вы готовы встретиться с Матушкой? – если в бессмертных оставалась, не смотря на все те бедствия, что она им принесла, хоть капля уважения к Матери жизни, то Шепфамалум не чурался называть ее фамильярными словечками, отпускать колкости. Во всем: в том, как он держался, как смотрел на этот разъебанный мир без толики сожаления или удивления хотя бы, в том, как он держался и говорил – сквозило презрение к Матери Жизни. В его глазах она была слабой: дала себя повязать одним своим детям раз, окажется связанной и другими еще один. - Разве у нас есть выбор? - Голод отбросил очередной бычок. - Я видел тебя лишь раз, бра-атик, - Бог оглядел Голода, немного сощурившись. – Оно и тогда было жалкое зрелище, а сейчас-то уж и подавно. Каким слабым ты стал! Тебе бы Тыщенку-другую лет провести в моих владениях, аха-ха! Правда, Мальбонте? Мальбонте лишь отчужденно посмотрел на источник звука. - Я не знаю о Матери ничего. Если она и делилась чем-то с кем-нибудь из Всадников – то лишь со Смертью. У нас нет плана. - Есть у вас план: подождать, пока с проблемами разберусь я. Не так ли? Голод хмыкнул: - Может, и так. Только все мы в одной лодке. - Нужно семь печатей: они свяжут ее по рукам и ногам. Закрыть их могут лишь дети Матери: по крайней мере двое из них. Один – читает заклятие печати на языке тьмы, второй аккумулирует в печать энергию, - просипел Мальбонте. - Аккумулятор энергии из меня плохой, - Голод пожал плечами. Мальбонте кивнул. Так и решили: Голод должен был вскрывать печати, начитывая на языке тьмы их текст, а Шепфамалум закупоривать замки уже на руках, ногах и других частях тела Матери. Задачей Мальбонте же было посылать в котел замков и свою энергию: все-таки в нем была половина светлой стороны, стороны Шепфа. Кто знает, может, печати не среагируют только на темную энергию Малума? Все-таки в прошлый раз присутствовала еще и энергия Шепфа. Ватаги же бессмертных должны были периодически поджигать и взрывать что-то свето-шумовое – они брали на себя отвлекающий маневр. Просто к Матери не подойти, хоть и умертвить теперь она никак не могла. Все же, как говорил один из персонажей в старом добром мультике, который по вечерам смотрела Вики еще с мамой и папой: хоть убить она и не может, «но можно вляпаться так, что просто жуть». Матерь одинокой высящейся громадой сидела на одном из островов, внимательно наблюдая за происходящим. Существо замерло, не моргало – словно каменная статуя, но вместе с тем… «камень» этот был живым, был слеплен из плоти и крови, мяса, мышц и стволовых клеток. Все пульсировало и дрожало, вместе с тем оставаясь недвижимым. Когда громада небесных и адских войск приблизилась к горному хребту, на котором восседала гигантская женская фигура. На что Матерь лишь слегка повела глазами. Казалось, она даже не наблюдала: просто обитала где-то в своих мыслях, взвешивая, перебирая что-то. О чем она думала? Что решила? Впрочем, едва приблизившись к Матери, можно было понять сторону ее решения: энергией страха, разрушения, аннигиляции несло за несколько миль. Ребекка перебирала в руках свиток, который всучила ей в школьном дворе одна из субантр, посланная Мальбонте. - Они и правда там останутся? – Вики знала ответ на этот вопрос, но коленки ее предательски дрожали, да и кончики пальцев нелепо трусились: может, все же будет место для хороших новостей? Хоть раз за последний год. Ребекка лишь неопределенно кивнула, поспешив сменить тему: - Эрагон будет координировать, сверху на два часа. Я возьму на себя фланги справа. Люцифер – бери те, что слева. Вики… - Уокер-старшая неловко взглянула на дочь, как бы даже стесняясь произнести следующие свои слова, - Может, я многого прошу, но… Тебе бы лучше быть там,- глазами она указала на очертание огромного человека. - Ты думаешь? – Вики и сама была рада – ей только дай повод. - Возможно тебе удастся подавить энергию Матери. Или, по крайней мере, Всадника. Твой… дар нужен там, Вики. Малышка Уокер сжала кулачки, игриво улыбнувшись: - Дайте мне приказ, миссис Уокер. Чтобы у них не было шансов от меня отвязаться. Ребекка подхватила игривую ноту дочери, что ей было совсем не свойственно. Но когда еще шутить, как не теперь? - Это приказ, Вики, - уголки губ Ребекки поползли вверх. И Вики раскрыла свои сильные крылья, прочищая маховые перья: ну все, теперь она готова лететь. Вдогонку Вики бросился хриплый голос Эрагона: - Флаг справа, полная боевая готовность. Начинайте с левой руки Матери. Надо было поспешать. Голод уже было начал тараторить закрывающие печати заклятья, но осекся: что-то не так. Что-то… Блять, какая же она ебанутая… Вики хотела рассыпаться в оправданиях, прикрываясь «приказом», но стоило ей лишь приблизиться к троице, как подкрылки пронзили судороги, а желудок практически вывернулся наизнанку: Вики с трудом могла сдерживать такой животный страх, такую безнадежность и тленность, что витали кругом Шепфамалума. Шепфамалум – не Голод: его влияние на себя она могла ощутить сполна. Прав был, наверное, Голод… Но в то же время, как бы не хотелось ей сейчас развернуться, как бы не хотелось проблеваться, заплакать и сдаться, ей было за что сражаться. За что и за кого. - Подумала, что смогу помочь подобраться к Матери… У нее энергетическое поле, - Вики слабо улыбнулась. - Mea dulcis puella! Если бы не ты, кто знает, сколько бы я пытался достучаться до своего мальчика, когда он не хотел меня слушать! Лицо Голода перекосилось от этих слов. Он так хотел ее отгородить от всего этого пиздеца! Но, видно, все же сделал недостаточно. Недостаточно… Но сейчас не время думать об этом, с этим они разберутся позже. Сейчас нужно сделать так, чтобы «позже» это вообще имело возможность настать. Так странно. Он теперь скороговоркой читает темные тантры, стараясь закрыть печати… Печати на ком? На его собственной Матери? Ну да разве она ему мать? Она его создатель, не больше. Просто отщепила не слишком приятный кусок своей личности, превратив его в четвертого по счету сына. Разве ж это мать? Во время одной из первых встреч Вики сказала ему: Мать – та, кто всегда любит, заботиться, оберегает. Его же Матери на него было плевать с высокой колокольни. Любила, заботилась и оберегала его совсем другая женщина. За ее будущее он и будет сражаться. За ее будущее разобьет себе в кровь все кулаки, изотрет лицо в мясо, омывая слезами асфальт, и проч. и проч. Голод ухмыльнулся, да-а. Для себя он уже все решил. И теперь разве что только быстрее будет читать дурацкие печатные письмена. У Шепфамалума же с Матерью отношения были иного рода. В их тройственной поначалу семье место «аутсайдера» всегда занимал он сам: иногда даже сама Мать усмехалась, мол, как такой жестокости вообще суждено было зародиться? Шепфамалум тогда прикусывал губу, продолжая творить и сеять вокруг себя зло и хаос – все, что сейчас он мог себе позволить, единственно возможный способ беззвучного протеста. Он всегда был вторым. Его «творческий потенциал», если можно так выразиться, заключался в уничтожении, аннигиляции. В чем-то, противоположенном созданию, рождению, упорядоченности и свету. Как же, разве можно разрушить то, чего нет? И ему приходилась покорно ждать целыми веками, а то и тысячелетиями, пока Шепфа создаст что-то стоящее разрушения. Такая роль его не устраивала. Как же! Он смотрел в – как иронично! – безжизненные глаза Матери, не наблюдая в них ничего: ни сожаления, ни печали, ни-че-го. Ей как будто и неведомо было унижение младшего брата. Ей словно и незнама была вечная боль старшего: пусть Смерти тогда еще и в помине не было, но все же, создавая очередной выводок своих существ, руки Шепфа подрагивали: вдруг младшему придет в голову идея испытать свой «аннигиляторный» Материнский дар на этих невинных существах? Никто не заслуживает быть привнесенным в этот мир без спроса, какая-то вечно хорошая и вечно правильная часть Шепфа это понимала. Но другая его часть – унаследованная от Матери гордость, не давала ему отступить: очень уж чесались руки, очень уж хотелось и самому Шепфа стать подобным Вселенной, подобным Богу. И он создавал ангелов: первые из них были куда сильней и могущественней нынешних бессмертных. Но он приводил их в Мир сдержек и противовесов, в мир, не знавший ни болезней, ни войны, ни голода, ни смерти. И когда Материнские подначивание завели Малума слишком далеко, Шепфа обеспокоился: не кончится ли вся эта затея аннигиляцией для его любимых игрушек, возносящих своему богу такие сладкие молитвы и аромат каждений. Но Шепфамалум, напротив, не стал их уничтожать: он изгалился и создал своих собственных порождений тьмы: бесов, взяв образ и подобия для них с Люцифера – любимого творения Шепфа. Демоны и черти, как и сам их «папочка» фактически были энергетическими дырками Вселенной – полной противоположностью несущим свет и созидание ангелам. Создания не стали курить такому отцу, и пусть он частенько припугивал бесов своей силой и способностью аннигилировать любого из них прямо на месте, страх – худшая мотивация для любви. Но разве мог Шепфамалум сделать с этим что-то? Что он мог противопоставить? Как он мог дать лучшую жизнь своим созданиям, если сам целиком и полностью состоял из непроглядной тьмы? И тогда он возненавидел Матерь, проклиная ее всеми возможными словами на древних языках: жестокая, властная, бессердечная сука. Апостол Павел сказал как-то, мол, обижаться на Творца – занятие бесполезное. Потому что горшечник сам властен над своею глиной и лепит из нее что захочет. Что мог Шепфамалум противопоставить Матери? Он – акт ее воления. Такой, какой есть. Но все же сердце неровно билось, глядя, как с завистью смотрят его дети на своих «кузенов»: они не хотели быть детьми Малума, не хотели молиться ему, не хотели кадить. Только боль и страх вынуждали их, в то время как ангелы, казалось, правда любили своего создателя. Сотни и тысячи их молитв делали Шепфа сильней, в то время как беззвучные проклятия ослабляли Малума. И кто тому виной? Бессердечная Мать, которая почему-то сумела выправить им с братом два сердце: по одному кровоточащему за своих творений каждому. Каждый из них: и Шепфа, и Шепфамалум со временем стали понимать: Матерь стоит запечатать и упрятать глубоко-глубоко в тартарары, где ее уже никто не найдет. А после… А после они продолжат свою вражду, и победитель определиться уже тогда. Но Матерь проявила удивительные материнские качества: сумела заставить двух своих сыновей желать ей – пусть и не смерти – но вечного заточения подальше от их, сыновьих, глаз. Бессердечной суке собачью смерть, и ни один мускул не дрогнул на лице Шепфамалума, когда тот своей магией закрывал печати, пропуская часть потоков через изможденного Мальбонте. Силуэт Шепфамалума вдруг вновь зашелся рябью: словно старый телевизор во время помех вещания. Вики бросила вопросительный взгляд сначала на Голода, затем – на Мальбонте. Но ни один, ни другой не понимали, почему это. Слишком много энергии требовалось на печати? Три уже были успешно закрыты, может потому и дрожит Малум? Спрашивать желания не было, было решено продолжить: так, Вики периодически разрывала дыру в энергетической броне, Голод открывал печати, а Шепфамалум направлял в них свою божественную энергию: часть самолично, часть через Мальбонте, пользуясь метисом как ретранслятором. Войну с Матерью Шепфа и Шепфамалум выиграли, только последующую битву со своим братцем Малум уже проиграл, оказавшись на веки заточенным в Царстве Тьмы. Немногие знакомые с этой историей ангелы считали это величайшим милосердием со стороны Шепфа. И только Шепфамалум знал правду: настоящим милосердием было бы позволить ему умереть. Но Шепфа не мог: не мог убивать чисто физически – он был соткан из созидания и рождения. И поэтому он заключил братца в эту ебаную пустошь боли и отчаяния. «Боли и отчаяния» лишь потому, что сам Малум такой ее сделал, ведь это была его природа. Тысячелетиями он томился наедине со своими мыслями, неспособный без светлой энергии братца ни на что: весь акт его воли вкладывался в разрушение, а тут было так пусто и темно… Разрушать было не-че-го. До тех пор, пока его скромную обитель не посетил крошечный мальчонка. Забавно: такой маленький, такой напуганный. Плакса и размазня. А еще демон – неужели бесы за время его отсутствия на поверхности так измельчали? Шепфамалум почти не помнил, какими бывают дети: перепуганное лицо пацана говорило: «такими! Такие мы – дети!». Интересный экспонат! Малум Мальбонте все уши прожужжал фразой «Боги умеют ждать», но правда в том, что, едва увидев крохотного мальчонку, Шепфамалум решил было распустить его на электрон-позитронные пары: чтобы хоть как-то раскрасить свои серые и мрачные будни в Ахероне. Чтобы хоть на мгновение почувствовать себя живым и способным «творить», хоть на деле и разрушая. Но разумная часть вопила: «ну уничтожишь ты его, дальше-то что? Также и останешься прозябать в этом гадюшнике всю свою оставшуюся бесконечную жизнь. Гнить тебе в этом погребе душ до следующей Кали-Юги! Мальчишка ведь единственный шанс это болото покинуть!» И тогда Шепфамалум спустился с нагромождения каменьев, видно, служившего ему троном, цокая копытами по такой же каменистой почве, подошел вплотную к парнишке, полуоскалился хищновато как-то и протянул: - Добро пожаловать, мой дорогой гость. На естественный вопрос Маля «где я?», тот еще более осклабисто произнес: - Ты дома, мой мальчик. Мальбонте показалось тогда несладко, это правда. Шепфамалум бил его остервенело, душил и колотил – пиздил, одним словом. И вскоре паренек потерял сознание (или умер совсем: там, где Смерть не властен, между этими понятиями большой разницы особо и не было). Шепфамалум как будто того и добивался: он калечил крошечное тельце со всех своих звериных сил, словно выбивая из паренька свои собственные надежды с ним связанные. Бог тьмы и разрушения – очевидно, не тот, которому полагалось надеяться. Но он надеялся, теперь уже надеялся. Явственно понял: мальчонка – его единственный путь наверх. И Шепфамалума это бесило, бесило до скрипа зубов, до яростной дрожи, до поднятия звериного подшерстка на загривке. Всю свою жизнь он был зависим от Шепфа, а что теперь? Теперь он будет зависеть от какого-то пиздюка, который сюда по случаю прилетел вообще? И с каждой подобной мыслью Малю доставалось все больше. - Меня заберут отсюда, меня спасут! - кричал бедный парнишка время от времени, на что Шепфамалум до нелепости досадливо улыбался: - Придет время, мой мальчик, и надежда твоя умрет, - он по-отечески даже как-то похдопал Маля по плечу, - запомни раз и навсегда, парень: всегда будь себе светильником сам. Никто тебе не поможет. Не потому что ты в таком уж безнадежном положении, нет – если бы брат хотел, он давно бы тебя отсюда вытащил! Но потому, что никто не хочет тебя спасать, никому ты не нужен. Никому. Но это не было правдой, и даже крошка Маль сумел это заметить: по крайней мере, одному существу он все же нужен. Он нужен Шепфамалуму. Как бы тот не избивал его, как бы не унижал, как бы не пытался запугать, заставить ненавидеть весь мир, сквозь все это было видно: Мальбонте ему ну-ужен! Малум и сам это замечал, а оттого поднимал на парнишку руку все чаще и жестче. Не чурался пускать вход и копыта, и хвост и даже кожастые крылья. Но отчего-то все это заставляло привязываться его к мальчишке все больше и больше… И вот вскоре настал тот день, когда Малю предстаяло выйти из темницы. Он кровожадно улыбался, представляя, как захлебнется в крови весь видимый и невидимый мир. Мальбонте думал, мол, Шепфамалум и не догадается, что вместе с эмбрионами-ангелочками и невинными женщинами, в крови потонет и он сам – древний бог. Но Шепфамалум представлял. Он догадывался, о том, как сильно ненавидел его Маль. И часть «заднего бога» даже радовалась этому: так и должно быть, верно? Значит, разум юноши за все тысячелетия в темнице все же не помутился. За такое колоссальное время, что эти двое провели вместе, энергию другого существа учишься считывать безошибочно: и если для Маля отзеркаливать мысли бога задачка была не из простых – на то он и бог, то Шепфамалум Маля выучил как облупленного. Некоторые его мысли морзянкой скользили по энергии парня. И Малум прекрасно запомнил одну из тех мыслей:«Я так сроднился с ненавистью,
что она стала единственным чувством,
а оттого кажется теперь нормальной,
почти родственной любви».
- Так подумал в один из дней заточения Маль. И пусть все свое бытие провел Шепфамалум в ненависти и жажде любви, теперь это полупризнание его огорошило. Он привязался к своему истязателю? Жалко не мог спросить он у Шепфа: что закладывал он в своих ангелов, когда творил? Неисправность ли это их хрупкой психики? Или, может, какой-то неясный механизм, вложенный Шепфа на случай революции? Но Малума всего перекосило. И в этот день он бил Маля еще более дико, разрывал в клочья его кожу, вгрызался когтями в печень, пережимая важные сосуды, заставляя захлебываться в венозной крови, боли и ненависти, ненависти, ненависти! Ненависть! Но как бы Малум не отрицал: общая беда сроднит даже злейших врагов, и с парнем их друг ко другу тянуло. Все это вертелось в мыслях Шепфамалума, когда он закрывал шестую по счету печать. Закрывал, понимая: на седьмую сил ему не хватит. Голод практически выдохся из сил (он, должно быть, и сам не знал, что его способности имеют предел. Знал бы – постарался бы избаваться куда раньше), Вики дрожала, по ее щекам пролегли ржавые струйки крови, несколько капелек багровели в уголках губ – девчонка держалась из последних сил. Не то что бы у «заднего бога» вообще было время думать о подобного рода вещах, но где-то на подкорке все же проскользнуло «жаль, что девчонка и его мальчик расстались. Она бы наверняка любила бы его так, как он того заслуживает». Но каким-то темным краешком сознания Малум понимал: Мальбонте - совсем не то, что Маль. Отдельная, целостная, совершенно другая личность. Маль в темнице научился принимать наказания молча и тихо, безнаде́жно прикрывая глаза, жаждая лишь побыстрей отключиться. Мальбонте же, хоть и энергия Малума, насквозь проходя, выжигала добрую часть его внутренних резервов и причиняла невыносимую боль, хоть и принимал все смиренно, но… но в глазах его искрился хотя бы огонечек надежды: надежды, что все это ебаное блядство закончится, что, возможно, небеса, высшие силы, да кто-нибудь! Подарит ему наконец-то нормальную жизнь, возможность просто жить: без постоянных мигреней, без страха и ненависти ̶в̶ ̶Л̶а̶с̶-̶В̶е̶г̶а̶с̶е̶ , без гонений на метисов. Просто жить, как обычный бессмертный. Н-да. Мальбонте уже точно не был тем Малем, какого когда-то знал Шепфамалум. Он-то думал: ангельская сторона сделала его мальчика слабей, размягчила его. Но все обстояло иначе: на деле ангельская сторона лишь придала решимости бороться, держаться до последнего. Не во имя ненависти, нет. Во имя любви: к бессмертным, к жизни, к ебаной в конце-концов Ребекке. Как бы абсурдно это не звучало. Но все это сделало его только сильней. Но и этой силы едва ли хватило, чтобы схлопнуть шестую печать. Оставалась последняя. Последняя. Седьмая печать и нелепый квартет: древний бог, последний Всадник, Метис и бывший человек. У троих последних едва ли оставалась и кроха сил. Да и у Шепфамалума их не так много. Ситуация.