Кто там внизу? Кто на том берегу? Ждёт ли память его, радость или страдание? Немного больно улыбке обветренных треснувших губ, Отсырела одежда в промозглом тумане.
Мельница — Контрабанда
На седьмой день Астр чувствует запах моря. Вдоль горизонта протягивается, поблёскивая, почти невыносимо манящая полоса волн. Она лишь чуть зеленее, чем небо, и утренний лиловый оттенок его причудливо преломляется, смешиваясь с этой зеленью, и притягивает взгляд Астра. К вечеру обоз входит в город. Астр прощается с купцами, ужинает и не торопясь идёт в порт. Скоро начнёт смеркаться, и он не собирается оставаться здесь на ночь. Город шумит, говорит с Астром разными голосами: детскими, девичьими, птичьими… Заманивает яркими красками и весельем, ярмаркой, которая будет завтра, огнями и цветами, узорной плиткой, украшающей стены домов. Астру хочется остаться и отпраздновать весеннее равноденствие, но ещё сильнее ему хочется оставить всё это за спиной. Перестать быть беглым сыном герцога и жрецом. Стать кем-то другим. И он идёт всё дальше и дальше, спускается в порт — зная, что ни один честный капитан не отплывёт на закате. Астру нечем расплатиться с честными капитанами. Он ищет другого. Порт шумен, но не так, как утром и днем. Люди уже разбредаются, расходятся, шлюпки пристают к берегу или к кораблям, стоящим на якоре, и больше не возвращаются. Ещё часа два, и станет тихо: только шум волн, и ветра, и шорох запоздалых шагов; потом — снова громко: даже на ярмарке будет слышно, как празднуют на кораблях, как поют песни морские ведьмы, и как песни эти сплетаются в одну вечную и бесконечную мелодию звёзд, ветра и волн. Мелодию Фаты. Астр знает, что для северян равноденствие — это начало года; они зовут его Днём Первых Кораблей и не выходят в море раньше, чем догорят праздничные костры. Здесь, в спокойных и тёплых водах Срединного океана, правила мореходства другие, но ведьмы всё равно поют в эту ночь. Астр ищет тех, кто не собирается праздновать. К краю порта жмётся необычно маленькая, юркая каравелла. Большие суда не способны подойти близко, обойти мели, которыми исчерченны эти берега вплоть до Миратаны, главного порта Адельсина и его же столицы; но эта каравелла смогла. И сейчас рядом с ней суетятся люди, направляемые высокой и статной женщиной. Они втаскивают сундуки на борт, грузят их в трюмы, слушась не только окрика, но и одного взгляда своей госпожи. Астр подозревает, что сундуки, которые нужно грузить в сумерках, нельзя показывать страже. Он подходит к той, кого посчитал капитаншей, и здоровается с ней так, как будто она — не просто аристократка, но кто-то, особенно для него важный; в какой-то мере он прав. Капитаншу это смешит. — И тебе доброй ночи, — говорит она, — Что тебе нужно? Она не любит вести светские разговоры, и в этом она похожа на Астра. У неё честный и прямой взгляд, и она не любит тех, кто смотрит иначе; Астр же отводит глаза: за неделю это стало привычкой. — Возьми меня на корабль, — говорит он. Астр видит в прозрачных ещё сумерках красный с золотом имперский флаг корабля и догадывается, куда именно идёт каравелла; он думает, что, в целом, ему неважно, куда. — Ты даже не спросил, куда мы идём. — Она усмехается и наклоняет голову набок. — К берегам Золотой империи, — говорит он быстро и чётко, стараясь не показать неуверенности, — или в её колонии. — Верно. — Капитанша замолкает на несколько секунд. Она знает, что угадать было несложно, но ей чем-то нравится этот парень, и она продолжает с ним говорить. — У тебя есть деньги? — Нет. — Да, но мало, и они ему ещё пригодятся. — Но я умею наводить мороки и немного лечить. — Ты из Обители? — удивлённо переспрашивает капитанша. — Да. Она хмурится. Ей бы не помешало колдовство жриц, и её не волнует, почему парень так хочет уплыть отсюда, но есть кое-что, что её тревожит, и ей нужно спросить совета у своей ведьмы. — Посмотри мне в глаза. Астр замирает на несколько мгновений. Потом смотрит. У неё удивительные глаза: ярко-зелёные, как у чистокровной южанки, каких сейчас почти не осталось; смуглое, обветренное лицо с жёсткими, но притягательными чертами — но кожа всё-таки чуть светлее, чем должна была б быть. Она выглядит надёжной, пусть и не нежной. Ей хочется доверять. У него удивительные глаза. Капитанша не видела таких даже у жриц — хотя много ли жриц она вообще видела? — и теперь она понимает, почему он их прячет. Не понимает только, почему морок не навёл. Она смотрит на свою ведьму, стоящую у него за спиной. Ведьма кивает. Её спутник пожимает плечами. Она говорит: — Меня зовут Ада, я хозяйка этого корабля, и я возьму тебя с собой. Как твоё имя? Он отвечает. И в ту же секунду слышит из-за спины: — Как нашу звезду, да? Красиво! Астр оборачивается. Рядом с ним стоят двое. Невысокая, хрупкая на вид девушка с бледным, будто светящимся в темноте лицом северянки; её волосы, заплетённые в множество мелких косичек, колышутся на ветру. Одних этих белоснежных косичек с вплетёнными бубенцами хватило бы, чтобы понять, кто она, но есть ещё и одежда, и звеняще-шелестящие украшения, и покалывание на кончиках пальцев; она из тех, кто умеет заклинать море и ветер; из тех, кто не стареет, выходя в море, и может оставаться молодым десятки, если не сотни лет. Она улыбается. Её спутник — нет. Он южанин, это видно, но выправка у него иная. Кое-кто из халифов приезжал к жрицам — тайно, потому что магию на островах Ла-Тавы не любят — и Астр видел его. У него была своя, особенная грация, почти ленивая, но наводящая на мысли о хищниках; этот же человек двигается иначе. В нём нет ни капли ленности и спокойствия, он — дикая кошка, готовящаяся к прыжку; Астр не может знать, что у этого человека личин столько же, сколько у кошки, но чувствует, что его нужно бояться. Астр не боится. Он так и не научился бояться чего-то кроме гнева отца. Южанин, не назвавший своего имени, всходит по трапу, и Астр идёт за ним. Капитанша и ведьма тихо говорят о чём-то на берегу. Прошло не больше, чем полчаса, и вот погрузка закончена, вся команда готова, и корабль может начинать путь. Астр смотрит, как северянка встаёт на нос корабля, как заводит песню, тихую и густую, шелестящую и звенящую, как наполняет свой голос рокотом волн и свистом попутного ветра, и как подчиняясь ей ветер начинает дуть сам. Он видит, как наполняются паруса, как суетятся матросы, как пенятся волны, сминаясь под высоким носом каравеллы, и как тают в них последние отблески солнца, исчезающего у них за спиной. Небо темнеет, становится как будто бы выше и звонче, расцветает далёкими бриллиантами звёзд. Самая яркая из них, венец созвездия Иглы Фаты, Astra, горит у них по левую руку. Астр ещё не знает, что его назвали именно в честь этой звезды. Ведьма поёт. Она будет петь, пока не почувствует, что ветер не иссякнет в ближайшее время. Потом уснёт, но проспит лишь несколько часов до рассвета. Южанин и капитанша будут ждать её, как ждали всегда. Астр взглянет на луны, провожающие его в дорогу, увидит Приму, несущую удачу, и уйдёт с лёгким сердцем; ему будет неудобно спать в гамаке, но он проспит долго, и Ада скажет никому его не будить. Когда он проснётся, сила больше не будет ему мешать. Источник утихнет, станет продолжением тени, шёпотом из-за плеча, необычной искрой в глазах; он будет приходить, когда Астр позовёт его, и слушаться даже тогда, когда он не просит. И в эту ночь ему не будет сниться туман. Когда Астр просыпается, солнце начинает клониться к закату. Он долго стоит на палубе и смотрит вперёд, туда, где, как он думает, его ждёт спокойная и счастливая жизнь; он думает, что сложнее всего будет обустроиться на новом месте, привыкнуть следить за мороком, научиться жить, как обычные люди… Будь он северной ведьмой, он мог бы заглянуть в будущее; не будь он связан с Источником, мог бы пройти обряд перемены судьбы и попросить себе новую. Астр не ведьма, и судьбы у него больше нет. Море спокойно, и палуба лишь немного качается под ногами, но этого хватает для того, чтобы к горлу подступил горько-кислый ком тошноты; Астр замирает, вцепляется в борт, и чувствует, как просыпается Источник у него в крови, расцветая тишиной и разливаясь прохладой по венам; тошнота отступает. Астру неожиданно неприятно вспоминать о том, что он больше не человек. Он не думал об этом раньше, просто не было сил, но теперь ему кажется, что у него что-то отняли, сломали, порылись внутри и переставили всё по своему вкусу; Астр злится на настоятельницу, на Хель и на весь этот мир — за то, что боль его незаметна; за то, что небо всё такое же ясное и лиловое, и солнце светит, и фиолетовые с зеленцой волны гладят нос каравеллы, а не бьются в него; Астр не знает, что ничья боль незамеченной не остаётся, не знает он и того, как сильно этот мир любит его. Ему кажется, что он снова тонет в Источнике, растворяется в тьме, уже не отличая, где он, а где священные воды — но ему кажется. Источник внутри него. Снаружи все ещё море. Море, которое было здесь до Источников и Богинь, до света, до первой жизни, и останется здесь после того, как все это исчезнет. Астру было бы проще, будь он обычной жрицей из тех, кому дают отпить из Источника, а не заставляют умирать в нём, но он — необычный. И его сестра тоже. У них с настоятельницей, нынешней хозяйкой Источника, общая кровь, и со всеми, кто владел Источником до неё, тоже. А значит, сила уже текла в их крови, спала, ждала того момента, когда встретится сама с собой и проснётся по-настоящему — чтобы рано или поздно подчиниться им полностью. Астр знает это, но «знать» и «чувствовать» — слишком разные вещи. Он не чувствует себя хозяином Источника, даже будущим, его к этому не готовили — не то что Моргейну — и теперь ему кажется, что это не он повелевает Источником, а Источник проникает в его мысли и чувства, в самую суть, изменяя и, может, даже извращая её. В этом есть доля правды. Астр слишком хорошо знает, как Источник меняет людей; знает, что жрицы умеют убивать прикосновением, что иногда Хель требует от них и этого — и что те высшие жрицы, кто ослушается её, умирают на месте. Он смотрит вдаль, пока не начинают слезиться глаза, пока не становится зябко от влажного солёного ветра и пока морская ведьма, стоящая у него за спиной, не подаёт голос. — Тебе не холодно? — спрашивает она. Астр пожимает плечами. Он не может согреться магией, только заставить себя перестать чувствовать холод; злоупотреблять этим не стоит, но, кажется, придётся — слишком сложно заставить себя сдвинуться с места. Астр оборачивается. У северянки в руках его плащ. Сейчас Астр может рассмотреть её глаза, ярко-голубой и прозрачно-зелёный, затягивающие, как море, и столь же глубокие. — Меня зовут Айра Линь-Тан, — говорит она, и Астр путается в плаще, чуть не роняя серебряную фибулу. На ней знак Темного Источника: свернувшаяся змея и меч; когда Астру нужно было прятаться, он носил другую, и он сам не знает, зачем её сохранил: продать точно не получилось бы. Астр справляется с удивлением и не задаёт невежливого вопроса, но Айра продолжает сама. — Да, я княжна. Одна из. Двадцать седьмая в очереди на трон, — она улыбается весело и открыто, — Поэтому и могу ходить по морю, а не просиживать дни за государственными делами. Астр невольно улыбается тоже. Он не знает, предпочёл бы он быть любимым сыном герцога или нет, хотел бы обменять свою жизнь на что-то другое; он рад, что ему не приходится на самом деле принимать такое решение. Астр мнётся, не зная, что сказать Айре, и вдруг говорит то, что волновало его со вчерашнего вечера: — Почему ты сказала, что меня зовут как вашу звезду? Айра снова улыбается. Она умеет быть серьёзной, но очень не любит; Серьёзность — она для важных приёмов, для вечных льдов на вершине Иль-Дина, где она училась плести нити судьбы, но так и не выучилась; всему остальному лучше улыбаться, и особенно — морю. Море умеет улыбаться в ответ. Астр тоже. — На севере, примерно вот там, есть звезда, которая никогда не меняет места. Её легко найти: достаточно выбрать самую яркую. Мы называем её Astra, по-вашему Путеводница… Если плыть на неё, никогда не собьёшься с пути. Астру кажется это смешным: он назван в честь звезды, ведущей северян, первых мореходов, назад к их родным островам, а сам при этом ни одной земли не может назвать своим домом. Он ещё не перестал надеяться, что это не навсегда. И ещё Астр знает, что имена просто так не даются. Его, как и сестру, назвала мать, и всегда говорила, что имена ей назвала Хель; Астр не знал, много ли в этом правды. Настоятельница, сестра матери его матери, учила его большему, чем нужно знать жрице, но почти никогда не говорила о чём-то ещё. Не рассказывала о маме, хотя Астр слишком мало что помнил; не учила настоящему колдовству: Мэй, сестрёнка, погружалась в древние тайны, а он знал лишь несколько полезных фокусов и немного умел лечить. …И всё равно зачем-то она отправила его к Хель. Заставила пройти посвящение, умереть и вернуться, измениться, прочувствовать источник кровью, плотью и сутью, стать его частью… Астр хотел бы знать, для чего она это сделала, но не знает, будет ли он хоть когда-нибудь готов спросить у неё это. У него будет много времени на то, чтобы решиться задать вопрос. Сейчас у него тоже достаточно времени — пустого, тягучего времени, наполненного лишь шорохом волн, певучими досками Зоркой — так зовут каравеллу — и перекличкой матросов. Астр вязнет в нём, теряется, путает дни, и не замечает, как день за днём Источник всё сильнее сливается с его сутью, как расцветают серебряные искры в его глазах — и как они гаснут в фиолетовой тьме, чтобы прийти, когда он пожелает. Он этого не желает. Он желает другого. Но выбор, сделанный не им, не даёт ему права выбора. Его оцепенение кончается, когда на горизонте показываются острова Ха-Листы. Астру требуется время, чтобы понять, что они сделали крюк и теперь подходят к Восточному материку с юга; он догадывается, для чего это было сделано — южные колонии Золотой империи не зря называют островами контрабандистов. Зоркая встаёт на якорь. Шлюпки, снующие между берегом и каравеллой, похожи на чаек, кружащих над ними — и те, и другие торопятся и галдят, стремясь добраться до своей части добычи; вечерние сумерки делают всё вокруг лёгким и нереальным. Часть товара остаётся на корабле. Ада зовёт Астра в трюм, тёмный, скрипучий и тихий, и говорит, что ему пора выполнить свою часть сделки. Сундуки, нужные ему, помечены тонкой, незаметной резьбой слева от крышки, и уже сдвинуты в самый тёмный угол. Астр медленно выдыхает. Тьма, живущая в нём, трепещет и раскрывается; фиолетовые искры вспыхивают в глазах. Он берет эту тьму — и полумрак трюма; сплетает их воедино, свивает напополам, смешивает, выплетая тонкий узор морока. Магия даётся ему легко, слишком легко, и пьянит его так, как никогда не пьянила; на мгновение ему кажется, что он снова тонет, падает, растворяется в этой силе, и дыхание перехватывает от страха — а потом ужас отступает, оставляя идеальный морок. Ада смотрит — и видит, как густеют тени, как они стелятся по сундукам, пряча их от лишнего взгляда. Она и сама больше не может понять, где кончается морок и начинается простая игра света и тени; правда в том, что этой границы нет и никогда не было: игра света и тени — и есть морок. Ада знает, что северные ведьмы умеют наводить иллюзии, заставлять людей видеть то, что хотят они, будто бы сквозь тонкий, почти прозрачный, но всё же искажающий лёд; на стражу так воздействовать не получится: их защищает магия золотого Источника, она же испепеляет мороки — только вот в Астре так много этой тягучей и тёмной силы, что магия стражей не сможет с ней справиться. Сила королевской семьи, хозяев Источника, наверняка смогла бы — но только она. Ада улыбается и отводит Астра назад. Самый последний, самый маленький отрезок пути он проводит на палубе. Ночь выцветает, растворяется, в невесомых и нежных сумерках, прячется в тенях и ластится к его рукам — и до того, как рассвет окончательно испепелит их, Астр берет немного сумерек и немного теней, переплетает их с силой Источника и прикладывает руки к глазам. Морок скользит по коже ласковой и влажной прохладой, остаётся лёгкой, незаметной вуалью, прячет его яркий жреческий взгляд. Астра передёргивает. Его глаза снова синие — но это неправда. Астру хочется, чтобы они остались такими. Не мороком, тонким, ненадёжным и неощутимым, а навсегда. Чтобы всё стало как раньше. Он смотрит на город, такой нереальный в сумерках, такой чёткий в сизых тенях; Альвиоль начинается на побережье, карабкается на гору и расползается в стороны, дальше, чем Астр может увидеть; он никогда не был в настолько большом городе. Столица Золотой империи ждёт, притихшая и замершая, пока на шпиль королевского дворца не падает первый луч солнца, выбравшегося из-за горы. Шпиль вспыхивает безумным огнём яркого золота, торжеством света и силы, и вслед за ним вспыхивают хрустальные купола храмов; все они становятся маленькими солнцами, существующими лишь на рассвете — на каждом рассвете, столько, сколько будет стоять Альвиоль. Астр замирает, поражённый, и не может оторвать взгляда. Альвиоль показался ему в лучшем из своих обликов, в самом светлом, сверкающем и манящем — и Астр влюбился в него так, как никогда и ни в кого не влюблялся. Город тоже уже любит его, но его любовь горька, как летний дым, и столь же опасна. Астр улыбается, прощаясь с Адой и Айрой. Попрощался бы с южанином, так и не назвавшим своего имени — но тот исчез, то ли оставшись на островах, то ли растворившись в сумерках, как тень ночной птицы. Астр улыбается — и встаёт на новую землю. Она кажется ему тёплой. Почти родной. И даже Источник будто бы прячется от этого жара.