Каждой рваною раной

Юля стоит ещё с минуту и смотрит на дверь. Ещё не поздно уйти, не поздно найти в себе гордость. Вот просто взять и перевернуть эту страницу, оставив позади и его, и её, и их. Но всё это... не работает. Котовская дёргает ручку двери. Закрыто. Она ощущает себя так, словно отвернулась от огромной просторной комнаты с кучей дверей и уткнулась лицом в чёрный угол без света. Вот в такое она себя поместила положение, бесперспективное. Далось оно ей всё... Что поделать, если такой расклад для неё самый подходящий? Нет, ей не страшно начать новую жизнь, не страшно взять за себя ответственность. Просто без Валеры это всё как-то и не надо. Бросает попытки договориться с дверью сделать выбор за неё. Закрыто и закрыто. Уходит в ванную, держит руки под струёй воды, а потом долго умывается ледяной водой, что аж лоб болеть начинает. Идёт к нему в комнату медленно, неохотно, как на приговор, изучая равнодушным взглядом каждую деталь, встречающуюся ей на пути. Надо было в другую комнату идти, а не к нему. Туда, где с фотографии улыбается маленький Валера и ещё не знает, в какого Турбо он вырастет. На кровати он лежит у края. Юля перебрасывает через него ногу, тоже не раздеваясь, но сарафан слишком узкий, так что вместо того, чтобы перелезть, она садится сверху. Туркин не двигается и взгляда с неё не сводит. Раньше бы его такое неслабо возбудило, а сейчас… сейчас тоже предательски разгорается внутри. Валера вида не подаёт. Котовская смотрит на него, ничего не выражая, не шевелится. Вздыхает едва слышно и ложится. Вот прямо на него, прямо лицом в грудь, как будто уткнулась в большого медведя. Так и лежит, дышит в него и ним заодно. — Укрой, мне холодно, — подаёт голос она, протискивая руки под ним и обнимая пояс в кольцо. — Пожалуйста... Валера вытаскивает руку, приподнимая голову и шею, чтобы дотянуться до края одеяла. И заодно весь жар на него спихнуть. Укрывает им, как придётся. А в голове заевшей пластинкой все Юлины: «ненавижу-ненавижу-ненавижу» и «ни сочувствия, ни сострадания». Отпечатались внутри черепной коробки, как след от кастета. Только какой толк, блять, от слов этих? Любых. Он тоже много чего говорил: чтоб уходила – уже дважды. А по итогу-то чё? Снова здесь в кровати лежит, по волосам мягко гладит, наслаждаясь приятной укрывающей, как теплое ватное одеяло, тяжестью её веса. Но сна ни в одном глазу. Наоборот, Валера таким бодрым себя за весь день не чувствовал. Он перемещает ладонь с Юлиной головы на спину, а затем под одеяло запускает, по плавному изгибу спускается к пояснице и ещё немного ниже, до куда пальцы могут дотянуться в таком придавленном сверху положении. Не замечает, как дыхание учащается, как пальцами сминает в кулак шерстяную юбку. Сперва Юля просто лежит и наслаждается прикосновениями. Такой нежный Валера — главная из её слабостей, потому что когда он такой, очень быстро забывается всё то плохое, что успело между ними произойти. Как может не любить тот, кто так трепетно гладит? Может, у них сейчас даже, как в песнях, сердца в такт друг другу бьются. И это после всего? Кому из них нужны эти эмоциональные качели, как так жить-то можно? Она высовывает из-под него одну руку и тоже опускает на грудь. Поглаживает в ответ то по самой груди, то чуть выше, касаясь пальцами голой кожи над воротником. Пальцы у неё холодные очень, а Валера тёплый. И этот контраст очень приятен. Укладывается щекой и заглядывает ему в глаза. Ничего там не ищет, ничего не пытается сказать. Они в одной кровати, друг на друге, гладят. Что не ясно? Это даже не между строк, это прямо в лоб том, что они друг о друге думают. Юля тянется немного и касается носом его щеки, ведёт по ней, прикрывая глаза. Согревается быстро. Жарко даже. Нежные прикосновения Юли действуют как сильное болеутоляющее. Оно сразу на всё действует – даже то, что глазу не доступно. Разливает по телу Турбо горячий мёд. Теперь жар снизу в голову ударяет, как в первую их ночь. В этом всём порыве у Котовской нет какого-то конкретного мотива, она не думает и не предполагает, а действует по наитию, как всегда у неё с ним и было. Есть что-то такое, что движет человеком, когда он даже отчёта себе в этом не отдаёт. Может, её очень подкупает то, как Валера сейчас на неё смотрит. Давно так не смотрел, а от того это ощущение, зарождающееся внутри, крайне ценно. Валера обеими руками крепко обвивает Котовскую за талию и переворачивается вместе с ней сначала на бок, а затем оказывается сверху. Точно также закрывает её своим телом, только сгибает одну ногу в колени и им в матрас упирается, чтоб основной вес туда перенести. Целует шею, но теперь иначе, чем в прихожей: горячо, порывисто, безудержно. Вытаскивает руки из под спины Юли, чтобы быстро на ходу свою спортивку расстегнуть и стянуть с плеч, как придётся. Не хочется больше через одежду чувствовать. Под тонкой спортивной курткой нет даже майки. Юлю это не удивляет, но радует. Ей тоже хочется кожа к коже, поэтому срезу две ладони скользят от шеи по груди, вниз к животу и обратно. Оглаживает, как будто это всё ей одной принадлежит. Любуется, не стесняясь, потому что сейчас нет места для такой эмоции. Она абсолютно опустошена и именно происходящее между ними сейчас наполняет её. По телу прокатывается дрожь от порывистых поцелуев, Котовская приподнимает голову, открывая ему больше пространства, а сама помогает окончательно снять ткань с плеч, убирая куртку в сторону. Обводит пальцами проступающие через кожу контуры лопаток и пробегается вниз по позвоночнику. Валера немного приподнимается, в темноте пальцами нащупывая самый низ сарафанной юбки. Он задирает её, открывая ноги. Поднимает ещё выше, помогая снять сарафан через голову. Туркин, не заботясь, бросает в сторону, на пол. Снова наклоняется к Юле, наконец, добравшись до остальных участков кожи. Бережно, но настойчиво покрывает влажными поцелуями плечи и ключицы. Рукой смахивает с нежной кожи мешающиеся спутанные волосы. — Я так соскучился. — в безрассудном порыве шёпотом произносит Валера. — И я, — тихо, полушёпотом. Турбо точно также продевает руки под Юлей и прижимается щекой к её груди. Сердце — его собственное или Юлино — так стучит, что даже оглушает. Её ощутимо так ведёт от ласки, пьянит даже, потому что она очень легко забывается. Юля не то, что соскучилась, она уже и забыла, как это бывает, когда он и гладит, и целует, когда ему не всё равно. И, важно, она тоже теперь может это своё «не всё равно» выразить. И в лёгких поглаживаниях по спине, и в том, как вплетает пальцы в волосы, ерошит мягкие кудряшки в удовольствие. Думать — это одно, говорить — у них не очень получается, а делать — ... ну, от этого немного сносит крышу. Валера снова приподнимается, чтобы теперь губами прильнуть к пылающей коже плоского живота. Запах её тела пробуждает яркие воспоминания, будто возвращая в них. Когда ещё всё было хорошо. Юля поджимает чувствительный живот, потому что каждый поцелуй горит на коже огнём. Разжигает и в ней что-то, потому что хочется получить ещё, получить больше, в десять, в сто раз. Пусть не отрывается. Проводит ногтями по его коже головы, прочёсывая, трёт легонько за ухом, потому что целовать не дотягивается. Тянет его на себя за руку, под локоть, роняет потом поцелуй ему на плечо, в кадык, и гладит по спине, ощущая, как под кожей перекатываются мышцы. Теперь, когда на губы наложен строжайший запрет, Турбо держится за это даже в таком неустойчиво ни эмоционально, никаком-то ещё состоянии: не знает, что должно произойти, чтобы его нарушить. Зато открывает другие горизонты. Пальцами за запястье ловит Юлину руку, подносит ближе к своим сухим потрескавшимся губам. Невесомо ведёт по тонким пальцам, по тыльной стороне ладони, по запястью прямо у пульса. Давно надо было так сделать за все те разы, когда Юля ему обрабатывала раны, не страшась ни их вида, ни количества крови, которой может истекать человек от разбитого носа или разодранной брови. Ей бы подумать о том, готова ли она вообще к какой-либо близости, но это не особенно имеет значения, когда речь идёт о Валере. Так должно было быть всегда. Это всегда должен был быть он. И пока паника не накрыла, пока она не испугалась и не остановила происходящее, Котовская концентрируется на том, как он целует ей руки. Всё так сложно и неправильно, если говорить об общности. Но частность — вот эта, когда она под ним, — до крайности правильная, на своём месте. Она больше не волнуется, но чувствует сейчас Валеру, как в первый раз. Первый раз в каком-то странном и новом для них этапе. Юлины поглаживания такие нежные, трепетные, невинные… чистые. Это поганый диссонанс вызывает. Одно с другим не сходится. Валера всё равно своего плана придерживается: забыться, раствориться в происходящем здесь и сейчас. В его домашних трико давно тесно. Дальше от одежды избавляется, начинает стягивать с Юли колготки, ладонями оглаживая упругие бедра. Она не лежит и не бездействует. Тоже приподнимается, чтобы помочь и ему раздеться, и себя раздеть. Хотя это не очень похоже на слепую страсть, потому что они никуда не торопятся. Юля точно нет. Валера получает несколько поцелуев в ямку на горле. Один ещё потом под глаз и ещё один под челюстью. Когда они остаются полностью голые, тянет его за плечи, снова укладывая на себя, и сгибает одну ногу в колене, прижимая к его бедру. Юля ведет себя как обычно: осторожно, но в тоже время доверчиво и покладисто, отзывается на каждую ласку и сама на них не скупится, сглаживая все острые углы, неровности. Поэтому Валера даже почти забывает, что что-то с ней не так. Самое интимное прикосновение тел, учащенное дыхание в полутемноте и тишине комнаты. Туркин бёдрами толкается вперёд, используя все возможности своей неприлежной аккуратности. Входит легко, не на всю длину, шумно рвано выдохнув на висок Юли. Замирает, выдерживая необходимую паузу. Применяет все те познания, полученные в их прошлые разы. Первое о чём она думает — ей не больно. Ни чуть не странно, что она готовилась именно к этому ощущению и какое же облегчение его не испытать. Легко, мягко. Ни кричать, не хочется, не плакать. Никакой агонии, никакого унижения. Всё вообще очень правильно, но именно этот контраст, это «хорошо» начинает утягивать её в то тёмное, что она так старалась забыть. Сердце начинает биться сильнее, дыхание учащается. Может, она поторопилась? Валера ладонью оглаживает её колено, бедро, талию и грудь, когда немного приподнимается, оставляя небольшое расстояние между телами. Ещё один толчок, после которого по телу волной проходится животное удовольствие. Котовская хватает Валеру за затылок и вжимает лицом в свою шею, чтобы он её отвлёк. Так удобнее, когда он не видит её лица, а она его. Слабо сжимает его волосы у корней, бессознательно зажимаясь в бёдрах и делая сознательную попытку расслабиться после. Облизывает пересохшие губы, смотрит в потолок, хмурясь, заламывая брови. — Тише-тише. — произносит Туркин, больше опираясь на живые и хранящиеся где-то у сердца воспоминания от их первого раза, когда Юле тоже было страшно и дискомфортно. Он ведёт кончиком носа вверх по шеи, оставляет поцелуй под ухом. Упирается правой рукой на локоть и пальцами оглаживает волосы на макушке, линию челюсти, проводит подушечкой большого пальца по её губам. Котовская придерживает его за бок, поглаживая, решает двинуться под ним сама. Юля думает, что всё получится, если она хоть что-то будет контролировать. Если физически ощутит, что это процесс, когда не «кто-то кого-то», а когда они делают это вместе. И это работает. Инициатива Юли максимально неожиданная от того производит сильный эффект, пускает приятный разряд по телу. Валера порывисто выдыхает ртом, поддаваясь сильнее, глубже. Сковавший её страх отступает, она стонет тихо, прижимаясь губами к его щеке, и гладит по предплечью, будто просить не останавливаться. Получив зеленый свет, Туркин начинает двигаться в ней быстрее, настойчивее. Разрешает себе меньше думать о самоконтроле и о удобстве Юли. Её стоны очень убедительно дают понять, что ей тоже хорошо. В определённый момент получается прекратить думать. Юля вовлекается в процесс, но по большей части наблюдает за Валерой. Запоминает, как ощущаются его прикосновения, как он звучит и как он пахнет. Чтобы не думать о том, что они, возможно, прощаются, она просто выбирает отчётливо помнить этот момент и то, как им друг с другом хорошо. И ему, и ей. Потому что у Валеры лицо такое эмоциональное, он даже улыбается иногда, как будто бы, и ей от этого тепло. Даже немного сильнее, чем от того, как приятно физически. Секс снова отвоёвывает право быть чем-то сладким, а не разрушительным, и она принимает это, пока у неё получается, пока Валера сам ей в этом помогает. На очередное проникновение дыхание Турбо окончательно сбивается, пульсация уже ощущается по всему телу, мышцы напрягаются, чтобы в конце получить сильнейшую разрядку. Он не останавливается, пока не чувствует, что уже у самой грани. Валера ещё раз входит до основания, а затем полностью отстраняется и с глухим стоном кончает ей на живот. Юля не следит за моментом, когда её саму будто оглушает от удовольствия. Она будто видит это в замедленной съёмке и не чувствует ничего разборчивого. Он сделал её ещё более грязной или очистил? Она не думает так, а только о том, что это всё сейчас отзывается такими сильными эмоциями, что ей приходится запрокинуть голову и сделать пару глубоких вдохов. Как будто не было этих полутора месяцев, как будто они снова пришли из ДК к ней, пока нет мамы, и им просто, искренне, было хорошо делить свою молодость на двоих. Она опускает взгляд на него, смыкая губы, выравнивая кое-как дыхание, но ничего не говорит. Не предпринимает попытку пошевелиться первой. Будто чего-то ждёт. Ещё несколько глубоких тяжелых вдохов и выдохов. Только сейчас Туркин успевает отметить, какой отсюда милый сердцу вид. У Юли волосы растрепались по подушке, зато глаза даже в этой темноте видно, как блестят. Почти также как раньше. Только взгляд она, стесняясь, больше в ладонях не прячет, не улыбается так счастливо и тоже застенчиво, под одеяло не спешит забраться. Он испытывает смешанные чувства от этого, но пока по телу приятная усталость и удовлетворение разливаются — хороших мыслей больше. Да и чувства сейчас именно светлые переполняют. Вместо громких слов Валера снова наклоняется к лицу Юлю, прислоняется своим влажным лбом к её лбу, а затем оставляет на кончике носа короткий поцелуй. Он её не осуждает ни взглядом, ни словом. Котовская от этого осознания расслабляется и сполна окунается в чувства, присущие моменту. Клюёт его в скулу, получив и свой поцелуй. Туркин занимает вторую половину кровати, а затем тянется к батарее позади, с неё стягивает чистое и тёплое полотенце, протягивая его Юли. Она медленно вытирает сперму с живота и убирает полотенце. Даже не думала, что у них ещё когда-то такое будет, а оно вот как. Валера не нарушает их молчание, потому что сейчас оно, для него по крайне мере, не злое и не мрачное, а спокойное, правильное. Не хочется всё опять испортить. Котовская приподнимается и укрывает их одеялом, потому что сама быстро начинает замерзать от того, как тело остывает, и двигается к нему ближе, устраиваясь под боком. Вот теперь ей спокойно. На сколько, на пять минут, на десять? И то хорошо. Прижимается губами к его плечу, обнимает рукой за пояс и закрывает глаза. Валера закрывает глаза, пока в сон тянет, чтобы это ощущение не потерять. Туркин бы вообще никогда больше этот островок кровати не покидал, потому что только здесь всё понятно, удобно и спокойно. Юля щипает его через минуту за бок легонько, но вида не подаёт, так и лежит спокойно, тихо, вроде это не она сделала. Может, заигрывает так. Просто порыв такой нежный, очень ярко всё в душе от случившегося, на фоне предыдущей серости. Валера слегка вздрагивает. Поворачивает голову в её сторону и плечом в ответ дёргает. Не злится, а невольно приподнимает уголки губ. Котовская перемещается потом, ложится головой на грудь и гладит его медленно, то по корпусу где-то, то по шее кончиками пальцев, то по руке или лицу. Туркин сгибает руку в локте, ладонью накрывая голову Юли, пальцами лениво перебирает её волосы, пока не засыпает. Ладонь вниз соскальзывает, но это его сну не мешает. Юля тоже медленно проваливается в сон. Вздрагивает несколько раз, просыпаясь, продолжает водить ладонью по коже, будто это не она засыпает, а ей ребёнка приспать нужно, вот она и убаюкивает. Только не ребёнка, а Валеру. А на самом деле себя.