Каждой рваною раной

Турбо сыт по горло. Правда не едой — есть совсем не хочется, но на предложение Юли он согласно кивает. Не может отказать, замечая, что ей это важно. Её два раза просить остаться не нужно. Руки только не слушаются, когда Котовская куртку расстёгивает и обувь снимает, а так ничего страшного. Смотрит на него с небольшой опаской, медленно вешая на крючок, как будто зачем-то даёт ему время передумать. Нет? Уверен? Она всё равно сейчас не уснёт, будет ворочаться, накручивать себя и нервничать. А так хоть отвлечётся, ей всегда проще занять себя чем-то, чем остаться наедине со своими мыслями. — Пойдём? — трогает его здоровую руку, уводя за собой на кухню. Догадывается, что Валера в таком плачевном состоянии просто не мог нормально о себе позаботиться и поесть. А ему сейчас очень важно иметь достаточно энергии в организме, чтобы начать идти на поправку. И ей правда становится легче, когда она начинает разогревать сковороду и доставать по очереди готовые продукты из холодильника. Под веки только будто песка насыпали и слова из горла больше не выходят, но зато ей теперь спокойно, будто она отпустила какой-то многотонный груз. По ней даже видно: не хмурится, двигается расслабленно, насыпая ему макароны с мясом, а потом поворачиваясь, чтобы почистить яйца. От запаха, распространяющегося по кухне, просыпается аппетит. Валера поглядывает на сковородку с нетерпением. Юля хозяйственная, готовит вкусно, свой заработок имеет, с детьми ладит, самостоятельная в меру, образованная, но знает, где промолчать, если что, красивая — идеальная жена, если бы не одно «но». А Катя что? Балаболка, юная ещё совсем, только школу заканчивает. Зато за неё его не отошьют, косо смотреть никто не будет. Думать об этом по десятому кругу не хочется, тем более голова гудеть сразу начинает. Поднимать тему того, что произошло в коридоре, как-то неловко и не понятно, с чего начать. — Очень болит? — Юля протягивает вилку, не сводя взгляда с повязки на руке. Почему-то в глаза ему посмотреть не может, будто он большое одолжение ей сделал, разрешив остаться. — Тогда нужно будет обезбол после еды выпить. Туркин берёт вилку в левую руку и подцепляет макаронину. — Перетерплю как-нибудь. — отвечает он, — Болит значит живое. Невесело усмехается и начинает прожёвывать приготовленную еду. Физическая боль заглушает всё остальное — этот принцип на протяжении всей жизни Турбо сопровождает. К тому же, пока болит, у Юли есть повод задержаться подольше. А ему не надо в первую очередь для самого себя ничего выдумывать. — Ну да, — соглашается она, наводя за собой порядок и присаживаясь за стол. На Валеру Юля не пялится, пусть ест спокойно. Сгибает одну ногу в колене, поставив на стул, и упирается в неё подбородком. Взгляд сам падает на окно, как на самый безопасный объект для созерцания. В голове аж шумит от мыслей, которые всё никак не улягутся, но ни за какую конкретную уцепиться у неё не получается. Всё не на своих местах, что ли. — А ты… как сама? — М? Котовская даже голову удивлённо приподнимает, не сразу смекнув к чему вопрос. Неопределённо жмёт плечами и качает головой. Что с ней может быть? Юля и сама себя не спрашивала, как она. Как на такое ответить вообще? — Ничего не болит, всё зажило. Спасибо... Думаю, тоже живая, — без тени улыбки. Это если говорить о теле. А то если нет, то зажило, конечно, далеко не всё, а даже наоборот — душевные раны их совместными усилиями бередились едва не каждый день. Но как с этим бороться, она не придумала. Хорошо не было ни с ним, ни без него. Потому что отсутствовала всяческая определённость. Но с ним, всё же, легче — пропадал страх. Видишь его, трогаешь, может даже, значит он рядом, он никуда не денется и его никто не украдёт. Пока что. Потому что даже на самое ближайшее обозримое будущее замахиваться не приходилось. У него универсам, у него брюнетка та... Юлю передёргивает, по коже идут мурашки. Нельзя о таком думать. Чревато последствиями. У неё тоже никого нет, нужно стараться хотя бы самой о себе заботиться. Трёт лицо ладонями. Разговоры на кухне у них теперь приятному и спокойному приёму пищи не способствуют. Туркин снова перестаёт чувствовать вкус еды, когда Юля напоминает про свои травмы. Он то не об этом спрашивал. Или об этом? Хрен разберёшь. Нет такого вопроса, которым Валера мог бы выразить всё, что в голове у него за секунду проносится каждый час. Даже завидует поэтам, писакам Юлькиным — у них с этим проблем нет. Правда, судя по её рассказам, у них часто из-за писанины своей проблемы все случаются. Турбо тихо почти не слышно усмехается собственным мыслям. Только его бессмысленный полёт быстро прерывается. — Мама звонила. Неделю назад, может. — говорит Юля. Опять в окно пялится, да что там такое? Наверное, просто на него смотреть не может. Стесняется, что ли. Не понимает его и себя заодно. — Сказала мне сваливать. Искать себе «новый дом». Собираюсь этим заняться в ближайшее время. Нет ну... — Котовская сглатывает какой-то ком, молчит. Он замирает с вилкой у рта, роняя обратно в тарелку кусочки фарша, и поднимает взгляд на Юлю. Это раньше Туркин мог с лёгкой руки её к себе пустить хоть на совсем. Даже думал об этом, но знал, что она откажется: рано ещё было. А если бы... мусор он её среди ночи не отправил бы выкидывать. Не случилось бы тогда ничего. Юля тихо продолжает: — Оно понятно, ей на завод нужно, она же не может вечно в отпуске сидеть, только потому что ей невыносимо со мной в одной квартире быть. Так и сказала. Ну, что я ей не дочь больше. И стакан воды от меня в старости тоже не нужен... Обрывается. Что он её доводит? Все они. Хорошо, у Валеры понятия, его улица воспитала. А мама как так могла? Ни разу не выслушала, не спросила, где у её дочери болит, кто и что с ней сделал, как она жить вообще с этим собирается. И ничего, нормально ей. Она, зато, в жизни завода принимает активное участие. Всегда только о себе говорит, с Юли только спрос держит. Не плачет больше, не идёт, не пытается даже. Она всё это обязательно победит. Валера опускает вилку обратно в тарелку и облизывает губы. Мать на улицу дочь родную выгоняет. Нет, Турбо и сам бы свою мать выгнал, только она правильно делает, что сюда не суется. Может, и не живая уже. А Юлю он бы от о всех укрыл здесь, как и хотел. Всё равно к нему никто в гости не ходит — он не зовёт, и сам дома не так часто бывает. Валера решает дать себе время подумать об этом до обеда. — «Ничем хорошим тебе это не светит. Можно с тем же успехом на лбу «помазок» написать. И ещё подчеркнуть так жирно!» — вопит голос улицы. Сегодня Турбо очень просит его заткнуться, потому что тот начинает действовать на нервы. А они уже ни к чёрту. — И куда ты планируешь? — спрашивает Валера и коротко накрывает своей ладонью ладонь Юли в знак неловкой поддержки. — Сниму... — она аж запинается от прикосновения рук, но свою даже в ответ переворачивает, чтобы ладонь к ладони. — Сниму у какой-то бабули комнату. Объявлений полно по городу, мне главное в нашем районе найти, чтобы не очень далеко к ученикам ходить. Они же уже не смогут туда ко мне. Думаю, если слишком цены драть не будут, то справлюсь. Если нет, то... Не знаю, в школу пойду работать. Кем-нибудь. Помощницей учителя младших классов? В библиотеку кем-то или посуду мыть, тоже нормально. Улыбается натянуто. Она же рассказывала уже ему, что не хочет брать разом ответственность за такое количество детей, но что поделать. Котовская, конечно, к такому материнскому решению готова не была. Может, как и многие, рассчитывала, что из родительского дома переедет в жизни только раз, причём сразу к мужу. Но, не судьба, видимо. Не искать же ей родственников теперь каких попало, чтобы там пристроиться? Лучше сама. Вариантов всё равно не много, мать-то через две недели приезжает. Юля прекрасно знает, что после тона, в котором с ней говорили по телефону, ей и правда лучше убраться со всеми своими пожитками до её приезда. А то по лицу отхватит раньше, чем скажет «здравствуй». Мать у неё скандалистка. Идейная при том, слов вообще не выбирает, особенно для Юли. — Полежим немного? — она смотрит вдруг, ясно так. — Я бы ещё часик точно поспала. — Да, пошли. — не раздумывая, соглашается Туркин и отодвигается со стулом немного назад, — Я потом доем. Даже слегка, но искренне улыбается. Будто это не он ей на этом же месте несколько минут назад намекнуть пытался, чтоб она держалась от него подальше. И когда его из крайности в крайность бросать перестанет? Поднимается из-за стола и идёт обратно в комнату. Валера соглашается так легко и быстро, что у Юли даже на душе становится светлее. Он, когда спит, горячий, как печка, и находиться рядом с ним исключительно приятно. Ногами не дерётся, не храпит. Одеяло за что-то не уважает, это да, но с этим можно мириться. Главное, что сон идёт, и что они рядом. Последнее — сейчас на вес золота. Прежде чем лечь, Юля стягивает свитер и откладывает в сторону. В майке и спортивках ныряет первая под стенку, компактно там укладываясь на бок и оставляя Валере львиную долю постели. Он выключает свет. Ложится сначала у самого края на спину, смотря в темноту. Время от времени её разбавляют движущиеся полосы света из окна от фар проезжающих машин. А через пару минут глаза привыкают, различая очертания потолка, простенькой люстры справа. Котовская закрывает глаза, утыкаясь носом в край подушки, лежит минуту, потом снова открывает и смотрит на него. Постель, ожидаемо, очень им пахнет. От этого в груди ворочается что-то мягкое, заполняет теплом пространство. Кажется даже, что это самое безопасное место на свете. Для неё, пожалуй, так оно и есть. С края лежать неудобно. Там пружина впивается в спину. Валера пододвигается ближе к центру, сокращая расстояние между ними. Поворачивает голову в сторону Юли и только в этот момент замечает, что она тоже не спит — на него смотрит. — Чего? — тихо мягко спрашивает Туркин. Не ждёт какого-то конкретного ответа. Сам всё понимает. Он тоже ложится на бок, на здоровую руку и ей же находит ладонь Юли. Слегка сжимает пальцами её пальцы. Турбо только в этот момент понимает: квартира, ученики, район. Значит, уезжать передумала? В тот день у магазина в их первую встречу после случившегося он готов был её прибить, а сейчас тихо радуется. — Если не получится... ну с квартирой сразу управиться, можешь у меня перекантоваться. — произносит Валера и поспешно добавляет: — Ну это на самый крайний случай. «И чтобы не увидел никто». — это он не озвучивает. Юля же сама всё знает. Она вообще понимающая очень... поэтому ему до сих пор жалко, тяжело с ней насовсем прощаться. — На самый-самый крайний, — обещает она, слабо, но очень искренне улыбаясь. И Юля это обещание сдержит, даже несмотря на отчаянный порыв быть рядом с ним. Даже когда он зовёт сам. Только вот, что считать крайностью? Невозможность найти комнату, которая подойдёт ей по условиям оплаты, или то, что весь её мир сузился до одного Валеры? Если последнее, то зачем вообще сегодня уходить? Она научится прятаться, не ходить у окон, станет тут домовым. Может, тогда у них что-то и получится. Котовская смотрит на их руки, чуть шевелит пальцами, сплетая их между собой в замок. Двигается ещё ближе, ложась с ним на одну подушку и утыкаясь лбом в лоб. Ей даже сам факт того что он озвучил такое предложение, выбивает остатки самообладания. Только что говорил ей никогда больше не появляться, а теперь зовёт вместе жить. Беспокойная душа. Запутался. Юля не винит. И пытается, вроде, не давить. Она тоже не знает, как нужно, как правильно. Знает только, что раз она здесь сейчас, то никак не могла иначе. Он ей нужен: категоричный такой, вспыльчивый. Понятный. Может, они судьба? — Эскимосы целуются носами, — шепчет, закрывая глаза. — Просто трутся кончиками, представляешь? — Здорово они это придумали. — сквозь весёлую улыбку отвечает Валера, тоже закрывая глаза. Юля легко бодает его нос своим, демонстрируя. Не настаивая, скорее предлагая. Валера не верит ей. Ну это же глупость полнейшая? Поцелуй — это когда губы в губы. Выдумала она. Туркин не возражает и не отстраняется. Прикосновение совсем невинное, детское. А что ещё им остаётся? — Ну всё-всё. Хватит. — произносит Туркин, потому что это щекотно и хочется по-дурацки улыбаться, — Дурная... сюда иди. Валера расцепляет пальцы, ложится на спину и закидывает руку за Юлю, чтобы та могла лечь ещё ближе, ему на грудь. Рядом с Валерой, а точнее на нём, засыпается быстро и крепко. Котовская обнимает его и гладит по больной руке, как будто это как-то может помочь ей скорее зажить, и сама не замечает, как проваливается в сон. Крепкий такой, хороший, ни единого кошмара. Ему совсем не хочется, чтобы светало. Днём легче разглядеть изъяны, больше риск быть пойманным. Почти так и происходит, когда раздаётся звонок. Часы уже показывают полпервого, а за окном кипит жизнь. Телефон в коридоре продолжает бренчать на всю квартиру. Турбо бросает взгляд на Юлю и вылезает из под одеяла, идёт на звук. Хорошо, что не в дверь. Котовская просыпается резко, распахивая глаза ровно в ту же секунду, когда Валера совершает побег. Она даже не слышала телефон, пока он не встал. — Алё. — сонно произносит Валера. На том конце провода Адидас. Звонит справиться о его здоровье, а ещё предупреждает, что хочет зайти в гости, потому что «не телефонный разговор». Туркин нервно сглатывает. Уже прознали? Как? — Да. Понял. Буду ждать. — неохотно соглашается Турбо и резко кладёт трубку. Котовская приподнимается на одном локте, собираясь с мыслями, пытаясь вспомнить, какие у неё на сегодня вообще были планы, но обрывается, обращая всё своё внимание на дверной проём, когда слышит конец разговора. Похоже, к кому-то гости. Юля не ждёт, когда её выгонят, когда Валера продемонстрирует ей своё беспокойство или, что хуже, сожаление о том, что задержал её у себя, поднимается и сама, путаясь в рукавах, надевает свитер. Поправляет волосы кое-как, трёт глаза, потому что пока не может их нормально открыть, а потом застилает постель и расправляет покрывало. Весело, ничего не скажешь. — Придёт кто-то, я правильно поняла? — она встречает Туркина, теперь уже точно не собираясь играться в оделась-разделась, на этот раз намереваясь окончательно уйти. Сегодня, в смысле. — Проверь на кухне, чтобы там ничего моего не осталось... А, сумка... Котовская возвращается в комнату, бросает её на плечо и опять выходит к нему в коридор. Турбо даже рот открыть не успевает, как Юля сама развивает бурную деятельность. Он только кивает, уходит на кухню, окидывая ту взглядом — вроде ничего. — Кто идёт, мне в какую сторону сейчас лучше? — Это Адидас. Вова. — отвечает Туркин, чувствуя себя одним из её учеников. К такой инициативности и реакции Юли Валера оказывается не готов. Она отворачивается, заглядывает в зеркало, чтобы совсем уж лохматой не выйти. Потом берёт его за затылок, наклоняя к себе, и коротко бодает в нос. Так же резко отстраняется. Раз не хочет целоваться, будут так. — В сторону... — он прерывается, потому что она его врасплох застает, видимо, теперь их фирменным жестом, — ...своего дома иди спокойно. Не должны пересечься. Его даже этот звонок до конца не разбудил, а паника пока тихо копошится где-то там глубоко внутри. Голова опять болеть начала: наверное, от внезапного и быстрого подъема. Только Валере почему-то смеяться хочется. Они, как в фильме про шпионов, который как-то в видеосалоне после 21:00 крутили. Туркин даже растягивает губы в мальчишеской улыбке, переживая такие же яркие сильные чувства, как в начале их отношений. Котовская замирает, взявшись за ручку двери, смотрит в пол. Поднимает глаза резко, решительно. — Если узнают, скажи, что я навязываюсь. Скажи, что плакала, просила вернуться. Скажи, что прогнал меня. Я всё подтвержу, если нужно, — а вот это всё она говорит уже напрягаясь, заталкивая поглубже все свои эмоции, но всё равно мужественно выдерживает зрительный контакт. Она его защитит. Всё понимает, потому что. — Всё, пока. Выздоравливай, пожалуйста, — и выходит, глянув перед тем в глазок. — Пока. — бросает Турбо и тянется рукой, но не успевает коснуться напоследок, поэтому просто закрывает за ней дверь.

***

— А готовил кто? — спрашивает Адидас, оказавшийся на кухне через десять минут после ухода Юли. — Это соседка. — не долго думая, выдаёт Валера, — В подъезде видела, как я с рукой маюсь, вот и предложила помощь. — А-а понятно. Вова отзывается легко и непринужденно. Кажется, не заподозрил ничего. И сюда пришёл по-другому поводу. Об этом Туркин и сам успел догадаться, вспомнив их последний разговор в качалке. — Я с Молотом встретился сегодня, мы обсудили ситуацию эту. — начинает Адидас, поставив две горячие кружки с чаем на стол, — Он признает, что некрасиво вышло с их стороны, не разобравшись, рубить с плеча. Но... у меня вопрос к тебе. Турбо делает глоток чая, не сводя настороженного взгляда со старшего. — Ты с Рыжим не пересекался на этой недели? — Нет вроде. — задумчиво отвечает Валера. — Так вроде или нет? — Ты нормально скажи, чё ты от меня хочешь?! — закипает Турбо, — Причем тут я, причём тут Рыжий? — Кто-то Рыжего ножом пырнул. Насмерть. Ну и друг его, Окунь, уверен был, что это ты. Что ты никак забыть историю не можешь... инцидент с девушкой твоей, с Юлей, кажется. Турбо сильнее сжимает пальцами ручку кружки, чтобы её со стола нахрен вообще не скинуть. — Ясен хрен, почему мне больше остальных досталось. — ругается он. Руку снова ломать начинает. — Нет, я понимаю, такое тяжело... отпустить, и если это ты был... — Да на кой хрен он мне сдался один?! Его там не было, а кто был, своё получили. Я уличные понятия уважаю. А вот за разъездом уже второй конкретный такой зихер! — кричит Турбо, поднявшись со стула и ударив здоровой рукой по деревянной поверхности. — Да знаю я! Не пыли ты. Я должен был спросить... Вова уходит, настаивая на том, что мирно нужно всё решить, потому что к серьезной войне они сейчас не готовы. Особенно, когда половина группировки отлеживается в больнице. Турбо с ним вроде согласен, но горячая кровь всё равно кипит. Только пока всё, что он может сделать — это по часам пить лекарства и бока мять в постели.