***
Прошлым вечером.
— Надо их всех порешать! — ругается Турбо и сплёвывает кровь в какую-то тряпку, которую пару минут назад прижимал к кровоточащей ране на виске. На внутренней стороне щеки тоже постоянно кровоточит. — Остынь-ка. Где таких слов-то понахватался? — по-отечески отчитывает Адидас, пока пытается сделать ему повязку на правую руку, чтобы её зафиксировать. На перелом вроде не похоже. Скорее, вывих. — А чё ты к словам цепляешься?! Я разве не прав? Сутулый что-то мычит в ответ, выражая так свое согласие. Потому что в нос у него вставлены две ватки, чтоб кровь остановить. Он и Турбо одни из немногих, кого не успели забрать ни в больницу, ни в милицию. А Адидаса и ещё пары тройки счастливчиков из шелухи в момент, устроенной разъездом тёмной, не было. — Прав-прав. — поддакивает Вова, только чтобы не вызвать ещё большее недовольство, — Только это невозможно. Даже если очень захотеть. Не стали бы они без причины. Надо разобраться во всём. Найдем виноватых, с них и спросим. Рассуждения старшего Турбо совсем не нравятся – у него с разъездом свои счёты. Поэтому складного разговора не выходит. Валера психует, бросает тряпку, встаёт и уходит из качалки, не чувствуя боли – только озлобленность. Зато ночью боль накрывает с новой неизведанной прежде силой. Рука немного распухла, но ломит так, что, кажется, он пару раз теряет сознание. К утру как-то сама затихает и его вырубает на пару часов. Валера просыпается, чувствуя себя ещё хуже, чем ночью.***
— Да, Туркин... Валерий Туркин. Не поступал? Хорошо, да. Спасибо, спасибо. Илья ушёл (пришиваться, наверное, с него станется), а Юля плотно занялась обзвоном всех больниц, отделений милиции и даже, к ужасу, моргов. Валера к её большому счастью нигде не нашёлся, и ей стало заметно легче. В последний раз они снова расстались на грустной ноте. Юля хотела, но не рискнула его обнять, видя, что у него, что называется, "упала планка". Не тронула даже, не говорила ничего лишнего, поняла, что тема мамы, и семьи в целом, у него оказалась болезненной. Он ей больше не улыбался и в глаза будто даже особенно не смотрел, поэтому она сдержанно предложила пойти посмотреть телевизор. Потом собрала ему с собой пельменей, вернула сухую одежду и попрощалась, долго затем провожая взглядом из окна. С его уходом снова стало пусто и холодно. Погасло ощущение правильности происходящего, одиночество, обрушившееся на неё не так давно, но ставшее привычным, больно сдавило рёбра. А сейчас, в нервах, ещё больнее. Юля делает несколько кругов по квартире, кусая костяшку указательного пальца, пару раз пытается отвлечься на телевизор. Потом встаёт, одевается в штаны и свитер, и идёт собирать небольшую спортивную сумку. Загружает несколько банок с тушёнкой, достаёт из холодильника неудачную попытку пожарить котлеты, которые в итоге просто перемешивает с макаронами. Ждёт вечера, когда Валера точно будет дома. По дороге заходит в магазин и покупает пряники. Идёт, оглядываясь, чтобы никто не заметил. Долго думает, прежде чем нажать на звонок. Боль в руке отдаёт, только когда Турбо ею пытается шевелить, по ощущениям поднялась температура – состояние хуже некуда. К счастью, что сегодня сборы отменили, потому что он бы всё равно на них попёрся. А если надо, то пополз. Пока бы доползти до двери… Туркин никого не ждёт, но всё же идёт открывать. Нормальный обед одной левой себе сделать всё равно не получилось. Хотя не так уж сильно есть хочется, просто Турбо к такому распорядку дня привык. Не лежать же сутки в постели? — Не психуй только, — вместо «привет» произносит Юля, когда по ту сторону проворачивается замок. Замок он открывает не сразу, сначала возится, пытаясь управиться. Валера толкает дверь здоровой рукой. На правой кое-как намотана повязка. Ещё только её не хватало! Настроение хуже некуда и Туркин никого не рад видеть. — Чего тебе? — выходит глухо, совсем не так грозно, как он планировал. — На тебе живого места нет, — выдержав паузу, шокированная увиденным, говорит Юля. Тон Валеры её не смущает, она привыкла уже, что у них теперь ласково не принято. И взгляд этот, волчий. И ладно. Не важно, потому что вид у него и правда пугающий. Синяк от виска к скуле, губа в который раз разбита, глаза от отёка, видимо, припухшие, ещё и рука вон пострадала. Чего ей. Ничего ей. Она осторожно отодвигает его, уперевшись ладонью ему в корпус, проскальзывает в двери и сразу же принимается раздеваться. Куртку там, обувь. Сумку тяжеленную ставит на пол, аж дышать легче становится. Турбо воспротивился бы, но всё, на что хватает сил, это слабое и невыразительное «эй». Он провожает удивленным взглядом Юлю, которая входит в его квартиру так легко и обыденно, будто делает это каждый вечер на протяжении нескольких лет. Договора, что она ему помогает, не было. Турбо и не просил помощи. И откуда только узнала? Вряд ли же универсамовские доложили, как ему месяц назад про несчастную поездочку на машине. Нет, точно не от них. — Я так и думала, что не обойдётся. Ты всегда каким-то образом находишься в центре событий, — Котовская не ворчит, удивляется, скорее. У него талант такой, вечно влипать в неприятности и получать по голове. — Чего встал? — спрашивает она, но без наезда, просто поднимая на него глаза, снова взвалив сумку на плечо. — Иди, пожалуйста, в постель. Сейчас лечить тебя буду. И сама его осторожно за здоровую руку подталкивает, пока не опомнился и не устроил какой-то скандал. Ну выгонит ещё сейчас, ну. Он может. — Тебе чё больше заняться нечем? — с обречённым вздохом спрашивает Туркин, захлопнув входную дверь. Хорошо, что не орёт. Когда Валера поднимает голос, Юле становится совсем уж неуютно, так что хорошо, что в этот раз они этого избежали. Да и вообще, он сегодня не выглядит как кто-то, кто способен оказать активное сопротивление. Хорошо бы ещё, чтобы и молчал побольше. Неприятно в самом лучшем порыве слышать такие комментарии, но она себя не выдаёт. Была готова, можно так сказать. Выгнать он её не может. Даже пытаться не станет, чтобы не выглядеть жалко и нелепо. В таком состоянии Турбо даже конфету у ребенка не отобрал бы. Это его больше всего раздражает: не хочется, чтобы Юля его таким беспомощным и слабым видела. Только ей как будто даже больше нужно: забота вся эта, человечность. Валера сворачивает в комнату и устало падает на не заправленную кровать. — У меня дома было кое-что заживляющее, я взяла с собой, чтобы тебя обработать. Так что... Пожалуйста, не ори, не брыкайся. Дай просто по заботиться о тебе. По-человечески тебя прошу. Туркин выглядит ужасно, сам на себя не похож. По нему сразу видно, что он физически очень тяжело сейчас справляется, потому что нездоровый блеск в глазах говорит о температуре, а чуть подрагивающие плечи о том, что она, как раз, сейчас поднимается. Морозит, то есть. Жалко его. Юля не мельтешит, присаживается у кровати, как тень, принимаясь искать по дну сумки лекарства, которые высыпала из аптечки в последний момент. Выкладывает их в ряд, оценивая, что сейчас больше пригодится, а потом уходит куда-то на кухню. Хозяйничать самой ну очень неудобно, но приходится, потому что как минимум нужно найти стакан и набрать воды. Потом намочить полотенце ещё. — Это жаропонижающее, — объясняет тихо, приподнимая его бережно за затылок и помогая запить таблетку водой. Оказавшись в горизонтальном положении, тело Турбо совсем перестаёт слушаться. Последние силы покидают или с появлением Юли исчезает необходимость что-то делать, себя кормить, поить и далее по списку. Валера послушно запивает таблетку водой и ложится обратно головой на подушку. Юля осторожно опускает холодное полотенце ему на лоб. — Можно я аккуратно тебе тут вот обработаю? Валера планирует закрыть глаза на пару секунд, но, кажется, после они уже не открываются. Котовская снова присаживается у кровати и смачивает ватку спиртом. Ответа толком и не ждёт, принимается дуть слабо на ещё очень свежую рану в районе виска и смачивать, очищая от запёкшейся крови. Долго потом возится с мазью, стараясь делать всё на максимум безболезненно. Прикосновения, манипуляции с ваткой и мазью хоть и вызывают покалывающую или режущую боль у Туркина, всё равно действуют успокаивающе. В больнице с ними обычно не деликатничают, говоря суровое «терпи». Знают же, что все синяки, ушибы и страшные ссадины получены не на благородных мотивах. — Попробуй поспать. Я тут тихо буду, — обещает Котовская, укрывая краем одеяла, на котором он лежит, и опять скрывается в кухне. Еды у Валеры почти ноль. Нужно постараться приготовить ему из того, что принесла, к моменту когда проснётся. Этот его сон не полное погружение в беспросветную, но тихую и приятную темноту. Сейчас Туркину снятся драки, как руку хотят ампутировать, арест и ментовка. А потом как на вокзал бежит из последних сил и всё равно опаздывает. Поезд уже отходит, а Валера ему кричит: «Юля! Юля! Останься!». Во сне Турбо ворочается, иногда сбиваясь на тяжелое дыхание, крик его связкам не доступен, поэтому из горла вырывается лишь неразборчивый шёпот. Валера спит плохо и даже страшно. Юля почти уверена, что иногда он её зовёт. Прислушивается, отзывается на эти звуки мягким поглаживанием по голове. Каждое такое «Юля» помогает ей простить его чуть больше. Себя, заодно, тоже: за гордость, которую рядом с ним потеряла. Он же у неё хороший... Она бы плохого не полюбила. Приходится пройтись по квартире и найти ещё одеяло, чтобы укрыть его, а потом ещё ходить и поправлять бесконечно, потому что Валера то просто ворочается, от чего оно сползает, то вообще зачем-то сбрасывает его с кровати и лежит трусится. Пару раз ещё она меняет компресс, добавив в воду немного найденного в глубине кухонной тумбы уксуса, чтобы температура упала быстрее. Пользуется моментом и перевязывает руку, наносит на неё сначала мазь, а потом хорошо (как умеет) фиксирует запястье. Сидит рядом с кроватью на полу, устроив щёку напротив его лица, гладит, чтобы не оставить одного. А может, скорее, чтобы дать себе немного времени побыть так близко. Интимность момента, конечно, зашкаливает. Не от непосредственной близости, а от чувств, которыми Юлю распирает изнутри. Чтобы не сделать больше ничего лишнего, она нежно разглаживает ему пальцем складочку между бровей и предпочитает вернуться в кухню. К слову, наводит там порядок на всех поверхностях, куда может дотянуться. Моет посуду, плиту, полки в холодильнике. Потом уже варит найденные пять яиц. Теперь только почистить и пусть ест, когда захочет. Ещё раз обходит все три комнаты. Складывается впечатление, что в остальных двух никто никогда не бывал. Там замерла какая-то чужая, неизвестная Юле жизнь. На одной из полок находит фотографию Валеры садиковского возраста. Юлю эта находка так умиляет, что она улыбается и рассматривает её пять добрых минут, пока не слышит, как закипел чайник. Заваривает им сладкий чай. Потом забирает у него мокрое полотенце и садится рядом. Ложится. Утыкается носом ему в лопатки, перекинув руку, обнимая со спины, и совсем затихает, незаметно даже для себя проваливаясь в сон.