Каждой рваною раной

Шаткое равновесие в доме начало возвращаться в дом примерно, как раз, с дня рождения. Мама хоть и не баловала Юлю душевным теплом и хоть каким-то пониманием, зато спрятала куда-то этот свой презрительный взгляд и стала пару раз за вечер обмениваться с ней короткими предложениями. Один раз даже рассказала, как у кого-то на этой неделе рука в станок попала. Поохала, поахала. Создала, в общем, иллюзию нормальности. Юля к временной оттепели отнеслась спокойно. Сделала заключение, что всему виной Игорь, потому что, видимо, мама с его появлением сделала два вывода: во-первых, порченая дочь ещё кому-то нужна, а во-вторых, не бандиту. Котовская это просто приняла. У неё вообще по жизни было правило — особенно никуда не лезть. Как Юля вообще с таким темпераментом сначала попала под крыло Валере и как потом влипла с разъездовскими, до сих пор непонятно. Удача у неё, наверное, такая. Чаще взгляд нужно отводить. — Вручили. Мама обходит её, сидящую в комнате за столом, и показывает почётную грамоту. За активное участие в общественной жизни завода.... Котовской Светлане Павловне. — Поздравляю, — поворачивается, улыбается почти не дежурно. Хоть в чьей-то жизни, оказывается, мама принимает активное участие. — Отметить надо. Я денег сейчас дам, а ты сходи быстро купи нам пирожных каких-то. У нас винцо домашнее где-то было... Идти страшно. Вот честно, страшно. Она стоит минуты три, сверля взглядом входную дверь, прислушивается и не решается. Вроде, тихо. Выходит, воровато оглядываясь по сторонам. И не поздно ведь, но уже темно. Вышла уже раз и что... — Красавица! — мужской голос басит неожиданно близко. Юля отпрыгивает в сторону, совершенно не заметив, что в машине, мимо которой она как раз проходила, кто-то был. — Красавица, я сказал. — с нажимом на первое слово. Мужик делает два больших шага, хватает её, дёрнувшуюся, выше локтя, и тащит прямо в салон машины. Ужас подкатывает к горлу. Юля дёргается, упирается в дверь, замахивается и шлёпает его ладонью по лицу. Кричит, зовёт. И тогда кричала, разве кто-то вышел? Приходится все силы приложить, чтобы не утащил внутрь. Дерётся как может. Как против такого? Зато кричит. Может потом хоть постыдятся сказать, что сама садилась.

***

— Я пойду, наварное. — говорит Катя, — Задания нужно на завтра доделать. Она стеснительно вытирает влажные ладони об юбку, потому что сегодня в Доме Культуры жарко и душно. Её позвали подружки. Она, как и Туркин, без пары. — Давай тебя Валера проводит. — предлагает Соня, переведя взгляд с Кати сначала на Вахита, а затем и на самого Валеру. — Да! Не идти же девушке одной! — бодро подключается Вова и хлопает Туркина по плечу. Ещё не слишком поздно, но Турбо не против. Без девушки быть столько времени – ещё поймут неправильно, шептаться за спиной начнут, думать всякое. А Катя вроде хорошенькая. — Пошли. Далеко от ДК живешь? — спрашивает Валера и первым, но не слишком быстро, направляется вниз к гардеробной. Почти весь путь до однотипной пятиэтажки они идут в неловком молчании. Также неловко прощаются и расходятся: Катя в подъезд, Валера в другую сторону. Возвращаться обратно нет никакого желания. Турбо плетется в сторону качалки. Крики о помощи неожиданно нарушают спокойствие и тишину улицы. А затем также резко обрываются. Валера уверен, что знает этот голос: никогда не представлял и вообще думать себе запрещал, что было в тот вечер… Он переходит на бег. В ближайшем дворе мужик в спортивном костюме пытается усадить девушку в машину. Турбо поднимает со снега деревянный брусок или что-то отдалённо на него похожее. Подходит со спины и с размаха бьет мужика по голове. От него несёт куревом и спиртом. Походу только сегодня откинулся — теперь отмечает. Пошатнувшись, он не падает, но руки разжимает. Матерясь, обхватывает голову и оседает. Турбо обходит его с правой стороны, не сводя тяжёлого взгляда и держа брусок наготове. Есть вероятность, что скоро могут дружки его подтянуться. Валера выбрасывает брусок в снег, пальцами обхватывает Юлино запястье и тянет её, чтобы рвануть отсюда. — Валим. Быстро! А через минуту они бегут. Держась за руки. Быстро так бегут, аж ветер в ушах свистит. Позади осевшее на землю тело, чувство облегчения и какая-то невыразимая радость. Да, по такому вот поводу. Мало того, что не вывезут никуда, что обидчик наказан, так ещё и кем! Кем! Ноги их несут, судя по всему, к дому Турбо. И хотя Юля никогда в самой квартире не была, они, не сговариваясь, помчались почему-то именно в его двор. Он не очень далеко, но чтобы быстро к нему из её попасть, нужно знать дорогу и определённые ходы. Вот они и по старой памяти. В голове такая приятная пустота. Валера даже слегка смеётся, когда они вписываются в последний поворот. Осознание последних событий всё же догоняет его, стоит только остановиться. Врывается в тёплый с запахом сырости подъезд с последним порывом ветра из захлопнувшейся за ними двери. Ну и куда ей такой невезучей одной в чужой город? Турбо чувствует долю облегчения от того, что хоть сегодня оказался в нужное время в нужном месте. Вроде и не обязан ей больше ничем. Тело аж горит от такой беготни, становится жарко, ещё и адреналин зашкаливает так, что хоть кричи. У Юли сердце колотится с такой силой, что её немного потряхивает. Почти. Вот ещё бы немного... Вот если бы не он... Котовская вдруг делает рывок, обвивает руками шею Валеры, крепко так, жмётся всем телом и утыкается носом в висок. Сейчас её трусить от пережитого перестанет и она обязательно его отпустит. Отпустит сейчас. — Спасибо, — в самое ухо, и только крепче стискивает. — Спасибо. Туркин замирает, как пойманные в свет фар на трассе зверь. Не отталкивает Юлю – сам же её за руку первым взял там на улице. Инстинктивно вышло. Тяжело дышит, чувствуя свое и её учащенное сердцебиение. Упрямо старается гнать все мысли, чтобы подольше задержаться в этом состоянии. Валера неуверенно поднимает руку и кладет её Юле на поясницу. Никто его не видел в тот день у магазина, а затем скрывающегося в её квартире, никто ничего не понял про встречу у кафе. Так и зарождается чувство безнаказанности. Хотя противный внутренний голос ещё пытается возникать, сопротивляться и крыть последними словами. Ну а чё он? Не нарушает ничего, в губы целоваться не лезет, на дискотеку и куда-то ещё не поведёт. — Ты, если ещё помощь какая… нужна будет… пиши. — с ещё не восстановившимся до конца дыханием произносит Туркин, — Ты же от пейджера не избавилась? — Нет, конечно. Какое там избавилась. Раз в день стабильно делала равнодушное лицо и перепроверяла, не появилось ли там чего, хотя точно, знала, что нет. Избавишься тут. Хотя, может, и надо было. Просто чтобы душу себе не травить. Но не вышло. Отношения у них были очень короткими, но очень яркими, многообещающими. Стремительно начались и так же резко оборвались. Было же так хорошо. Юля стоит тихо. Отстраняется немного, но воли не хватает, чтобы отступить. Прижимается лбом к его плечу, опускает руки и стоит так, слушает звук сердца, дышит его запахом. Ни разу так близко не была к нему с того момента. А хотелось, конечно, очень. Сначала, чтобы обнял, пожалел и успокоил, а потом уже чтобы просто был. Такая вот уловка для себя же. Просто прикрываешь глаза на несколько секунд и представляешь, что ничего не случилось. Больно не было, страшно. Не разочаровывалась, не плакала. Просто вот с Валерой побегали опять и стоят обнимаются. Всё как надо. — Мне идти, да? — конкретно спрашивает, твёрдо почти, но голову не поднимает и не отстраняется. Пригрелась. — Он уже ушёл там, наверное, не будет же до утра меня караулить? Валера тяжело вздыхает, смотря в одну точку на стене. — Ну да. — пытаясь скрыть разочарование в голосе, отвечает Турбо, — Мать волноваться будет. Вторую фразу уже добавляет поувереннее, заодно себя убеждая, что Юле в его подъезде, в его квартире делать больше нечего. У неё свой дом – у него свой. И жизнь теперь у них тоже у каждого своя. Но эта чёртова улица их всё сводит и сводит вместе. Туркин кладет обе руки на Юлины плечи и отстраняет её от себя, только чтобы внимательно вглядеться. Скользит взглядом по лицу, одежде. — Он тебе ничё сделать не успел? — синяков вроде нет, одежда не порвана, — Ты вообще собиралась куда? Я же сказал, чтоб дома сидела. — Нет. Тащил только, хватал, — оправдывается, пытаясь успокоить. И себя заодно. Она-то уже успела быстро представить, какой вечер её сегодня ждёт и чем это всё для неё закончится. — Я... я отбивалась. Как могла. И опять Котовская оправдывается. Вдруг подумает, что она совсем уже падшая. Или что ей уже всё равно. А ей ни капли. Она ничего из этого не хотела. Молчит ещё немного. Потому что чем раньше закончится разговор, тем скорее придётся уйти. Не получится у них стоять в уютном молчании и обниматься. К сожалению. — Маме грамоту за что-то дали, — морщится, пытаясь вспомнить. — Наверное за то, что она прекрасный родитель, — улыбается. Валера-то знает, какая она. — Попросила пирожных купить, я даже выйти не успела толком, он прицепился. Туркин смотрит на Юлю как-то задумчиво, печально. В ответ не улыбается, а только поджимает губы. Хочется спрятать её подальше от всех: от матери непутевой – хотя Светлана Павловна всё же намного лучше, чем его мать была, но эту тему он никогда не поднимал при Юле; от всех уродов, что по их улицам ходят; от чушпанов вроде Игоря и всех прочих, кого запамятовал. Валера поднимает ладонь, задержав на уровне Юлиного лица, но себя одёргивает. Трёт свою переносицу, будто так им и задумывалось. — Пирожных... — фыркает Туркин. В прошлый раз ей мусор дорого обошелся, в этот – хреновы пирожные. Наверху дважды брякает замок, раздаются шаги. Турбо первым отстраняется. — Ладно, иди. Пока ещё не слишком поздно. — сам не знает, что имеет ввиду: время суток или что-то ещё, — Напиши, как дома будешь. А что будет делать, если не напишет? Искать её пойдет? В дверь квартиры стучать? Больницы обзванивать?