***
Пак Джонхван остался на ужин. Что было даже хорошо, поскольку Джинни уже прилично налакался, но при друге изображал из себя порядочного семьянина. В общем-то, они выделывались оба. Пак без конца рассказывал про своего любимого внука, а Джинни про него. Удивительно, как быстро из бестолочи и клоуна он превратился в остроумного юнца, достойного своего отца. — И взгляд у него твой, глаза — точь-в-точь, — заметил Пак и с некоторой тоской посмотрел на Юнги. — Мой сын был таким же — правдолюб прямолинейный. А внук совсем другой. Он тихушник. Слово мне сказать не смеет. Ладно, когда ругаю, но когда порадовать его хочу, вот уж тут меня это совсем поражает. Смотрит на меня так, будто я не игрушку купить ему собираюсь, а прибить. — В этом нет его вины, — вступилась за мальчика мама. — Он просто неуверен в себе, потому что не чувствует себя нужным, когда мама оставляет его. — Да нет уж, милая, дело тут в генах. От рождения он такой слабохарактерный, — не согласился Пак. — Ревёт постоянно, хоть что с ним делай. Не выношу этих соплей. — Заставь его брать пример с тебя, пока он маленький, — посоветовал Джинни. — Нужно лишь проявить интерес к тому, что ему нравится, это залог крепкой связи с ребёнком. И не ругай его за слёзы. Юнги много раз приходил ко мне в слезах, когда был маленьким, и я всегда утешал его. Юнги чуть не поперхнулся рисом. Он не помнил, чтобы в детстве Джинни спрашивал хоть раз о том, что ему нравится или проявлял к нему какой-то интерес. И уж тем более ему никогда не приходило в голову, что он может его утешить. Джинни никогда не говорил, что любит его. Он просто заботился о нём, руководил им. Иногда он брал его с собой в город, сажал рядом за стол, пока разговаривал со знакомыми, и улыбался, поглядывая на него во время беседы. Но дома он сразу закрывался в своём кабинете, грубо приказав не шуметь и не попадаться ему на глаза, и на этом их взаимодействие заканчивалось. И Юнги стоял в коридоре у тяжёлой дубовой двери, захлопнутой перед его носом, и пытался понять, что вдруг случилось, и чем он мог ему не угодить. — Ну, а для всего другого есть ремень. Чтобы шкодить не учился, — закончил Джинни и довольно хмыкнул, бросая на Юнги насмешливый взгляд. — Иногда их надо лупить для профилактики дурости. — Боже, вы абсолютно ничего не смыслите в детях, — не выдержала мама. — Тихий и скрытный ребёнок, чувствительнее и нежнее других, а ещё намного умнее, чем вы думаете. Ваш ремень его не исправит, а только испортит. Он ни за что не простит вам вашу жестокость и однажды просто отречётся и от дома, и от вас. — Ты сгущаешь краски, — отцовский голос прозвучал слегка предупреждающе. Санён тоже это почувствовала и посмотрела на мать как-то свысока. Юнги заметил, что она частенько стала подыгрывать любимому папочке, и это его раздражало. — Ничего я не сгущаю. Так и будет. Вот помяните ещё моё слово. — Мама перевела взгляд на Джинни. — То же касается и доброго, простодушного ребёнка. Вы измучаете его открытое сердце, извратите его и изуродуете. Оно ожесточится. И тогда ждите беды. Все притихли. Юнги украдкой взглянул на родителей. Они пристально глядели друг на друга, и огонёк в глазах Джинни не предвещал ничего хорошего. Он уже давно разгадал и выучил все его повадки. Когда любовь его покинула, сделать это оказалось очень просто. Холодное сердце открыло ему глаза, и он стал замечать много такого, на что прежде не обращал внимания. Например, на то, как сально Джинни поглядывал на их молоденькую служанку. Она годилась ему в дочери, а он по-свинячьи разглядывал её каждый раз, стоило ей наклониться. Однажды Юнги видел, как он просунул руку ей меж бёдер, когда та ставила перед ним тарелку. Он сделал это прямо за общим столом, в то время как напротив него сидела жена, а по левую руку любимая дочь. Несчастная девушка боялась заходить в одну с ним комнату, а за ужином впредь обходила его стороной, передавая тарелку через Юнги, чтобы даже их с Джинни руки не могли соприкоснуться. У Юнги от стыда сдавливало грудь. Ему хотелось кричать. Хотелось встать и уйти. Или слегка отодвинуть бутылку, которую тот вечно ставил перед собой, и плюнуть в него. Но у него недоставало смелости ни на одно, ни на другое. Для Юнги в этой ситуации единственным выходом было сохранять спокойствие, хотя бы внешне. Но каждый раз он опасался, что не сдержится, например, как сегодня, и что-нибудь всё же вытворит, и тогда Джинни изобьет его до полусмерти. Когда тот был дома, жизнь превращалась в сплошное мучение — извечное ожидание внезапного приступа ярости. Это ужасно изматывало. Ведь его собственный нрав трудно было назвать покладистым. Резкий и жадный до справедливости, он наступал себе на горло так часто, что уже забыл, как нормально дышать. Но с Джинни можно было только так. С ним всегда приходилось разговаривать ровным и убедительным голосом, быть спокойным, не смотреть ему в глаза и не делать резких движений, вести себя так, будто он был бешеным псом. Список запрещённых слов и действий рос как опухоль. Юнги старался его запомнить, но всё равно часто ошибался и от этого страдал. В лучшем случае Джинни начинал его поносить на чём свет стоит. Он мог извергать из себя оскорбления часами, даже когда занимался своими делами, например, пока пил кофе и просматривал почту. Юнги слушал и учился не отвечать и не возмущаться, даже если грубые слова сильно задевали за живое, потому что иначе его ждали побои. Ужин закончился. Джинни отправил Санён в свою комнату, а его — проводить гостя. Юнги знал, для чего это было, и торопился вернуться. Но Пак, надравшийся с отцом скотча, всё говорил, и говорил о своей тоске по прошлым годам, когда классовая принадлежность решала едва ли не все проблемы. Прошла, кажется, целая вечность, прежде чем он, наконец, пожал ему на прощание руку и сел в машину. Юнги рванул обратно в дом. В столовой было тихо и убрано. Он нашел мать на кухне. Она стояла у раковины и торопливо умывала лицо холодной водой. Но это не помогло. Левая её щека всё равно алела от пощёчины. Волосы были растрёпанны, а платье-комбинация держалось на одной бретельке. — Он ударил тебя? — риторический вопрос. Она посмела сказать, что Джинни чего-то не знает, конечно, он взбесился. Мама молча отошла от раковины, достала с полочки сигареты и, сев за кухонный стол, прикурила дрожащими руками. Юнги сел рядом, но она отвернулась от него. — Мам… — позвал он. Она взяла его за руку, но взглянуть на него ей всё ещё недоставало сил. — Мам… он делает тебе больно, ты должна уйти от него, — сказал он шёпотом, но мама в ответ только горько усмехнулась. — Я уйду с тобой. Обещаю. — Нет, — покачала она головой и наконец взглянула на него. — Это совершенно невозможно. — Почему? Она замолчала, задумчиво смотря ему в глаза. Ей нужно было время решить достаточно ли он взрослый, чтобы говорить с ним об этом и могла ли она доверить ему то, что прежде ещё не доверяла никому, кроме себя самой. — Он отберёт у меня всё, — так же шёпотом сказала она. — Моё дело, мои фонды, мою долю в бизнесе и все банковские счета. И вас тоже. — Я не нужен ему. — Нет, ты о-очень ошибаешься. Он ни за что мне тебя не отдаст, ты его наследник. Юнги опустил голову. Мамина ладонь похлопала его по руке. Теперь он не мог на неё смотреть. — Зачем ты вообще за него вышла? Он же отвратительный. — Юнги! — шикнула на него мать. — Что?! — насупился он. — Ты сама это знаешь. — Ох, ради Бога, молчи! Юнги поджал губы. Мама докурила сигарету, но не ушла. Некоторое время они просто сидели и молчали. — Я знаю, что заслуживаю больше любви, чем Джинни способен на меня потратить, — заговорила она тихим голосом. — Тебе может, в это не верится, но я часто об этом думаю. — Так, и почему всё же он, мама? — Он был молод, богат и красив. Когда мы познакомились, Джинни делал всё, чтобы меня очаровать, а это уж он умеет… — она вздохнула, покрутив задумчиво обручальное кольцо. — Только это всё к тому, что я замуж за него пошла, отношения почти никакого не имеет. Я уже беременная от него была — вот, что стало главной причиной. Он сказал, что любит меня, и я ему ещё тогда не поверила. Так и запомни. Но когда он спросил, чувствую ли я к нему то же самое, я ответила: «да». Потому что боялась даже подумать, что будет со мной, если я отвечу иначе. Куда мне деваться в Дальсо с маленьким ребёнком. Да ещё и от Джинни. Сейчас, в рассказанном виде это всё глупо звучит, но самое глупое вот что: миллионы женщин так живут и только и мечтают о том, чтобы муженьки их сгинули. Она поникла и замолчала. Он спросил её, что дальше, но она только покачала головой, смотря на него как-то бессознательно. Она сгорела, понял Юнги. За её красивой оболочкой не осталось ничего, кроме огромной кучи пепла. Глупо было о чём-то её спрашивать. В такие минуты она была уверена только в одном — что никогда больше не будет счастлива. Парализованная личным горем она наблюдала, как жизнь её катится вниз под откос.***
Ханги начал встречаться с Сони, и его стало не узнать. Он был намерен оставаться вместе с ней и днём и ночью, что не могло не огорчать, как бы Юнги ни старался убедить себя в обратном. — Я так рад, что ты мой друг, — сказал однажды Ханги. — Благодаря тебе я встретил Сони, это лучшее, что случалось со мной в жизни. — Н-да? Ты так думаешь? — цокнул языком Юнги, смерив его разочарованным взглядом. — Ага, — ответил восторженно Ханги, не придавая никакого значения его недовольству. — Теперь мне кажется, я без неё и не жил будто, теперь всё-всё по-другому. Мы как одно целое. Всё же человеку нужен человек, это правда, так устроены люди… — Хрен на блюде, — прервал его любовные стенания Юнги. — Отец её узнает, даст тебе под сраку. Ханги пренебрежительно усмехнулся, совсем не осознавая, что взошёл на тонущий корабль. Юнги был их единственным прикрытием. Отец Сони наивно полагал, что она гуляет с ним, и вот уж не дай Бог ему было узнать, что его любимая дочка связалась с плебеем из бедного квартала. Но даже если отринуть сей факт, Мин абсолютно не понимал, что Ханги собирается делать дальше с такой девушкой как Сони? Очевидно, что долго удивлять её одним своим членом он не сможет. На самом деле им и разговаривать было-то не о чем. Поэтому, встречаясь, они только и делали, что целовались и глупо смеялись. Лобзания эти вызывали у Юнги тошноту. Не только потому, что слюнявые чмоканья казались ему отвратительными, но и потому, что каждое прикосновение Сони к её другу вызывало в нём нестерпимо болезненное ощущение. Ханги был глупым увальнем, потерявшим голову от красивой девчонки, он верил во всепобеждающую любовь, межклассовое равенство и другие чудеса. Сони же прекрасно понимала, по каким законам живёт их общество и каков будет конец. В её поцелуях уже был вкус предательства, но Ханги отчаянно не хотел его замечать. Юнги знал, что однажды всё это неминуемо выйдет наружу, но, тем не менее, ему не хватало смелости сказать об этом другу прямо, без обиняков и паясничанья, которое уже давно стало печальным свойством его натуры. Так, он не мог и не хотел смотреть на них, они отвлекаться на него, и их дружеские встречи почти совсем свелись на нет. И Юнги был очень удивлён, когда Ханги вдруг позвонил и попросил его помочь ему покрасить забор. Вообще-то, красильщик он был никакущий, выяснилось это ещё прошлым летом, когда они занимались тем же самым, и в то время как Ханги управлялся с целым пролётом, ему едва удалось справиться с тремя штакетинами. Но он всё равно согласился, дабы не упускать редкую теперь возможность побыть с другом наедине. Но уже с первых минут, как они макнули кисти в краску и встали друг напротив друга, разойдясь по разные стороны от забора, Юнги почувствовал странную неловкость между ними. — Классная погода сегодня, — сказал Ханги. — Мм… классная, — кивнул согласно Мин, бросая на него подозрительный взгляд. — Хорошо, что ты пришёл помочь, освободимся побыстрее. Может, потом на рыбалку? — предложил Ханги без особой уверенности. — А что с голосом? — А что с ним? — Блеешь как козёл альпийский. Ханги посмотрел на него, собираясь возмутиться, но не выдержал его прямого взгляда и только шумно вздохнул. — Я просто хотел поговорить с тобой… — начал он несмело. — И о чём же? Ханги замялся. — О чём? — громче спросил Юнги. — Сони считает, что ты ревнуешь меня к ней, — выдал Ханги и мгновенно зарделся. — Чего? — опешил он. — Ты перестал общаться с ней в школе. Она говорит, ты избегаешь её. Ты правда злишься на неё за то, что я провожу с ней время? — Это она так сказала? — Вообще-то, я и сам заметил, ты не приходишь, когда она со мной. Да все заметили. Парни спрашивают, куда ты пропал. Юнги почувствовал, как его самого отчего-то бросило в жар. — Я просто был занят, — покачал он головой, сам не зная зачем оправдывается. — И в школе мне не до неё. Я устаю. Много работы дома. Отец решил заняться садом, привёз десять тонн земли. Я помогаю ему с этим. И это было ложью. Нет, отец его действительно купил десять тонн грунта, и звучало это довольно серьёзно, но на деле десять тонн — это всего лишь один грузовик, и этого едва ли хватит, чтобы закопать злосчастный колодец. И к той куче земли, что нетронутой покоилась на их участке уже вторую неделю, он не собирался прикасаться из принципа, поскольку Джинни весьма громко пообещал, что решит эту проблему сам. — О, — удивился парень. — И что там будет? — Новый сад, — пожал плечами Юнги. — Красивый? — Очень. Юнги неудачно махнул кисточкой, краска брызнула в сторону, и смуглое лицо Ханги покрылось белыми крапинками. — Твою мать, братан! — вскрикнул Ханги, зажмуриваясь. — Вот дерьмо… — прошептал Мин, перемахивая через низенький заборчик. — В глаза попало? Ханги медленно открыл глаза и несколько раз моргнул. — Нет, — наконец ответил он. — А на волосы? — Вижу только на лице. — Поможешь оттереть? Юнги закивал, хватаясь за салфетки и растворитель. — Прости, — сказал он, снимая перчатки и смачивая салфетку в отвратительно пахнущей жидкости. — Теперь от меня ещё дня три будет нести бензином, как я буду целоваться с Сони? — простонал Ханги, усаживаясь на ступеньках крыльца. — Прости, — повторил Юнги, они встретились взглядом, и друг, вздохнув, покачал головой. — Ладно, ничего. Ты же это не специально. — Ну, уж точно не из ревности, — фыркнул Юнги. — К твоему сведению, если бы я захотел избавиться от Сони, то просто поболтал бы с её отцом, и он бы тут же дал тебе под сраку. — Да ты достал! Ее отец уже только так мне и представляется — мужиком, отвешивающим мне пендель, — засмеялся Ханги. — Заткнись и не двигайся, — скомандовал Юнги, едва сдерживаясь, чтобы тоже не рассмеяться, потому что смех у Ханги как и прежде был мягкий и заразительный. Ласково он провел кончиками пальцев по его лбу и вискам, убирая с лица короткие прядки волос, а потом, приложив одну ладонь к щеке, стал оттирать с его кожи мелкие крапинки краски. Первое мгновение Ханги сидел не шевелясь, а потом сам подставил лицо под его прикосновения и расплылся в улыбке. — Что? — усмехнулся Юнги в ответ. — Да так, ничего, — хмыкнул Ханги. — Руки у тебя такие… твоя девушка будет тебя обожать, — он повёл лукаво бровью и закрыл глаза. Юнги счёл его комплимент нелепым и глупым. Но не потому, что его до сих пор не могла привлечь ни одна девушка, Ханги и не мог об этом знать, а потому, что он использовал слово «обожать». До чего же пошлое и чванливое выражение. Говоря о чувствах, Юнги использовал бы только одно слово — благородное и непоколебимое «любить». Конечно, докрасив забор, Ханги и думать забыл про рыбалку. Он предложил Юнги прогуляться, но слишком уж слабо и неуверенно прозвучал в тот момент его голос. — Я пойду домой. Обещал вернуться пораньше, — покачал головой Мин. Ханги вздохнул, но промолчал. Прошли те времена, когда он, не желая расставаться с ним ни на минуту, умолял его отпроситься у родителей ещё хоть на час. Теперь у него были дела поважнее. — Передавай Сони привет, — сказал Юнги. При одном только упоминании её имени, глаза его блеснули. Ханги… — Мин устало провел по лицу ладонью. — Вот же дурачок влюблённый… Но, на самом деле, домой ему не слишком хотелось, он намеревался пропустить совместный обед с Джинни, поэтому на полпути спрыгнул с велосипеда и пошёл по тесным кварталам Дальсо пешком. Из-за угла вылетели девчонки на роликах, компания старшеклассниц. Это были самые популярные ученицы их школы — те, что всегда побеждали в конкурсах красоты и имели собственную группу поддержки. Хрупкая Ким Реян, Сон Мира со своими длиннющими волосами, Хван Сиюн, которая стала королевой красоты в прошлом году, рядом с ней Чон Сочжон — главная чирлидерша. Их почти идеальные лица с красивыми улыбками и профессионально наложенным макияжем промелькнули совсем близко от него. Девчонки пролетели мимо, посылая ему воздушные поцелуи, хихикая и щебеча что-то наперебой друг другу. Юнги улыбнулся, махнув им в ответ ладонью. Он мог бы встречаться с любой из них, если бы захотел. Таким успехом мог похвастаться не каждый красавчик, а тут он, хоть и крепкий, но невысокий, да и внешне вполне себе обыкновенный. Но красавчиков было много, а он, сын Джинни — один. Будучи помладше, Юнги не понимал, почему они всегда с ним такие милые и услужливые, но знаки их становились всё недвусмысленнее, а демонстрация приобретённой женственности всё откровеннее, и до него стало доходить, чего они вьются вокруг него, как акулы вокруг куска мяса. Однако их ласковые слова трогали его не больше, чем если бы он слушал гимн Эфиопии. И дело было даже не в том, что хотели они не его самого, а то, что он мог бы им дать, а в том, что ему самому не хотелось ничего от них в ответ. Эта сделка, а иначе не назвать, оказалась бы полной бессмыслицей. Ханги хранил под матрасом порнографические журналы, которые таскал у отца и, кажется, считал своим долгом периодически демонстрировать их ему. Но обнаженные женские тела в пошлых позах и запечатлённые на фото соития не вызывали у Юнги возбуждения или интереса, хотя эрекция сама по себе возникала у него довольно часто и даже случались ночные поллюции. Он не ощущал отвращения при виде вагины, но смотреть порно было неприятно, а ещё почему-то очень стыдно. Возможно, виной тому был Джинни и его сексуальная объективация женщин, но мысли о влечении относительно девушек, которые потенциально могли бы стать ему парой, казались Юнги чем-то неправильным. Может, это было странно, но он так чувствовал. А чувства, он был уверен, рождаются в человеке вне его воли и даже вопреки. А если человек решает что-то чувствовать, то это уже не чувство, а имитация. Случаются своего рода исключения, например, актёр, вжившийся в свою роль, но какими бы глубокими ни были его переживания на сцене, все они исчезают, стоит спектаклю закончиться. Однако и платоническая любовь представлялась ему какой-то ущербной. Чем чаще он об этом думал, тем меньше понимал и тем больше тревожился. Его беспрестанно терзал страх, что он отличается от других, что он не такой, как все. Дома было удивительно тихо. Он прошёл в столовую и сел за стол. Оставленный ему обед уже остыл. — Явился? Юнги чуть не подпрыгнул, услышав за спиной голос Джинни. Он поставил на стол пустой стакан и направился к бару. — А где все? — Санён поехала с матерью по магазинам. Собирается на пару дней смотаться с подружками на море, — он достал бутылку виски и вернулся к столу. — Поедешь с ней? — Я похож на её подружку? — спросил Юнги и прикусил изнутри губу. К счастью Джинни был в хорошем настроении и никак не среагировал на его ехидство. — Солнце, море, пляж, девчонки в купальниках… Ты похож на бестолочь, — рассмеялся он и, наполнив стакан, ушёл. Завтра он тоже уезжал в командировку. Юнги улыбнулся, накладывая в чашку с лапшой добавки. Ни пьяного Джинни, ни вечно поддакивающей ему Санён — лучшие выходные. Вечер тоже прошёл тихо. После ужина он ушёл к себе и с твёрдым намерением пораньше лечь спать забрался в кровать. Сон не приходил долго, Юнги ворочался с бока на бок в мучительной полудрёме. Прошло несколько долгих часов, прежде чем стихли наконец все звуки и растаяли тени, и он провалился в глубокий сон. Распахнув в темноте глаза, первые несколько секунд он был абсолютно сбит с толку и никак не мог понять причину столь резкого пробуждения. Сердце билось громко и часто, его пронизывал страх, словно от ночного кошмара, но никаких снов он вспомнить не мог. Послышался приглушённый звук бьющегося стекла, мужской бас и женский вскрик. Юнги вскочил с кровати, бросаясь в коридор. Ступая босиком по холодным ступеням, он не слышал ничего кроме стука своего сердца и собственного дыхания, жёсткого и шумного. На полу в гостиной сверкали осколки разбитой бутылки, с тихим шелестом сквозняк колыхал белую тюль распахнутых окон, в воздухе пахло надвигающейся грозой и скотчем. Из столовой доносился женский плач, по задравшемуся ковру Юнги понял, Джинни тащил туда мать волоком. Уже подходя к дверному проёму, он увидел, как она пытается сопротивляться его хватке. Джинни рванул её с силой за блузку, пуговицы не выдержали напряжения и разлетелись по сторонам, а потом схватил за волосы и притянул к себе так близко, словно собирался поцеловать, только вместо поцелуя с губ его сорвался разъяренный рык. В этот момент Юнги не думал ни о том, что собирается сделать, ни о том, что случится после. Он просто шагнул вперёд и, грубо дёрнув Джинни за плечо, ударил его в лицо плотно сжатым кулаком так сильно, как только мог. Того повело в сторону, и он вынужденно отпустил жену. Сплюнув кровь прямо на пол, Джинни медленно поднял голову и посмотрел на него. — Смеешь руку на отца поднимать, маленький ублюдок?! — сказал он и тихо ахнул, двигая нижней челюстью. Глаза у него были влажные и красные, будто он плакал, и такие разочарованно-злые, что сердце у Юнги надорвалось от испуга. Беды было не миновать. Мама кинулась к ним, но Джинни оттолкнул её рукой, роняя на пол. Опережая отца всего на такт, Юнги бросился вперёд в дверной проём кухни. Джинни рванул за ним, но ударился плечом о косяк, и это сбило его, он не сумел ухватить сына за футболку. Юнги сделал два шага, и этого оказалось достаточно, чтобы тот не дотянулся до него, не ударил в шею или под дых, так что ему оставалось только броситься на него и повалить. Так и случилось. Юнги в панике выдернул ящик из разделочного стола и швырнул им в Джинни, выпавшая из него кухонная утварь с грохотом разлетелась по кухне. Джинни хоть и был сильно пьян, без труда увернулся от него и, лишь сильнее рассвирепев, бросился вперёд, роняя его на пол. Он крепко прижал его лопатками к полу и сел сверху, хватая за горло. Вот и всё, — с облегчением подумал Юнги, пытаясь дотянуться до упавшего на пол молотка для отбивки мяса. Теперь он защищался. И это было главным. — Сучонок ты неблагодарный! Мамкин защитничек… — сказал Джинни, крепче сжимая пальцы вокруг его горла. Взгляд у него был пугающе-странный, потому как смотрел он куда-то сквозь него. Он видел и слышал лишь себя и совсем не колебался в своём стремлении к насилию. Джинни не раздумывал ударить или нет, и какую боль он при этом причинит. Было мгновение до побоев, было после, а были сами побои. Удар. И ещё один. И ещё. Чужой стон боли для него — единица времени. — Я говорил тебе не лезть, куда не надо? А?! Говорил, что прибью, если будешь своевольничать? Ну, отвечай! — Да, — прохрипел Юнги. — Думал, я шутки тебе шучу? А?! Теперь веришь, сучонок? — зарычал он, склонившись ниже. — Верю… — прошептал Мин сдавленно, в глазах начинало темнеть, кончики пальцев скользили по металлической ручке молотка, тщетно пытаясь её подцепить. — Повтори! Повтори так, чтобы я видел, как ты сожалеешь о сделанном! Юнги беспомощно открыл рот, пытаясь вдохнуть, сами собой от боли проступили слёзы. Джинни ухмыльнулся, заметив, как они поползли по щекам. Металлическая ручка молотка наконец поддалась и легла в ладонь Юнги. Он зажмурился, сжимая её из последних сил, и замахнулся, но в это же мгновение ощутил, как холодный металл выскользнул из его руки. Послышался глухой удар. Хватка Джинни резко ослабла, а сам он завалился на сторону и обмяк. С каким-то животным хриплым звуком Юнги схватил ртом воздух и закашлялся. От биения крови, лишенной кислорода, ему заложило уши. Прижатый к полу, он смутно слышал голос матери, как она зовёт его по имени, пытаясь стащить с него тяжёлое неподвижное тело. — Юнги! Юнги, посмотри на меня! Надо поднять голову. Нельзя отключаться. — Юнги! Смотри на меня! Юнги боязливо открыл глаза и увидел над собой мать, её бледное испуганное лицо, и уже только потом заметил в её руке окровавленный молоток. Она бросила его на пол и села на колени, плотно прижимая ладонь к губам. Юнги выполз из-под тела Джинни и боязливо протянул к нему руку, пытаясь нащупать пульс. Пульса не было. Он не дышал, а из-под головы его стало медленно расползаться огромное темно-красное пятно. — Он мёртв, — прошептал испуганно Юнги, бросая на мать полный отчаяния взгляд, но та сидела, замерев, и смотрела безотрывно на Джинни. Юнги прижал к губам кулак, судорожно соображая, что теперь делать и подполз ближе к матери. Он поклялся защищать её. Поклялся и сделает это. — Где Санён? — спросил он дрожащим голосом. — У Мире. Я отвезла её к Мире, чтобы с утра они вместе сели на поезд в Пусан, — прошептала она, наконец, выйдя из оцепенения, и склонилась над Джинни, как и он, пытаясь обнаружить пульс трясущейся рукой. — И распустила всех слуг на выходные, ведь мы с тобой должны были остаться вдвоём. — Значит, здесь только ты и я? — шёпотом уточнил Мин. — Да, здесь только мы. — Ты должна позвонить в полицию и сказать, что это сделал я. — Что?! Нет! — замотала она головой. — Я несовершеннолетний. Мне не успело исполниться пятнадцать. — И что? — Я получу не так уж много за него… — Нет! — Намного меньше, чем ты. — Я сказала, нет! — Он душил меня, я защищался… — Я проломила ему голову, ударив его сзади, думаешь, все вокруг дураки такие? — Ладно, скажем, он душил тебя, а я ударил его сзади, — он схватил молоток и сунул его обратно матери в руки. — Покажи, как ты это сделала. Мы должны обо всём договориться. Но она не пошевелилась. Черты её ожесточились, глаза потемнели. — Нет, — твёрдо произнесла она, посмотрев на него долгим и прямым взглядом. — Никакой полиции. А ты будешь молчать. — Мам… — Ты будешь молчать об этом, Юнги! Он смотрел на мать, дыша тяжело раскалённым воздухом. — Обещай, что никому не скажешь, — приказным тоном произнесла она и крепко сжала пальцами его предплечья. И Юнги согласно качнул головой, хватаясь за неё в ответ. — Тогда, что делать? — спросил он шёпотом. — Избавиться от него, — от её ледяного голоса у него пробежали мурашки. Внезапно ему не нашлось, что ответить. Подохла бешеная псина, и конец. Ни любви, ни жалости. Ничего кроме страха. Собственные мысли и чувства казались ему уродливыми и извращенными, он боялся озвучить их и в то же мгновение понимал, что как и его мать, не сможет заставить себя смотреть на случившееся иначе. — Закон, как справедливая сила — превыше всего, Юнги, — сказала мама, ощутив его смятение. — Но когда с мерзавцем случается что-то плохое — это тоже справедливость. Это был несчастный случай… просто несчастный случай, запомнил? И она была права. Он знал это, потому что был там, а закона там не было. Они защищались и должны были защитить то, что принадлежало им по праву. — От него нужно избавиться. Помоги мне затащить его в машину, — мама поморщилась, хватая Джинни за лодыжки. — Стой. Нет, — замотал головой Юнги, и они молчаливо посмотрели друг на друга. — Это ведь Джинни, мама. Его будут искать даже на дне морском. Мама схватилась за голову, нервно кусая губы. Взгляд её блуждал беспокойно по кухне. — Не знаю… Дьявол! Ты прав, полиция обыщет каждый дюйм в долбанном Дальсо. Нужно увезти его отсюда. Юнги судорожно пытался ухватиться хоть за одну разумную мысль, ситуация сложилась патовая. Но кто-то из них должен был взять себя в руки и всё уладить. — Нет, — он поднялся и подхватил Джинни под подмышками, волоком таща его обмякшее тело к выходу. — Он останется здесь, в нашем дворе. — Что? — свела непонимающе брови мама. — Я закопаю его на заднем дворе. Десяти тонн земли должно хватить… — Ты с ума сошёл? — Есть идеи получше? Мин Даён молча посмотрела ему в глаза. — Дай что-нибудь, с него течёт кровь, я оставлю следы, — проговорил он. — И возьми молоток, от него тоже нужно избавиться. Они завернули тело Джинни в несколько мусорных мешков, но от него всё равно пахло кровью. Юнги выволок его на улицу, но дышать не стало легче. Он с трудом добрался до колодца, чувство было такое, словно Джинни снова схватил его за горло. Лёгкие жгло, сердце гулко билось о рёбра. Дождевые тучи, затянувшие небо, сделали ночь совсем непроглядной. Они крались по собственному саду практически на ощупь. Моросящий дождь превратил траву в мокрый ковёр, а землю в скользкую грязь. Юнги не мог не думать о том, что может упасть вместе с Джинни, и тогда он умрёт вместе с ним. И с ним же вместе попадёт в ад. — Прости… прости меня, Господи… — простонал Юнги, совершая последнее усилие и сталкивая тело Джинни в чёрную бездну старого колодца. Послышался глухой удар. Блеснула брошенная следом металлическая ручка молотка и, тоже исчезнув во мгле, звякнула где-то на дне с тихим эхом. Воцарилась мертвая тишина. Умолкли цикады, оборвался собачий лай. Медленно Юнги прижался грудью к краю колодца и заглянул в его глубь, прислушиваясь. Из него не доносилось никаких звуков, только дул холодный ветерок, и вместе с ним Юнги почувствовал его запах — запах сырости, затхлой воды и меди. Мин Юнги, 17 лет. 2005 год. Жизнь без Джинни стала другой. Ни лучше, ни хуже, просто другой. Юнги ждал, что когда всё закончится, он почувствует себя свободным, почувствует ясность и простоту. И хоть никто им больше не помыкал и не вдалбливал в голову чуждые истины, понятнее себе он не стал. Одни страхи сменились другими. И всё те же мысли крутились в голове. Он терзался мучительными предчувствиями. И возвращался к той ночи снова и снова бессчестное количество раз. Бывало, Юнги думал об этом так много, что его охватывало чувство неотвратимого конца, тогда страх сковывал его с прежней силой, и во всём ему виделись печальные знаки. Часто он подходил к окну и смотрел, как трепещет брошенный им когда-то в ветвях старого дуба воздушный змей. От его крыльев уже остались одни лоскуты, но он всё продолжал оставаться в плену корявых сучьев и время от времени вёл с ним безмолвный диалог, согласно кивая на его грустные мысли. И Юнги отвечал ему горькой улыбкой, чувствуя, как щиплет глаза. Он ждал правосудия, ждал наказания. Ждал, что если не люди покарают его за содеянное, так Бог пронзит его молнией. Но произошло то, что происходит всегда, когда убийство человека остаётся тайной. Жизнь продолжалась. Не появилась внезапно полиция с неопровержимыми уликами, как это бывает в кино, и никто не пытался перелопатить их новый сад. Слово его матери было таким весомым в Дальсо, что никого из них даже ни разу не вызвали на допрос. Он прочесал каждый метр проклятого леса вместе с поисковым отрядом, провел бессчестное количество часов на берегах холодной реки, пока водолазы прочесывали её воды, исследовал каждый горный склон и каждую канаву, но никаких следов Джинни, конечно, нигде не нашлось. Пятая Божья заповедь — почитай отца твоего и мать. Шестая Божья заповедь — не убивай. Девятая Божья заповедь — не лги. Юнги смотрел на людей вокруг, и ему становилось дурно. Сочувствующие лица вызывали тошноту. На пресс-конференциях он боролся с желанием воткнуть в себя карандаш, приходилось даже прятать руки под стол. Но даже когда поиски были окончены, спокойнее ему не стало. Мрак, в котором он мечтал исчезнуть, прячась в детстве от Джинни, теперь вызывал у него панический страх. Он больше не засыпал без ночника, не ходил один по тёмным улицам и всё чаще проводил вечера дома. Но и там ему было тревожно. Зябко укутавшись в плед, Юнги изо всех сил прислушивался к тишине, царящей вокруг дома. И иногда, сквозь тихий стук собственного сердца, он улавливал странные отзвуки, похожие на едва различимый шёпот Джинни. Будто преодолевая бесконечно далёкие расстояния долетали до него обрывки фраз. Ты не лучше меня… Ты и есть я… — далёкое, но настойчивое эхо. — Все узнают, что ты сделал… Сколько ни прислушивался Юнги, так и не смог понять, на самом ли деле это потусторонние послания, или же он просто помутился рассудком. Иногда ему хватало смелости выйти в вечерние сумерки в сад и взглянуть на высокий каштан, растущий на месте старого колодца, но пугаясь шелеста его крупной листвы, он убегал обратно в дом и прятался снова под плед. Санён страдала от тоски и неизвестности. Она ждала отца на каждый праздник и искренне верила в то, что он жив. Даже спустя три года. И только их мать крепко стояла на ногах. За всё это время она ни разу не дала слабину. Теперь мама вела все дела Джинни, и ей всё удавалось, к разочарованию некоторых, не хуже мужчин, а во многом даже лучше. Потому что на свете нет женщины сильнее и решительнее, чем мать, оберегающая своих детей. Да, теперь Юнги точно знал, материнская любовь самая смертоносная. Послышался тихий стук. Дверь в спальню отворилась, но Юнги не пошевелился. Мысли о прошлом вновь ввергли его в печальную леность. — Спишь? — спросила Санён. — Нет. Просто лежу с закрытыми глазами. — Может, тогда откроешь их и посмотришь на меня, раз не спишь? — Я пытаюсь абстрагироваться от окружающей меня глупости. — Успешно? — Нет, — вздохнул Юнги и посмотрел на сестру. — Что? — Поможешь мне испечь торт? Юнги принял бы это за шутку, если бы не тот серьёзный взгляд, с каким Санён ждала от него ответа. — Я? Ты прикалываешься? Единственное, что связывает меня с готовкой — это вешание лапши на уши. — Будешь делать только то, что я скажу. У папы день рождения сегодня. Мы должны сделать это вместе, ему было бы приятно… — О Боже, Санни, не начинай! — перебил он сестру. Ему захотелось крикнуть ей в лицо, что Джинни больше не вернётся, и даже будь он здесь, ему было бы всё равно, но он удержался, глаза у неё и так были влажными. Её связь с отцом была куда крепче. Она была его лапочкой-дочкой, любимой и забалованной. Юнги знал Джинни только с другой стороны и потому иногда их взаимоотношения казались ему странными. С детства Санён любила залазить к отцу на колени. И чем старше она становилась, тем охотнее, казалось, это делала. Мама никак на это не реагировала. Но она была женщиной. А Юнги мужчиной, и двусмысленность этой сцены не могла от него ускользнуть: взрослая девушка сидит на коленях у здорового, привлекательного и полного сил мужчины, касается его своей грудью, называет «папочкой»… Юнги зажмурился, не желая продолжать эту мысль. — Почему? Почему все запрещают мне верить в то, что он жив? — она закрыла лицо руками и заплакала. — Я знаю, что это не так! Он никогда бы меня не бросил. Но я хочу думать, что он может вернуться. — Это самообман, — прошептал Юнги, обнимая сестру за плечи. — Знаю! — раздраженно сказала Санён, всхлипнув, и прижалась к его груди. — Но мне так легче, — она судорожно вздохнула, перебирая пальцами ткань его футболки. — Я люблю тебя, Юн, хоть ты вредный, знаешь? — Знаю. Ты тоже противная, но и я люблю тебя, — ответил он. — Ещё бы, — улыбнулась она сквозь слёзы и, отпрянув, взглянула на него. — Я и не сомневалась. Ты добрый и всех любишь. Всех, кроме отца. — Я просто не умею печь торты и не хочу этим заниматься, — покачал головой Юнги. — Брось, ты знаешь, что я не об этом. Юнги поднял голову, и глаза их встретились. К его удивлению, в них не было осуждения. — Я старался его любить. Я очень старался, но он сделал всё, чтобы у меня этого не вышло, — признался он впервые в жизни. — Мне было жаль тебя, но иногда ты заслуживал порки, — сказала Санён, грустно поджав губы. — Иногда. — Повторила она. — Но когда он лупил тебя ни за что, я всегда думала: почему он делает это с тобой, а не со мной? Ведь из нас двоих ты похож на него больше. Ты точно его копия. Особенно глаза. Бывает, я смотрю на тебя, а вижу его. У тебя даже взгляд точь-в-точь такой же. Будто ты — это он, поразительно… Она точно ножом по его сердцу прошлась, но Юнги себя не выдал. — Ну как же, родственники ж, — сказал он спокойно и отвёл глаза. — Прости, что не могу тебе помочь. Санён вздохнула, поднимаясь с его кровати, и провела ладонью по влажным щекам. — Конечно, ты только жрать как конь можешь… — она бросила на него насмешливый взгляд, но в нем легко просматривалось горькое разочарование, которое, разумеется, не относилось ни к каким тортам. Она ушла и будто забрала с собой весь воздух. Юнги распахнул окно, но это не помогло. Отвратительная духота теснила грудь. Он вышел на улицу и, сев на крыльцо, посмотрел на небо. Наступала весна. Время бежало так быстро, что он за ним не успевал. Часы, минуты, дни, недели, месяцы. Последние несколько лет слились меж собой и растворились, от них осталось лишь чувство печали и страха. После того, что он сделал, веселье казалось ему чем-то запретным. А когда он всё же его себе позволял, то чувствовал странную отчужденность вместо наслаждения. И куда-то подевался весь его задор. Юность. Если сравнить её с альбомом, то можно смело сказать — там, где остальные заполняли яркие коллажи, он листал пустые странички. Вернулась с работы мама. — Что такое, милый? — спросила она, поднимаясь по ступеням. Юнги молчаливо указал большим пальцем на кухонное окно. — Я пойду к Ханги, — предупредил он, решив сбежать из дома. — Не знаю, когда приду. Наверное, поздно. Мама взглянула на него растерянно. Он поднялся и поцеловал её в щёку, прежде чем уйти. Это ещё больше сбило её с толку. — Юнги! — окликнула она его. — Приду поздно! — не оборачиваясь, повторил он. Ему повезло, Ханги оказался дома. — О, — удивился он, увидев его в своём дворе, теперь Юнги редко так приходил. — Ты один? — Один. Что-то случилось? — Ну как сказать… — пожал плечами Юнги. — Ну как есть, — он вытер мазутные руки о рабочую куртку и пожал ему ладонь. — Моя сестра печёт дома торт на день рождения мёртвому отцу, — сказал Мин, нервно засмеявшись. — Ох, проклятье, брат, — свёл сочувственно брови Ханги. — Но знаешь, а вдруг она права, может, он вернётся. Юнги присел на деревянный поддон и кивнул на разобранный мотоцикл. — Всё ещё надеешься его завести? Ханги понял его намёк и не стал продолжать тему. Вместо этого вымученно улыбнулся и сел прямо на землю. — Поможешь? Юнги в ответ засучил рукава толстовки и стянул с запястья браслет, небрежно бросая его на верстак, крупные деревянные бусины цокнули, крест между ними благословенно блеснул. В железках он разбирался явно лучше, чем в выпечке. На дворе уже сгустились сумерки, когда наконец раздался долгожданный звук работающего мотора. Ханги запрыгнул на мотоцикл в чём был и, выкатив его со двора, хлопнул по сиденью позади себя грязной ладонью. — Залазь! Юнги, не задумываясь, уселся рядом и обхватил Ханги за живот. Тот рванул по просёлочной дороге, разозлив всех соседских собак. Юнги пришлось закрыть глаза из-за насекомых, летящих на свет фары. Кататься на старом мотоцикле без шлемов было не очень хорошей идеей, но зато весёлой. Юность… У Юнги наконец вышло вдохнуть полной грудью. Просёлочная дорога петляла до самой окраины Дальсо, а затем через лес вывела их к реке. Ханги остановился у пологого берега и заглушил мотор. — Перекур, — объявил он, расплываясь в счастливой улыбке. От воды веяло прохладой. На противоположном берегу яркими огнями светился Дальсо. Свет фонарей рябью расходился по речной воде. Они уселись на уже остывший песок и молча смотрели на воду. Уголёк сигареты Ханги мерцал в темноте. — Ты сегодня какой-то странный, это из-за отца? — спросил парень, прерывая долгую паузу. — Тебя когда-нибудь сравнивали с мёртвым братом? — вопросом на вопрос ответил Мин. — Постоянно, — фыркнул Ханги. — Только и слышу, каким он был замечательным и какой я балбес. Что бы я ни сделал, этого всегда недостаточно. Роян всегда будет умнее, храбрее и сильнее. С мертвыми невозможно соперничать. Люди после смерти становятся просто идеальными. Как принцесса Диана. Теперь её тоже любят все. — Я не могу полюбить Джинни даже сейчас, — признался он другу. — Мне говорят, что у меня его глаза, что я его копия, но я расстраиваюсь, когда слышу это. Я не хочу быть на него похожим. — Ты его сын, хочешь ты этого или нет, в тебе его кровь. Юнги со вздохом закрыл лицо ладонями. — Я тоже не люблю Рояна, — тихо произнёс Ханги, и Юнги тут же убрал от лица руки, чтобы взглянуть на него. Ему всегда казалось иначе, казалось, что он тоскует по старшему брату. — Он был сумасшедшим и тоже делал мне больно, но мама запретила мне об этом говорить. Она безумно его любила и продолжает любить. Даже после смерти Роян её главный любимчик. Не знаю, может быть, дело в том, что она родила его в шестнадцать… — он повёл плечом, поджимая губы. — Когда Роян умер, все утешали мою маму, говоря ей, что мой брат теперь в лучшем мире, но она оставалась безутешной. Она и сейчас безутешна. Упиваться горем — это её хобби. Он замолчал и посмотрел печально куда-то вглубь чёрной реки. За много лет дружбы с Ханги они столько часов потратили на разговоры, обсуждая самые разные вопросы, но один Юнги так и не посмел спросить. Что произошло тогда на реке? Заходил ли он в воду вместе с братом? Держал ли он его за руку стоя у кромки воды или убежал раньше. Пришлось ли ему освобождаться силой или брат сам отпустил его ладонь с громким криком: «Уходи!» Наблюдал ли он за ним, прячась в шелестящем тростнике или стоя на берегу, или сразу сбежал? В этот вечер он мог бы спросить об этом, и, наверное, Ханги бы ответил ему. Он сидел совсем рядом, касаясь своим плечом его плеча, и пах весенним ветром, мазутом и дешёвыми сигаретами. — Думаю, нам надо немного отвлечься, — хмыкнул Ханги и достал что-то из внутреннего кармана куртки. Юнги пригляделся. В руках Ханги был плотно свернутый косяк. — Давай, тебе нужно расслабиться, — улыбнулся он, протягивая ему самокрутку. — Просто попробуй. — Ладно, — легко сдался Мин. — Если это поможет мне забыться. — О, ещё как поможет, — засмеялся Ханги. Мин прежде не курил даже сигареты. Он затянулся слишком глубоко и чуть не задохнулся от кашля. — Затянись с приоткрытым ртом, чтобы дым смешался с воздухом, — дал наставления друг. Юнги сделал так, как было велено, но ничего не произошло, и он почувствовал себя обманутым. Ханги же заметно расслабило. Юнги затянулся ещё несколько раз, но накуриться у него всё равно не получилось. Травка никак на него не действовала. Он запрокинул голову и посмотрел на ночное небо. Звёзды были похожи на шляпки маленьких блестящих кнопок, вбитых в чёрный небосвод. А потом из-за кружевного облака выглянул полумесяц и луч его холодного света упал Юнги прямо на лицо. Он вдруг почувствовал себя таким счастливым и свободным. Свободным как птичка, которая может вспорхнуть и подняться тотчас к этому самому небу. В ногах появилось странное ощущение — совершенно непередаваемая легкость, тело расслабилось, грудь окутала приятная истома. Он никогда не чувствовал ничего подобного и хотел сказать об этом Ханги, но смог только засмеяться. — Мне… больше… не больно… — протянул он, глядя на друга. Промежутки между словами увеличились настолько, что между каждым его словом успевал пронестись целый хоровод мыслей. Но ни за одну из них Юнги не мог уцепиться, они ускользали от него, мудрые и важные, он чувствовал, что должен их озвучить, но только смеялся как болван. Ужасное состояние. Он грохнулся спиной на траву и закрыл глаза, дыша полной грудью в надежде, что это поможет его организму очиститься от мучительного дурмана. — Ты в порядке? — будто откуда-то издалека прозвучал голос Ханги, а потом его ладонь коснулась руки Юнги, и он почувствовал странную нужду сцепить их руки. Тягучее тепло разлилось по его груди. — Да, — выдохнул он, открыв глаза, и приподнялся, встречаясь с ним взглядом. Тепло переместилось вниз живота. Хоровод мыслей замер. Внезапно к нему пришло откровение. Юнги понял, что оно — то самое важное, что он должен озвучить. — Я люблю тебя, — выдал он в ту же секунду. — Я тебя тоже, — улыбнулся лениво Ханги. — Нет, — зашептал Юнги, садясь перед ним на колени, и обнял, скользнув руками под полы его куртки. — Я люблю тебя. Ханги был таким большим и горячим, от его тепла Юнги бросило в дрожь, инстинктивно он прильнул к нему теснее, в нём чувствовалось что-то особенно родное, что-то такое, что заставило его забыть о страхах и страданиях. Он поднял голову и прижался своими губами к его губам. Ощутив их мягкость и горьковатый привкус, он судорожно выдохнул в поцелуй и застонал, цепляясь пальцами за футболку Ханги. Что сподвигло его так бездумно открыться миру и заявить о своих чувствах? Должно быть, дурман. Он совершил ошибку и понял это мгновенно. Ханги напрягся, стискивая зубы, и с силой толкнул его в грудь, вышибая из его лёгких остатки отравленного воздуха. — Ты совсем конченый?! — вскрикнул друг и, сплюнув в сторону, вскочил на ноги. — Долбаный ты педик…- выругался он, быстрым шагом возвращаясь к мотоциклу. — Стой! Стой, стой, стой, — затараторил Юнги, обгоняя его. — Прости, умоляю, прости! Не знаю, что нашло на меня! Это всё из-за травки… — Ни хрена это не травка! Ты думаешь, я тупой совсем и не отличу, где правда, а где дурь? — он снова нервно сплюнул в сторону. — Я тебя десять лет знаю и давно уже догадался, что ты педик, но пока ты держался от меня подальше, я мог это терпеть, потому что думал, что мы друзья. — Мы друзья. Я клянусь, что никогда прежде не смотрел на тебя иначе и не думал ни о чём таком… — Ты предатель, Юнги! — Нет же… всё не так… ну прости меня! Прости, я совершил ошибку! Мне очень жаль! — взмолился он, хватая его за ладонь. — Не прикасайся ко мне, — тут же выдернул свою руку Ханги. — Дотронешься до меня ещё раз, и я тебя ударю. И ты знаешь, что тогда будет — я убью тебя нахрен! Ох, чёрт… — прорычал он, хватаясь за голову. — Мы так жалели тебя, бедный Юнги. Ты ведь так переживал за отца! А ты предал нас. Предал меня, предал Сони, предал нашу дружбу! Ха-а… ты поэтому нашептывал мне постоянно, что она меня бросит? Да ты просто настоящий Иуда! — Нет! Неужели ты правда думаешь, что я мог бы так поступить с тобой? — ужаснулся Юнги. — Да, думаю, мог бы, — сказал Ханги, со злостью отталкивая его в сторону, и сел на мотоцикл. — Я никогда бы так не сделал! Ханги, пожалуйста… Ханги завёл мотоцикл и убрал подножку. Юнги посмотрел на исчезающую в темноте леса дорогу и задышал как загнанный зверь. — Стой! Стой, пожалуйста! — надрывно вскрикнул он, хватаясь за руль. — Уйди с дороги! — Пожалуйста, не бросай меня здесь одного! — Пошёл нахер! Вали пешком! — Ханги, прошу тебя. Там темно. Я не смогу. — Тогда плыви, там светло. Напрямик рукой до тебя подать. — Пожалуйста… пожалуйста… не уезжай… Я сделал глупость, но клянусь, я никогда не желал тебе плохого. В груди невыносимо жгло, из горла вырвался всхлип. Юнги не был готов отпустить Ханги. Несмотря на всё то, что тот ему наговорил. Кровь застучала в висках, его сердце продолжало бороться за свои чувства, но в один момент, полный жестокой ясности, он понял, глядя в его глаза, — эта борьба бессмысленна. — Видеть тебя больше не хочу, — покачал головой Ханги, откатывая мотоцикл назад, чтобы суметь объехать его, но Юнги уже сам отступил робко в сторону.***
Юнги стянул с ног мокрые кроссовки и носки, руки тряслись от холода, и он никак не мог расстегнуть пуговицу на джинсах, но наконец и они шлепнулись на пол. И только сейчас он вспомнил, что оставил на берегу толстовку. — Прок-ля-ятье, — прошептал он, продолжая непроизвольно вздрагивать, и встал под горячий душ прямо в трусах и футболке. Вода помогла ему согреться, но успокоить сбитое дыхание никак не удавалось. Наверное, от того, что заходилось от нестерпимых мук сердце. Юнги трусцой добежал от ванной до кровати, нырнул в неё, не расстилая, укутался в одеяло и лежал, просто смотря в стену, пока не поблекли тени и не забрезжил рассвет. Утром он спустился на завтрак в столовую и сел рядом с матерью, ласково взяв её за ладонь, но руки его всё ещё дрожали. Она посмотрела на него с недоумением. — Ты говорила, что я могу сам решить то, чем буду заниматься по жизни, — сказал он, не отрывая от неё глаз. — Так, — согласно кивнула мама. — Я решил. Я хочу служить в полиции. — Господи Боже, почему именно туда? — опешила Мин Даён. — Добродетель на уровне определения из школьного учебника меня не устраивает, — спокойно ответил Юнги. И это было правдой. Но далеко не главной и единственной причиной. Он решил стать полицейским не потому, что знал, как отвратительно работает местная полиция и не потому, что хотел стать супергероем и наказывать злодеев, а потому что хотел уехать. Полицейский колледж находился в центре Тэгу, и это было лучшей возможностью сбежать из дома, не объясняя причины. — Я сдам экзамены и подам заявление в колледж, ты разрешишь мне это сделать? — Ты мог бы подготовиться получше и поступить в хороший университет… — Я не хочу в университет, — вздохнул Юнги, печально прикрывая глаза. — Можно мне поступить в полицейский колледж в этом году? Мама закусила губу, тревожно всматриваясь ему в лицо. С минуту она молчала, обдумывая услышанное, и Юнги уже рассчитывал на отказ, но она неожиданно ответила: — Если ты действительно этого хочешь. — Спасибо, — он склонился, целуя её ладонь, и вымученно улыбнулся. — Спасибо, мама. — Только не пожалей, — предостерегла она и причесала пальцами его спутанную чёлку. — Ну, а если всё же пожалеешь, обещай мне сказать об этом сразу, милый. И мы подумаем, как быть дальше, не насильничай над собой из принципа. Договорились? — Да, — пообещал Юнги. — Договорились. Кто-то нажал на кнопку дверного звонка, раздалась громкая трель, и оба они вздрогнули от неожиданности. — У тебя встреча? — спросил Юнги. — Нет, я никого не жду. Юнги со вздохом поднялся и вышел во двор, но быстро пожалел, что открыл дверь, не спрашивая о том, кто за ней. На пороге стоял Ханги. — Нашел на берегу, — сказал он, протянув ему его мокрую толстовку. — Можно войти? Юнги отступил от двери и кивнул в сторону сада. Ханги молчаливо пошёл следом за ним. Они сели за пустой круглый столик в летней беседке и несколько секунд просто смотрели друг на друга. — Утром я подумал, что не должен был так оставлять тебя и решил прокатиться до причала. Я нашёл там твою мокрую толстовку и напугался, что могло что-то случиться, — он замолчал и нахмурился, чуть склоняя голову. — Ты что, правда вплавь добирался? Юнги поджал губы. Лицо вспыхнуло от вспоминай о прошедшей ночи. Так унизительно он себя не чувствовал даже рядом с Джинни. — Я умолял тебя не бросать меня там одного, — сказал он наконец. — Ты разозлил меня! — Перестань кричать на меня! Ты в моём доме, Ханги, поэтому либо ты будешь слушать меня, либо уходи. Ханги шумно вздохнул, заиграв желваками, но остался на месте. — Прежде всего, я хочу попросить у тебя прощения, — продолжил Юнги. — Я признаю, что не должен был так поступать, но ты не дал мне возможности объясниться. Ты должен знать, что не думал я ни о каком предательстве. Я вообще ни о чём не думал. Просто всё это время мне было ужасно одиноко, и больно, и страшно, ты не представляешь, какое это мучение — осознавать, что ты не такой, как другие, не знать, кто ты и что ты… Я сделал это из-за мимолётного желания излить скопившуюся во мне любовь. Я не знаю, почему я решил, что могу сделать это с тобой, наверное, потому что правда люблю тебя сильнее дозволенного, а может быть, потому, что считал тебя таким близким и родным, что доверял беспрекословно всё самое сокровенное. У меня ведь и мысли не было, что ты можешь меня не принять или обидеть. Ты сказал, что знаешь меня десять лет, но при этом сразу подумал обо мне только плохое… — Потому что ты всё испортил, Юн, — перебил его Ханги. — Пожалуйста, дай мне сказать! Ханги стиснул зубы, резко махнув рукой, словно отогнал от себя назойливое насекомое, и откинулся на спинку стула. — Я делал для тебя всё, что мог. Давал деньги, дарил дорогие подарки, ты жил в моём доме неделями, Джинни назначил твоего отца управляющим цехом, я врал отцу Сони о том, что она со мной, чтобы вы могли видеться… — Хочешь, чтобы я вернул тебе всё, что ты мне дал? — снова перебил его Ханги. — Разумеется, нет. Мне ничего этого не нужно. Я говорю это не для того, чтобы в чём-то упрекнуть, а для того, чтобы понять: а твоя-то дружба со мной была искренней? Или тебе нравилось только то, что ты можешь получить от меня всё, что попросишь? Сегодня ты уже не так на меня злишься, Ханги? Ладно, пусть я педик, можно и потерпеть, да? К тому же я вряд ли ещё посмею к тебе прикоснуться. Зато я могу дать тебе денег, чтобы ты сводил Сони в кино. Ханги опустил подбородок, посмотрев на него исподлобья. — Ты знал, что я до смерти боюсь темноты и поступил со мной так жестоко за мой глупый поцелуй. Очевидно, я больше не могу тебе доверять, а ты больше не можешь меня выносить. Думаю, на этом наши пути должны разойтись. — Вот как? Ну как скажешь… — процедил сквозь зубы Ханги. Глаза его заблестели от злости, а правая рука сжалась в плотный кулак. На мгновение Юнги даже подумал, что тот хочет его ударить, и когда Ханги поднялся, он интуитивно вскочил следом за ним. Но тот уверенно зашагал к выходу. — Ханги, — окликнул его Мин. Ханги, оглянувшись, остановился. — Ещё один вопрос… Я всё никак не могу перестать думать, тогда в лесу, когда мы пытались освободить лисицу, ты не смог вовремя открыть капкан или ты вообще не пытался его открыть? Повисло напряжённое молчание. Ханги не сводил с него глаз. — Ты дернул её слишком рано, — ответил он. Мин Юнги, 19 лет. 2007 год. Учеба в полицейском колледже не оправдала его ожиданий, но он так и не признался об этом матери. Ему нравилось то, чем он занимался, но в остальном его план потерпел крушение. Образ отца слишком прочно засел где-то в области бессознательного. И как бы далеко Юнги ни бежал, Джинни продолжал оставаться с ним, он сопровождал его всюду, звуча в голове хором неумолимо жестоких голосов: «Шут! Позорник! Ничтожество!» Во время особенно волнительных мгновений, важных знакомств, экзаменов или публичных выступлений голоса его становились настолько громкими, что могли полностью его себе подчинить. Парализованный страхом, он замирал и был не в состоянии вымолвить ни слова. По ночам ему снились всё те же кошмары, а темнота по-прежнему полнилась ужасом. Он понял, что с тем же успехом мог бы и не уезжать из дома. Сделав это, Юнги угодил в ещё большую ловушку. Он чувствовал себя одиноким и пропащим, лишённым надежды на какое-либо спасение. Но спасение всё же пришло к нему. Случилось это совершенно неожиданно и с той стороны, с какой Юнги никак не мог ожидать. В тот день он был на практике в убойном отделе полиции Тэгу и сидел в кабинете главного следователя, заполняя квартальный отчёт. Монотонная тупая работа, сводящая с ума. К концу смены цифры стали сливаться у него перед глазами, и, наверное, именно это стало причиной того, что он перепутал номер маршрута и сел не на тот автобус. — Вот срань… — прошептал он, заметив, что автобус свернул на другую улицу, и выскочил на ближайшей остановке. Он огляделся и вдруг увидел в нескольких метрах от себя знакомую женскую фигуру. Девушка повернулась и удивленно вскинула брови, а потом губы её растянулись в широкой улыбке. — Привет, Сони, — мягко улыбнулся Юнги в ответ. — Привет, — она приобняла его одной рукой. — Как хорошо, что я тебя встретила! Скажи мне, где тут госпиталь? Я очень тороплюсь, мне нужно успеть на поезд в Сеул, а я всё хожу кругами. — Тут нет госпиталя, он там, дальше по улице, — махнул рукой Юнги. — Не может быть, вот дом номер сто пятьдесят шесть, это должно быть здесь, — покачала она головой и достала из кармана бумажку с адресом. — Ты перепутала, не сто пятьдесят шесть, а сто шестьдесят пять. Девушка обреченно вздохнула, запрокинув голову. — Что-то случилось? Кто-то заболел? — Мой кузен. Он попросил передать ему кое-что, — она подняла руку, показав Юнги бумажный пакет. — Но я не рассчитала, попала в пробку, и мне нужно на вокзал, завтра я должна быть в Сеуле на защите проекта. А как ты? Ты работаешь в полиции? — Буду работать, — он провёл рукой по полицейскому кителю, стряхивая невидимые соринки. — Пока только учусь. Всё вроде неплохо. А как там Ханги? — Не знаю, мы давно расстались. Я ведь теперь по большей части живу в Сеуле и редко бываю в Дальсо. Она замолчала и повисла неловкая пауза. Когда-то они были друзьями, догоняли друг друга в школьных коридорах и переглядывались, хихикая, на уроках, теперь же им было совсем нечего друг другу сказать. Сони нервно посмотрела на часы. — Если хочешь, я могу передать это твоему кузену за тебя, — предложил Юнги. — Ох, ты очень бы меня выручил. Юнги взял из её руки пакет. — Как его зовут? — Ким Минджин. Отделение нефрологии. Я позвоню ему, чтобы он встретил тебя в вестибюле. Он покрасился в глупый рыжий, — она засмеялась. — Ты сразу его узнаешь. — Хорошо, — кивнул с улыбкой Мин. — Спасибо. Спасибо большое, Юнги, — сказала Сони и махнула рукой, останавливая проезжающее мимо такси. — Без проблем. — Рада была увидеть, — сказала она, быстро чмокнув его в щеку, и села в машину. — Пока! — Пока, — помахал он ей в открытое окошко. Сони была права, он сразу узнал Минджина. Рыжеволосый хрупкий парнишка напоминал взъерошенного лисёнка. Каре-зелёные глаза, маленький аккуратный носик, мягкие персиковые губы, если бы они не находились во взрослом отделении, Юнги не подумал бы, что ему уже есть восемнадцать. Тот отчего-то зарумянился, забирая из его рук пакет и протянул ему в благодарность кофе. — Ох, — расстроено прикрыл он глаза, взглянув на передачку. — Что-то не так? — Сейчас зима и вечерами тут очень холодно, — он достал из пакета пару махровых носков. — Но почему Сони решила, что это единственное, что может меня согреть? Может, это как-то работает вкупе с апельсинами? Ты пробовал есть апельсины в махровых носках? Это согревает? Юнги закусил губу, сдерживая улыбку, и покачал головой. — Тебя ещё кто-нибудь навестит? — спросил он. — Родители приедут на выходных, — как-то неуверенно произнёс Минджин. — Сегодня вторник… — задумчиво протянул Юнги и прищурился, посмотрев на настенные часы. — Тогда я навещу тебя, — решился он. — Приходи завтра в это же время. Мин не думал, но эту фразу он скажет Минджину ещё трижды. Дважды он привозил ему лекарства, а в третий… а в третий не было никакой причины, он приехал просто потому что этого захотел. Когда Минджин увидел его, то поцеловал в щеку и обнял так крепко, что едва не раздавил ему рёбра и всё, что под ними. Это было приятно, хотя и немного неловко. Юнги помог ему накинуть пальто, и они прогулялись субботним утром по больничному скверу. — Значит, Сони твоя сестра, но почему я никогда не встречал тебя? — спросил Юнги. Они сели на лавочку. Минджин достал из кармана горстку семечек и бросил на асфальт голубям, те вмиг слетелись к его ногам. — Мои родители давно в разводе. Я не очень люблю бывать у отца в Дальсо. И практически никого там не знаю, кроме Сони, — сказал он, взглянув на Юнги, и ладошка его осторожно скользнула ему в карман, чтобы сжать его руку. — И теперь тебя. Глаза у него сияли так, будто где-то за ними включился фонарик. Юнги попытался убедить себя, что это ничего не значащая ерунда. Будь то другой парень, не такой нежный, он бы шуточно оттолкнул его или начал паясничать, Юнги почти так и сделал, но пальцы Минджина крепче сжали его ладонь, и он почувствовал, как вспыхнуло лицо. Они склонились друг к другу и замерли, дыша мерно и синхронно. Минджин что-то делал с окружающим миром, точно замедлял его, окрашивал в тёплые пастельные цвета. Юнги почувствовал щемящую грудь нежность и опустил взгляд на его мягкие губы. Он и есть его человек? Неужели может быть всё так просто? Юнги знал, конечно, что рано или поздно это произойдёт. Что однажды настанет тот миг, когда он сможет поцеловать любимые губы. Может быть, это даже произойдёт прямо сейчас… и почему бы не сейчас? Минджин ждал. Ждал и знал, чем ответит — ласковым взглядом, приглашающим целовать ещё. Его улыбка была не чем иным, как вежливым благословением. И Юнги сделал это — склонился ниже и поцеловал его, робко и быстро. Перевёл дыхание, прижимаясь своим лбом к его, и снова прильнул к губам, на этот раз целуя их долго и чувственно, а потом обхватил его руками и прижал к себе, кусая изнутри щёку, чтобы не расплакаться. Обнимая Минджина, он не мог избавиться от ощущения, что не каждая случайность обусловлена простым исчислением вероятности. Некоторым из них совершенно невозможно найти математическое оправдание. Он просто шёл по незнакомой ему улице, на которую попал только потому, что сел по ошибке не в тот автобус. А Сони оказалась там, потому что перепутала адрес больницы, в которой лежал её кузен. Какова была вероятность, что она запишет не те цифры и выйдет из такси именно в том месте и в то время, где встретит его, в то время, как он перепутает автобус и от неловкости предложит свою помощь? Знакомство с Минджином — следствие одной миллиардной вероятности. Он его личное сокровище. Мин Юнги, 23 года. 2011 год. Юнги присел на край кровати, устало бросая полотенце на спинку рядом стоящего стула. И окинул взглядом комнату, мягко освещенную тёплым светом ночной лампы. Минджин умудрился вместить все свои вещи в два чемодана. Видимо, борьба была не шуточной, он оторвал ручку. — Всё хорошо? — обнял его со спины Минджин. — Я думал, ты уже спишь, — сказал Юнги, накрывая его руки своими ладонями. — Я ждал тебя. А ты так ужасно-ужасно долго. — Шеф задержал меня. — Вы выпивали? — Совсем немного, больше просто говорили. Никто не хочет, чтобы после стажировки я уходил из отдела. Да еще и в Дальсо. Утром шеф отказался писать мне рекомендательное письмо, но вечером всё же вручил его. Ты бы видел его лицо при этом, будто ёжиками обосрался. Минджин хихикнул, возвращаясь под одеяло. — Когда ты успел собрать вещи? — спросил Мин, кивая на чемоданы. — Ещё до обеда, — он потянулся, выгибаясь в спине, и лукаво улыбнулся. — Поэтому весь вечер я просто скучал по тебе… — Сильно? — О-очень. Юнги мягко упал в расстеленную кровать, и Минджин тут же забрался на него сверху, стаскивая с себя одной рукой пижамные штаны. Мин взялся за его талию, притягивая ближе. Уже готовый для него, Минджин ловко двинул бёдрами, и Юнги почувствовал, как проскользнул внутрь него. Минджин на мгновение замер, а потом медленно задвигался, дыша всё чаще. Юнги подтянулся чуть выше, обхватывая губами его затвердевший темно-розовый сосок. — Кажется ты действительно, очень по мне скучал, Лисёнок… Минджин в ответ вдавил свои ягодицы в его бедра так сильно, как только мог и взял в ладони его лицо, чтобы одарить поцелуем. Юнги зашептал ему в губы о любви хрипловатым неровным голосом, он тихо застонал, прильнув к нему теснее, и задвигал бёдрами, подпрыгивая вверх и вниз. Еще несколько мгновений, и они уже оба лежали спиной на простынях, дыша отрывисто и шумно. Но утро выдалось не таким приятным. Они поругались дважды. Первый раз из-за нежелания Минджина останавливаться в доме Юнги и второй раз из-за чемодана, из которого он вытряхнул всё, чтобы прикрутить оторванную ручку. И, судя по выражению лица Минджина, ожидалось продолжение. — Вот и всё, — Юнги отбросил в сторону отвёртку. — Пять минут, Лисёнок. Ты дольше орал на меня. — Думаешь, теперь это очень крепко? — скептически взглянул на него Минджин и подёргал за чемоданную ручку, в надежде оторвать её вновь, но к его разочарованию, этого не произошло. — Крепче, чем окаменелое дерьмо, — заверил его Мин. — Что ж прекрасно. Теперь потратим два часа на то, чтобы сложить всё обратно. — Я сделаю это сам. — Вот и сделай. — Сделаю. Не переживай, я сложу твои трусишки не хуже тебя. — Боже, перестанешь ты когда-нибудь паясничать или нет?! — Нет. Минджин фыркнул и, прижав ко лбу ладонь, отвернулся. — Ты торопишься, потому что хочешь подписать договор об аренде уже сегодня, — Юнги коснулся его плеча, вынуждая повернуться обратно. — Но мы так не договаривались. Мы решили, что приедем в Дальсо, выберем жильё, обсудим варианты и потом подпишем договор. На это уйдёт несколько дней. Я не собираюсь въезжать в первую попавшуюся халупу. — Я думал, что говоря об этих нескольких днях, ты имеешь в виду отель, а ты хочешь привезти меня к себе домой, — он замолчал, и Юнги заметил в его глазах страх. — Я знаю, что ты задумал. — Я не сделаю ничего против твоей воли, — несогласно покачал головой Мин. — Тебе и не нужно будет ничего делать, вы ведь так близки, твоя мать сразу всё поймёт. Юнги тяжело вздохнул и взял его лицо в ладони. — И пусть, — прошептал он мягко. — Она примет это, потому что я люблю тебя, а она любит меня. — А если нет? Что тогда? — спросил он тоже шёпотом. — Я оставляю здесь всё, что у меня есть, Юнги, чтобы быть с тобой рядом. Я не хочу, чтобы моя жизнь с тобой превратилась в сплошные скандалы и крайности. К тому же знаешь, у того, кто периодически мочится кровью, она может быть не такой уж и длинной. — Я помню об этом, Лисёнок. Поэтому ты и должен стать частью семьи Мин. Иногда просто иметь деньги недостаточно. Моя мать много лет руководит благотворительным фондом, у неё огромные связи, в том числе и среди врачей. — Меня нельзя вылечить. У меня хронический гломерулонефрит. И те изменения, которые уже есть в моих почках — необратимы. — Не будешь пытаться лечиться, всё станет ещё хуже. И что тогда? — руки Мина скользнули ниже к его плечам. — Мне придётся возить тебя на диализ? — Перестань пугать меня диализом. — Перестань быть таким безответственным. Минджин насупился, но позволил Юнги притянуть себя ближе и покорно положил голову ему на плечо. — Мы поедем ко мне и останемся там, пока я не решу все дела. А потом я куплю тебе магазинчик, такой, как ты хотел. Будешь продавать свою канцелярию в Дальсо. Люди там тоже работают и учатся в школах, — сказал Юнги, погладив его по спине. — Всё будет хорошо. — Ты и так мне его купишь, — вздохнул Минджин и потёрся щекой о его плечо. — А ты и так поедешь со мной, — спокойным, но твёрдым голосом произнёс Мин.***
В Дальсо как всегда было чуть прохладнее и чуть ветренее. Пришлось застегнуть куртку, выходя из тёплой машины. Юнги обогнул дом, проходя в сад, и заметил, что с его прошлого приезда посаженный на месте колодца каштан стал ещё выше. — Юнги! — Мин Даён широко улыбнулась, снимая перчатки, и крепко обняла сына за спину. — Я ждала тебя к вечеру. Отстранившись, она внимательно взглянула ему в лицо и взволнованно заводила ладонями по его плечам и предплечьям. — Тебе не стоит делать это самой, — Юнги кивнул на кустовые розы. — Это мои цветы. Я каждый год занимаюсь их обрезкой сама. — И каждый год ранишься. Она улыбнулась и снова погладила его по плечам. — Идём в дом, выпьем пока кофе, чем-нибудь перекусим, ты голодный? — Мам, подожди… Я не один. — Не один? И с кем же? — мама чуть склонила голову. Пауза слегка затянулась. Юнги взглянул ей в глаза, и сердце ухнуло куда-то в пятки. — Ты привёз девушку? — шёпотом спросила мама, ощутив его смятение. — Любимого человека, — согласно кивнул Мин и чуть тише продолжил, — но это не девушка. Пришла мамина очередь делать паузы в словах. — Что-то я не понимаю… — протянула она, но по выражению её лица было ясно, что верная мысль уже промелькнула в её голове. Юнги облизал нервно губы и, глубоко вдохнув, произнёс: — Я приехал со своим парнем, мам. — Это шутка, Юнги? — уголок её губ дрогнул и приподнялся, но это не было улыбкой. Скорее это был нервный тик в ответ на внутреннюю боль, которую причинили ей его слова, и которую она стойко пыталась сдержать. — Нет, мам. — И где он? — В моей машине. Боится встретиться с тобой. Его зовут Минджин, ему двадцать четыре, он из Тэгу. — М-м… — простонала мама и отвернулась, прижимая ко лбу ладонь. — Я возвращаюсь домой, мам. И хочу, чтобы ты всё знала. В нашей семье и так достаточно секретов, — он замолчал, и повисла напряжённая тишина. — И как давно? — тяжело выдохнув, спросила мама. — Мы встречаемся около пяти лет… — Нет. В смысле… — она всё же повернулась к нему обратно, но ей пришлось прижать к глазам пальцы, чтобы не дать слезам покатиться. — В смысле вообще… Юнги понял, она не может назвать его вслух геем, и пожал в ответ плечами. — Наверное, всегда. — М-м… — простонала она снова и, сжав плотно губы, ринулась стремительно из сада во двор. — Мам, я прошу тебя… — Замолчи! Боится меня? Правильно боится! — прошипела Мин Даён, разъярённо дыша, и, подбежав к машине, дернула за ручку быстрее, чем Юнги успел схватить её за ладонь. Она распахнула дверь и вмиг замерла. Минджин крупно вздрогнул от неожиданности и сжался на пассажирском сиденье, смотря на неё своими большими зелено-карими глазами. — Здравствуйте, госпожа Мин, — произнёс он робко и умоляюще взглянул на Юнги. — Боже мой… — прошептала мама едва слышно, и Юнги подступил ближе, становясь между ними, но она легонько оттеснила его рукой в сторону, наклоняясь к Минджину. Несколько невыносимо долгих секунд она молчала и просто смотрела на него взглядом, полным тысячью самых горьких чувств, а потом сказала дрогнувшим голосом: — Выходи, Минджин. Идём со мной. — Куда? — спросил он несмело. — Домой, — ответила мама. — Оба. Заходите домой. Мин Юнги, 33 года. 2021 год. Свет медленно померк, и кинозал погрузился в темноту. На экране появился рекламный ролик спонсора. — Может, пересядем ближе? Всё равно никого нет, — предложил Юнги. — И тут неплохо, — покачал головой Минджин и подсунул свою ладошку под его руку. Все выходные он проспал, и уже поздним вечером в воскресенье, лёжа в кровати под одеялом вспыхнул вдруг странной идеей. «Ты должен хоть раз сводить меня в кино», — заявил он, на ночь глядя. «Ну, раз должен, значит, свожу», — пообещал Юнги. «Завтра. Завтра хороший день для нас», — улыбнулся он мечтательно и приластился к его груди. И Юнги не смог ему отказать. Утром он позвонил напарнику и сказал, что задерживается. Потому что утро понедельника в кино действительно придумано для них. Юнги посмотрел на пустые ряды перед собой и вспомнил, как в детстве, будучи ещё совсем маленьким ребёнком, умолял отца сводить его в кинотеатр, думая, что это станет для них настоящим приключением. Но Джинни наотрез отказался, сославшись на важные дела. Оно и понятно, он скорее бы высадился на Луну, чем провёл время с сыном. Санён, что была постарше, только посмеялась над ним, мол, ты с ума сошёл предлагать такую глупость? — Всё хорошо? — шёпотом спросил Минджин, заметив его печальную задумчивость. Ему всегда было грустно вспоминать то, каким он раньше был. Но, он постарался прогнать внезапную меланхолию и улыбнуться. За четырнадцать лет отношений они впервые были в кино вдвоём, впервые могли держать друг друга за руки перед экраном, как делают это влюблённые парочки, и целоваться. — Да, — кивнул он и медленно склонился к нему, целуя в губы под первые кадры голливудского фильма о вечной любви. Минджин прерывисто вздохнул, разрывая долгий поцелуй, и прижался к его плечу. — Как жаль, что нельзя убрать эти дурацкие подлокотники, — сказал он, обнимая Юнги за предплечье и затих. Действительно жаль…***
Приятный поход в кино сменился неприятной поездкой на городскую теплотрассу, где трое маргиналов устроили пьяные танцы на голове четвёртого под аплодисменты своих собутыльников. Юнги потёр виски, вспоминая дебильное выражение лица главного танцора. Тот не мог связать и двух слов и периодически просто зависал, смотря в одну точку. Он провозился с ним до позднего вечера, что, конечно, не могло понравиться Минджину. Юнги тихо заглянул в спальню. Оставленный для него ночник мягко освещал лицо Минджина. Он забрался к нему под одеяло и тут же услышал облегчённый вздох. Юнги провёл ладонью по его мягкому животу, аккуратно скользя ниже к лобку, и забрался под резинку трусов. Минджин завозился, поворачиваясь к нему лицом. — Прости, — прошептал он и со стоном ткнулся носом ему в шею. — Я так устал… — Ничего, — тоже шёпотом ответил Мин. — Что-то случилось на работе? — Нет, я был дома, — Минджин на ощупь взял его за руку, — не смог поехать. — Почему? — Болела голова. Головные боли были следствием развившейся на фоне почечной недостаточности гипертонии, и в последние несколько месяцев они мучали его особенно сильно. Это означало, что пора заново проходить обследование и менять привычные препараты на другие. — Ты позвонил моей маме? — Нет. — Почему? Минджин пожал плечом. — Устал… — едва слышно прошептал он и затих. Утром Юнги снова пришлось предупредить напарника о том, что ему придётся опоздать. Но уже к обеду стало ясно, что опоздание превратится в полноценный прогул. Минджина с утра мучила тошнота и любая еда, попавшая в его желудок, практически мгновенно оказывалась в унитазе. Ему пришлось самому позвонить матери и попросить её устроить встречу с профессором из Сеула. Тот согласился принять его в срочном порядке и назначил встречу на послезавтра, чтобы Минджин успел сдать хотя бы минимальный набор анализов. В ночь перед встречей с врачом Минджин спал особенно плохо, ворочался в постели и время от времени постанывал. Юнги не спал вовсе. Кажется, прошла целая вечность перед тем, как наконец рассвело. Минджин постоянно хотел спать и одновременно не мог спокойно уснуть. Дорога измучила его так сильно, что в клинике Юнги пришлось посадить его в инвалидное кресло, чего прежде ещё не случалось никогда. — Вам придётся остаться здесь, — сказала медсестра, оттесняя Юнги от кресла. — Но раньше я всегда сопровождал его, — возмутился Мин. — Раньше не было коронавируса, — вздохнула девушка. Она закатила кресло в лифт. Створки его захлопнулись, скрывая от него Минджина, бледного и напуганного. Юнги почувствовал, как дрогнуло его сердце, и он вдруг подумал, что им следовало хотя бы коснуться друг друга или что-то сказать. С какой-то ужасающей тоской вспомнился ему их поцелуй в крохотной прихожей их маленькой уютной квартирки. Он не мог знать точно, но с жестокой ясностью почувствовал — это был их последний поцелуй, короткий, смазанный и ни о чём не говорящий. Собственные мысли испугали Юнги, и он изо всех сил постарался отринуть их прочь. Но уже через несколько часов Минджин позвонил и сказал, что ему придётся остаться. Он близок к почечной коме и будет находиться в реанимационном отделении до тех пор, пока аутоинтоксикация в его организме не снизится до приемлемого уровня. И Доктор Ким Джунпён в срочном порядке намерен установить ему подключичный катетер для диализа. — Мне нужно отдать телефон, Юнги. Я больше не смогу позвонить, — он прерывисто выдохнул в трубку, тихо всхлипнув, и добавил полушёпотом: — Я люблю тебя. Это было последнее, что он ему сказал. После нескольких процедур диализа произошло то, чего никто не ожидал — у него развилась пневмония, которая в силу всех сопутствующих факторов не поддавалась никакому лечению. Минджину ничто не помогало. Ему становилось хуже с каждым днём, но Юнги старался держать себя в руках. И старался не думать о том, что будет, когда тот умрёт. Хотя нет, это не правда. Он думал об этом постоянно. — Искусственная кома? — переспросил Юнги, испуганно пятясь назад, но упёрся спиной в барную стойку. — Отёк поразил большую часть его лёгких. Он больше не может дышать самостоятельно, — отчего-то шёпотом заговорила Мин Даён. — Ты можешь помочь? Мам… — тоже зашептал Мин. — Умоляю, скажи, что ты можешь нам помочь… — Сынок, ему пытается помочь консилиум лучших врачей… — Я не об этом. Я о донорской почке. — Юнги… — Нужно узнать, могу ли я подойти. Вдруг могу? Пусть они проверят. — Юнги… — Почему они не хотят этого сделать? — Ты не кровный родственник, по закону ты вообще ему никто, чужой человек, и не можешь просто так взять и отдать ему свой орган. Но даже если бы мы смогли это провернуть и ты бы чудесным образом ему подошёл, сделать пересадку сейчас невозможно, потому что он… — она осеклась и опустила глаза. — Он слишком нестабильный для такой операции. — Но должен же быть какой-то выход?! Мам… мама… — Юнги шагнул к ней навстречу и схватил её за руку. — Прошу тебя, скажи, что выход есть… — взмолился он, но она молчала и стояла, не смея поднять на него глаз. Он отпустил её руку и с протяжным стоном отвернулся, склоняясь над барной стойкой. — Сынок… — прошептала мама, укладывая ладонь на его подрагивающие плечи. — Как несправедливо… — всхлипнул он, пряча глаза за дрожащей рукой. — Я даже не могу увидеть его… не могу услышать… я был его, а он моим четырнадцать лет, а теперь… теперь они говорят, я чужой! — Таковы порядки, милый. Но мы ведь всё равно рядом с ним, думаю, он это чувствует. Юнги замычал бессвязно в ладонь, обессилено прикрывая глаза и покачиваясь. Она пыталась утешить его, но это было невозможно. Сердце Минджина остановилось в одну из отвратительно душных ночей. Каким-то странным образом Юнги понял это ещё до ночного звонка матери. Это было как чьё-то едва ощутимое касание, в одно мгновение вырвавшее его из тревожного сна. 3:40 на часах, сердце омертвело от непонятного ужаса. А в 4:00 раздался звонок. — Мне жаль, сынок… — прошептала мама в трубку и замолчала, возможно, ей нужно было время, чтобы суметь продолжить, но это уже не имело смысла. Тупая, тянущая боль возникла где-то внизу живота и оттуда поднялась вверх, разливаясь по груди. От этой боли леденели руки, и хотелось корчиться, холодный пот проступил на его лбу и висках, он упал с кровати, поддавшись внезапному порыву куда-то бежать, но слабые ноги не могли его удержать. Мама кричала в трубку его имя и что-то говорила про дыхание, но Юнги не мог разобрать её слов, перед глазами всё поплыло, и он уже ничего не видел и не слышал — была только боль. Всеобъемлющая, рвущая его изнутри боль.***
К полному несчастью Юнги, похороны состоялись в Дальсо на родине отца Минджина, где каждый знал друг друга в лицо. Во время прощания Юнги едва смог коснуться его холодной руки. Мать ступала за ним по пятам, строго следя за каждым его движением. На кладбище он стоял за спинами скорбящих родных. Они говорили о любви и горе, и о том, каким замечательным был Минджин. Но все их слова звучали для Юнги немыслимо глупо и неискренне. Никто из этих людей не знал Минджина достаточно хорошо. Даже собственные родители. Узнай они, что он был геем и едва ли не полжизни прожил с мужчиной, у них бы, должно быть, случился припадок. Юнги не мог вынести того, что он, единственный по-настоящему близкий и нужный ему человек, был не рядом с ним в самые трудные мгновения. Звал ли Минджин его в свои последние минуты? Думать об этом было нестерпимо больно, но и ни о чем другом он думать не мог. Ему было страшно? Он сильно страдал? Сколько это длилось? Краткость промежутка, отделяющего его от того мгновения, когда Минджин был ещё жив, совсем растравила его горе. Ещё несколько дней назад его сердце билось, и он ещё наполнял его жизнь, а теперь всё было прервано, бессмысленно и безвозвратно. Он стоял за спинами его родных и не смел к нему прикоснуться. Все те годы, что они прожили вместе, они по-настоящему принадлежали друг другу, и невозможность завершить их любовь последним поцелуем убивала Юнги не хуже смертельного яда. Он должен был его поцеловать, чтобы сохранить на своих губах… Крышку гроба защелкнули. Юнги дрогнул. Я должен был его поцеловать… Гроб опустили в яму. Я должен был его поцеловать… Первый земляной ком ударился о лакированное дерево. Внезапно Юнги почувствовал, что совершенно истощён и что его тошнит. Он схватился рукой за чужое надгробие и закрыл глаза. И тут вдруг почувствовал лёгкое прикосновение к себе. Словно маленькая тёплая ладошка Минджина погладила его, утешая, по спине. Он обернулся, затаив дыхание, и растерянно огляделся по сторонам, но позади него не было никого, кроме стоящей в нескольких шагах соседской девчонки. — Минджин… — произнёс слабо Юнги. — Что такое? — испуганно заглянула ему в лицо мама. Он расплакался и, сотрясаясь в рыданиях, приник головой к её плечу. — Нет, Юнги, нет… Чш-ш… — зашептала она, но он понял, что не может остановиться, и позволил ей себя увести.***
— О, Господи Боже! — схватилась за сердце Мин Даён, увидев Юнги, достающего бутылку из домашнего бара. Они встретились взглядом, и она замолчала. Но недосказанности не было места. Он и так знал, кого она в нём увидела и чего напугалась. — Что ж поделать, мам… — вздохнул печально Мин. — Я его сын. Он ушёл к себе и выпил ещё водки. Хотелось только одного: уснуть, исчезнуть, провалиться в ненавистную тьму. Но уснуть никак не получалось, нервы были напряжены до предела. Внутри него словно рос огромный резиновый шар, наполненный водой. И Юнги мысленно молил, чтобы кто-нибудь ткнул ему в грудь булавкой. В Дальсо ему было плохо. Дома он чувствовал себя слабым, потерянным и больным. Дни смешались с ночами. В голову снова лезли воспоминания из детства: громкий голос Джинни, женский плач. Вопли, стоны, крики. Беспросветная мгла. Его охватывало какое-то болезненное возбуждение, это было похоже на тот ужас, что он испытывал в кошмарных снах, только теперь наяву. Дни напролёт он смотрел в окно, наблюдая за покачивающимися ветвями дуба и трепыхающимися гнилыми лоскутьями его печального друга — старого воздушного змея, а потом так же, не отрываясь, всю ночь следил за тенями, гуляющими по беленым балкам потолка. В некоторых из них он пытался разглядеть своего Лисёнка, но он больше к нему не являлся. Семейный врач выписал ему таблетки. Первое время Юнги противился. Но потом понял: снотворное — отличное средство уйти от реальности. Когда сил терпеть больше не оставалось, это был лучший способ провалиться в долгожданное и блаженное ничто. И это «ничто» нравилось Юнги гораздо больше его нынешней жизни. Мин Юнги, 34 года. 2022 год. — Вставай немедленно! — рявкнула на Юнги мать, влетев однажды утром в его комнату без стука. Он со стоном сел, опуская босые ноги на пол, и медленно поднял на неё взгляд. Как же хотелось заснуть. — У тебя ещё есть обязанности, ты забыл? Смотреть на тебя противно! Вставай и одевайся. Живо! Она посадила его в машину и отвезла в полицейский участок. Коллеги отреагировали на его возвращение косыми взглядами, но его это совсем не волновало. Да, его не было на службе почти год. И да, ему за это ничего не будет, потому что он Мин. Люди могли говорить всё что угодно по этому поводу, их слова больше не могли его задеть. Ибо больнее, чем есть, быть уже не могло. Юнги должен был заставить себя сосредоточиться на работе, но чувствовал себя таким пустым и усталым, что был вынужден заставлять себя всё делать через силу. Работая в отделе расследования убийств, ему часто приходилось видеть смерть. И всё же, прежде он и подумать не мог, что смерть так жестока к живым. Кое-как справившись с работой в отделе, Юнги сел вечером в машину и вдруг совершенно ясно осознал, что хочет всё закончить. Прямо сейчас. Он выехал на обводную трассу, разогнал свой Челленджер, погасил фары и отстегнул ремень безопасности. Впереди его ждал крутой поворот, а сразу за ним горный обрыв. Окружившая Юнги мгла заставила сердце замереть. Он зажмурился и вдруг вспомнил маму, утирающую тайком слёзы, в последнее время она стала поддаваться слезам куда чаще. А затем он подумал о Санён, у неё растут чудесные мальчишки… — Ты не должен так с ними поступать, — услышал он голос Минджина, услышал так отчётливо и ясно, будто тот склонился и произнёс ему их на ухо, обдавая кожу своим тёплым дыханием. Иногда, мёртвые действительно умеют говорить… Юнги распахнул глаза, давя на педаль тормоза и выворачивая руль. Слишком поздно. Юнги бросило сначала вперёд, потом назад и в бок. Послышался протяжный лязг и скрежет металла, Челленджер протерся бочиной об отбойник и остановился. Юнги выдохнул со стоном и опустил обессилено голову на руль, облизывая кровь с разбитой губы. Челленджер пострадал довольно сильно, его пришлось отправить на ремонт, о чём Юнги теперь тоже очень жалел. Он любил свою машину. Любил даже после того, как едва в ней не погиб. — А что случилось с вашей машиной? — спросила соседская девочка, которую он, бывало, подвозил до школы. — Я её разбил. — Попали в аварию? — Мм… да… — С вами всё хорошо? — Я не ушибся. Сон Дахи выдохнула так облегченно, словно ей самой было больно. Юнги чувствовал, что в ней тоже есть что-то такое, что отличает её от других. Наверное, поэтому он был к ней не безучастен. — Я подвезу тебя до школы, — сказал он, проезжая остановку, где обычно высаживал её. Сон Дахи благодарно улыбнулась. Уходя, она склонилась к нему и сняла с ресницы пушинку. — У вас такая горячая кожа, господин Мин, — подметила она немного смущённо, но тут же улыбнулась по-детски невинно, разгоняя возможную двусмысленность. — Внутри вас живёт феникс? — Внутри меня ничего нет, — ответил печально Юнги. — Только пепел и водка… — добавил он, дождавшись, когда она отойдёт и не сможет его услышать. Он вернулся в отдел. Разговоры стихли, появились новые дела. Мама оказалась права, монотонное выполнение своих обязанностей, пусть и в принудительном порядке, мало-помалу возвращает к реальности и даже временами делает её сносной. Иногда, возвращаясь домой затемно, Юнги на мгновение забывал о случившемся, и звал Минджина, удивляясь холодной тишине. А потом взгляд его падал на не застеленную им с утра кровать, он видел мятые простыни, пустые бутылки, столик заваленный пузырьками с таблетками и вновь задыхался от горя, всхлипывая до тех пор, пока не начинал болеть живот. А утром всё начиналось сначала. Звенел будильник, Юнги открывал тяжелые веки и вымученно смотрел на экран телефона. Нет, это немыслимо! Просто недопустимо! — думал он, не понимая, почему время не подстраивается под ритм человеческих крушений и катастроф. Минджин лежал в могиле, и, тем не менее, начинался новый рабочий день. Миру было плевать на его внутренние бури, и Юнги считал это почти наглостью. Это первое, что приходило ему в голову — злость на день, который, несмотря ни на что вспыхивал нахально за окнами ярким рассветом. Он вновь начал молиться, как когда-то давно, в детстве, только теперь делал это иначе. Раньше он просто произносил слова молитвы, а теперь по-настоящему умолял Иисуса помочь ему спастись. Или пронзить его молнией насмерть. Но, видимо, Бог ещё не был готов простить ему прошлые прегрешения и считал его таким ничтожным, что не желал тратить на него электричество. Лёжа в постели, Юнги иногда часами мысленно торговался с ним, прося забрать всё, что у него есть и вернуть Минджина. Эти переговоры с Господом его убаюкивали. И в одно воскресное утро, увидев, как сестра собирается к утренней мессе перед Пасхой, он отважился: — Санни, возьми меня с собой. Санён опешила. Это было совсем не в его духе. Она долго молчала, а потом лицо её сострадательно обмякло. Она не стала задавать лишних вопросов, только кивнула, мол, это правильный выбор, это поможет. Они вошли в церковь, она была почти пуста, верующих протестантов в Дальсо осталось немного. Он сел на свободную скамью у изваяния скорбящей Мадонны. Вовек блаженная и исполненная терпения, она оплакивала Сына, и слёзы её лились прямиком из сердца. Так же, как и у него. Страждущий, он искал то чувство лёгкости, которое даёт вера, но оно по-прежнему оставалось ему неведомо. Жизнь продолжается — повторял Юнги снова и снова, но это было ложью, даже по отношению к самому себе. Он без конца перебирал в уме каждое событие того утра, когда в последний раз видел Минджина живым и каждый момент их жизни, когда всё могло пойти по-другому, и нашёл столько вариантов предотвратить эту трагедию, что ему стало непонятно, как она вообще могла произойти. Выводы, к которым он приходил, запускали механизм самоуничтожения в его сознании, и он принимался искать в своём поведении всё, за что должен был испытывать стыд и вину. Упущенные моменты и дни, полные работы. Поздние возвращения, ночи, проведённые на дежурствах и поцелуи, которых не было, глупые обиды. Шар внутри него всё рос и рос, и Юнги чувствовал, что если хоть немного не вылить то, что в нём, он разорвёт его изнутри. Ему не давали покоя убийцы, согласившиеся написать чистосердечное признание, порой в их глазах Юнги видел то облегчение, которого так жаждал сам, и решил сделать то же самое. Он писал повести и романы, мешая собственную исповедь с вымыслом. Он написал бессчётное количество строк о своей любви и о своём горе. И таким образом всё же смог примирить себя с миром, столь безжалостно обманувшим его ожидания. Но главные слова никак не подбирались. Потому что утрату невозможно описать словами, её можно только почувствовать.