Хлябь

Вечерние лучи солнца, грузно, медленно падающего за черты горизонта, мерцающего последними рыжими вспышками на цветущие улицы, светят крайне ярко, точно в последний раз, озоряя кухонный стол, сотворяя немыслимые вещи с атмосферой, добавляя в нее тёплый домашний уют, согретый летними деньками, и разбавленный приятными, нежными, убаюкивающими порывами ветерка, качающими лёгкий, полупрозрачный тюль, блестящий, переливающийся от резвых солнечных зайчиков, от дорогой, пестрящей люстры, играющей хрустальными побрекушками. Вова устало покачивал ногой под столом, удобно устроившись бледной щекой на угловатой ладони, сонно наблюдая, посматривая, сквозь беспрестанно закрывающиеся веки, за бегающей по комнате Дилей, расставляющей на столе, покрытом отбеленной скатертью, миниатюрные чашечки и новенькие приборы, опрятно очищенные до бликов, фарфоровый чайник брякнул крышкой, подначивая предвкушением, на языке заиграла капелька мерцающей слюны, когда на стол аккуратно опускается огромная узорчатая тарелка с горячим ягодным пирогом, подтянувшись, прибравшись, светловолосый поджимает губы от аромата, хватая серебряную ложку со стола. – Ребята, пойдёмте к столу! – на кухню с довольным, счастливым лицом заваливается Марат, сверкая ровными зубами, растягивая губы в радостной ухмылке, оседая на стул рядом с Вовой, истомно разваливаясь на нем, хитро поглядывая на своего брата, поджимая разбитые губы, бегая своими тёмными зенками по его веснушчатой физиономии, бросая многозначительные намекающие взгляды на округлившийся живот, скрытый за тканью большой домашней кофты, с отличительным логотипом хоккейной команды, когда-то служившей подарком от тренера, наградой за победу в сложном туре, где они вышли с огромным отрывом, в комплекте с одноразмерной тостовкой шли ещё спортивные, широкие штаны, усеянные мелкими рисунками скрещенных клюшек, сейчас глупо спадающие, висящие на его узких бёдрах, недавно отрытая подарочная форма, прекрасно прикрывала, виднеющиеся, торчащие угловатые ребра и подросший живот, которого так стеснялся Володя, плюнувший на саднящее прошлое и ненависть к хоккею. – Не тормоши ребенка лишний раз. Только успокоился, а то пинался пол вечера, – грузно топая, поскрипывая половицами, укрытыми светлым линолеумом, хмуро, задумчиво, в своей манере, кашляя в кулак, на кухню явился отец, обходя стол в поисках свободного места, останавливаясь возле кудрявой женщины, поглаживая её по узкой талии, клюя губами куда-то в висок, тяжело осев на стул, Кирилл Сергеевич притягивает ближе к себе приборы и аккуратную винтажную чашечку, наливая в неё горячего чая, пускающего вьющийся пар, умиротворенно поднимающийся ввысь, кружась, точно в галлюциногенном вальсе, затягивающем в свои прыткие, но в тоже врямя плавные движения, мужчина пододвигает к себе кружки сыновей, разливая тёмный кипяток, пока мачеха разрезала ароматный пирог, вкладывая большой кусок своему мужу, – Вот когда поем, хоть угладься. – Диль, садись давай уже, а то остынет. – отец отодвигает стул для женщины, провожая её взглядом до предмета мебели и складывая свои крупные руки на деревянную спинку, он громко выдыхает, сжимая губы в тонкую полоску, неосознанно притупляя тёмные очи себе в колени, но после сразу же их поднимая на старшего сына, гордливо улыбаясь, ласково, вызывая у Вовы такую же, приправленную небольшой дозой стыдливости, наконец-то светловолосый видит в его глазах смену восприятия, он надеется, что для отца он больше не маленький, беззащитный мальчишка, влазящий, попадающий чудесным образом, в постоянные передряги, с незаживающими разбитыми коленями, а кого-то повзрослее, может быть наконец-то старшего сына, помеченного особым клеймом, – Володя, Вовочка, ты у нас такой молодец. Мы очень гордимся тобой. Не каждый сможет закончить юридический институт с красным дипломом. Поэтому мы с Дилей решили сделать тебе подарок. – Кирилл встаёт из-за стола, прихватывая за собой остывающую кружку с чёрным чаем, пахнущим весенними полевыми цветами, похлопывая по карманам своего пиджака, доставая от туда небольшу связку красивых, блестящих ключей, играясь ими в воздухе, от чего два металлических конца встречаются, озорливо звякая и бремча, Вова шокированно раскрывает глаза, довольно, сдержанно улыбаясь сквозь полный рот, рывком поднимаясь с мягкого стула, влепляясь в крупное тело отца, от чего он испускает из себя не осознанный выдох, его большие ладони тепло укладываются на худощавую, хрупкую тушку, правая уютно поглаживает по жилистой спине, пробегаясь пальцами по лопатке, а левая аккуратно, лелейно проходится по животу, он целует его в светлый висок, из всех сил сдерживаясь, чтобы не пустить слезу – Так как ты у нас уже большой мальчик, и в скором времени ты станешь папой. Мы решили подарить тебе квартиру. Хоть ты конечно уже и большой мальчик, но для меня ты всегда останешься моим маленьким сынишкой. Знай, что мы всегда готовы тебе помочь. Никогда не оставим тебя и нашего внучка в беде. – Да, Вовочка, ты у нас большой молодец. Мы тобой гордимся. Кирилл, свози, пожалуйста, завтра мальчиков квартиру посмотреть, – Диляра деликатно, элегантно встаёт со своего места и треплет Марата по спине, призывая его к ним, она укладывает свою кудрявую голову мужу на плечо, притягивая светловолосого в новую порцию объятий, все так же осторожно поглаживая его живот, счастливо, тепло улыбаясь, трепля по голове младшего сына, довольно сверкающего своими зубами. Кирилл Сергеевич грузно усаживатся обратно на стул, на последок поглаживая Вову по лохматой голове, создавая ещё более кромешный беспорядок из русых волос, прослеживая глазами за утонченной фигурой сына, застопорившейся возле своего места, жадно отпивающей из фарфоровой чашечки остывший чай, – А мне всё-таки кажется, что внучка будет. А ты как думаешь, Вов? – Не знаю, мне без разницы, лишь бы здоровый был. – светловолосый жмёт плечами, укладывая в рот ещё один кусок ягодного пирога, аккуратно уложенного на чайную ложку, наклоняясь над тарелкой, в попытке не насорить и не испачкать стол песочным тестом и ярко красной начинкой, младший хитро поглядывал на него, жуя слишком большую порцию пирога, из последних сил пытаясь сдержать смешок, растягивая чванную улыбку, стреляя темными глазами, цвета свежего, ароматного мёда, в ответку Марату, слабо подпинывая его под столом ногой под колено, прикрывая свою победную ухмылку рукой, продолжая задумчиво доедать свой кусок, утопая в грезах и мыслях, пробирающихся, хватающих за лодыжки и голову, уносящих его на дно, и вновь он, со своей нахальной, глупой улыбкой, с треснувшими манящими губами, щербатыми зубами, являющих всему миру свое безразличие на чужое мнение и плутоватость, изрядно верткий язык, не устающий болтать без умолку, заговаривающий, раскрепощающий всех, способный выправить любое дело и ситуацию в свою сторону, каждый раз выходя сухим из воды, да ещё и с полными карманами купюр, тёмные, кудрявые волосы покачивались на игривом ветерке, а загорелые ланиты усеяны бледнявыми пятнышками, поцелуями солнца, глаза всегда тепло грели тело, а объятия, точно тяжёлое одеяло, убаюкивали, из них не хотелось вырываться, а наоборот, остаться навсегда так, заключённым в кольце крепких, сильных рук, ползущих по спине, оседающих на тонкой, хрупкой талии, вслушиваясь в бесконечные комплименты и истории о весёлой жизни. Плохо без него, но так будет лучше, и если подвернется возможность, он бы без раздумий все вернул, но сам ни за что не пришёл, гордость не позволяла – И на меня хочу, чтоб был похож. – Вот родишь и посмотришь, кто это будет и на кого похож. А мне все же кажется, что мальчик будет. – мужчина складывает остатки пирога себе в рот, запивая его терпким, остывшим чаем, и тянется за вторым куском, пока кудрявая женщина отлучилась, отвернувшись лицом к раковине, бренча и гремя тарелками, выкладывая посуду на рядом лежащее сухое полотенце, младший брат на слова отца утвердительно, поддерживающе кивает, демонстрируя всем видом, что разделяет мнение с отцом, показывая на мужчину своей ложкой, переводя взгляд на Володю, погруженно притупившего взгляд в свою кружку, помешивая тёмные чаинки, плавающие на дне, нервно кусая губу, срывая ровными зубами сухие корочки, – А кстати. Мы с Дилей купили себе путёвки в Гагры на начало августа, пятого числа вылет из аэропорта. Так что Марат на тебе будет. Думаю через недельки две, уже будешь в своей квартире обживаться. Мы ненадолго, всего на две недели, обещаем вам подарки привезти. – Хорошо, пап. Отдыхать – это полезно, так что поезжайте. Я присмотрю за ним, не переживайте, не в первой. – Поглаживая ладонью живот, Вова укладывает голову на руку, вырисовывая подушечками пальцев на ткани кофты, хорошо прикрывающей, таящей, хранящей в секрете беременность, шестой месяц даёт о себе знать, но любимая, объёмная одежда становится вдвойне удобнее и полезнее, слаженно прикрывая его состояние. *** Под спиной наконец спасительно ощущается кровать, притупляя зверскую, не человеческую, изнуряющую, тягучую боль, адскую, томительную, валящую с ватных ног, поудобнее укладывая голову на подушку, прикрывая глаза, Вова расплывается в вязкой истоме, капризно поворачиваясь на правый бок, испуская из себя изнеможденый выдох, борясь с желанием погрузиться в трепетный сон, загребающий в объятия, своими пушистыми лапами, оснащенными острыми когтями, цепляющими кожу во время кошмаров, но его умиротворение было прервано, растоптанно толстой, твёрдой подошвой берцев, разрывающих связки и мышцы, сворачивающих бледную кожу в ужасе, рядом с ним, на одноместную узкую кровать, ложится Марат, располагаясь со стороны стены, прижимаясь лбом к его узкой, жилистой груди, не обращая внимание на торчащие, неудобные ребра. – Можно? – его темные глаза прожигают в нем дыру, убивая в нем всю злость, зародившуюся в его потрепанном сердце, обклееном многочисленными пластырями, пускающими течь, покрытом болезненными ссадинами и шрамами, все ещё приносящими неудобство и дискомфорт, кровоточащими при малейшем неуверенном движении, затапливающими все полости, камеры, имеющиеся у него в величественном распоряжении, хлипкие, плаксивые артерии и вены, оплакивали причинённые им удары, пуская красные, бордовые капельки слез, у Вовы воздух встаёт поперек горла, перекрытая комом трахея, обидчиво не слушалась своего хозяина, заставляя сердце замолчать, а после вновь возобновить свою работу, грузно ухая по всему телу гулом, превращая мышцы и органы в одну сплошную пропасть, черную, глубокую, утягивающую в стыдливый страх. Короткие тёмные волосы щекотят шею, когда его голова возвращается на место, обогревая грудную клетку, залечивая пугающие боли и ссадины, прекращая кровотечение, от чего рука, тощая, усыпанная старыми шрамами и зажившими порезами, сама укладывается на чужой колючий затылок, приятно, притягательно обросший тёмными волосами, сладостливо ластящимися между пальцев, массируя кожу, светловолосый хлюпает носом, пытаясь сдержаться. – Конечно можно, зачем спрашиваешь... – может хоть присутствие младшего брата поможет ему спокойнее погрузиться в умиротворяющий, успокаивающий сон, от спонтанного, наростающего холода коченеют пальцы, а по артериям, точно бегут маленькие льдинки, прорастающие сквозь тонкие стенки, пускающие в мышцы и слои дермы свои колючие лепестки, заволакивая его тело тремором и частой тряской, тёплые спортивные штаны и жаркая толстовка, в которых раньше было до ужаса пылко, из-за чего они были отложены на самую верхнюю полку, в ожидании своего часа, как говорила мачеха, на вырост, а он лишь согласно кивал, время пришло, но дать в росте он забыл, оставаясь все таким же жилистым, покрытым узорными, структурными аккуратными мышцами, как и тогда, когда еще мелкий рассекал коньками каток, спрятанный за огромной защитной формой, держащий в руках пеструю клюшку, привезенную из Москвы тётей Мариной, жизнь явно любила солить ему. Марат поднимается с кровати, укрывая их тёплым одеялом, скатанным под их ногами, прижимаясь обратно к нагретому месту, прикасаясь лбом к чувствительной груди, выбивая из Вовы удушливый, незлобный вздох, а тёплая рука наконец укладывается к животу, приподнимая край толстовки, проходясь тонкими, хорошо сложенными пальцами по чувствительной коже, очерчивая на ней вьющиеся узоры, заветушки, кривые зигзаги, слабо надавливая на плотную дерму, довольно хмыкая, осторожно прикладывая всю ладонь, покрытую мелкими мазолями от занятий и игр на турниках, поднятий тяжёлых гантелей, он гордился им и искренне радовался его начинаниям и умениям, хоть у кого-то должно получиться все в спорте, младший тогда в подарок доверительно получил его победную, счастливую клюшку и тёмную шайбу, Володя все ещё помнит, как он от счастья чуть ли не до потолка прыгал, целуя и обнимая его, а он только и мог пускать тихие слезы утерянного пути и намечающегося. Светловолосый осторожно перехватывает руку брата, опуская её чуть ниже, очерчивая его, грубоватой, но родной, ладонью пупок, прижимая своей, на губах младшего расцветает довольная, счастливая улыбка, когда ровно том месте возникает толчок, радостно хмыкая, осторожно поглаживая по упругому животу, в попытке поймать хоть ещё одно шевеление, пока Вова совершенно не замечает того, как сон обволакивает его с ног до головы, утаскивая в пучину и гущу царства Морфея. *** Тёмный коридор, бесконечный, закручивающийся в спираль в чёрной непроглядной тени, пугает, но в тоже время чертовски завораживает, притягивает к себе карие очи, манит манит манит и он, не в силах отказать, идёт, блуждает по, выложенному плиткой, помещению, лампы над головой, бездушно искрятся, слегка освещая глумливый, бесстыдный путь, в далеке, маленьким, крохотным огоньком, белесым, точно весенний нарцисс, загарается свет, путая, сбивая с толку, подзывая проворным голосом подойти, а за спиной кто-то безбожно долбится в дверь, давая клятву сорвать её с петель, нет, он не боится, скорее просто нервничает. Глаза закрываются, когда яркая вспышка озаряет все вокруг, но стук, беспрестанный, не унимающийся, яростно пытается оставить на металлической поверхности вмятины, острые, угловатые, режущие подушечки пальцев, до мелких кровоподтеков, ладони сами ползут, тянутся к ручке двери, запуская внутрь яркого квартирного коридора высокий силуэт, пыхтящий, сопящий, злость захлестывала, веяла от него, окружая стальным запахом, наконец-то пугая, замирая всем телом, сотрясаясь каждой мышцой, ужас не даёт сделать шаг назад, чуя зылком испепеляющий взгляд бездонной пучины, беспризорно, плутливо наблюдающей на ним, ожидая единственного, последнего движения к ней, её тёмные, тягучие зенки жгут, но выхода нет, остаётся только одно, смотреть в серые глаза своего жуткого кошмара. – Полюби меня! Хочешь шубу? Хочешь кольца? Или колье из Италии привезу? Чего ты хочешь? Будь со мной, пожалуйста! – его голос низкий, практически рычащий, обволакивает, кажется звучит по всюду, не давая шанса на отступление, а когтистые лапы все тянутся к нему, в попытке властвовать, захватить его, но все тщетно, ноги не слушаются, а пришедшее нечеловечное, зверинное чудовище все приближалось, задевая острыми пальцами его плечи и одежду, разрывая, отрывая от неё ласкуты, оставляя беззащитным, практически нагим перед ним, голосовые связки отказывались производить любые звуки, вырывая из себя лишь грамоздкие, режущие, трясущиеся выдохи, приходится отрицательно, истерично крутить головой, ощущая, как неизвестность за спиной распахивает свои руки в объятиях, осторожно намекая, что бездна словит, оближет лаской, лелейно погладит и поцелует в макушку – Не хочешь? Значит ты останешься использованной шлюхой. Никому не нужной, кроме меня. Вовочка, счастье моё, пора взрослеть, твои весёлые, инфантильные годы не могут продолжаться вечно, деградация загубит твоё будущее. Никто не позаботится о тебе так, как я. Делай выбор. Муть сгущается перед глазами, плывёт маревом, остаётся только зажмурить очи, когда сильный удар приземляется на скулу, боль расплывается колючей волной, обволакивая лицо и все упругие мышцы, хватаясь холодными ладонями за пышущее жаром место, распуская по телу ледяную пургу, обливая артерии кристаллами, болезненно стукающимися о стенки, он отшатывается, как на зло, вперёд, законы физики отказываются работать в кошмарном сне, приятная бездна уже так не пугает, как глумливая, агрессивная, властная сущность рычащая перед ним, наровящаяся загребси его в свои когтисте лапы, глубокое дно улыбается щербато, спасительно расправляя руки. Он выбирает пропасть, неудачно оступаясь, приближаясь к распахнутым тёплым, согревающим рукам тьмы, а вой режет перепонки. *** Глаза в ужасе распахиваются, а зрачки бегают по знакомым стенам, тепло чужого тела все ещё согревает, прижимаясь к костлявой груди головой, горячая рука распаляет покрытую мурашками кожу, нагоняя ещё больше холода на него, Вова расслабленно, успокоительно выдыхает, откидывая голову обратно на мягкую подушку, веки рефлекторно закрываются, когда от смены положения, плечо перестало прикрывать солнечный свет, поступающий из окна, яркие лучи освещали просторы их совместной комнаты, тоненький, полупрозрачный тюль качался от невесомого июльского ветерка, гуляющего по тёплым улицам, погрязшим в зелени и испускающим свежий аромат цветов, отягощающий воздух, им невозможно надышаться, хотелось с каждым разом все больше и больше погружаться в ласковые запахи лепестков и колкой пыльцы, оседающей на слизистой противной сухой пленкой, но наслаждение требовало жертв, и он без лишних вопросов на них шёл, теряясь в необъятном сияже, волшебном, сказочном, точно выдуманном талантливым писателем. Часы угрюмо тикали, показывая стрелками десятый час, потирая ладонями лицо, сладостливо проходясь подушечками пальцев по векам, смахивая со лба падающую, помятую чёлку, щекотно задевающую кожу, он осторожно убирает крепкую руку брата со своего тела, тихо, аккуратно поднимаясь с кровати, укрывая тёплым одеялом Марата, в голову заползают лишь травливые мысли о желанном табаке, его приятная горечь и пряная терпкость, лёгкий, скапивающийся на языке сладостью, вперемешку с вязкой, прохладной слюной, воспоминания о резко брошенной привычке донимают его ежедневно, оставаясь в памяти, выковывая, выбивая себе в дальнем закоулке мозга отдельное место, соседствуя с ещё одной слабостью, пульсирующей при любом удобном случае, дающей о себе знать, чтобы наверняка остаться в ней надолго, а лучше навсегда, с этой привязанности Вову кроет лучше, увереннее всяких наркотиков, уносит в немыслимом танце, макабре, кружит, выбивая все остатки кислорода из пораженных лёгких, вспыхивая в его хрупком сердце искрами, после малейшего упоминания или всплывания в памяти, расплываясь в накрывающих с головой волнах, окунающих в давно ушедшее чувство вновь и вновь. Он даже из под земли его достанет. *** Тело после бани ватное, тягучее, не отзывающееся на простые, односложные команды, исполняя их крайне слабо и медленно, но игривый, свежий ветерок приводит в нужное русло, отрезвляя рассудок, мокрые, влажные волосы, кокетливо, весело закручивались в отдельные заветушки, охлаждая кипящую голову, повисшее на рельефных бёдрах полотенце сладостливо покачивалось на мягких, аккуратных порывах ветра, остужая пышущее жаром тело, и пуская от него маленькие, прозрачные ленточки пара, загорелые плечи свободно сводятся назад, а зажатая новая сигарета между губ, точно вишенка на праздничном торте, дополняла эту чудесную, волшебную атмосферу, в отрешенной деревеньке мирно и спокойно, а нападающий, наваливающийся на неё закат, доводил до невероятного, мутного катарсиса, вознося до небес, точно после гулкого, сильного оргазма, глушливый покой среди деревянных и кирпичных домиков, устроившихся посреди зелёного, трещащего жизнью, текущего по течению своей судьбы, леса, где птицы бесстрашно селились на узловатых яблоньках, чудесно воспевая летнее тепло, он точно дома, вновь в родной деревне, в которой он провел большую часть своей жизни, и самое запоминающееся лето с родным, греющим душу человеком, он помнит все, каждый миллиметр его тела, нужные, чувствительные точки, от которых он жарко выпускал воздух, выгибаясь в бесстыдные руки, его светлые волосы, выгоревшие на лучах солнца, тёмные глаза, сияющие охристым, янтарным маревом на свету, тёплые пятнышки на лице и угловатых плечах, стыдливо, позорно спрятанные за слоём ткани, кривоватый нос и самую лучшую улыбку, от которой что-то щелкало в груди, а сердце расходилось в быстром ритме, все помнит, и никогда себе не простит если забудет, отпечатывая все воспоминания на подкорке сознания. Турбо лениво вываливается за ним из бани, все так же удерживая в пухлых губах табак, вертя в руках полную пачку сигарет, услужливо вопросительно протягивая её Никите, на что он лишь согласно кивает, туша окурок о рядом стоящую банку, приготовленную специально для уличного, свободолюбивого курения, новая никотиновая палочка сменяет истлевшую, а кнопка на неоновой зажигалке выпускает игривый огонёк, прыгающий от ленивого ветерка, раскуривая её глубокими затяжками, Кащей пускает дым в сторону, кивая головой в сторону просторного двора, Валера услужливо, задумчиво соглашается, продолжая ветать в узорных облаках. Рядом с большим гаражом, опрятно обделанным гладкой плиткой, были припаркованы пять иномарок, красивых, выдраенных до блеска, соблазнительно мерцающих своими значками, призывающих склониться перед ними, почитаемо встать перед ними на колени, брюнет сразу же запреметил свой будущий товар, он именно за ним сюда и приехал, чёрный праворукий самурай, пригнанный Валькой прямиком из самой Японии, конечно не в его репертуаре, дома его дожидалась новенькая чёрная немецкая ласточка, скорее похожая на хищную, кровожадную акулу, чем на ласковую птичку, грозно пугающую всю малолетнюю шпану и серых прохожих своим взглядом из-под лобья, а Турбо все ходил задумчиво чесал затылок, рассматривая пригнанные из-за границы машины, совсем новенькие, не повидавшие скорости и лишних хозяев, ну ничего, Никита задаст им жару, да и не только он. – Бери Ауди, я отвечаю оторвут с руками. Я знаю даже кто купит, подгоню клиентуру, в три раза дороже поставленной цены возьмут, – Кащей пихает его в бок, указывая подбородком на иномарку винного цвета, хорошо смотрящейся на рыжих оттенках заката, играющего лучами на поверхности корпуса машины, но кудрявый неуверенно пожимает плечами, поглядывая на товар оценивающим взором, покусывая внутреннюю сторону щеки, а Никита лишь удушливо, устало пыхтит, начиная с каждым разом все больше и больше закипать – Будь моя воля, я бы две взял и пригнал их в Казань. Все равно хватает. А матрёшка та битая. – Да хуй его знает. – Я тебе отвечаю, её вправо заносить будет. Бери Ауди, такой в городе ни у кого нет, – Валера упертый, стоит на своём до последнего, дай ему волю, он бы тут всю ночь стоял, расчесав при этом затылок в кровь, им сегодня ехать в одиннадцать, а он тут мутит воду своими сомнениями, Никита жадно втягивает сигаретный дым, терпко проходящий, режущий по гортани и ротовой полости, выпуская его из носа, придерживая махровое полотенце, крепко повисшее на его стальных бёдрах, переливающихся рельфными мышцами, подтянутых от занятий в спортзале, пальцы нервно проходятся по шее, уползая вниз, перекатывая крепкую, загорелую кожу на ключице, он не торопит, лишь смотрит на мнущегося, переступающего с ноги на ногу парня, угнетая одним только своим присутствием. – Мне не нравится, что она бордовая. – Да блять, бордового цвета у тебя будет хуй, когда ты за неё сядешь. Бери, она шикарная, блонди свою покатаешь, пока я клиентов ищу. Хотя я сомневаюсь, что успею их найти, уже отцапают. – Кащей хлопает его по плечу, всеми силами уговаривая своего кудрявого друга взять нужную иномарку, восторженно указывая на неё руками, он знает на что надавить, оказывая сильный эффект на парня, вспомнившего свою новую возлюбленную, появившуюся в конце апреля, после Вовиного дня рождения, разговоры о ней, повествующие о сложности отношений, о муторности ухаживаний, о частых разногласиях, в конце концов укрепляющих их стальную связь, любовь штука жестокая, действует в обратном направлении, где все шаги и ходы нужно просчитывать наперёд, точно в шахматах, все недомолвки и тайны должны быть известны всем, а упустить их из виду будет роковой ошибкой, меняющей ракурс и мнение на сто восемьдесят. Глаза Валеры загораются, а на лице всплывает довольная улыбка, оголяющая ряд кривоватых зубов, хитро мазнув глазами по кучерявой фигуре, томно, жадно докуривающей вторую сигарету, он уступчиво кивает, соглашаясь с его предложением, а Никита плутливо хохочет, махая рукой проходящему рядом мужчине, держащему, крутящему в руках тёмную бутылку с алкоголем, у Евгения глаза голубые, чистые, как утреннее небо в июне, похожие на озерные глубины или морской бриз, красивые, завораживающие, но покрытые алкогольной мутью, маревом, раньше и сам брюнет не отказался выпить чего-нибудь покрепче, но уже давно в рот не лезет, вызывая лишь приступ рвоты от самого себя и поганого состояния, грязь давила на кожу, оставаясь липким осадком на всем теле, от которого не отмыться, да и отмолиться не получиться, единственный минус от исчезнувшей привычки, хотелось постоянно курить, превышая свою суточную норму в два раза – Жека, он Ауди возьмёт! – Но за матрешкой я потом все равно приеду! *** День ускользает незаметно, за окном вновь, спрятавшись за полупрозначным тюлью, сверкающим блёстками на ярком солнце, цвел рыжий закат, ночи больше не такие белые, какие были в июне или июле, но перед уходом жаркой звезды за линию гаризонта, по небу плыли и растекались такие же пестрые красные, розовые и желтые оттенки, вежливо говорящие уходить и укладываться в тёплые постели, проваливаясь в пучины глубокого сна, но некоторые личности пропускали мимо ушей мольбы времени, планируя скрыться в стенах заведений, трещащих громкой музыкой, светящихся неоновыми, рябящими в глазах, лампами и вспышками страбоскопов, от грузного ритма, ухающего в грудине и сердце, ноги и руки сами уходили в пляс, а если тело приправлено несколькими глотками горьких коктейлей, то в беспамятстве можно было исполнять все что угодно, не получая при этом в ответ совершенно никакого осуждения, потому что все окружающие тебя серые силуэты, были по составу точно такими же. Может он и поторопился заводить ребёнка в таком возрасте, но рано или поздно вечное веселье должно заканчиваться, заменяя собой тяжелой, но приносящей свои плоды, ответственностью, может это и к лучшему, что так произошло, Вова понимает, что скорее всего, продолжись это чуть дольше, он бы на вряд-ли смог нажать на кнопку стоп, оставаясь навсегда в бесконечном проигрыше музыки и выкуренных до фильтра, в туалете гнилого клуба, сигарет, заточение пугало. – Давай помогу распаковать, – очередная огромная посылка от сестры отца, грузно опустившаяся на пол в гостиной, Марина вновь побывала в гостях у своей подруги в Германии, привозя с собой в Москву, с каждым разом все больше и больше импортных, фирменных гостинцев, радостно, довольно увеличившихся в размерах от неожиданной новости, что её любимый племянник в положении, теперь к огромным толстовкам, широким спортивным штанам и модным моделям кроссовок, присоединились детские костюмчики, сшитые из дорогой, приятной, мягкой ткани, прилежно ластившейся к рукам, и разные миниатюрные вещички, вызывающие лишь невольную улыбку и распахивающийся от удивления рот, а вложенные записки, выведенные аккуратным, винтажным почерком, помеченные красной помадой в уголке, всегда пестрили обещаниями и угрозами приехать в Новый год, отпраздновать, привезти подарки и понянчиться с маленьким карапузом, и даже прихватить с собой Костика, которого он не видел последние лет семь, если не дольше, Вова и в правду ждал её, хотелось отблагодарить. В картонной коробке все так же деликатно разложены пакеты с вещами для Володи и ребёнка, а при их виде Наташа лишь восторженно вздыхает, миловидно разглядывая многочисленные костюмчики, комбинезоны, кофточки и штанишки – Ой, какие они маленькие! – Ты ещё не видела, какие Диляра связала, – блондинка, восторженно сверкая глазами, вопросительно кивает головой, без слов умоляя показать ей, светловолосый расползается в улыбке, при виде  вытянувшегося лица подруги, на её аккуратные, ухоженные ладони укладываются маленькие шерстяные носочки, Наташа сжимается всем телом, улюлюкая себе под нос, поглаживая пальцами мелкую вязку молочного цвета, её красные ногти контрастом смотрятся на светлой ткани, завораживает до мелкой дрожи в коленях, запуская руку в русые растрепанные лохмы, Вова хмыкает, принимая подарок матери обратно, складывая в нижний ящик новенького комода, купленного отцом специально для ребёнка, до сих пор пахнущего деревом и стиральным порошком от чистых, отглаженных вещей. – Уже жду не дождусь поглядеть на малыша. – Ну вот в октябре и поглядишь, – подхватывая аккуратно упакованные пакеты с подаренными вещами, Вова закидывает их на верхнюю полку собственного шкафа, корча лицо, хмуря брови, когда после неудачного, слишком быстрого движения в пояснице что-то щёлкает, громко, судорожно выдыхая, хватаясь за спину, под внимательный взгляд блондинки, за считанные секунды преодалевшая расстояние между ними, прихватывая его под руки, она усаживает его на кровать, продолжая уборку вещей сама. – В семь за мной Валерий приедет. Обещал зайти, познакомиться с тобой хочет. – светловолосый лишь хмыкает, перебирая все варианты знакомых ему Валериев, но таковых не находит, подходящих под описание его подруги, стрелки часов медленно приближались к указанной цифре, гулко и томно тикая, пока его белокурая Наташка бегала по комнате от зеркала до своей маленькой кожаной сумочки, в которую помещалось абсолютно все, начиная от аккуратной косметички, заканчивая кошельком и паспортом, он давно наслышан о этом неком Валерии, задаривающий девушку дорогими подарками, катающий её на новеньких иномарках, водящий в рестораны, работающий в милиции, уши сворачивались в трубочку от постоянных жалоб на ссоры, от которых она ревела, размывая слезами тёмную тушь по щекам и нижним векам, не то чтобы Вова устал, нет, скорее наоборот, рад за подругу, но трудностей в первый период отношений никто не отменял, нужно терпеть и пытаться их решить вместе, но по высказанным словам Наташи, он делал вывод, что две истерички сошлись, но каким бы вспыльчивым парень не был, похоже быстро отходил, задаривая её подарками, – Сегодня в ресторан меня повезёт, извиняться будет. Я открою, ты сиди сиди, а то опять прихватит тебя. Прибирая в сумку свою помаду, высмотренную на страницах модных журналов, растрепав, накрученные на плойку, светлые волосы, поправив свой пиджак, она подмигивает своему отражению, слышится громкий, но деликатный стук в металлическую дверь, отлучаясь открыть, за ней следом встаёт и Володя, прислоняясь спиной к дверному косяку, наблюдая как блондинка пытается разобраться с колёсиком замка, а после надавив на ручку, она распахивает дверь перед носом парня, счастливо улыбаясь, прыгая парню на плечи, утыкаясь светлым носом ему в шею, а Вова оторопев так и остаётся смотреть на зашедшего, хорошо знакомого ему парня, и он тоже шокированно распахивает свои серые глаза, вытягивая лицо в удивлении, довольно улыбаясь хозяину квартиры. – Ахуеть, Турбо, ты в какой момент стал Валерием? – Вова откровенно хохочет, проводя холодными руками по своёму лицу, остужая, замораживая дерму, откидывая пальцами, падающую на лоб, отросшую чёлку, лыбясь в ответ новому гостю, подходя ближе, замечая как Валера расправляет свои руки, намекая на объятия, и он не отказывает, прижимаясь ближе, ощущая, как крепкие руки сходятся у него за спиной, истома и какая-то сдержанная утомленность нападают на тело, запах табачного ментола присущий только Турбо, вновь что-то напоминает, но отметает в сторону навалившиеся грёзы, отлепляя себя от атлетичного тела старого друга. – Вовка, сколько лет, сколько зим. Я даже не понял, что Наташа имела ввиду тебя, – Валера смеётся себе под нос, а от улыбки на его лице появляются приятные ямочки, давно забытые, утерянные в закромах, завитках памяти, очи кудрявого бегают по углам коридора, чистого, с красиво сделанным ремонтом на новый лад, в углу которого расположилась дорогая детская коляска, такой он ещё ни у кого не видел в городе, но откидывая все ненужные предположения в сторону, его грязно голубые глаза осматривают Вову с ног до головы, но через минуту округляются, а из его рта сыпится пару тройку отборных матов, когда зрачки находят округлый живот, прикрытый тканью толстовки, его мазолистые руки непроизвольно тянутся к телу светловолосого, легонько поглаживая через ткань – Ахуеть, ты когда успел то? – Ну вот так получилось, в октябре уже рожать. Пойдемте на кухню, я чайник поставлю. – В январе значит... – чайник гулко опускается на плиту, лязгнув дном по металлической решётке, чиркнув спичкой, поднося её к включённой конфорке, вспыхивает синее пламе, от которого вода мгновенно, на глазах, начинает оживать, издавая скрипящие, свистящие звуки, блондинка присаживается рядом с кудрявыми парнем, поглаживая его руку, обводя острым пальцем резной, дорогой циферблат на ручных часах, пока лицо брюнета исказилось в задумчивости и размышлении, Наташа задорно поглядывала на своего друга, покусывающего губу от напряжения, раскладывающего заварку по трём объёмным кружкам, – Он... Он Кащеевский что-ли? – Да, только ему не говори. А то ещё одного подарка мне тут не хватало, – Турбо расстроенно притупляет глаза в поставленную на стол тарелку с оладьями, складывая выпечку целиком в рот, продолжая задумчиво, в тишине жевать, под аккомпанемент хорошо слаженного смеха друзей, чайник призывно закипает, насвистывая глупую, невзрачную мелодию, но в тот же момент прекращает, когда пылкое пламя под дном пропадает, на стол аккуратно приземляются две кружки с кипятком, а третья остаётся в руках Вовы, садиться ему сейчас не очень то хотелось. – Не знала, что вы знакомы. – Не то слово, он же Никитин лучший друг, да и учился со мной в институте, только на три курса старше, – светловолосый хмыкает, пожимая худыми плечами, помешивая ложкой зелёный чай, струящийся мутным, прозрачным паром, поднимающийся вверх к потолку ловкими ленточками, блондинка на его слова лишь вскидывает брови, кивая подбородком на пустующее рядом место, Володя немного задумавшись, глубоко вздыхает, соглашается, усаживаясь рядом с подругой, тянет ближе к себе карамельную конфету из хрустальной вазочки, шурша ломким, звонким фантиком, закинув в рот красную клубничную карамельку, смяная в руке мусор, он прытко проходится языком по твёрдой стене, отдающей приторной сладостью и небольшой кислинкой, входная дверь вновь грузно ухает, оповещая о том что кто-то пришёл, Вова закатывает глаза, поднимаясь со своего места, и выходит в коридор, замечая на пороге довольного младшего брата, стягивающего спортивные кроссовки со стоп – Привет, ты чего так поздно? Ты Айгуль проводил? – Проводил. Представляешь, она меня даже поцеловала. А потом на обратном пути я встретил Мишку, поговорили с ним немного. Вот поэтому и поздно, – Вовка улыбается в ответ, младший радуется так, словно ему двенадцать, а не стукнувшие в этом году семнадцать, ловко поставив свою обувь в шкаф, он перешагивает через чужую, несясь на Володю, впиваясь в хрупкое, жилистое тело, приобнимая в ответ пришедшего Маратку, поглаживая по отросшему, взъерошенному ежику на голове, тянущего руки к измученному животу, постоянно притягивающему к себе слишком много чужого внимания, ребёнок болезненно пинает чуть выше пупка, на что светловолосый лишь корчит лицо, стойко сдерживая переполняющие все рамки эмоции, позволяя довольному, счастливому брату прижиматься ближе. – Он ведь тебя все ещё любит, скучает постоянно. Он и пить перестал, работает все, деньги хорошие получает... – О, Турбо!