☽
в это утро чану влюбиться не удастся, потому что минхо уже в полном обмундировании и целует его в нос на прощание, пока бан ненадолго перестает похрапывать. раздражает, но сделать они с этим ничего не могут, да и не мешает так сильно, как в первый год отношений. и сейчас гоняет мысли, что мог бы хоть записку оставить — заставлять старшего нервничать страшно не хочется. но на разговор с водителем выйти не получается, ведь все темы, связывающие их с сынмином, закончились чуть ли не в начале пути. пейзажи за окном также совсем не цепляли, поэтому смотреть на затянутое серым небо и размышлять о своем оказалось самым увлекательным занятием. у самого сынмина тоже достаточно пищи для размышления, начиная с того момента, как несколько месяцев назад в ответ на "я тебя люблю" он услышал тишину, и до настоящего времени, где мысли о том, что не так уж ему и нужна эта любовь в принципе, врезались и разбивались на мелкие осколки от самого малейшего чувства комфорта наедине со старшим, когда человек, которого он действительно любит, не раздражает своим присутствием. раздражает только сынмина, так, что до сжимающихся кулаков, но это не зайдет дальше, пока мозг активничает и тихий шепот в голове подсказывает, что победа на стороне чана. на его стороне минхо и физическая сила, ким точно в пролете. фу-фу, нет, он не собирается опускаться до уровня тех животных, с которыми приходилось существовать раньше и приходится до сих пор, пусть и в меньших их количествах. но и в словесных перепалках с дипломированным юристом он всегда проигрывает. тот всегда раздражающе тихий и это совсем не играет на руку. в отличие от хвана, у которого рот не закрывается никогда. ему не надо копить силы на общение и заряжать эмоциональную батарейку — ее хватает на всех. сынмин не знает, тихий ли чан, когда дело касается разговоров о чувствах, и максимум для их общения — редкие разговоры на собраниях в еле дышащей маленькой церкви и организационные вопросы, в которые везде сующий нос чан просто не может не влезть. зато не лезет хёнджин, предпочитающий вместо скучного обсуждения солнечных батарей говорить как раз о чувствах. и тут сынмин тоже не может быть уверен, говорит ли тот о них постоянно и со всеми, или только с ним, но верить хочется, что со всеми, потому что верить в то, что он такой один-единственный, страшно, пусть и ненадолго хочется. слова о луне сейчас всплыли синим неоном и живот скрутило. это не было похоже на то, что происходило с сынмином, когда минхо был рядом, но чем-то приятным это назвать все еще сложно. или, быть может, это произошло только в голове, и поэтому так неприятно — меньше надо себя настраивать на плохое и тогда плохого будет меньше. на собственном опыте проверено и на его же основе опровергнуто, но о сохранении даже намеков на рациональность уже и речи не идет — сынмин слишком много чувствовал, и прятать это за холодным рассудком хотя бы перед самим собой уже не имело никакого смысла, как и те чувства, если верить той трещащей тишине после признания. не проверит — не поверит, что взаимность в его случае, весьма, к слову, тяжелом, возможна. да и с количеством противоречий в общении с самим собой он уже теряется и рациональность не вписывается от слова совсем. — я наряжался ради того, чтобы к канэ съездить? ты серьезно? — возникает минхо, когда сынмин останавливает машину рядом с другой, на удивление чистой, блестит аж. — я не просил тебя наряжаться, — ким глушит мотор, оставляя вечно застрявающий ключ, — зато создаешь ощущение, будто мы только со сбора припасов. весь в пыли. — спасибо. минхо показушно закатывает глаза, но спешит на выход, помочь с выгрузкой консервов и воды из багажника в сумки. на входе их встречает привычно счастливый, пусть и грязный и слепой на один глаз пёс, радостно виляя хвостом. он крупный и слегка прихрамывает, надломленный возрастом, но сиять оставшийся не мутным глаз не прекращает. минхо, привыкший жить в окружении котов до полноценного переезда к чану, жутко перепугался, увидев его впервые, но после истории об их с милым старым доктором жизни, на глаза наступили слёзы, а пёс, которого доктор пак, кажется, так и назвал, либо уже сам не вспомнит имени, поскуливая, принялся слизывать текущие по лицу ли слёзы. запах шел не из приятных, но, когда дело касалось животных, брезгливость минхо испарялась полностью, чего не удостоился ни один человек из его окружения. и сейчас минхо не менее счастлив, чем пёс, впускает его в дом вместе с сынмином и практически падает на колени, спеша и погладить, и взъерошить шерсть на голове, и почесать за ушком, пока ким раскладывает доставленные припасы на столе. — как твой нос, малыш? — морщинистые пальцы уже ощупывают пострадавший не так давно нос минхо, заставляя того выпрямиться. — все в порядке, господин пак, спасибо, — и продолжает шепотом, — можно узнать, чья машина припаркована перед вашим домом? — мешает? на косяк двери в одну из комнат небольшого дома опирается мужчина, уложив руку сбоку на перебинтованный торс и с интересом разглядывая гостей. пёс мчит к нему так быстро, как позволяют больные лапы, и лижет свободную, висящую руку. — что случилось? — красотка, которая тебе мешает, наехала. — я не сказал, что она мешает. — но и не опроверг довод, — незнакомец игриво подмигивает и отлипает от двери, направляясь к минхо с протянутой рукой. — чанбин. — минхо, — дружелюбно жмет, но осторожно, боясь переусердствовать и причинить боль, что в любой момент может стечься у неизвестной раны. — а… — тот мальчик — сынмин, — предвещая вопрос информирует канэ. — он иногда злюка, но хороший, если присмотреться, — минхо редко выдает ненастоящие эмоции, отдавая предпочтение искренности, потому сейчас дарит кошачью улыбку новому знакомому, щуря глаза. — присмотрюсь, если разрешит, — взгляд цепляется за, пусть и не самую чистую одежду, зато чистые лицо и руки. — откуда такие чистые приехали? — сынмин? — ранчо, километров десять отсюда, — бросает ким, все это время выкладывая банки с консервами. — забирайте, вам он больше пользы принесет, — махнул рукой доктор. — я сейчас не сильно-то и полезный. — зато какая… — канэ сжимает пальцы на мышцах рук чанбина, демонстрируя их объем, — сила в парне. даже если сейчас бесполезный, то станет полезным, когда кость срастется. — да там небольшая трещина. — не бывает бесполезных, — минхо не устает улыбаться. и снова тянет — сынмин? — если хочет — пусть едет. я ж не чудовище какое, чтоб людей бросать. — вы ж не бросаете. — чанбин? — да. — сажай минхо за руль и тихонечко за мной до ранчо. пса оставлять было безумно жалко, доброго старика, приютившего и залатавшего чанбина, тем более, но уж слишком соблазнительно и вкусно звучало слово "ранчо", будто вернулся немного в прошлое и из шумного сеула выбрался на природу. почти так, только из борьбы с природой каждый день в место, где можно спокойно поспать хотя бы до вечера. а минхо напрягает слишком добрый в последнее время сынмин, но, как обычно, подумает об этом потом. уж точно не за рассказами чанбина о прошлой жизни, от которой, как оказалось, мало кто пожелал отказываться, и о старом во всех смыслах друге, явно слишком близком, чтобы просто взять и забыть, отказаться, хоть и получилось сбежать однажды.☽
чан сейчас сгрызет собственную руку, минги, стоящего рядом, забор, также имевший неосторожность быть установленным там, где стоит нервный чан, и все остальное, лишь бы не оставаться наедине со жрущей изнутри и готовящейся выбраться наружу тревожностью, но держится. и совсем уж он не мог подумать, что ночной разговор о том, что в жизни все стало так гладко, что можно уже и разнообразить как-то отношения, перчинки добавить, перерастет в трясучку от того, что минхо переборщит с перцем и свалит неизвестно куда с сынмином под ручку. голова опустела, стоило завидеть машину на горизонте, и оставалось только нервно перетаптываться с ноги на ногу на месте и ахнуть, когда машина подъехала ближе, потому что минхо на пассажирском сидении не видать. минхо вообще не видать. — ну и где? — нетерпеливо спросил через чуть опущенное стекло чан. — не видно еще? — сынмин открывает окно до конца и высовывает голову из машины, оглядываясь назад, на дорогу, — вон, едут же. — я те щас всеку, — шепчет бан, упираясь руками в дверь и опуская голову, прикрыв глаза, — вы деда с собой везете? — ну почти. минги уже хвостиком за чаном крутится, в ожидании выглядывая из-за спины. выше, но такой малыш, даже забавно. по ощущениям вечный ребенок. юнхо, снова с сигаретой, что не удивительно с его страстью к покурить, когда рот свободен, легонько отдергивает того за футболку. сон морщится, когда в нос ударяет противный запах сигаретный дым, который по случайности выдохнули ему в лицо. — ты б бросал это дело, зай. — да я сам их терпеть ненавижу, правда, но не могу прожить ни дня без них. курил бы во сне, если бы мог. — ты еблан, посреди ночи просыпаешься и бежишь на перекур. от тебя несет, как от пепельницы. — так ты не нюхай. — хо! чан чуть ли не в секунду оказывается у двери неизвестного автомобиля, что, в прочем, не особо волнует, когда из него вываливается минхо, моментально заключенный в объятия, из которых выход один — на тот свет, но туда не хочется совсем, поэтому терпит — скорее наслаждается, иначе почему так счастливо улыбается, жмурясь? — а я? блять. тело вмиг слабеет, ноги подкашиваются и руки отпускают измученного минхо. чан на неслушающихся ногах бредет к машине, к задним дверям, на звук голоса, который не слышал столько лет, но забыть так и не смог. открывает дверь слабой рукой и ахает снова. живой со перед ним, набравший еще массы с того момента, как они виделись в последний раз, хотя и тогда был достаточно крупным. в голове снова пусто, слов нет совсем. — а тебя я захуярю, пёс. или есть немного. бан залезает на заднее сиденье и готовится исполнить обещанное, но вовремя замечает бинты и аккуратно ложится, обнимая старого друга. слёзы он замечает прекрасно и игнорирует, ни капли не стесняясь залить и о кожанку чанбина. — ну ты конь, — кряхтит бин от того, что грудь сдавило. да, раскормили — минхо всегда вкусно готовил — но не все же так критично? сердца колотятся, как бешеные, совсем не в унисон бьют по ушам, а чан только и способен рыдать, навалившись на хохочущего чанбина. — сука ты, со, совсем у тебя совести нет, — шепчет старший, потирая покрасневший нос длинным рукавом свободной кофты и наконец усаживаясь на колени. высокий потолок позволяет, но еще бы немного, и макушкой он с ним все-таки столкнется. — скучал? — ни капли. — верю, — тепло, точно как раньше. минхо чувственная натура сам по себе и, пусть понимает сейчас ровным счетом ничего, уже весь уревелся, тычась мокрым носом в плечо юнхо, поглаживающего его по голове и уже закурившего по новой — говорил же, что рот свободным держать не может. минхо даже думать не хочет, откуда у него такие запасы табачной продукции, и еще больше не хочет думать о том, что же станет с чоном, когда эти запасы закончатся и станется только лезть на стену. минхо, не сложно догадаться, вообще думать никогда и ни о чем не хочет. — хо-я! ну ты чего? — чан выползает из салона — и сползает с чанбина — и прыгает на землю, отчего болью отдает до самых бедер с немягкого приземления. и спешит с новой дозой нежностей, расцеловывая все заплаканное лицо младшего, пока чанбин, не лез помощи подоспевшего минги, выбирается следом. — дураки вы, — бормочет ли обиженно, складывая руки у груди, когда его обнимают за талию и прижимают ближе, — ты мне не рассказывал о нем. — ты ебу дал? — вот и чанбин вылез. — почему не говорил? — минхо глазки строит заплаканные. — реально, почему? — момента не было подходящего. — были, когда про зависимость рассказывал. — ты рассказывал про зависимость, но не упомянул спасителя? чан рычит, не зная, как разорваться и ответить всем и сразу, роняя голову на плечо минхо и обещая, что все расскажет дома под руководством со.☽
в дом тихонечко стучатся, но слух феликса, привыкшего за столько времени улавливать малейший шорох в кустах, подгоняет ко входной двери. а за ней рюджин, уже руку тянет. — ты помнишь, о чем мы говорили? не помнит, вот хоть убей, а когда пытается вспомнить, в голове образ сестры, шепчущей что-то на ухо с просьбой не говорить родителям. — нет. — хорошо. ключи дай. феликс нащупывает их в кармане спортивок и вкладывает в вытянутую руку. правильно, что сестра вспоминается. только вот она просила хранить секрет о том, что в ней зарождается жизнь, новая, а в рюджин — смерть. и феликса от воспоминаний в дрожь бросает, посему он спешит захлопнуть дверь перед лицом недоумевающей шин. — ты чего? — хрипит заспанный джисон, выглядывая из комнаты. ли в ответ лишь улыбается и спешит к нему, чтобы снова завалиться в постель.