min psykiske lidelse.

      если и повышать уровень сложности в игре на выживание, то только горячими ссорами, перерастающими в…       …в разгневанного минхо, не желающего слышать оправдания и знать чана, и вообще он обиделся. на весь мир обиделся, даже феликса от себя гнал первое время. а чан и не пытался подойти, прекрасно зная, что это самое первое время нужно переждать, пока шерсть не перестанет стоять дыбом.       и бан абсолютно уверен: будь у младшего хвост, жить было бы намного веселее. и проще. так хотя бы можно понять, когда стоит заткнуться — по гневно мотающемуся из стороны в сторону хвосту. но увы, такого не имеется, а чану до сих пор слишком сложно выискивать за улыбкой и сарказмом нарастающее с каждым неосторожным словом негодование. скандалы он не любит, ужасно их боится и не привык решать не через постель. ли к себе не подпускает, зажавшись в углу, а когда ссоры доводят его до слез, чану и самому становится невыносимо сложно оставаться рядом и не иметь возможности спрятать, а желание имеется. поэтому он и пару дней назад привычно вылез из машины, предпочитая перетерпеть ночь на улице, а днем уже отоспаться. и все равно слышал всхлипы, пусть и приглушенно.       и сам не понял, что произошло, но, по словам феликса, минхо просто банально заебался так жить, а чан просто попал под горячую руку.       благо, джисон от него далеко не отходит и терпит все вываливающиеся на него мысли вслух.       — а почему вы не можете просто… поговорить? — заискивающе поинтересовался он, пробираясь за чаном сквозь траву, от реки.       — ебать ты интересный.       — и все у меня просто, да, хён, знаю, — за разглядываниями земли по ногами, проглядывающей из-под высокой травы, он и не заметил замеревшего чана, потому врезался в спину, — чего там?       чан только радостно, будто забыв обо всех волнующих его проблемах, показывает обнаруженное и уже сорванное растение. у джисона только немой вопрос в глазах, но, не желая рушить минутную радость старшего, молчит.       — пацаны, — забираясь на горку у дороги кряхтит чан, — камыш.       и сияет, лыбу давит аж во все тридцать два.       — это рогоз, — бурчит минхо, только секунду уделив находке старшего и снова зарываясь в бардачок.       чан поник также моментально, как и загорелся. и совсем не до джисона, успокаивающе гладящего по спине, а потом сбегающего к феликсу с подарком в виде нескольких бутылок с профильтрованной водой.       только до желания хотя бы просто коснуться, но понимает, что это больше напоминает тушение пожара бензином. понимает, но не особо следует, уже протягивая камыш рогоз минхо.       — цветов не нашел, — и глупо улыбается, прям звездочки в глазах можно разглядеть, не стараясь.       — ну так иди ищи.       расстроиться сильнее просто не представлялось возможным, но любимый ему помог. чан бы с удовольствием посмеялся с ситуации, но обида из-за того, что он, по сути, ни в чем не провинился, чтобы страдать, была сильнее.       — цветочек свой оставь.       со всей вселенской грустью он аккуратно кладет растение на колени минхо и, печально опустив плечи, уходит.       не впервой уже огребать за косяки других или самого минхо, но каждый раз особенно обидно.       минхо готов начать кусать этот несчастный рогоз. он слишком сильно погрузился в мысли о том, какие тяжелые дни прошли совсем недавно, со страхом умереть в ночи самой жуткой для него сейчас смертью — быть съеденным заживо, а еще хуже — проснуться от того, что рядом лежащим чаном уже перекусывают. и чану в том, от каких снов он не способен заснуть крепко, он не признается точно. и рядом с чаном засыпать просто страшно, потому что легко. потому что с ним можно заснуть крепко, зная, что присмотрит, если что, и потому что именно о его смерти мысли пугают сильнее, чем о собственной. потому что слишком привык, и приучиваться жить заново, но уже без него, уже не хочется. потому и обиделся.       нехуй так к себе привязывать.       хотя, сам виноват.       феликсу до таких мыслей еще, видимо, года три жить, потому что в его планы не входит упускать те мгновения, которые он может провести с близкими, из-за банальной обиды на себя и тех же близких. поэтому он, разложив бутылки в багажнике, облокачивается на опущенную крышку спиной и цепляется за руки джисона, раскачивая. а тот уже довольный и тянется оставить теплый поцелуй на лбу. иногда ощущение, что их личная романтика слишком уж сильно походит на подростковые двухнедельные отношения, заполненные до краев новыми для обоих эмоциями, давит на хана, но порицания ни с каких сторон они не получают, а запрещать себе что-то только из-за того, что это «что-то» кажется глупым — самая настоящая групость. и он впутывается пальцами между пальцев феликса, прикусывая легонько его губу, пока старшие ходят и теряют драгоценные минуты, которые могли бы провести вместе, пока снова не настали те страшные дни.       даже смешно немного с их глупых обид друг на друга.

☽

      — и вообще, я же достоин лучшего, — минхо с психом бросает бинты в бардачок.       — да, хён, — у феликса небрежно — потому что трясущимися руками старшего — перемотана поврежденная при уроке стрельбы ладонь.       — ну и какого хуя тогда?       — не знаю.       — в чем проблема просто поговорить?       — не знаю.       — а что ты знаешь?       — не знаю, — он смотрит в одну точку, ожидая умной мысли — это те, которые о первом шаге к примирению.       — ёнбок.       — ты же тоже виноват.       — чего? — минхо абсолютно честно и ненаигранно шокирован таким высказыванием, — в чем?       — чан сделал что-то не так?       — нет.       — тогда виноват только ты.       — блять, да в чем?       — ты его запугал, вот он и не подходит извиняться. да ему и не за что.       минхо в ответ только фыркает обиженно. потому что феликс прав, и прав во всем. как нет смысла винить собаку в том, что она не выполняет неизвестные команды, так и нет смысла винить чана в том, что он, приученный давать ли время остыть, не падает с первой же минуты в ноги и челом не бьет. сравнение, конечно, так себе, но минхо слишком часто замечает в чане что-то от собаки, скорее даже от прибившегося к нему когда-то пса, теперь нагло забирающегося в кровать и занимая бóльшую ее часть.

☽

      это будто флешбеком пролетает в голове минхо в ночи, когда совсем не спится из-за перетаптывающегося с ноги на ногу на улице чана — или из-за того, что чана нет рядом. хотя нет. точно не оно.       и он все же переступает через себя, толкая чана в спину открывшейся дверью, и укладывается на разложенные сидения. оставленным для еще одного человека местом молча показывает, что, хвала богам, так уж и быть, готов уступить и дать чану лечь рядом. и тот так и делает, с теплом глядя на лежащий на переднем сидении камыш рогоз, который все же приходится убрать, чтобы освободить место.       тихонько укладывается и так же тихо и осторожно дышит, чтобы не раздражать лишний раз. а дышать приятно, уже привыкнув ко всем запахам и сейчас чувствуя только свежесть и минхо, развернувшегося к нему спиной. от него пахнет как-то особенно, не домом, а конкретно им самим, и очень сильно тянет снова вдохнуть, игнорировать другие запахи, заполняя легкие одним. чан описать не может ни странную тягу, ни то, чем именно пахнет, но становится хорошо и спокойно, чувствуя его даже на расстоянии вытянутой руки. этого крайне мало и жутко хочется забить на обиды и с тысячу раз извиниться, зато зарывшись носом в волосы и дыша им.       наверное, думалось чану, это можно считать последствием употребления, но если минхо заменяет наркотики, то он только рад такой смене зависимости.       и все же прижимает не реагирующего никак минхо к себе, наконец вдыхая желанный родной воздух.

☽

      ты живешь? нихуя, ты каждый день заставляешь себя встать, и то ради дозы, работаешь, чтобы нюхать в дешевой, прокуренной, пустой съемной квартирке. ты существуешь, и существование твое невероятно жалко наблюдать.       — фу, блять. — чан морщится от жутчайшей головной боли и слабости в теле. с трудом он за плечо грубо тормошит обнаженную девушку, спящую рядом. — съеби отсюда, мерзость.       он поднимается и на ватных ногах плетется к небольшому письменному столу, на котором в хаотичном порядке разложено все нужное, чтобы он ожил после очередного трипа.       девушка медленно одевается, пока бан в одних трусах, держащихся на нем на добром слове и выпирающих тазовых костях, весь трясется, но все же занюхивает кривую дорожку и издает стон, больше похожий на болезненный из-за раздраженной слизистой. голова запрокидывается назад уже по инерции. над ней не небо, а искрошившаяся штукатурка и плесень.       — ты кто вообще? — в реальность возвращает родной голос. — уходи.       — чан-а, позвонишь? — худощавая девушка стоит в дверном проеме, но после вопроса скрывается за захлопнутой чанбином дверью.       — шлюха. — грубо, небрежно, разбито, но с усмешкой.       — да ты что. — бин волшебник, иначе как он так быстро оказывается рядом со старшим и хватает его запястье, крепко сжимая. — тебе не надоело? прекращай.       — мне не надоело, бин, меня это заебало. — в голосе отчаяние, хоть язык и слегка не слушается хозяина.       со заглядывает в такие родные глаза и видит мольбу о помощи. такое было и раньше, но не настолько явно.       — бинни.       чан хватается за руку чанбина, словно за спасательный круг в открытом море. сейчас он не умеет плавать. одному не научится.       бан цепляется за плечи друга, утыкаясь носом в шею, вжимаясь сильнее, пытаясь раствориться в крепких объятиях.       — заебала меня эта пустота. эта жизнь. — шепот. без слез, истерик — они уже пройдены данным давно — мало принял. недостаточно, чтобы послать друга нахуй с его ненужной помощью. — помоги, родной. — тише, чем раньше.

☽

      он будто все это время был галлюцинацией, созданной, чтобы окончательно не сойти с ума. даже жаль, наверное, что чанбин был полностью реален — чану жутко стыдно за себя прежнего и за то, сколько боли он принес в жизнь лучшего друга, ныне, вероятно, покойного, хотя не торопится верить, как и не торопится рассказывать кому-то о прошлом и людям из него. чанбин исчез внезапно, не оставив даже шанса на попрощаться, и чан скучает до сих пор, грея надежду, что тот вернется.       и даже сейчас, боясь подойти к минхо, стоящему к нему спиной на фоне невероятно красивого заката, напоминая киношную картинку, вспоминает. и был бы здесь бин, то обязательно бы дал ускоряющего пинка под зад, чтоб не терял такое чудо.       подогнанный не пинком, а мыслями о нем чан собирает остатки воли в кулак и молча обнимает минхо со спины.       — я виноват, прости, — и тычется носом в шею, крепче сжимая минхо в руках, но контролируя силу, боясь вызвать рвотные позывы — совсем же недавно перекусывали.       — нет.       — почему?       — не в этом смысле, — минхо с трудом поворачивается в объятиях и укладывает ладони на щеках, заглядывает в глаза напротив, — не виноват.       — мы же не поссоримся, если будем спорить, кто больше виноват?       — нет конечно, — оставляет поцелуй на носу, — потому что я больше.       — я.       — нет, я.       — нет, минхо, я больше.       — чан.       а чан лишь с нежностью смотреть может, пока улыбка сама собой растягивает губы, на которые сразу падает поцелуй. и все же, любимая привычка чана — сжимать и разжимать бока минхо. вне зависимости от ситуации. — раньше не мог подойти? я же не кусаюсь. — ты кусаешься.       — мы ехать же собирались, — кричит джисон, выглядывая из окна машины в ожидании водителя и пассажира с переднего, хоть и не сильно хочет прерывать примирение, но странно целый высокий забор, привлекший внимание днем, когда он выбрался чуть дальше их стоянки, вызывал слишком много интереса, чтобы не проверить, и терпения даже на пять минут точно не хватало — стемнеет и старшие скажут ждать до завтра, — или вы остаетесь? у меня нет прав, если что.       — правильно, человеческих тоже, — сонно бормочет феликс, почти вырубаясь.       — хочешь погавкаю?       — уйди, противный.       хан за сердце хватается, не ожидая услышать звука открывающихся с обеих сторон дверей, и себе под нос обматерил старших, плюхнувшихся на свои места, что феликса мигом разбудило, вызывая хохот на весь салон.