Бархат

— Не беру. — Все же решилась Лиза на честный ответ, поборов внутренние сомнения парой глубоких вдохов, затем посмотрев собеседнику в карие глаза. Они были холодны и отсраненны, будто он наблюдал за муравьиной дорожкой, проложенной по краю окна. — Захотела бы на п-понт взять — сказала бы, что-то получше. — Вот как… и что бы сказала? — спросил Кощей с вальяжной ухмылкой, подперев щеку кулаком. — Давай, не тяни. — Не упомянула бы, что и сама не хочу уходить. Да, я зацепилась за тебя, но мы не так давно знакомы, — девушка продолжила есть бутерброд, не отводя взгляда. Это было нелегко, но в то же время позволяло следить за обстановкой неотрывно — мужчина глядел в ответ, отрываясь только на то, чтобы затянуться сигаретой. — Да, знакомы не так давно, — согласился. — Так что там в полиции было? — вернулся вдруг к старой теме. — О чем спрашивали? — Спрашивали, с кем работаю. Как давно. Просили имя дать, прозвище… адрес тоже, — вспомнила Лиза, дунув на стакан с чаем — горячий, пить неудобно. — Но не предлагали ничего. Только пугали… занесением в личное дело и прочим. Не верили, что я медсестра, и что мои родители на оруж… пороховом. — Не верили? Ну я бы тоже не поверил. — Кощей выбросил окурок, выдохнув дурно пахнущий дым носом. — Как же у таких важных родителей дочка базаром заниматься может? Она не совсем поняла, что он имел в виду, но все же тихо вздохнула, соглашаясь. И правда, как так можно? А если узнает кто?.. позор ведь будет, город отвернется, только улицы примут… Маша тут же примолкнет, выпучит красивые глаза и будет долго-долго смотреть, после еще и наверняка спросит: — Так ты с ним, — сюда сделает особое ударение, — ходишь? И не объяснить, что Лиза сама по себе, да и не поверит никто, быстро подвяжут, а мошеннику этому, авторитету, ее оторвать от себя и выбросить — минутное дело. Да и не возьмет он на себя ответственность такую, другого полета птица, и дамы у него наверняка под боком совсем иного толка, чем больничная медсестра, второкурсница училища — как подумала о таком, аж сама хихикнула, прыснула в тыльную сторону ладони. — Чего смеешься? — Да так… представила, что если бы сказала им, что с тобой работаю, как бы на меня потом посмотрели. Ты же Авторитет, — она произнесла это уважительно, тиранув затылок — ну ребенок, ей-богу, пускай и думает про себя, что взрослая, девушкой зовет, а на самом деле один черт подросток, несмышленыш, как те же дворовые котята, греющиеся под капотами. — Я же авторитет. — Кивнул Кощей, но акцента никакого не сделал на слове. — Но этим не разбрасываются, и сама понимаешь, не дура, нехрен трепаться на каждом углу. — Я и не собиралась. Но ты же думал, что сдала. Или предполагал, что могла бы сдать. — Так думал или предполагал? Это так-то, получается, ты сейчас на меня пургу гонишь, Лиз, однобоко. — Мужчина показал зубы в злой улыбке, позволяя ей подумать немного, поразмышлять. — Слова разные, и смысл у них тоже разный, поаккуратнее нужно выбирать, да? — Да. Предполагал все же, извини. — Девушка посмотрела на свои перебинтованные его руками ладони. — Предполагал… были основания, Лиз, но ты все же проверку, так скажем, прошла — и никого не сдала, иначе мне бы уже какая-нибудь птичка напела про то, что пасут. — Хозяин квартиры ответом оказался удовлетворен. — Спать будешь или еще посидим? Я что-то устал совсем. Соврал, прищурившись теперь, притворившись сонным, но при этом поблескивая карими глазами. — Спать буду. Простыню дашь?.. обе… сказал, что дашь. — Успела поправить себя Лиза, взявшись за второй, последний бутерброд, шустро от него откусив — голодна была на самом деле жутко, хоть и пыталась не показывать этого. Почему ей так шпроты понравились?.. «Мусорная рыба», на которую матушка разве что открыто не плевалась?.. Не было в них ничего особенного, в универсаме стояли совсем другие консервы, многим дороже, а эти, дешевые и почти безвкусные, отчего-то оказались куда более желанными, чем глазированные сырки и даже омлет на молоке — на фоне их все казалось не тем. Может, потому что приготовлено было для нее?.. и не в родной квартире, холодной и чужой, а в жилище Кощея, недружелюбном и неуютном, но таком умиротворяющем. — Дам, раз сказал. Подушки лишней у меня нет… рюкзак свой подложишь, как в армии, — распорядился мужчина. — Укрыться нечем, извини, да и не холодно вроде бы, — он не соврал, в кухне и правда тепло было, если форточку не открывать, только из-под деревянной рамы поддувало немного. — Хорошо, спасибо. — Лиза допила залпом остатки чая, еще горячего, но уже не обжигающего. — Я посуду помою, разрешишь? — Разрешу. Хозяйничай… можешь и не спрашивать, но только в рамках кухни и ванной. — Сразу выставил собеседник ограничение, их обоих вполне устроившее — они будто целую жизнь вместе прожили, а не сошлись на один день по односторонней нужде. И почему он вообще позволил ей здесь находиться?.. — Зачем тебе это? Все это. — Девушка всего парой фраз вынудила Кощея, уже направившегося было в коридор, остановиться, приоперевшись о дверной косяк. — Ты же не святой, даже наоборот — наперсточник, криминальный авторитет, все в таком духе. У тебя людей надежных рядом достаточно, сформировано все уже, а все равно помогаешь, даже если и в долги мне свою помощь вешаешь, что тебе с того? — Все тебе расскажи. — Приобернулся он, смерив ее взглядом. — Лиз, не пытайся понять, пользуйся, пока дают, помнишь? Не проси к тех, кто сильнее, о помощи, но если ее тебе предлагают — бери. Так и не ответил на вопрос, в спальню уйдя. Потом простыню принес белую застиранную, пока гостья мыла в раковине стаканы под холодной водой, повесил ткань на спинку стула, постоял немного сзади Лизы, вытащил из холодильника прохладную бутыль водки, отпил из горла. — А тебе это зачем? Играть в наперстки, шастать в мою хату? — спросил, в ступор с легкостью вогнав. — Я не знаю. — Без особой искренности отозвалась девушка, усилив напор в кране. — Знаешь. «Я не знаю» — это такая отмаза дешевая, Лиз, она тебе не идет. — Фыркнул раздраженно, хлебнув еще немного. — Тебе много что не идет, а лапшу на уши двигать ты не умеешь, что тем более хреново. Поэтому давай еще раз. — Здесь я живу, а там существую. Не обижаешь — и на том спасибо. — А там обижают? Обижают, Лиз, это когда по роже бьют, например, вот это — обижают. А твои папка с мамкой играются. — Резонно отозвался Кощей. — Но я понимаю — свободы-то хочется, уже не маленькая, вон, работаешь… а все равно за человека не считают, да? Они ж за тебя уже все отмерили: когда родиться, где учиться, где работать, как сдохнуть, что ж не так? Хорошо же… удобно. Или нет? Он был дьяволом, чей голос ласкал слух. Он был падшим ангелом, распарывающим разум и вытаскивающим наружу грехи. Он был кем угодно, но не другом. Но почему тогда рядом с ним Лиза ощущала себя именно так? Неуверенно, но размеренно, неспокойно, но надежно? Это была не вина жгучей спиртово-дымной ауры, нет, и не множества других личностных качеств — просто образ мошенника так удачно лег на привычное бытие, что разорвал его на части с треском. — Неудобно. Они меня предали. И еще предадут. — А я не предам, думаешь? — каверзный вопрос, с подковыркой. — Вот и нет! — хлопнул вдруг бутылкой по столу, аж стекло зазвенело, хоть не треснуло. — Я уже предупреждал, Лиз, у нас тут не игры. — Знаю, что не игры. И разменяешь, если захочешь, предупреждал, да. — Девушка отставила в сторону кристально-чистый стакан с ровными гранями, выключив воду, но не рискнув оборачиваться — за спиной словно все самое страшное собралось, что-то похлеще «Битлджуса», его хоть трижды звать нужно. — Пугаешь еще, отступить даешь будто, только на самом деле дороги назад нет, я как сыграть предложила — так ее и не стало. А ведь ни разу к нему не обратилась ни по имени, которого не знала, ни по прозвищу, которое единожды услышала. — Как же ты мыслишь-то, а? Правильно ведь говоришь аб-со-лют-но! — рассмеялся Кощей, вновь ситуацию отпуская, сев на стул, наблюдая за гостьей. — Боишься, что ли? Не надо, хорошо же все. Когда он так говорил, можно было вскоре ожидать новой ментальной удавки, накинутой на шею петли, чего угодно, только не спокойствия. — Не боюсь, — Лиза обернулась наконец, прогоняя кошмарное марево. — Спать пора, сам же сказал. Или уже не хочешь? — она спросила по-хозяйски, чуть дрожащим голосом, взяв с мебельной спинки простыню, расстелив ее рядом с кухонными шкафчиками прямой линией от окна к холодильнику. Никогда не спала в таких условиях, только у бабушки в деревне было похоже, но и там старая железная кровать находилась, а здесь… — Я тут посижу пока, — отозвался мужчина, пивнув еще. Едва ли прилюдно он всегда прикладывался к бутылке, в прошлые разы и стопки на столе можно было углядеть, а при гостье отчего-то не брезговал, пил как хотел, не стесняясь совершенно, и как только столько спирта за раз приговорить мог? У него всюду и пивную тару можно было отыскать, правда чаще — осколками. — Тогда я рюкзак возьму? — Ну возьми. Девушка, подобрав то, о чем спросила, сначала направилась в ванную, чтобы умыться хоть как-то, привести себя в порядок перед сном. Зубы было не почистить — хоть прополоскать холодной водой тогда, сполоснуть лицо опять же… мокрые бинты на руках ее уже и не волновали как-то, забылись быстро, если в начале вечера еще пыталась сохранить их в первозданном виде, то после запамятовала, увлеченная больше происходящим и мыслями. — Ты в следующий раз, как снова сбежать надумаешь — хотя бы с автомата набери. — Брякнуло из коридора — спиртовой демон ушел в спальню все же. — А если не ответишь? — безжизненно спросила Лиза, скользнув на опустевшую кухню, даром что слышимость в квартире была превосходной. — Значит, потом еще брякнешь, через день. — Ответил Кощей просто. И не поспорить ведь с ним, прав абсолютно. Если так подумать, то именно его слова и действия в какой-то момент для девушки стали толчком, мотивом, причиной для действий неосторожных и опрометчивых. Она расположилась на простыне, подложив рюкзак под голову, и закрыла глаза, стараясь ни о чем не думать, но разнообразный мусор все одно лез в разум. Кажется, хозяин квартиры просто не замечал ее большую часть времени, считая предметом мебели, элементом скудного интерьера — из этого и исходило его открыто-пофигистичное к ней отношение не как к человеку — как к вещи, которая не уйдет своими ногами, которую можно только выбросить самому. А ведь это даже и неплохо, если так подумать. Он не ждёт от нее ровным счётом ничего, кроме послушания, которое дать не так уж и сложно. Не требует думать, выбирать, не ставит невыполнимых целей, трезво оценивает ее скромные возможности. — …ничего не понимаю… — Лиза шмыгнула носом, ощущая тупую боль в ладонях — промокшие бинты были теперь проблемой, а не спасением, а потому пришлось их снять, сложив рядом с собой. Ссадины чуть воспалились по краям, но ничего плохого в этом не было — иммунитет должен был справиться с этой проблемой сам. А ведь когда-то она была счастлива. Наверное, в далёком детстве, когда трава казалась зеленее, а воздух — чище. Когда не нужно понимать, что происходит, жить всегда легче. Мог ли ей на самом деле подарить Кощей это чувство, пускай даже и ложное? Едва ли. Он ведь уповал на ее самостоятельность, смелость, какие-никакие личностные качества, пускай и загоняя их в рамки условных понятий, которые на основе тюремных додумывал сам, ворочая во все стороны. — Я тебя люблю, Лиз, — вспомнился голос матери, читавшей ей перед сном книжку с детскими сказками, когда она была совсем маленькой. — Вот вырастешь… такая красивая станешь! Вся в меня. И в папу умная. В отца пойти теперь совершенно не хотелось, девушке он виделся монстром из-под кровати, злым человеком, ненавидящим ее за сам факт существования. Неудивительно, что с такой нехваткой внимания со стороны одного из родителей, а то и обоих, она пошла искать хоть какое-то принятие в чертогах чужого разума. — …и я тебя люблю. Страшное, неправильное признание, выстраданное кровью и потом — отрекаться от семьи не хотелось, она была привязана к ней намертво, неправильно, незаслуженно сильно. Проклятая созависимость. — С кем ты там базаришь? — наконец, спросил голос, чей обладатель замер в дверном проеме. — Белочка пришла? Передай, что адресом ошиблась. — Пошутил, значит, зло как-то и недовольно, наблюдая из темноты, как хищник за жертвой. — Передам. Чего не спишь?.. — мотнула Лиза головой сонно, закопавшись затем щекой в рюкзак, не открывая глаз. — А что я до этого сказал? Попробуй на вокзале поспать — поймёшь. Ему ли было не привыкать к голосам вокруг? Раз в тюрьме сидел, а в этом девушка не сомневалась ни на мгновение, помня разномастные татуировки, выполненные чернилами и шариковой ручки. Отец бы назвал их «партаками». — Так ты тишину любишь? Какой-то странный момент вдруг всплыл, нереальный даже на первый взгляд. — Спи давай. — Ответил вместо признания, шагнув обратно в глотку коридора. Забавный такой.