У Сына Человеческого только одно лицо

Скука была повсюду. Она затуманила взор, и Ханма безуспешно моргал, растирал глаза до лопнувших капилляров, но дымка пред ним не рассеивалась, только, казалось, усиливалась с каждым днём. Мальчик безупречно научился игнорировать чувство голода, да и мысль, что придется брать столовые приборы, раз за разом отламывать кусочки еды и проделывать это постоянно в одних и тех же местах — в столовой школы, дома, будучи в одиночестве или с мамой и отцом, его угнетала. Есть каждый день, по крайней мере три раза, умываться и чистить зубы хотя бы раз в день — подобное наводило тоску. Но это, на самом деле, были мелочи. Школа была самым скучным местом в жизни Ханмы. Каждый раз он видел эти нежно-голубые стены, запыленные лампы и рамы окон, людей в одинаковой школьной форме, с одинаковыми рюкзаками, говорящими на одинаковые темы, и не мог поверить, что находился в гуще серой однообразности событий, был ее частью, был абсолютно таким же, как и они — носил школьную форму того же цвета, собирал вещи в синюю сумку, видел одни и те же лица, поддерживал (по крайней мере, пытался) похожие разговоры. Мемори стоял за спиной одноклассников. Его тело, прежде бесформенное, состоявшее лишь из расплывающегося эфира, собиравшегося вновь в плотный сгусток, теперь было похоже на человеческое. Он прикладывал длинные пальцы к уголкам своего рта и растягивал его в улыбке. Ханма смотрел на него и улыбался тоже. В сентябре Ханма несколько раз печатал сообщение на номер Чифую и оставлял его неотправленным. Слова менялись, но суть оставалась та же, он писал: «Я не могу найти себе места» или «Мне кажется, я потерял что-то очень важное. Как будто от меня оторвали огромный кусок». Ханма писал сообщение и стирал, писал и оставлял открытым мерцающее окошко, затем стирал. О Чифую он теперь не мог ничего знать, как и не знал, приедет ли мальчик вновь. Ханму пугала мысль, что отец Мацуно мог уехать, а это означало, что теперь мальчику нет необходимости отправляться в город на электричке. И чувство это заморозится, законсервируется, но не исчезнет, оно никогда не исчезнет, и Ханма знал, он знал, что будет жить от рецидива к рецидиву. Сообщение он так и не отправил. Ханма вспоминал тот момент, когда Чифую закрыл глаза и приоткрыл рот, ожидая поцелуй. И все те же чувства, что переполняли его тогда, возобновлялись: он ощущал смешение эйфории и отвращения. Ему был отвратителен Чифую, так легко закрывший глаза, доверившийся Ханме. Чифую с длинными дрожащими ресницами, Чифую с розовым ртом. Сам себе Ханма был отвратителен потому, что испытывал это желание ужасающей силы — прикоснуться к губам, протолкнуть язык, исследовать внутренности Чифую своим языком, он часто пытался представить, какой его рот теплый внутри. Почему он не оттолкнул Ханму? Почему застыл, позволяя Шуджи вторгаться в личное пространство. Он думал теперь, что Чифую позволит сделать это всем тем, кто только изъявит желание, и это пробуждало в нем жгучую ревность, а затем бессилие от бездействия. Чифую так хотел подружиться с другими мальчиками, значит, и им позволит сделать это с собой. Вот так просто закроет глаза. И кто-то поцелует его маленький розовый рот.

«Я заметил, что само слово «женщина» действовало на моих товарищей возбуждающе. По краске стыда, заливавшей их лица, я догадывался, когда именно произносят они его мысленно. Однако для меня слово «женщина» звучало не более соблазнительно, чем «карандаш», «автомобиль» или «метла». Во время беседы я иногда попадал впросак, как в случае с матерью Катакуры, и чувствовал, что говорю со своими сверстниками на разных языках. Они, впрочем, относились ко мне снисходительно — я у них слыл за «поэта». Но мне вовсе не хотелось быть поэтом (отчасти потому, что эта людская разновидность без конца путалась с женщинами), поэтому, желая не отставать от одноклассников, я научился имитировать их реакции.»

В тот день, бесцельно прогуливая урок, Ханма набрел на библиотеку. Это было опасно, потому что библиотекарши непременно спросили бы его, почему же мальчик не находится в школе в будний день, но на этот счет Ханма придумал историю, что заболел, но несильно — отитом — и врач рекомендовал оставаться дома, и вот отит уже прошел, а больничный еще не закончился. Для достоверности своей истории Шуджи нацепил капюшон толстовки на голову и туго затянул, якобы волнующийся за свои уши. Женщины тепло его приняли и напоили зеленым чаем, в буднее утро они ничем не занимались — взрослые на работе, дети в школе, а мероприятия проводились в выходные дни. В отделе взрослой литературы работала женщина около сорока лет, строгая и неразговорчивая с Ханмой или другими детьми и общительная со взрослыми посетителями. Стоило только Ханме заглянуть в этот отдел и прогуляться меж полок, она тотчас же принималась наблюдать за ним, буравя взглядом черных глаз, выглядывающих из-под регистрационного стола. В этот раз Ханма проходил через отдел взрослой литературы к туалету и не обнаружил нелюбимую библиотекаршу. За регистрационным столом было пусто, Ханма подумал, что она отлучилась в архив, но, когда возвращался из туалета, вновь не обнаружил женщину на рабочем месте. Воспользовавшись моментом, Шуджи вернулся к полке, где нашел книгу, отыскал ее по смутно знакомому изображению (с того раза ему лишь запомнился до странного неказистый, будто сделанный детской рукой, рисунок человечка, на котором была маска). Книгу было решено спрятать в рюкзак. Ханма объелся печенья и напился тёплого чая в окружении женщин, которые то и дело подливали ему еще немного напитка и накладывали цукат в тарелочку. Им, кажется, тоже было скучно; за все время двери библиотеки открыли лишь несколько пожилых женщин, которые сдали книги и взяли по одной новой. Ханма погрелся и решил отправиться в больницу. Мемори он нарисовал снова, поверх огромного фиолетового пятна. Его глаза наблюдали с любого ракурса, а потому, только поднявшись на этаж, Ханма был встречен своим загадочным другом. На стене Мемори был неживой, был и другой Мемори — существующий, но существующего видел только Ханма. Теперь у Шуджи было два Мемори, и ему становилось не так одиноко. Он пристроился на матрасе и выудил книгу из рюкзака. Ханма и не заметил, как наступил вечер. Он глянул в окно — на улице сгустились сумерки. Этот вид разочаровал Ханму. Во-первых, дома его вновь отругают, а во-вторых, придется оторваться от чтения. Мальчик читал строчку за строчкой с замиранием сердца и, продираясь через ветки деревьев, думал лишь только о том, что же нашел в этой книге. Там он нашел, казалось, себя. К счастью, дома оказалась лишь мама, она отругала его, но Ханма совсем ее не боялся. Он лег спать, но впервые за несколько недель долго не смог заснуть — прежде Мемори утаскивал его в мир снов, и именно там у Ханмы все же получалось поцеловать Чифую. Он разрешал себе делать это, потому что в мире снов не было правил, и поцелуй двух мальчишек означал лишь поцелуй любимого человека. Дочитав до последней строчки утром в душной школьной душевой, Ханма подумал, что теперь никогда не будет счастлив. Герой книги не следовал на поводу у своих истинных желаний, а лишь надевал на себя маску, притворялся обычным, придумывал обыкновенную, как у всех, любовь, но счастливым никогда не был. Как и не был бы счастливым, действуя согласно своим особенным желаниям. Длинное сообщение, которое написал для Чифую ночью, он стер. Тоска пропитала всё. Ханма вышел из душевой комнаты только когда на физкультуру пришли старшие мальчишки. Но даже выбравшись на улицу, он чувствовал затхлость воздуха. Все цвета вокруг были приглушены, а когда-то яркие упаковки чипсов и газировок — лишь на пару тонов ярче. Ханма украл газировку с чипсами и отправился к морю. На море дул промозглый осенний ветер. Обдуваемый ледяным ветром, он почувствовал себя лучше. Но посидев немного на песке поодаль от берега, и не заметил, как прошло около трёх часов. Казалось, кто-то крадет у него время. Нет, не так, кто-то намеренно играется с Ханмой, то растягивая минуты как надоевшую безвкусную жвачку, то нагло воруя у мальчика время. Три часа не могло пройти бесследно, подумал он, встал, размялся, но его тело не казалось затекшим. — Мемори, — сказал он вслух. Ханма смотрел на волны, он знал, что Мемори где-то позади. — Зачем ты это делаешь? «Я хочу облегчить твою тоску, — улыбнулся луноликий. — Время сна почти пришло. Разве тебе не хочется немного поспать?» Ханма не хотел спать, но хотел видеть сны. Он отправился через пролесок к дому, постоянно поглядывая на часы. Теперь он боялся, что Мемори украдет еще несколько часов, пока Ханма отвлекается на другие мысли, и путь через лес от моря до дома казался бесконечным. Он считал каждую минуту. Двадцать две, двадцать три, двадцать четыре, нет, он не украл, двадцать пять, двадцать шесть, вдали виднелись огоньки уличных фонарей, Ханма побежал. Ветки били его по лицу, но ему не хотелось оставаться в лесу, казалось, что он проведет здесь еще несколько часов. Добраться домой. Только добраться домой. И отправиться спать. Свет впереди становился всё ярче, он дробился на несколько частей, то были окна домов со включенным внутри квартир светом. Тридцать две минуты, тридцать три, нет, он контролирует время, тропинка стала протоптанной, Ханма побежал пуще прежнего и выбежал из леса. Прошло немного времени, около десяти минут. Ханма выдохнул. В мире бесконечных лабиринтов скучно не было. Открой хоть любую дверь, войдешь в гущу самых интересных событий, гораздо интересней реальной жизни. Ханме тяжело было просыпаться, и вскоре новое занятие осознанного блуждания по собственному миру снов увлекло мальчика настолько, что вставал он за несколько минут до урока или вовсе открывал глаза, когда уроки подходили к концу. Шуджи разлепил глаза. Казалось, верхние веки опухли, будто после долгого плача, поэтому действие это давалось с трудом. Родителей дома не оказалось, они ушли на работу. В то утро его преследовало плохое предчувствие. Внутри что-то саднило, царапало и раздражало, но снаружи всё было как обычно, смущало лишь только то, что Мемори не появлялся в зеркале и не глядел на него из другой части квартиры. Мемори испарился. Ханма осознал, что его не было и во сне в этот раз, мальчик вновь самостоятельно блуждал в космосе своего сознания, а Мемори словно и не было никогда. Шуджи побежал в школу, но не успел ко звонку и дождался второго урока на лестнице, ведущей на крышу. Тревожное предчувствие усилилось еще и потому, что он совсем не заметил, как прошел час урока и обнаружил себя, все также сидящим на ступеньках, даже не читающим книгу и не бесцельно играющим в «змейку» на телефоне, нет, он просто находился всё время в каком-то другом мире, и даже не помнил, о чем думал в этот момент. Ханма был бы рад, если б кто-то оказался здесь рядом с ним и сказал: «Что? Нет, ты не исчезал из этого мира, ты был здесь», но ощущал себя как бы вне и опять не помнил. Он совсем ничего не помнил. Прозвучал звонок на урок, Ханма к тому моменту спустился в класс и достал тетрадь. Какой сейчас урок? Он спросил у Харучиё, тот посмотрел на него недоуменно, но проговорил: «Вообще-то английский язык…». Погруженный в себя, Ханма вновь не заметил, как прошел урок. Он оглянулся, все дети привычно складывали свои учебники под парту и доставали новые: значит, он не исчезал из реального мира в какой-то другой по-настоящему, тогда все бы заметили. И Харучиё бы наверняка спросил, что произошло, ведь так? Значит, Ханма уходил глубоко в себя уже в бодрствовании, а не только лишь во сне. Он позвал Хару на крышу — тот до конца упирался, но согласился, когда Ханма предложил сигарету. Нет, нужно срочно что-то делать, за что-то зацепиться, чтобы оставаться в этом мире. Они пристроились под козырьком, закрытые от чужих глаз и от солнца, и выкурили по сигарете. Ханма в этот момент что-то говорил, но совсем не помнил, что именно. Харучиё только иногда улыбался одним уголком губ. — Слушай, Ханма, забыл кое-что сказать тебе. Чифую просил передать, что приедет на зимние каникулы к отцу. Вместо радости от новости Ханма потупил взгляд на бетонный пол, затем спросил с напускным безразличием: — Вы переписываетесь? — Ну, иногда. В последнее время он очень занят на школьных кружках, поэтому не писал мне вот уже три дня. Все эти слова уже были по-настоящему безразличны Ханме. В голове лишь набатом звучало: «А мне он не пишет, не пишет, не пишет» и «Почему не я? Почему не я?» — Что-то ему передать? — То, что я его ненавижу. — Прямо так? — Да, — Ханма поднялся, он потушил окурок мыском школьной обуви и, заведя ногу, замахнулся, швырнул его. Окурок вылетел за пределы крыши. Впрочем, Ханме было безразлично, передаст ли Харучиё это послание, а если передаст, то ему была безразлична реакция Чифую. Ему безразлично теперь было всё. Ханма спустился на третий этаж школы и глянул в окно: там, вероятно, должна цвести золотая осень, но мальчик не видел этого, потому что всё вокруг было одинаково серым и размытым, как в тумане. Он досидел до четвертого урока и решил прогулять вновь. Теперь каждый урок длился очень долго. Словно бы Ханма пробирался через толщу воды к берегу целую бесконечность. Когда он зашел в пролесок, время немного ускорилось. И в заброшенной больнице четыре часа прошли как пара минут. Он рисовал на стенах, но какие-то бессмысленные узоры и слова, в действительности же Ханма совсем не думал о граффити, он лишь размышлял, по какой причине Чифую просто забыл его. Ханма ведь не забыл. Точнее, Ханма не мог забыть. Почему вообще Мацуно передал это скупое послание через Харучиё, как будто они с Акаши самые настоящие друзья и вовсе не встретились пару раз за его пребывание здесь. А Ханма для Чифую, выходит, отныне никто. И совсем ничего не значат их время в заброшенной больнице, на море, в разрушенном доме, это совсем теперь ничего не значит для Чифую, но почему-то значит для Ханмы. Он помнил всё до мельчайших подробностей. Как они скрывались от дождя и сидели на одном большом кресле, соприкасаясь коленками, он помнил запах Чифую, и как в тот же момент волна возбуждения пронзила тело мальчика. Помнил, как они лежали на прохладном полу, и дождь шел за окном, и мир вмиг стал серым и приглушенным, но Чифую совсем не ведал, какую бурю самых ярких чувств переживал в этот момент Ханма. Для Чифую это не значило ничего, это значило для него даже меньше, чем пара встреч с Харучиё, с которым они уже подружились и теперь стали друзьями по переписке. Настала пора возвращаться домой, Мемори нигде не было, он не прятался за деревьями, и Ханма не смотрел его глазами на мир. Не дойдя до тропы меж прореженных деревьев, Ханма упал на холодную, промерзшую землю. Ему хотелось уснуть сном вечным, безмятежным, ярким. Больше его ничто не трогало. — Ханма!.. — голос доносился откуда-то издалека, словно бы Ханма был под толщей льда в ледяной воде. — Ханма, что с тобой?! Это был голос Казуторы. Кто-то ударил его по щеке и затряс, Ханма проснулся не сразу, просто ему не хотелось просыпаться. Несколько секунд мальчик лишь делал вид, что еще не проснулся, ему хотелось, чтобы его оставили вот так хотя бы на несколько минут. — Он спал, что ли? — захохотал Шион, этот раздражающий смех пробудил его окончательно. — Ты нас напугал! Что с тобой, ты заболел? Почему, почему они проходили здесь и нашли меня, думал Ханма, я бы просто замерз насмерть, я хотел этого. Ханма пошевелил пальцами, ему удалось это с большим трудом. — Пацаны, может, его согреть надо? — доносился издалека голос Казуторы. Он снял свою куртку и накинул на Ханму, Харучиё снял свою тоже. Постепенно к Ханме возвращалась жизнь, но конечности все еще не слушались, тело он совсем не чувствовал. Мальчик не помнил свой сон. Но он был, он точно был, потому что от него оставалось ощущение, тонкий шлейф, окутывающий еще некоторое время после сна. Во сне этом наверняка был и Мемори. Ханма заглянул друзьям за спины, но позади луноликого не оказалось. Шуджи понимал, что все это время он находился где-то вне, тело его было в реальности, но дух… дух избавился из оков тела, не в силах чувствовать эту боль. Парни помогли ему подняться и отвели к скамейкам в парке неподалеку. Домой в таком виде возвращаться было нельзя, да и к тому же Шуджи глянул в телефон и обнаружил пропущенные звонки от родителей. Шион нехотя, но купил на сворованные деньги ему горячий кофе в автомате. Они что-то говорили, но Ханма едва ли вычленял слова из нескончаемого раздражающего потока их разговоров. — Заткнитесь уже, — проговорил Ханма, они на секунду замерли, затем Шион произнес: — Ну, вот теперь я Ханму узнаю, — он улыбнулся. И мальчик вдруг осознал, что может удержать его в реальном мире, что поможет ему оставаться в своем теле, не уходить в себя и замечать время. Ханме нужно по-настоящему в нем жить. Нужны его друзья из мира улицы, чтобы жизнь свою наполнить событиями, да такими, какие только они могут обещать. Иначе Мемори… иначе Мемори утащит его в мир снов и воспоминаний.