Enchanted / Околдованный

      — В смысле “отменено”?! — он с возмущением смотрит на уведомление в электронной почте.              Даже Азар поднимает голову и отвлекается от сладких кошачьих снов:              — Ты же не хотел ходить на дополнительные занятия.              — Не хотел, — отрицать сложно, особенно когда у тебя до сих пор горят щеки от воспоминаний о первой совместной медитации, когда Галф хотел сдохнуть от смущения. — Но это как-то слишком, знаешь ли! Я тут морально готовлюсь целый день, что придется снова общаться с этим вурдалаком, а он…              Фамильяру почему-то гораздо интереснее собственная лапа, которую тот старательно вылизывает:              — Так расслабься и сделай, наконец, задания к семинару, а то из-за этого факультатива начинает хромать вся остальная учеба, потому что ты больше ни о чем думать не можешь. От него хоть толк есть?              Галф почти автоматически огрызается, чтобы скрыть свою неуверенность и даже растерянность:              — От одного-то раза?! Ага, я уже готов сдавать выпускной экзамен с таким-то резервом — мне тут больше делать нечего.              Азар с любопытством смотрит на него:              — Врать ты все еще не умеешь, но твой настрой мне нравится. Еще недавно кто-то тут собирался в склеп к предкам трагически умирать.              — А я еще туда собираюсь! Потому что одними медитациями резерв-то не починишь.              — Но эффект есть?              Он задумывается и пытается осознать свои ощущения в процессе, но помнит только дрожь и волнение — только не знает, чье именно. Поэтому лишь пожимает плечами:              — Я пока не понял. Мне Мью… то есть лорд Суппасит сказал, что нужно медитировать постоянно, чтобы был хоть какой-то результат.              Глаза фамильяра хитро щурятся:              — “Мью”, значит?              — Это просто оговорка! Что ты придираешься?              — Оговорка по Фрейду?              — Не знаю такого мага, — Галф смущенно отворачивается и делает вид, что поглощен учебником по травоведению,              Ага, свойства полыни очень интересные!       И цветок папоротника тоже ничего такой.              Азар, конечно же, прав: надо направить свои усилия на учебу, а то толку не будет от растущего резерва, если при этом он завалит теорию и остальные дисциплины, которые являются обязательными для юных (и не очень) магов.              Но его переволновавшийся организм явно обладает иным мнением, потому что его глаза с трудом удерживаются открытыми, и пару раз Галф уже ловит себя на том, что почти утыкается лицом в разворот книги. Но волевым усилием заставляет себя встряхнуться и вновь вчитываться в строки, пока глаза вновь не начинают окончательно слипаться от усталости.              Строки…       Строки…              Кожа знакомо зудит от жара и легкой боли предвкушения: ну когда же, когда. Но в этот раз Мью не приближается, а лишь смотрит на него своими ярко-красными глазами, словно не может насмотреться.              И становится немного неуютно под этим пристальным взглядом:              — Ты не хочешь?..              Сейчас Галф уже знает, что это полусон-полумечта, поэтому в этой дополненной реальности он может говорить что угодно и делать что угодно — и за это ему ничего не будет. Поэтому с жадностью ловит чужое удивление:              — Что?..              И делает шаг:              — Дотронуться.              Радужка сужается до тонкой-тонкой полоски по краю огромного зрачка, но Мью молчит.              Поэтому еще один шаг:              — Тебе же нужен контакт с парой, верно?              Так странно: он сейчас сам уговаривает вампира. Но уговаривает на что? Ведь даже в этом расплывчатом видении Галф понимает: ему мало только прикосновений. Ведь не в ожидании простого контакта пальцев ноют вены под его кожей — его тело точно знает что-то лучше его.              А он лишь подчиняется этим странным порывам, которые безопасны для него во сне, медленно протягивая руку, чтобы коснуться зажатого плеча под гладью красного шелка халата:              — Этого достаточно? Или нужно больше?              Да, это кролик дразнит удава, но Галф получает странное мучительное удовольствие, когда фиксирует реакцию чужого тела: эту забитую напряжением дрожь, этот кадык, что нервно ходит под тонкой кожей горла, эти зрачки, которые не оставляют и шанса радужке проявиться — как у наркомана.              И ему почему-то нравится быть тем, кто является причиной этого.              “Ты мой персональный сорт героина”.       Как пошло и банально, но кто знал, что быть наркотиком для вампира — это так упоительно?              Это власть над сильнейшим высшим, вот прямо тут, под кончиками твоих дрожащих пальцев, которые зудят от желания скользнуть под шелк и узнать, какова на ощупь эта бледная кожа.              Мью почему-то продолжает изображать красивую статую со своими венистыми руками и породистым лицом, а Галф уже больше не выдерживает и делает последние несколько шагов, чтобы еле слышно застонать, когда прижимается практически всем своим телом — вот так правильно, вот так надо.              Он почти слышит задушенный на самом старте стон, поэтому губы растягиваются в довольной улыбке, о которой знает только он. И сам с трудом удерживается от звуков, когда руки властно ложатся на его талию — слишком хорошо, слишком...              И секунды отделяют его от момента, чтобы уплыть в прекрасное далеко, потому что блядская связь делает ему слишком…       Слишком…              Но пронизывающий до костей холод разрушает магию момента и остужает жар в его венах, заставляя сначала напрячься, а потом и вовсе с трудом отстраниться, испуганно рассматривая бледное и изможденное лицо того, кто так отчаянно за него цепляется воистину ледяными руками:              — Мью?..              У него не так много знаний о физиологии вампиров, но здравый смысл подсказывает, что не может живое существо околочеловеческого рода быть таким холодным! Точнее, наверное, и может, но недолго.              Поэтому тревога его зашкаливает за те секунды, которых не хватило, чтобы растаять в чужих объятиях:              — Что случилось?!              Но ни попыток съязвить, ни оскала обнаженных клыков — только бесконечный лед в почти черных глазах, которые не могут от него оторваться.       И дрожащие холодные пальцы, которые за него цепляются.              Теплая нега заигрываний тут же рассеивается, оставляя неприятную тревогу, которая становится все более и более реальной, заставляя Галфа резко дернуться и открыть глаза, уставившись перед собой невидящим взглядом.              — Что такое? — Азар обеспокоенно дергает хвостом, словно что-то чувствует.              Он недоверчиво качает головой:              — Наверное, я просто слишком устал. Что-то знобит немного.              Руки пытаются удержать остатки тепла, обхватывая тело, но это такой разительный контраст с тем, как Галф горел еще несколько минут назад, что теперь зубы стучат от того, как его колотит:              — Или простыл. Сейчас много кто болеет.              Но его фамильяр не верит этим притянутым за уши причинам — и правильно делает:              — Это не твой холод.              — Что?.. — он растерянно оглядывается. — Окно же закрыто, ниоткуда не дует.              — Зато в голове твоей сквозняк — откуда там мозгу взяться.              — Эй! Мне тут плохо, между прочим! — самое время обидеться на оборзевшего кота. — А ты издеваешься!              — Ага, с головой плохо, — тот даже ухом не ведет. — А было бы хорошо, то сразу бы понял, что это вурдалака твоего сейчас колбасит, а не тебя.              Да, Галф явно недалекого ума, потому что понимание приходит не сразу, но потом его рот приоткрывается в осознании:              — Блять…              Потому что откуда-то знает: Мью скорее сдохнет, чем попросит о помощи.       Потому что все четче и четче ощущает эту ломку, которая выкручивает суставы и замораживает остатки жизни — чужую ломку.              Наверное, он выглядит совсем обезумевшим, когда вываливается в коридор в пижаме и в пушистых тапочках с ушками. И когда молотит кулаком в дверь, за которой, Галф точно знает, сейчас умирает из-за своего упрямства один высший упырь.              А он почему-то очень сильно этого не хочет — и дело даже не в их связи.       Правда же?              Он ожидает чего угодно, от презрительно поднятой брови до равнодушно-уставшего “Канавут, держите себя в руках”, но не готов к покрытому испариной практически белому лицу и испуганному рыку:              — Быстро свалил отсюда!              Потому что откуда-то в очередной раз знает: Мью сейчас боится за него, боится, что не удержится, что навредит.              Поэтому сейчас Галф совершает немыслимое: резко и сильно толкает рукой в грудь высшего вампира, который приходится ему преподавателем, чтобы сделать шаг в комнату и закрыть за собой дверь, лишая их почти единственного источника света кроме фонарей на улице. Ему не нужно смотреть в глаза, чтобы видеть этот расширенный от жажды зрачок, поэтому он не ищет ладонью выключатель на стене.              Как и во сне, он делает несколько шагов, словно загоняя испуганного зверя в угол, чтобы затем возвести их обоюдную тревожность до абсолюта:              — Я согласен.              Мью давится то ли воздухом, то ли слюной и злобно шипит:              — Что ты несешь?! Выметайся отсюда!              Сейчас его черед остро шутить:              — Несу чушь, бережно, стараясь не расплескать — ведь хороша только полная чушь, — а потом тут же становится абсолютно серьезным. — Есть нож?              — Ч-что?.. — кажется, в чужих мозгах случилось короткое замыкание.              Он вопросительно наклоняет голову:              — Чтобы появилась кровь, нужно повредить кожу, например, порез. Или ты хочешь сам?..              Его глаза странным образом адаптируются к полумраку, потому что отлично видят, как алый оттенок радужки становится таким ярким, что не остается ни единого сомнения: хочет, очень хочет.              Да и в его венах все еще бродит подогретая видением кровь, которая дразнит его своим нетерпением и желанием оказаться на этих выделяющихся клыках. И, возможно, еще на губах. Поэтому теперь Галф наклоняет голову еще сильнее, демонстрируя беззащитную шею:              — Я надеюсь, что ты меня не убьешь, но ты можешь…              А дальше все сливается в одно болезненно-сладкое кровавое мгновение: смертельный холод, который сначала обжигает до боли, а потом становится невыносимо горячим, заставляя скулить то ли из-за растерзанной плоти, то ли от острой вспышки удовольствия, которая отключает то, что Галф до сих пор считал своим мозгом, пока он наконец в реальности плавится в этих руках, что теплеют с каждой отданной каплей его крови.