записки сумасшедших

      — С новым годом!       Ренджун сносит Донхёка с ног, едва ему открывают дверь квартиры. Новый год наступил пару дней назад, и встречали они его порознь — каждый со своей семьей (не то чтобы полный восторг, откровенно) — поэтому нагоняют упущенное сейчас. Родители Донхёка уехали из города на неделю, и Ренджуна чудом отпустили на ночёвку, поэтому внутри все трепещет от предвкушения непонятно чего.       За окном метет снег и к вечеру наверняка будут сугробы по колено. Но от снега почему-то так радостно. Быть может от того, что последний раз он шёл в начале декабря уже прошлого года? Первый пушистый снег за зиму метет в первый день нового года, и это ощущается как-то по-особенному волшебно. И даже плевать, что ботинки промокли и шарф тоже, еще и вдобавок стал каменным от теплого дыхания.       О ноги трется белая хёкова кошка — Мия, и Ренджун повторяет «нет» около десяти раз ровно до тех пор, пока Донхёк мягко не отодвигает её ногой, потому что он все еще в ботинках (да и в куртке). Снег на подошве тает, образуя на полу небольшую, но уродливую лужу, и несчастный хозяин квартиры (с несчастным сопением) идет за тряпкой, лениво вырываясь из объятий.       Лужу вытирает тоже Донхёк, пока Ренджун уже на диване в зале донимает кошку.       — Я тебя выгоню, — кричит Донхёк из прихожей. — Никакой помощи, все сам!       Ренджун громко смеется, отчего Мия шугается и убегает с дивана куда-то вглубь квартиры. На ее место приземляется Донхёк, нависая над ним.       — Может, хоть поздороваешься? — прищуривается Ренджун.       — Привет.       Он медленно наклоняется и целует. И ощущается это так же, как снег за окном — мягко и пушисто. И Ренджун плавится, вжимается в диван, растворяется в диване, утекая куда-то между швов — это только кажется. Куда он денется, пока Донхёк держит за талию так крепко, словно Ренджун действительно способен исчезнуть? >       — С наступившим!       — За нас!       Они произносят тосты одновременно, переглядываются со смешинками в глазах и чекаются бокалами — намешанный Донхёком мартини со швепсом.       — И как новый год у бабушки? — Его, уплывшего далеко в мысли, отвлекает Донхёк. — Я думал, вскроюсь, пока ты не отвечал на сообщения.       — Прости, — Он целует куда-то в уголок губ. — У бабушки роутер полетел, на днях починить должны. Но, не считая отсутствия выхода в интернет, вполне неплохо.       — Вполне неплохо? — Донхёк усмехается. — Ты уснул через полчаса после курантов. Я звонил тебе двадцать минут, и было неловко, когда трубку взяла твоя мама.       Ренджун смеется, едва не переворачивая свой стакан в попытке взять его в руки, и пихает Донхёка в плечо.       — Иди ты! Может, мне лучше стоило остаться за столом, чтобы пить дюшес, пока отец накидывается с дедом и они спорят о политике? Я хотя бы выспался. — Ренджун делает глоток. — Давай танцевать!       Донхёк, наверное, даже не успевает понять, куда переключился разговор, когда он уже соскакивает со стула, не терпеливо дергая за рукав кофты. И Донхёку не остается ничего, кроме как подчиниться, открывая вкладку с ютубом на ноутбуке. >       Какое по счету видео с женскими хореографиями, уже не понятно, но Донхёк знает абсолютно каждую. Музыка играет на половину громкости и они танцуют, подпевая любимым строкам. Алкоголь медленно, но верно ударяет в голову и настроение взлетает выше и выше. Ренджун в какой-то момент устает, садится обратно на стул и просто смотрит на Донхёка. На его движения, на улыбку, на румянец от опьянения, на звездочки в глазах, счастливых глазах. Ренджун плавится от понимания, что является частью этого счастья. Он зависает на добрых четыре минуты, просто сидит, любуясь. Донхёк красивый, самый красивый для него, и Ренджун не может поверить, что заслуживает такого человека.       Но Ренджун любит. Так чисто и искренне, так открыто и откровенно, что почти физически светится.       Взгляды пересекаются и замирают на несколько секунд. В расстоянии полуметра (и когда вообще Донхёк так приблизился?) что-то искрится, Ренджун готов поклясться, что видит это, ярким желтым светом, отражаясь в хёковых глазах и стаканах с мартини.       А потом Донхёк утягивает его на импровизированный танцпол-кухню. Но ничего не пропадает и какие-то двадцать сантиметров перед ними так и продолжают искриться.       Музыка стучит где-то в ушах, а сердце колотится бешено, как будто во всем теле сразу. Донхёк рядом закрывает глаза в танце и Ренджун, не сдерживаясь, утягивает его в протяжный поцелуй. Который разрывается, когда музыка внезапно переключается на какую-то грустную песню о разбитом сердце. И животы распирает от смеха настолько, что парни по очереди валятся на пол.       — Откуда у тебя в плейлисте это? — спрашивает Ренджун, как только они успокаиваются.       — Понятия не имею. — Донхёк комично пожимает плечами, насколько это возможно, лежа на полу, и отворачивает голову, втыкая в потолок. — У меня один плейлист с рождения, наверное.       — Серьезно? — Ренджун снова смеется.       — Абсолютно. В этом плейлисте весь мой пубертат.       — И в твоем пубертате фигурировало разбитое сердце?       — Конечно. — Ренджуну на секунду кажется, что лицо напротив никогда не было таким серьезным, как сейчас. — В пятом классе я был безумно влюблен в одноклассницу. И даже признался ей! А в тот же день она начала встречаться с каким-то пацаном на класс младше. Я был в депрессии неделю.       — Жизнь маленькой версии тебя интереснее моей всей.       — Мне так с тобой повезло.       Тема сменяется слишком резко и Ренджун даже теряется. Голова Донхёка оказывается слишком близко, глаза смотрят слишком глубоко, Донхёк сам слишком близко, Донхёк весь слишком. И как будто все это слишком. Ренджуна разрывает.       Они целуются медленно, никуда не торопясь, кусая губы друг друга и вкладывая в эти поцелуи столько чувств, которые не выразить словами, и столько слов, не существующих ни в одном языке. Ренджун растворяется и почти чувствует, как превращается в лужу. Над ним у Донхёка слишком большая власть. И Ренджун это прекрасно понимает, но ничего поделать не может не хочет. И поэтому позволяет поднять себя на ноги, довести до спальни и усадить на кровать, чтобы Донхёк навис сверху и оказался как будто еще выше него.       Ренджун тянется к нему, пока тот отодвигается все дальше и дальше — дразнит. Ощущать взгляд Донхёка на себе как-то по-странному правильно, а его ладони на щеках — еще правильнее. Он покрывает все ренджуново лицо поцелуями, не пропуская ни миллиметра. И у Ренджуна спирает дыхание. Кажется, чувство в груди — это ощущение важности. Кажется, что Ренджун такой хрупкий, что поместится у Донхёка в ладонях, как какое-то дорогое драгоценное кольцо — потому что именно так Донхёк на него смотрит.       Кажется, что Ренджун на своем месте.       — Я люблю тебя, — шепчет где-то на грани слышимости.       — Я люблю тебя сильнее.       И Ренджун тонет в поцелуях и касаниях, позволяя повалить себя на кровать.       Время уже давно за полночь и на небе светит полная луна. Снег так и не заканчивается, засыпая все открытые поверхности, и, наверное, добраться завтра домой будет целым испытанием. Но сейчас никто об этом не думает. >       Солнце еще не встало, и не факт, что встанет скоро, потому что за окном черным-черно. Телефоны остались где-то на кухне (но это предположительно), поэтому посмотреть, сколько времени, не представляется возможности. Часов пять-шесть утра? В целом-то без разницы, Ренджун все равно не понимает, почему проснулся в такую рань. Донхёк сопит, отодвинувшись на край кровати и забрав все одеяло — теперь становится понятно, почему так холодно.       Голова, на удивление, не болит, только горло сухое невыносимо. Организм обманывает с отсутствием похмелья — Ренджун и сам понимает, что все еще пьян. Идти за водой лениво, а они, как два самых настоящих идиота, не додумались оставить хотя бы стакан воды возле кровати. Сил хватает только на подвинуться к Донхёку и обнять со спины, забравшись под одеяло. И провалиться обратно в сон. >       Когда он просыпается во второй раз, Донхёк всё ещё спит. Солнце уже во всю светит прямо в глаза — вот и причина пробуждения. Больная голова так и не настигла, и Ренджун считает это благословением звёзд, но сушняк так и душит, поэтому он собирается с силами и садится. Голова кружится, поэтому две секунды уходит на то, чтобы вернуть ориентацию в пространстве. Аккуратно перебирается через лежачего, умудряясь не разбудить его, целует в лоб и тихо двигает на кухню.       В ногах крутится Мия, и от ее белоснежности в глазах рябит. Ренджун спотыкается об нее и едва не валится на пол, чудом удерживаясь на ногах и сдерживая смешки.       Первым делом Ренджун наливает стакан воды и выпивает залпом, сразу следом второй. Наливает еще один и оставляет возле раковины — этот нужно отнести Донхёку.       На кухне все не так плохо, как ожидалось. На столе пустая бутылка мартини, две пачки недоеденной заваренной лапши рядом, на самом краю стоят два грязных стакана. Один наполовину полон, и Ренджун, поморщившись, сливает содержимое в раковину. Справившись с ленью и нежеланием, он моет стаканы и оставляет на кухонном столе. На полу валяются две бутылки из-под швепса, которые отправляются в мусорку, за ними летит бутылка мартини. На то, чтобы выкинуть лапшу, сил не остается, и Ренджун оставляет это на Донхёка.       — Если я останусь без спасибо, мы расстанемся, — заявляет он Мие, наблюдающей за ним снизу.       Кошка мяукает, грозясь разбудит труп в соседней комнате. Ренджун шикает на нее, краем глаза замечая пустую миску.       — Так ты голодная, — шепчет он и наклоняется, чтобы потрепать пушистую макушку.       Ренджун не так часто бывает в гостях у Донхёка, но знает, где хранится корм. Поэтому открывает шкаф, насыпая полную миску. Мия, нетерпеливо мечущаяся по кругу, начинает хрустеть, не успевает Ренджун отодвинуть пачку.       Теперь можно и обратно к Донхёку. >       Шторы в спальне задернуты, хотя Ренджун уверен, что не трогал их. Донхёк, тем не менее, спит, откинув одеяло куда-то в ноги и уткнувшись носом в стену. Симулирует. С кухни приглушенно доносится хруст Мии.       — Я же знаю, что ты не спишь.       Донхёк издает самый ненатуральный храп. А через секунду кричит на всю квартиру — на него приземляется тело.       — Придурок! Ты совсем конченный? Пушинкой себя возомнил?       Но слезать Ренджун не торопится. Только приподнимается на руках, поставив их по обе стороны от чужой головы, и нависает сверху.       — И тебе доброе утро, свет очей моих, — пропевает он и тихо смеется.       — Фу, ты от кого слащавости набрался? — Донхёк корчится, но улыбается. В его глазах сверкает отражение пробравшегося через просветы шторы солнца.       Ренджун бодает его лбом в лоб.       — Тебе больше нравится «доброе утро, кусок идиота»?       — Да. Так более нежно.       Донхёк тянется за поцелуем и ему невозможно отказать. Они целуются мягко и в кончиках пальцев покалывает от нежности. Но у Ренджуна затекают руки.       — У тебя вообще сушняка нет? Я тебе воду принес, там, на тумбочке.       Ренджуна спихивают куда-то в стену, и Донхёк за два поворота оказывается на краю кровати, едва не падая на пол, и жадно присасывается к стакану, опустошая до последней капли за секунду.       — Джуни, ты золото.       И в него прилетает подушка, все-таки сбивая на пол.       — Ты золото в стену отбросил, придурок. >       Тяжелее всего дается придумать, чем завтракать. Ренджун в шутку предлагает доесть вчерашнюю разбухшую и десять раз остывшую лапшу, на что получает только закатанные глаза.       — Вообще можно пожарить гренки. — Он раскручивается на стуле настолько, что начинает кружиться голова. — Хлеб, молоко, яйца есть?       Донхёк открывает в холодильник и, быстро изучив содержимое, выглядывает из-за двери.       — Да, сэр! — и шутливо отдает честь.       — Отлично! Тогда позвоню маме, отчитаюсь, что жив, и будем готовим завтрак по стандартам Гордона Рамзи.       — Ты вообще знаешь, какие у него стандарты?       — Придумаю в процессе готовки.       Телефон обнаруживается где-то на диване в зале среди смятого покрывала. На часах недалеко за полдень, значит, родители точно не спят, и можно не бояться получить за звонок по шапке. Ренджун уходит в потёмки спальни (они так и не раздвинули шторы) и набирает номер.       Первым вопросом прилетает, разумеется, пили ли они. «Нет, мам, ты что, только колу и вишневый сок.» Мама рассказывает, с каким трудом они добирались домой вчера после театра и каким невероятным чудом машина не заглохла по пути. Отец отменил все планы на день, потому что на дорогах гололёд ужасный, и она сама (к великому удивлению и счастью Ренджуна) предлагает ему остаться у «своего друга» до завтра, потому что переживает за ситуацию на дороге. Пару фраз ради приличия из разряда «я не хочу отягощать Хёка своим присутствием» и «как вы без меня на целых два дня», ну и конечно «ладно, так и быть, он не против», хотя он даже ничего не спрашивал. А потом завершение звонка и забег до Донхёка, чтобы уже привычно налететь на него.       — Я с тобой до завтра!       — Эй-эй, полегче!       Яйца, которые Донхёк пытался разбить в миску, едва не летят на пол.       — Подожди, что? — наконец-то доходит до него.       — Мама боится, что мой автобус расшибется на дороге из-за гололеда. Вот сама и сказала переждать у тебя.       — Супер! Но ты из-за этого чуть не убил мои яйца. — Донхёк на секунду задумывается. — Нет, подожди я имею ввиду-       Но Ренджун уже заливается в смехе.       — Добивай яйца в миску, а я за молоком.       — Иди к черту!       Они готовят, сталкиваясь руками и путаясь в ногах друг друга. Донхёк заляпывает нос Ренджуна тестом в отместку за то, что он таскает себе куски нарезанного батона. На фоне играет огромный миллиард-песенный плейлист всей хёковой жизни, который, тем не менее, почти не слышен за звонким смехом.       Сначала роль повара берет Донхёк, и первая партия гренок успешно подгорает. Тогда Ренджун, разумеется, закатив глаза, отодвигает его от плиты и берет дело в свои рука, поэтому следующие выходят вполне сносными. Донхёк нагло стаскивает горячую, как кипяток, гренку и шикает, перебрасывая ее из одной руки в другую, но все равно кусает, обжигая язык и весь рот.       — Туда тебя, — самодовольно хмыкает Ренджун, переворачивая гренку. — Дождись уже, ты, черт. Нормально сядем и позавтракаем.       — Сам ты чертила! Говоришь, как моя мама.       — Боже, ты как пятилетка! Хорош ребячиться, иди, чайник поставь. И можешь на стол накрывать, минута-две — и все готово. Если есть сгущенка или мёд, то я тебя расцелую.       — Ты это сделаешь в любом случае.       — Засранец.       Нога вслепую прилетает куда-то под коленку Донхёка. Ренджун выключает плиту и оставляет последние две гренки доготавливаться на минуту. Сзади гремят тарелки и шипит чайник, заглушая хёковы крики на кошку, так и норовящую залезть на стол. Где-то под сердцем щекочет ощущение домашности и Ренджуну кажется, что именно так ощущается быть в семье.       Особенно когда он поворачивается и видит на столе мёд. Так и быть, Донхёка он расцелует. >       Всю первую половину дня они тратят на просмотр смешных и глупых видео на ютубе, потому что так и не смогли выбрать фильм или сериал. Лежат на кровати, пинаются, чуть не ломают ноутбук полетом на пол, постоянно перекладываются по-разному, потому что конечности затекают и периодически забывают о видео, отвлекаясь на поцелуи. Пару раз приходит Мия и ложится где-то в ногах, но оба раза не сдерживается и сваливает — Донхёк нечаянно пинает или спихивает ее.       — Я бы хотел провести так всю жизнь.       Слова вылетают сами собой, Ренджун и сам не успевает понять, когда говорит это. Ноутбук отрубился из-за севшей зарядки несколько минут назад, и все несколько минут они лежали молча. Ренджуну впервые было просто комфортно молчать.       — Пообещай, что не оставишь меня.       Донхёк шепчет на грани слышимости куда-то в шею, посылая по ней мурашки. Он звучит так надломлено, что у Ренджуна дрожит все нутро. Впервые Донхёк кажется таким хрупким, как хрусталь. Тронь — и разобьется.       — Хей, ты чего?       Ренджун переворачивается на бок к Донхёку и берет его лицо в свои ладони. У того в глазах стоят слезы.       — Просто пообещай. Пожалуйста?       — Обещаю, Хёк-и. Куда я денусь.       И Донхёк прижимается, утыкаясь куда-то в плечо. Ренджун сжимает его в своих руках так, будто тот сейчас исчезнет. >       Пообедать они вываливаются на кухню уже ближе к вечеру, чтобы обнаружить, что еды вообще нет. Донхёк, разумеется, ноет, стоит Ренджуну только заикнуться о том, что придется идти в магазин.       — А ты предлагаешь голодать до завтра?       — …Почему бы и нет? — отвечает Донхёк после паузы.       В итоге на сборы в магазин уходит час, не меньше, из-за его нытья. Ренджуну кажется, что глаза скоро увидят мозг от количества закатываний.       Для ускорения Донхёка достаточно было предложить покурить. Поразительно.       — Ну что, купим пива на вечер?       — Больной? Иди к черту.       Ренджун ничего не хочет так сильно, как и правда провести так остаток жизни.