•••
Рождество — один из самых нелюбимых Феликсом праздников. Он терпеть не может обилие красных оттенков и уродливых Санта Клаусов с алкогольным душком, праздничные песни о бубенцах и набившее его личную оскомину ‘feliz navidad’, толпы в магазинах, стаи детей и подростков на улицах, чересчур громкий смех и переизбыток ненужного лицемерия в виде ‘счастливого рождества!’ от тех, с кем он за весь год и словом не обмолвился. Тем более в Южной Корее. Это даже не национальный праздник! Стоит ли говорить об отвратительной погоде с почти перманентным минусом и кошмарной влажностью воздуха в Сеуле. Феликс даже осмелится применить слово ‘ненавидит’ к рождеству. Но просыпаться под голым Хёнджином даже в такой отвратный праздник приятно. Тепло. Хорошо. Целоваться, тратя несколько минут на оздоровительную ленивую дрочку друг другу, а потом ждать еду — ещё лучше. — Возьмёшь ответственность за мои трясущиеся коленки? — просит Феликс не своим голосом, пытаясь состроить милое выражение лица. — Тебе не идёт делать эгьё, — Хёнджин закатывает глаза, но всё равно улыбается, встаёт с постели и, надев сползающие почти до лобка серые треники, выходит навстречу к курьеру. — Фели-икс? Задушив вой отчаянья в подушке, Феликс заставляет себя отлепиться от нагретой постели. Хёнджин бы вряд ли позвал его, если бы то был пустяк. Иначе поплатится своим задом. — Что такое? — ворчливо спрашивает Феликс на выходе к прихожей. — Я же всё оплатил онлайн. Выёбывается? Лучше бы был наглый курьер, чем то, что Феликс видит за входной дверью. В первом ряду стоят мама с жутким контрастом подарочной корзинки со сладостями и строгого брючного костюма и папа в колпаке Санта Клауса. Во втором — Рейчел и Оливия с одинаково выгнутыми левыми бровями. Из третьего выпрыгивают Сынмин с чистым шоком на лице, Минхо с ‘я так и знал’, а Чан… а Чан просто прыгает и пытается понять, что происходит. — What the fu… Хёнджин вовремя прикрывает рот Феликса ладонью и заслоняет его адамов наряд с подушкой вместо фигового листа своим телом. Всё ещё покрытым яркими засосами, царапинами, укусами и следами очередного сеанса боди-арта. Знакомство семьи с Хёнджином и раскрытие особенностей их дружбы для всех — самый страшный сон Феликса, что в материальном мире ощущается ещё хуже, чем в кошмарах. Цвета мира — неизменно блёклого, недружелюбного, несправедливого и местами чрезмерно жестокого — сгущаются, обретая более глубокие оттенки серого, когда Феликс сидит в семейном кругу за обеденным столом в первых попавшихся салатовых шортах и футболке Хёнджина с Рапунцель. Более отвратно не придумаешь. — Что вы тут делаете? — Это Хёнджин? — Вы всё-таки трахаетесь? Все три вопроса от Феликса, мамы и Минхо звучат одновременно, вгоняя Феликса в приступ безысходной злобы ещё глубже. Ответы звучат так же одновременно. — Вас это не касается. — Хотели поднять тебе настроение. — Я так и знал! Феликс почти готов совершить самоубийство с помощью десертной титановой ложки в глаз, но Хёнджин вовремя кладёт руку на его дрожащее бедро. Феликс почти готов выпрыгнуть из окна, когда мама рассказывает о его прыти в сторону исследований своих тела и сексуальности, но Хёнджин по-идиотски смеётся — мама с папой в восторге от его смеха, как и от него самого, из-за чего, видимо, успокаиваются и, взяв с собой сестёр и Чана, прощаются с ними. Феликс, не успев толком расслабиться после ухода семьи, почти готов улететь в Австралию, сменить внешность и имя, когда Минхо перечисляет все его сексуальные похождения и припоминает каждую клятву больше так не делать, но Хёнджин шепчет Феликсу на ухо: — Он всегда так слюной брызжет, когда злится? Загоготав, они не обращают внимание на странные взгляды друзей. Выпроводить любопытных Минхо и Сынмина из дома дорогого стоит, но точно того, чтобы увидеть над собой потного, разгорячённого Хёнджина. — Хочу попробовать шибари, кстати, — шепчет Хёнджин, прижавшись к впечатанному в стену душевой кабинки Феликсу. — Связать меня или тебя? — Боже, не сжимайся так, — стонет Хёнджин, останавливая фрикции. — Хочу и так, и так. — Я подумаю, но только если ты заставишь меня кончить за, — Феликс вскрикивает на своей самой высокой ноте, когда Хёнджин за одни толчок, укус соска и сжатие его ягодицы доводит Феликса до короткого, но яркого оргазма. — Nevermind… we’ll try… Сразу после душа они садятся смотреть ‘Гарри Поттера и орден феникса’, но отвлекаются на разговоры на пятнадцатой минуте фильма. Как всегда. — Так у тебя вся семья — медики? — удивляется Хёнджин, укладываясь на бёдра Феликса. — Ёнбок… Ёнбоки… тоже со счастьем созвучно, кстати. — Да... ну, кроме Чана. Даже Оливия собирается пойти на онколога, — кивает Феликс, перебирая светлые пряди Хёнджина. Слегка смущённо игнорирует часть про счастье. — Я тоже думал, но… не знаю. Будто не моё. Задумавшись, Хёнджин отводит взгляд к экрану телевизора, а затем вдруг смеётся. — Что смешного? — Так ты белая ворона не только в универе, выходит. — Не белая ворона, а особенный, — поправляет его Феликс, щурясь. — Так… погоди! В смысле ‘не только в универе’? Наверняка разбудив соседей Феликса громким идиотским смехом, Хёнджин бегает от него по всей квартире, но в итоге всё равно просит пощады от щекотки. И искупает вину, сжимая член Феликса бёдрами. Как бы Феликс ни хотел продолжать находиться в мире идеального, наконец регулярного для него секса. Как бы Феликс ни хотел застрять в спокойствии и умиротворении рядом с Хёнджином. Как бы рьяно ни отбивался от попыток друзей вызнать как можно больше… Всё тщетно. Смысла нет почти ни в чём, а в борьбе с близкими и их любопытством — тем более. — То есть он воспользовался твоим пьяным тельцем, а потом ещё и специально совратил? — подытоживает Минхо. — В каком, блять, смысле, совратил? Специально? — громко шепчет Феликс, затылком чувствуя иглы чужих глаз. — И да, я был пьян в первый раз, но и он тоже! — Феликс не ставит, а почти бросает свой капучино на столик, привлекая к себе ещё больше внимания — ненамеренно, но эффективно. — Вы все с ума посходили со своим… с этой ебучей осознанностью! С… как там? Consensual sex! Покажите мне хотя бы одного человека, кто ни разу хотя бы не хотел секса по пьяни или просто так! — уже кричит Феликс, вставая из-за столика. — Хотя бы одного в этом сраном универе, кто не ебался под алкоголем! Уже выходя из кафетерия, Феликс чувствует на себе больше взглядов и слышит тихие переговоры, что отбивают неприятный ритм на барабанных перепонках. — Не считая асексуалов, демисексуалов и прочих, разумеется! — продолжает причитать он у порога. Добавляет злобным шипением: — Ебаная инклюзивность, драть её за ногу. Феликс не просто не против инклюзивности, осознанности, активного согласия и прочих прелестей современного мира, а мечтает, чтобы дальше было только лучше. Но он бесится от допросов мамы, Минхо и Чана, не хочет объяснять им свою любовь к сексу, не хочет защищать Хёнджина, когда его и не нужно защищать. Феликс вообще со многого бесится, но с этого — больше всего в последнюю неделю. Спасает только ‘бессмысленный секс с красивым личиком, который приведёт только к разбитому сердечку Ликси’, если выражаться словами Минхо. — Посмотри на меня, — просит Феликс, сжимая в кулаке длинные волосы Хёнджина. Хёнджин поднимает на него глаза, делая ещё одно движение головой навстречу бёдрам Феликса, пуская его член глубже в свою глотку. — Блять… За толстой дверью из цельного дерева — очередная попытка их однокурсников спиться до вступления во взрослую жизнь. В крови Феликса и Хёнджина ни промилле алкоголя. Но тонны возбуждения и азарта. У них действительно очень много секса. Феликс, проныв Хёнджину все уши, даже начинает понимать беспокойство семьи и друзей, но категорически с ними не согласен. Если у кого-то другого из подобного способа дружить выходит только испортить отношения, то это не значит, что у них будет так же. — Мы ведь с ним не влюблены друг в друга и не собираемся этого делать, — массируя кожу головы Минхо, объясняет Феликс. — Нам с ним просто классно и дружить… и… вы поняли. Вот и всё. — Да я понимаю, — вздыхает Минхо. — Просто… ты… правда, прости, что так отреагировал. Просто переживаю за тебя. Да и за него тоже, он же мне тоже в какой-то степени друг. — Я даже больше за него, чем за тебя, если честно, — добавляет Сынмин, ложась на второе бедро Феликса. Нахмурившись, Феликс смотрит на него. — Это ещё почему? — Он мягче, — пожав плечами, отвечает Сынмин. — Да и смотрит на тебя не совсем как на друга… как Кками на сосиски, скорее. — Отличное сравнение, — фыркает Феликс. — Ну ты реально в некотором смысле его сосиска, — гогочет Минхо, за что получает от Феликса тычок в бок, а потом и такой же весёлый смех. — Но вообще задумайся, Сынмо в чём-то прав. Феликс не хочет даже предполагать, что Сынмин может быть прав. Им с Хёнджином хорошо — это главное. Феликсу хорошо, когда Хёнджин бережно наносит заживляющую мазь на синяки от него на бёдрах Феликса, царапины на спине и засосы на шее, плечах, груди и животе. Феликсу хорошо, когда они говорят друг с другом о смысле оттенков, полутонов на полотнах Дега, о лёгкости и ощущении мягкости при взгляде на них. Феликсу хорошо, когда он орёт о дилетантстве Хёнджина в понимании музыки, но при этом понимает его точку зрения: эмоции, цвета, ощущения. Феликсу хорошо, когда Хёнджин приходит к нему без разрешения, болтает без умолку и отвлекает от учёбы, лекций. Не может, не должно это всё испортиться. Хёнджин ведь не влюблён в него, он просто хороший человек и друг, любовник — Феликс твердит это себе каждый раз, когда Хёнджин снова дарит ему ласковую улыбку или крепкие объятия. Когда он приходит к Феликсу с тонной лекарств и фруктов во время его очередной простуды. Когда, лёжа с Феликсом на ковре и глядя в уже готовый космос на потолке, Хёнджин делится самым сокровенным. — Я совсем не помню лиц родителей, — тихое признание Хёнджина взлетает к кольцам Сатурна прямо над ними и тяжело опускается на грудь Феликса. — Будто всю жизнь меня растили только бабушка с дедушкой, да Бора и Гюн… — Феликс, не глядя, берёт руку Хёнджина в свою и аккуратно сжимает её. — Смотрю фото, вижу, что они больше похожи на папу, а я на маму, но будто… не совсем это осознаю, понимаешь? Сглотнув, Феликс мотает головой. — Не думаю. — Я рад, — шепчет Хёнджин. — Я бы никому такого не пожелал, особенно тебе. Феликс поворачивает голову в сторону Хёнджина и понимает, что, кажется, он всё это время смотрел на него. — Я очень рад, что ты маменькин сынок, — с грустной улыбкой произносит Хёнджин. — И что ты гей, а то так и до эдипова комплекса недалеко. Атмосфера момента трещит, осыпаясь на них яркими искорками. — Ты, блин, — хохоча, Феликс нападает на голые бока Хёнджина щипками, рычит ему в шею, кусает и не позволяет вырваться из своей хватки. — В моей привязанности к маме нет ничего… disturbing! Я просто очень её люблю и уважаю! И доверяю! Раскрасневшийся от смеха Хёнджин отфыркивается в лицо Феликса, заправляя растрёпанные волосы назад. — Знаю-знаю, не бухти, — хихикает Хёнджин, кладя ладонь на щёку Феликса. Гладит большим пальцем скулу. Меняется во взгляде — Феликс снова не понимает, что видит в его тёмных глазах, но от этого чего-то всё в груди сжимается. И целует. Аккуратнее, нежнее, чем обычно. Сначала просто прижимается губами к губам Феликса, затем неспешно сминает, невесомо облизывает кончиком языка. Растворяясь в приятных ощущениях, Феликс не сразу отвечает, но быстро втягивается, позволяет прижать себя к горячему полураздетому телу, целовать своё лицо. — Погоди, — посмеиваясь, Феликс слегка отстраняется. — Я не уверен, что меня хватит на ещё один заход. — А… я… — хлопая ресницами, Хёнджин как-то нервно улыбается, кусает свою верхнюю губу. — Я не к сексу, просто… прости, я просто захотел поцеловать тебя. Хёнджин продолжает что-то невнятно бубнить, и Феликс целует его сам. — Никогда не извиняйся передо мной за такое, — массируя загривок Хёнджина, Феликс смотрит в его слегка расширенные зрачки. — Тебе можно меня целовать. — Можно? — тихо переспрашивает он. — Можно, — кивает Феликс. — I mean… мы спим друг с другом и чего только не делали, так что… поцелуй — это фигня. Усмехнувшись, Хёнджин прикрывает глаза и возвращает Феликса в поцелуй. Почти год назад Феликс чуть волосы на своей голове не рвал от того, как много в его жизни Хван Хёнджина — сейчас он этому рад, искренне. С ним хорошо и легко, даже их друзья наконец успокаиваются, а мама ограничивается просьбой ничего не замалчивать в дружбе с Хёнджином. Феликс собирается её послушать и, взвесив все свои ощущения, подозрения и увеличившееся количество утренних ленивых поцелуев и перед сном без подтекста, решается уточнить у Хёнджина насчёт своих опасений. — Я твоя сосиска? — Фто? — не прожевав корн-дог, переспрашивает Хёнджин, после чего почти умирает — к счастью, Феликс умеет делать приём Геймлиха. — Жив? — обеспокоенно спрашивает Феликс, протягивая Хёнджину воду. — Мгм, — опустошив стакан в три глотка, Хёнджин кашляет ещё раз и смотрит на виновато переминающегося с ноги на ногу Феликса. — А теперь поясни. Собрав в кулак всю свою волю — она едва не просочилась сквозь пальцы — Феликс рассказывает ему о разговоре с друзьями и предположении Сынмина. Хёнджин молчит, буравит Феликса серьёзным взглядом ещё влажных глаз и молчит. — Ну так?.. — То есть ты переживаешь, не влюблён ли я в тебя? — уточняет Хёнджин. Феликс в третий — или меньше, или больше — раз не может распознать, что за интонацию он использует. — Ну… да? Просто это многое бы усложнило в нашей дружбе, и мы бы не смогли продолжать трахаться, и вообще… — чем больше Феликс говорит, тем глупее начинает себя чувствовать. Не надо было начинать этот разговор. — О боже… ты успокоишься, если я скажу, что ты мне не сосиска? — Только если это правда. Вздохнув, Хёнджин качает головой. — Я не влюблён в тебя, Феликс. Феликс верит на слово и снова засыпает с Хёнджином на груди после того, как довёл его до слёз удовольствия — он в восторге от того, как Феликс вылизывает его во время подготовки и не разрешает касаться себя. Феликс в восторге от кончающего только от его языка Хёнджина. К чёрту слова других людей и пустые опасения. Жизнь ведь идёт своим чередом, ничего необычного: учёба, сооружение декораций для отчётного концерта, сборы вшестером дома у Хёнджина по выходным, совместная зубрёжка. Секс. Утренние ленивые поцелуи и перед сном. — У меня иногда ощущение, что вы живёте вместе, но на два дома, — ставя перед Феликсом и Хёнджином тарелки, смеётся Бора. — Совсем скоро отберёшь моего мелкого. Пряча улыбку за кружкой кофе, Феликс чешет устроившегося на его коленях Кками за ушком. Ему нравится чувствовать себя частью семьи Хёнджина — даже несмотря на то, что Бора его не на шутку пугает. — Не неси чепухи, я навсегда останусь твоим мелким, — лицо Хёнджина иногда напоминает личико пельмешка из одной диснеевской короткометражки. Мило. Очень. Хёнджин правда мягкий — тогда Сынмин был прав в этом на все сто — и эта мягкость проявляется больше всего, когда он находится рядом со своими братом и сестрой. Это тоже чертовски мило. — Верно, — кивает Чангюн и, заставив Феликса поперхнуться, ерошит его только уложенные волосы, — а Феликс просто наш второй вредный щенок. — Извините, господин Хван, — стряхнув с головы чужую руку, — но я самостоятельный молодой человек и друг Хёнджина, а не ваш щенок. И я тысячу раз уже просил не трогать меня. — Следи за языком, самостоятельный молодой человек, который не даёт моему мелкому найти своё личное счастье, — строго, но уже несколько месяцев как по-родному осаживает Феликса Бора, а затем направляет лопаточку в сторону Чангюна. — А ты не лезь к нему, я уже устала это слушать. Хёнджин, кушай-кушай, а то совсем похудел. Феликс переглядывается с таким же насупившимся Чангюном и послушно затыкается. С этой маленькой, но жуткой женщиной лучше не спорить. И это совсем не раздражает. В последние месяцы, даже когда небо стальное, а в коридорах университета царит утомляющий хаос из цветов и голосов, Феликс вообще редко раздражается. Минхо предполагает, что у Хёнджина волшебный член, Сынмин — что они с Феликсом всё же сосиски друг друга, а сам Феликс просто наслаждается. Давно не было такого, чтобы планеты стояли в нужном порядке, Марс был не в третьем доме или как там Минхо это называет, но сейчас… будто каждый день. Рядом с Хёнджином Феликс чувствует себя так, словно всё стоит на своих местах. — Знаешь, иногда страшно, что я не встречу кого-нибудь, с кем мне будет так же круто ебаться, — задумчиво шепчет Феликс, боясь спугнуть умиротворение. В спальне Хёнджина полумрак, из источников света — апрельское зарево, по воздуху плывут тихие переливы струн, а под ухом мерно бьётся сердце Хёнджина. Так хорошо. — И будем мы повязаны на всю жизнь. Кошмар. Феликс слышит, как смех зарождается под рёбрами Хёнджина, а затем льётся идиотской мелодией из его рта. — Кошмарная реальность, скорее. Мы с тобой правда повязаны на всю жизнь. Феликс не верит в гороскопы, судьбу, предначертания, бога единого и богов любых мифологий, но, кажется, начинает верить в родственные души. Иначе он не может объяснить себе те чувства покоя и правильности, которые крепнут в нём, когда Хёнджин рядом. Когда смешит, бесит, обнимает, по-идиотски смеётся, липнет к нему. Феликс не влюблён, но точно любит его как своего самого близкого друга — о чём точно не должен узнать Минхо. — Это правда… — разорвав недолгую тишину смешком, Феликс целует Хёнджина в грудь — прямо там, где спрятано его сердце. — Это нормально, что мне кажется, будто мы знакомы всю жизнь? Хёнджин запускает руку в волосы Феликса и, аккуратно надавив, заставляет его посмотреть в своё неизменно улыбчивое лицо. Раскосые тёмные, ужасно добрые глаза. Крупный нос с небольшой горбинкой. Мягкие черты. Родинка на правом нижнем веке и две на щеках. Пухлые, сейчас ещё более яркие от поцелуев губы. Аромат полевых цветов и апельсинов. Красивый и родной. — У меня такое же чувство, Феликс. Медленный поцелуй перерастает в чувственный секс в неторопливом темпе. Тихие стоны, горячее дыхание, влажные звуки шлепков, распластанный под Феликсом кончающий Хёнджин. Идеально.•••
Вдыхая прохладный морской воздух, Феликс расслабленно улыбается. Близится конец октября, уже становится холоднее, а цвета вокруг — серее. Но Феликса не тошнит с самого начала осени, как это обычно бывало. Сейчас он сидит на берегу океана, перед ним небесно-голубая гладь воды, слева от него — Хёнджин в плюшевом персиковом костюме, а справа — Минхо в вишнёвом лёгком пальто. Джисон, Чонин и Сынмин за их спинами готовят место для пикника. — Эх, жаль, что не могу, как в ‘Гарри Поттере’, закупорить воспоминание, — вздыхает Хёнджин, кладя голову на плечо Феликса. С солью океана смешиваются полевые цветы и апельсины. — Классный день. Они бегали по лужам, рисовали горный пейзаж Чеджу, пока их друзья ходили по местным рынкам, катались на велосипедах, слушали музыку в одних наушниках и чуть не поссорились в пух и прах из-за очередной ерунды — кто лучше исполнил ‘flowers’, Бруно Марс или Майли Сайрус; выиграла Юци. Правда отличный день. — У тебя буквально есть фотоаппарат, Хёнджин, — по привычке фыркает Феликс ему в волосы. — Это другое, колючка. — Ну сними видео тогда. — Да как художник может обладать такой отрицательной романтичностью? — вопит Хёнджин, пихая Феликса в бок. Феликс знает, что друзья — а особенно Хёнджин — принимают его таким, какой он есть, но ради приличия вступает в очередной спор. Чонину приходится держать Хёнджина, а Минхо — Феликса, чтобы они не повалили друг друга на влажный песок. Они часто спорят, сильно реже взаправду ссорятся, всегда быстро мирятся. Феликс ни за что всерьёз не навредит Хёнджину: ни физически, ни эмоционально. Он ведь мягкий, боится крови, у него низкий болевой порог и доброе, удивительно чистое сердце, голодное до любви и заботы, доверчивое. Хотя иногда Хёнджин больше походит на чёрта, чем на ангела, с которым его сравнивают их общие друзья и Оливия. — Ты опять купил кольцо как у меня? — выгнув бровь, хмыкает Хёнджин. — Уже в который раз за мной повторяешься. — Я? — указывая на себя пальцем, Феликс искренне недоумевает. — Это с каких это пор определённые вещи принадлежат тебе? Не только ты тут жертва капитализма и рекламы, — сложив руки на груди, Феликс хмурится. — Да и раз на то пошло, то ты первый за мной повторился. Привычно разгладив складку меж бровей Феликса, Хёнджин ухмыляется. — И это как же, позволь узнать? — Ты перекрасился! Почти в точно такой же оттенок, как у меня! Я так последние года три хожу! — Не присваивай себе цвета! И ты вообще волосы в хвостик собирать начал! Взаимный обмен обвинениями заканчивается спором, из которого оба выходят проигравшими. Оказывается, за полтора года дружбы они, если верить бесчисленным совместным фото и видео, неосознанно повторяли друг за другом одинаковое количество раз. Толстовки, любимые песни, темы картин и артов с эротическим сюжетом, цвета волос, укладки, аксессуары, цветовая палитра профилей в их соцсетях. Тысяча и одна общая черта. — М-да, слова Джисона о том, что мы превратились в Тру-ля-ля и Тра-ля-ля играют новыми красками, — сконфуженно бормочет Хёнджин. — Well… you are what you eat, right? — играя бровями, Феликс приближается к лицу Хёнджина. — Какой же ты мерзкий, колючка, — хохочет Хёнджин так, что окатывает лицо Феликса душем из слюны. — Ой, прости! — Хван Хёнджин! — Я не специально! Их шуточная битва плавно перетекает в спальню Феликса, где они срывают друг с друга одежду и одновременно кончают. Они спят вместе уже полтора года и знают тела друг друга лучше, чем свои собственные. Время от времени Феликс снова падает в размышления, нормальны ли их отношения и не переходят ли они черту, но быстро успокаивается — между ними много страсти, полное взаимопонимание и отличная дружба. Для них это норма. К тому же, Хёнджин продолжает ходить на свидания, один раз даже пробыл в недолгих отношениях со знакомым Чонина, а Феликс этому никак не препятствует, не ревнует — только переживает, а затем злится, если Хёнджина снова обижают. У них всё под контролем. — Пиздец, вы реально отбитые, — выносит вердикт Чонин, устало глядя на Феликса с Хёнджином. — Вы же собирались только парные татуировки набить. Спор о том, кто за кем повторяет чаще, нашёл свою кульминацию в компромиссе — так как определённых победителя и проигравшего нет, они оба выполнили наказание и сейчас имеют на щиколотках небольшие рисунки. Танцующие ромашки с бутылками пива в одних руках и поднятыми средними пальцами в других. И дополнения: у Хёнджина пробита бровь, а у Феликса — нижняя губа посередине. — Немного увлеклись, — хихикает Феликс. — Хван Хёнджин, ты ужасно влияешь на моего пупсика, — вздыхает глубоко шокированный Минхо. Феликс душит смех в плече Хёнджина. На самом деле, он правда ужасно влияет на Феликса. Из-за Хёнджина он видит в мире чуть больше приятных оттенков, чуть реже пугает Джисона рассуждениями о бессмысленности бытия, чуть чаще позволяет другим хотя бы пытаться с ним разговаривать — у них всё ещё ничего не получается, они по-прежнему не вызывают в Феликсе никакого интереса, но теперь он больше забавляется реакцией людей на свои заскоки, а те проявляют ему меньше внимания. Даже мама отмечает в Феликсе небольшие перемены и рада, что её единственный любимый сын уже не так сильно похож на эгоцентричную тучку. Хёнджину даже удаётся чаще выводить отбрыкивающегося Феликса в люди. То на вечера поэзии, то на чужие дни рождения, то на музыкальные фестивали. То на пьяные сборища сеульской молодой элиты, которые Феликс по-прежнему терпеть не может всей своей уставшей душой. — Да как меня заебала эта грёбанная ‘rush’. Ещё и злоебучий реми-икс, — воет Феликс, затыкая уши пальцами. — Если я подохну от кровоизлияния в мозг из-за этой попсовой двухаккордной жвачки, я воскресну и придушу тебя. — Боже, расслабься, колючка, — хохочет Хёнджин, сжимая его в объятиях со спины и качая из стороны в сторону в такт песни. — Да как, блять, расслабиться? — продолжает свои стенания Феликс. — Я не люблю вечеринки — это раз. Я не люблю Хэллоуин — это два. Я ненавижу ремиксы херовых песен — это три! — Но любишь меня, так что не беси меня и попытайся расслабиться. Феликс не находится с ответом — одна из самых раздражающих черт Хёнджина, что лишает Феликса его главной суперспособности, говорить. Но старается расслабиться. Какой-то отвратительно приторный коктейль разгоняет кровь по телу, туманит голову, страстный поцелуй в туалете повышает настроение, и всё становится вполне терпимым. Феликс даже выходит с Хёнджином на танцпол и под одобрительный гул разномастной нечисти вспоминает все известные ему тренды из тик-тока. — Отлично двигаешься, красавчик! — перекрикивая музыку, обращается к нему какой-то оборотень. — Э-э, — покосившись на нахмуренного Хёнджина, Феликс нервно смеётся. — Спасибо, наверное? Не сильно высокий, но очень крепкий парень подмигивает Феликсу и скрывается в пьяной толпе. — Что это было? — Не знаю, давай дальше танцевать, — Хёнджин поворачивает Феликса к себе лицом и, положив ладони на его поясницу, прижимает к себе. — Ты чего? — удивляется Феликс. — Танцую. Они никогда не переходят черту в физических взаимодействиях при посторонних — ни слухи, ни проблемы с гомофобами им не нужны — но в этот Хэллоуин Хёнджин ходит по грани. Лапает Феликса, утаскивает в тёмные углы для жадных поцелуев, отгоняет от него враждебным взглядом даже Сынмина с его девушкой, отсасывает Феликсу в туалете. Феликс не понимает, что с ним происходит, но не лезет с вопросами. Когда Хёнджин напряжён или зол, ему нужно дать остыть самому — да и не сказать, что Феликсу неприятно такое поведение. Плюс… не приходится самому отваживать от себя пьяных студентов. — Ты был прав, не надо было сюда идти, — бурчит Хёнджин, а затем снова сгибается над розовым кустом, выпуская из желудка всё съеденное и выпитое за вечер. — Какой кошмар… — Всё хорошо, Хёнджин, детокс время от времени — это полезно, — успокаивающе гладя его по спине, Феликс закусывает наползающую на лицо нервную улыбку. У него было странное предчувствие, но Феликс точно не ожидал, что этот вечер закончится дракой каких-то имбецилов с протеином вместо мозгов. К счастью, они с Хёнджином успели уйти до приезда полиции. — Эй, с ним всё в порядке? — когда Феликс оборачивается на смутно знакомый голос, видит перед собой оборотня с танцпола. — Может, отвезти вас в больницу? — Пусть свалит, — требует Хёнджин. — Нет-нет, всё в норме, он это из-за вида чужой крови, — заверяет оборотня Феликс. — А, понял, не тревожу. Со Чанбин, тот самый оборотень с вечеринки и, как оказывается, хороший знакомый Чана. Он встречается снова в начале декабря на новоселье кузена, когда Хёнджин твёрдо заявляет о бессмысленности свиданий, а Феликс снова переживает небольшой кризис. Сестра Хёнджина уже давно не обвиняет Феликса в попытке лишить её братика личного счастья, а Минхо с Сынмином даже почти не шутят об их супружеской дружбе, но сам он задумывается. Вдруг Феликс правда мешает Хёнджину встретить своего человека? Если всё правда приведёт к тому, что они до самой старости будут заниматься сексом по дружбе? Феликсу-то не страшно, он никогда и не горел желанием обрести любовь всей жизни, но Хёнджин другой. Да и… Феликс боится самого себя. Своих реакций на ‘блин, такой красавчик’ от Хёнджина, когда тот листает профили в приложении для знакомств. Своих чувств, когда смотрит на тихо бормочущего во сне Хёнджина. Своего ужаса при мысли, что однажды наступит день, когда он больше не сможет просто так взять и поцеловать Хёнджина, отсосать ему, раздвинуть его ноги или свои перед ним. Феликс уверен, что Хёнджин всё ещё не нравится ему как парень, потенциальный партнёр, но опасается собственничества. Или нет. Сложно. — И что думаешь ему ответить? — язвительно-сладким голосом спрашивает Хёнджин, глядя в экран телефона Феликса. В их с Чанбином переписке последним красуется ‘раз вы с тем красавчиком просто друзья… может, сходим на свидание?’. — Не знаю, если честно, — заблокировав айфон, Феликс смотрит в глаза Хёнджина. — А ты что думаешь? В груди становится теснее за время ожидания ответа Хёнджина, почему-то тяжелее. Феликс не уверен, что хочет услышать. Хёнджин тихо выдыхает, смягчаясь взглядом. — Что если он тебе нравится, то стоит дать шанс и ему, и себе, — улыбнувшись, Хёнджин разглаживает хмурость Феликса указательным пальцем. — Для меня главное, чтобы моя колючка была счастлива. Теперь в груди щемит. — А как же ‘свидания и отношения — это токсичный социальный конструкт, нацеленный на разрушение самооценки и укрепление уверенности в собственной неполноценности’? — с тихим смешком спрашивает его Феликс. — А это твоя цитата, если не забыл, — немного помедлив, Хёнджин целует Феликса в лоб, прижимает к своей груди и падает вместе с ним на матрас. — Я просто немного разочарован, но это пройдёт. И это мои загоны, а не твои. — Я всё готов разделить с тобой, даже загоны. Знаешь ведь? — Знаю, Феликс. Первое свидание с Чанбином проходит неплохо, гораздо лучше, чем Феликс предполагал. Они оба любят музыку, издеваться над Чаном, старые американские ситкомы и редко пьют. Чанбина приятно обнимать, но очень непривычно целовать — не приходится вставать на носочки, губы совсем тонкие, нет аромата полевых цветов и апельсинов и… будто немного не то. Не тот темп, не тот напор, не те движения. Но Феликс даёт шанс и ему, и себе. За первым свиданием следует второе, а после него и третье. На пятом Чанбин предлагает Феликсу стать парой, и он соглашается. Почему нет? Чанбин — хороший парень, симпатичный, очень сильный, милый, спортивный, умный и перспективный. Он не особо хорошо понимает Феликса и его шутки, не всегда улавливает смысл его монологов о блёклости, бессмысленности и жестокости жизни и даже с опаской спрашивает, всё ли у Феликса в порядке. Но это нормально — в мире есть всего три человека вне семьи Феликса, кто знает, что это просто… такой вот он. Феликса всё устраивает. Если не считать две небольшие загвоздки: почти постоянная понурость обычно улыбчивого, болтливого, шумного, надоедливого и навязчивого Хёнджина и… — Вы до сих пор не ебались? — в шоке уставившись на Феликса, не верит Минхо. — Вы ведь уже месяц встречаетесь. — И что? — теребя кольца на пальцах Хёнджина, кисло спрашивает Феликс. — Месяц — это не так уж и долго для такого ответственного шага в отношениях. Я, может, серьёзно настроен и хочу, чтобы всё было по-особенному. Почувствовав напряжение в груди Хёнджина своей спиной, Феликс гладит его бедро и ласково потирается макушкой о его подбородок. Работает. — А то, что ты ебливый пиздец, — отвечает за Минхо Сынмин. — Ты на член Хёнджина запрыгнул через три недели после знакомства. Хотя он тебя бесил. — Не говоря уже о том, как активно и часто вы… вы поняли, — содрогнувшись всем телом, добавляет Чонин. — Это другое, — негромко произносит Феликс, сжимая руку сохраняющего молчание Хёнджина в своей. — И Хёнджин меня до сих пор бесит. Усмехнувшись, Хёнджин целует Феликса в висок. Тепло. В словах друзей есть смысл. Для Феликса важен секс, без него ему сложно, тошно — сейчас он снова будто в тех временах до знакомства с Хёнджином, когда лучшими друзьями Феликса были рука и вибратор. И в тех, когда он кончает вместе с Хёнджином во сне, марая шёлковую пижаму. Там Феликсу хорошо, правильно. Там он по-настоящему расслабляется, унимает свой неуёмный голод и ощущает так много всего и ярко, что почти слепнет — и это приятно. С Хёнджином приятно, даже если это не он, а воспоминания. Потом просыпается и чувствует себя чуть лучше, чем его мёртвый фикус: раньше его поливал Хёнджин, сейчас же он приходит к Феликсу всё реже. Феликс идентифицирует себя этим увядшим без Хёнджина фикусом. Это сбивает с толку, но ещё больше — чувство, будто Феликс совершает какую-то ошибку. Оно очень тихое, почти незаметное, но ощутимое: сидит в рёбрах Феликса, прячется за сердцем и усиливается при очередной неудачной попытке разговорить совсем поникшего Хёнджина. ‘Не бери в голову, колючка,’ — когда-то раздражающие, потом забытые и теперь снова заставляющие переживать слова Хёнджина. — То есть ты предлагаешь мне переспать с Чанбином, чтобы понять, что я чувствую к нему и Хёнджину? — сведя брови на переносице, ошалело переспрашивает Феликс. — Ну… раз ты так меня понял, — с мягким смешком отвечает мама. — Просто слушай себя, солнце. Ты у меня умный мальчик, разберёшься. — И за что я тебе плачу? — Не наглей. — Прости. При мысли о сексе с Чанбином Феликс чувствует что-то похожее на спокойствие. Он знает, что красив, совместные тренировки с Хёнджином, Минхо и Джисоном приносят большую пользу, а навыков у него хоть отбавляй. Феликс не сомневается в Чанбине — судя по его поцелуям и объятиям, манерам, он не будет делать ничего, что может не понравиться Феликсу. И всё равно что-то скребёт, не даёт покоя. Раздражающая задняя мысль, едва слышно пиликающая и не дающая себя расслышать. Момент, когда Феликс наконец понимает себя и свой внутренний голос, мог бы стать великим и важным, если бы всё не заслоняло чувство стыда. — Хёнджин, — стонет Феликс, когда Чанбин целует его в шею. Резко обрушившаяся тишина отбивает всякое желание не трахаться, а дышать, существовать. Феликс, сжав губы, жмурится, истерично спрашивает самого себя: почему именно так? — Слушай, — растирая переносицу большим и указательным пальцами, Чанбин качает головой. Феликс, сидя напротив него с ладонями на коленях, не смеет шелохнуться. — Не буду врать: я сейчас зол и жутко расстроен. Ты мне правда очень сильно нравишься, но я не хочу конкурировать с кем-то, кому точно проиграю, — Феликс открывает рот для возражения, но тут же его закрывает, тушуясь от взгляда Чанбина. — Я не слепой, ещё на той вечеринке заметил, какая у вас… ‘дружба’, — показав пальцами кавычки в воздухе, Чанбин откидывается спиной к стене. — Не хочу и не буду давать тебе советы в отношениях с другим парнем, но скажу одно: разберись с ним, прежде чем пытаться строить что-то с другими, окей? — Прости… я, — сглотнув, Феликс поднимается со стула. — Я правда не хотел. — Забей и иди уже… удачи. — Спасибо. По пути к дому Хёнджина Феликс почти попадает в аварию, но вовремя бьёт по тормозам и даёт себе время перевести дух у супермаркета. Курит впервые за год, чуть не выплёвывая лёгкие. Покупает любимые снеки Хёнджина — пудинг с солёной карамелью, вишнёвый мармелад, моти с зелёным чаем — и снова садится за руль. Феликс не помнит, какой любимый исполнитель Чанбина, но может точно воспроизвести в голове выражение лица Хёнджина, когда он ест что-то вкусное. Всю жизнь Феликс считал себя не самым умным человеком на свете, но хотя бы тем, кто честен с собой и окружающими. Выходит, он глубоко заблуждался. Нужный человек, что стал его лучшим другом и любовником, — тот, кто всегда был и есть рядом с Феликсом, понимает его и, кажется, любит по-особенному — всегда был где-то поблизости. Феликс не считал, что ему нужен такой, но встретил. И почти потерял, причём так банально — из-за самообмана и отрицания. Глупо и унизительно. Смешно. — Какой же ты идиот, Феликс, — рычит он, паркуя крошку у дома Хёнджина. На часах почти полночь, но Феликс знает, что Хёнджин обычно не ложится раньше трёх. Знает, что сейчас он недовольно бурчит, поправляя на себе вязаный кардиган, пока спускается. Не удивляется и чувствует, как его окутывает родное тепло при виде помятого Хёнджина с растрёпанной копной длинных снова угольных волос и слегка опухшим лицом. — Феликс? — удивляется Хёнджин. За шаг преодолев расстояние между ними, Феликс обнимает Хёнджина за шею и резко тянет его на себя, чтобы поцеловать. Почти стонет от облегчения, понимания, что вот так — правильно. Правильные губы, правильный аромат полевых цветов и апельсинов, правильные руки на его талии. — Погоди, — разрывая поцелуй, Хёнджин хмурит брови. — Ты же… ты же был… — Был, — сглотнув, кивает Феликс. — У нас ничего… ничего не было. Мы расстались. — И… и что это значит? — Значит, что я, — с губ пытается сорваться хриплое признание, но Феликс прикусывает губу. Нужно всего одно небольшое доказательство. — Я хочу тебя, Хёнджин. Сейчас. Навсегда, всего, целиком, полностью. — И я тебя, очень, — звучит с таким ярким облегчением, что Феликс различает его. — Иди ко мне, колючка. Феликс стонет, когда Хёнджин прижимает его к себе и целует-целует-целует — в нос, веки, щёки, виски, подбородок, снова губы — пока ведёт в направлении своей спальни. Они сносят торшер, почти наступают на Кками, за что со смехом извиняются, разбрасывают по пути вещи и наконец падают в объятиях друг друга на прохладные простыни. — Я, — сгорая под прикосновениями пухлых губ и крупных горячих ладоней, Феликс едва ли чувствует связь с реальностью. — Я готов принять тебя без подготовки, — скулит, когда Хёнджин облизывает его вход и толкается в него языком, не встречая сопротивления. — Боже, пожалуйста, войди в меня. Поцеловав Феликса в расслабленное кольцо мышц, Хёнджин возвращается к его лицу. Горячее дыхание щекочет губы. — Это он… растянул тебя? — Нет, — часто замотав головой, Феликс хватается за плечи Хёнджина — мокрые от пота, напряжённые. — Я сам. Думал о Ли Донуке. О том, как Хёнджин проникает в Феликса длинными узловатыми пальцами, давит под нужным углом с верным нажимом. Как целует его, отсасывает ему, прижимает к своему идеальному телу. — Понимаю, — Хёнджин смеётся, а Феликс словно впервые вдыхает чистый воздух после недель в пещере. — Было дело. Как он мог так долго обманываться? Феликс без ума от этого смеха, этой улыбки, этих раскосых тёмных глаз, что щурятся в полумесяцах. — Пожалуйста, Хёнджин, — умоляет Феликс, обхватывая ногами его торс. — Хочу тебя почувствовать. — Какой же ты нетерпеливый, — усмехается Хёнджин, проникая в Феликса сразу тремя пальцами. Феликса трясёт от удовольствия. — Обожаю это. Феликс, не смея сдерживаться, громко стонет, когда Хёнджин заполняет его одним плавным движением, прижимает его к матрасу всем своим весом, покрывает поцелуями его лицо, шею, плечи, кусает, облизывает. Феликс не представляет, как жил без всего этого больше месяца. Без высоких стонов Хёнджина, аромата его пота, тепла его тела, его ласковых ‘ты такой молодец, Феликс, так хорошо меня принимаешь’, его поцелуев и умения делать так хорошо, что Феликс забывает собственное имя. — Go harder for round two? — игриво предлагает Феликс, потираясь задом о пока мягкий член Хёнджина. — Ты монстр, Феликс, — устало смеётся Хёнджин, сжимая в ладонях его ягодицы. — Иди ко мне, поцелуй. Феликс наклоняется к наконец снова озарённому улыбкой лицу Хёнджина, проводит губами по его скуле, крупному носу с лёгкой горбинкой. Целует, чувствуя на своей спине его руки, цепкие сильные пальцы и сердцебиение Хёнджина под своей грудной клеткой. Они не спят до самого утра. Перебирая мягкие длинные пряди, Феликс любуется посапывающим Хёнджином, тихо хихикает над его неразборчивым бубнежом. Чётко осознаёт, что хочет засыпать вот так — в объятиях именно этого человека, со следами именно его губ, пальцев и зубов на теле, с именно его запахом на себе — каждый день. — Вы опять за своё, — Бора закатывает глаза, но не выглядит удивлённой. — Идите за стол, кролики, завтрак на подходе. Переглянувшись со снова сияющим Хёнджином, Феликс тихо хихикает и подталкивает его к кухне. Всё кажется очевидным. Они привычно препираются, пока Феликс клеит пластырь с ромашками на где-то разбитую вчера коленку Хёнджина, смеются над ворчанием Боры. Так по-родному уютно, что у Феликса начинают болеть щёки от ширины своей улыбки. Феликс начнёт, кажется, давно назревающий разговор сразу, как только они снова окажутся с Хёнджином наедине. — Хёнджин, ты собрал все документы? — вдруг спрашивает Бора. — Какие документы? — проглотив кусок яичного рулета, спрашивает Феликс и смотрит на в секунду потерявшего улыбку Хёнджина. — Ты чего? — Ты не рассказал ему? — Давай после завтрака, в спальне, — тихо просит Хёнджин. Под рёбрами будто расцветает чертополох, раздирая сердце и лёгкие. Феликс не понимает, что за документы и почему Бора с Хёнджином обмениваются тяжёлыми взглядами, но чувствует, что планеты расходятся из нужного порядка. — Хёнджин, — зовёт Феликс, когда он начинает наматывать десятый круг по комнате. — Что за документы? — Меня позвали на стажировку в Париж. Хёнджин — один из самых талантливых и старательных людей на памяти Феликса, лучших художников. Он, как никто, заслуживает признания. — Это же замечательно! — искренне восторгается Феликс, притягивая Хёнджина к себе за руки. — Я очень рад за тебя! — Да, но… — сев на корточки напротив Феликса у кровати, Хёнджин смотрит ему в глаза. Феликс ожидал увидеть в них счастье, предвкушение, весёлость, что угодно, но всё, что замечает, — тоскливая нежность. — Это на полгода… как минимум. На светлую радость за друга наползает тень. — Ого… долго… — Очень, — поджав губы, Хёнджин слегка приподнимается, чтобы быть ближе к лицу Феликса. Дыхание спирает. — Что… что ты думаешь насчёт этого? Что Феликс может думать? Что не хочет терять Хёнджина, даже не успев сказать ему самое важное? Что хочет быть с ним каждый день? Что не хочет отпускать так надолго? Что готов полететь с ним хоть на край света, хоть к кольцам Сатурна? — Что я горжусь тобой и желаю тебе только всего самого лучшего, Хёнджин. Феликс впервые плачет во время оргазма, судорожно цепляясь за лопатки Хёнджина, пока он бережно сцеловывает каждую его слезинку. Через месяц Феликс плачет, провожая Хёнджина на самолёт. — Ты ведь не забудешь про меня? — шмыгая носом, Феликс пытается улыбнуться. — А то найдёшь там ещё кого-нибудь более душного и противного, а мне что делать? — усмехаясь. — Тебя никто не заменит, колючка, — шепчет Хёнджин, прижимая Феликса к себе. Тоже плачет. Тихо. Мягко. — Обещаешь? — Обещаю. Когда улыбающийся Хёнджин скрывается за дверьми зоны досмотра, руки Минхо не дают Феликсу сорваться с места вслед за ним. Из груди будто что-то вырывают.