проверка глупой молодостью

— Твой гороскоп говорит, что сегодня тебя ждёт нечто ахуенное, — вместо приветствия произносит Минхо, обнимая закатывающего глаза Феликса. Феликс не верит в гороскопы, судьбу, предназначение, бога единого и богов любых мифологий, реинкарнации и прочие сказки, придуманные лишь для того, чтобы унять человеческий страх перед неизвестностью. Феликс вообще мало во что верит и не ощущает особого трепета перед жизнью. Хотя, казалось бы, у него есть всё: любящая семья, отличные друзья, деньги, огромные перспективы и светлое будущее. Много всего хорошего. Но… Всё какое-то серое, блёклое. Особенно в первые дни марта, когда зимние холод и монохромность ещё царствуют на улицах, а идти на учёбу уже надо. — Чё такой грустный? — а вот Минхо, повисшему на плече хмурого Феликса, нет никакого дела до серости — ходячий сгусток света и красок. — Если ты пошутишь про невкусный хуй, я тебя под машину толкну, — фыркает Феликс. — Как всегда, само очарование, — нежно вздыхает Минхо, продвигаясь с Феликсом ко входу в университет. — Выше нос, пупсик, день только начался. Только начался, а уже раздражает. Блёклый ландшафт с лысыми деревьями, мёртвым газоном, низкими зданиями корпусов и стальным небом сменяется на светлый просторный холл с десятками разношёрстных студентов. В глазах рябит от обилия цветов, а голова мгновенно тяжелеет, набиваясь хором голосов. Серость всё же лучше. От неё усталость куда менее выматывающая. — Доброе утро, Феликс-хён, — усмехается Сынмин, протягивая ему стаканчик с капучино. Без сахара и с дополнительным шотом эспрессо, убеждается Феликс, когда делает первый осторожный глоток. — Не успел проснуться и уже ненавидишь весь мир? — Прекратишь называть меня хёном, и я подумаю над тем, чтобы начать любить мир чуть сильнее, — хмыкает Феликс. В нём нет ненависти к миру. Чудовищная скука, разочарование в большей части населения планеты, раздражение, усталость, некоторое ощущение бессмысленности — да, возможно, чаще всего. Но не ненависть. — Хорошо… оппа. Закатив глаза, Феликс решает прекратить спор до того, как он начинается. Смысла нет практически ни в чём, а в спорах с Сынмином — тем более. — Какая у тебя первая пара? — любопытствует Минхо, стягивая с себя отвратительно яркое пальто цвета апельсина. — Теория по колористике, — морщится Феликс. — Я пойду. Удачи. — Зайду за тобой, пупсик! — Не смей. Направляясь к нужной аудитории уже в одиночку, Феликс мысленно усмехается. Ему ещё нет полных двадцати одного года, его родители — настолько нелепо богатые, но при этом понимающие и принимающие, что смешно, он учится на художественном факультете в одном из лучших университетов страны, крутится в творческих кругах, идёт по светлым коридорам с ярким интересным интерьером, увешанным картинами студентов и выпускников, имеет у своих ног весь не особо нужный ему мир и при этом является… собой. Это правда забавно, Феликс признаёт. Как-то раз Минхо даже пошутил, что Феликс — инопланетянин, присланный сеять вокруг себя уныние и безнадёгу, чтобы потом было проще захватить землю. Но, увы, он просто человек, который успел устать от жизни, даже толком её не прожив. Быть пришельцем было бы гораздо круче. ‘Слишком пессимистично,’ — мысленно вздыхает Феликс, тряся головой. Это всё погода. Феликс не любит зиму, раннюю весну и позднюю осень. Внешние холод и уныние захватывают его с головой, делая единым с индустриальной природой Сеула. — Привет, — с улыбкой произносит Чхве Лия, убирая со стула рядом с собой сумку. Кивнув, Феликс притворяется, что не заметил этот маленький жест, и продвигается к самому концу аудитории, чтобы занять своё любимое место у окна. Разочарованный вздох за спиной тоже им успешно игнорируется. Феликс искренне не понимает, почему к нему до сих пор тянутся. Он честен с собой и со всеми вокруг — чтобы дружить с ним или даже просто общаться, нужно либо иметь титаническое терпение и иммунитет к его скверному характеру, либо быть таким же отбитым, как Минхо и Сынмин. Феликс ведь не скрывает свои минусы, отказывает в общении всем желающим, не принимает приглашения на вечеринки, свидания и прочие радости молодой жизни, за весь первый курс не подпустил к себе ни одной новой души. А интерес так и не гаснет. Даже во время перерыва между семестрами от него не отставали с предложениями потусить — люди странные. — Тут занято? Подняв взгляд на незнакомый голос, Феликс хмурится. Каждый год в их университет поступает ровно шесть сотен новых студентов, на его специальность — пятьдесят. Каждого из сорока девяти — после первого курса сорока пяти — своих одногруппников Феликс более-менее помнит в лицо. Ни у одного из этих сорока пяти лиц нет ни таких раскосых тёмных глаз, ни крупного носа с лёгкой горбинкой, ни настолько пухлых лососево-розовых губ, ни таких мягких черт, ни трёх родинок под глазом и на щеках, ни длинных угольных волос. — А ты кто? — Новенький, — улыбается новое лицо. Улыбается так, что Феликс начинает хмуриться сильнее — открыто, широко, из-за чего раскосые глаза щурятся до двух полумесяцев. — Хван Хёнджин. Только что представлялся, — со смешком добавляет он, кивая себе за спину. Несколько однокурсников смотрят в их сторону, а преподаватель уже достаёт из портфеля цветовые палитры и методички. Снова слишком задумался, понимает Феликс. — Ну так что, занято? — вновь спрашивает Хван Хёнджин, указывая на место рядом с Феликсом. Покосившись на обилие свободных мест на одном только заднем ряду, Феликс хмыкает и жмёт плечами. — Как хочешь, — отвечает он, демонстративно ставя сумку на скамью рядом с собой. — Ты милый, — усмехается Хван Хёнджин, спокойно опускаясь на небольшом расстоянии от Феликса. Феликса описывают по-разному — красивым, холодным, талантливым, нелюдимым, загадочным, грубым, неземным, самовлюблённым, необычным, снобом и так далее по длиннющему списку — но никогда ‘милым’. Кроме мамы, сестёр и Минхо. Феликс даже теряется с реакцией, безмолвно зависнув на расслабленном Хван Хёнджине. Он, кажется, ни капли не смущён, а вот Феликс — неожиданно сильно, что он спешит спрятать за длинной светлой чёлкой и напускным интересом к лекции. — А это что за аниме-принц? — присвистывает Минхо, провожая взглядом высокую тонкую фигуру. — Новенький. — А поподробнее? — заинтересованный Минхо обнимает Феликса за плечи и ведёт его в сторону столовой. — Хван Хёнджин. Они идут в молчании ещё какое-то время, прежде чем Минхо уточняет: — Больше ты ничего не скажешь, да? — Мне больше и нечего. Появление Хван Хёнджина — Феликс не знает, почему, но чувствует это, как люди чувствуют приближение беды, чуда, грозы или катастрофы — что-то меняет. Ещё совсем незаметно, на самом нижнем уровне мироздания, но меняет. К скромному, пока что опасливому облегчению Феликса, интерес к его персоне немного снижается после неожиданного появления новенького — редкий случай на втором курсе, а тут ещё и, как восторженно щебечут девушки, такой обаятельный красавчик. Феликс же считает его странным. Красивым тоже, но это не меняет сути. По какой-то неведомой причине Хван Хёнджин, облепленный со всех сторон толпой заинтересованных в нём студентов, уже третий день подряд выбирает места в аудиториях исключительно рядом с Феликсом, всегда с ним здоровается, не получая ответа, и — что самое ужасное — постоянно ему улыбается. Феликс не хочет замечать ни это, ни его самого, но всё равно замечает, ведь Хван Хёнджин ещё и вечно напевает себе под нос какие-то песни — попсовые и, словно назло, привязчивые, которые Феликс потом сам мычит не меньше суток — пританцовывает, громко говорит и смеётся. И почему-то всегда находится где-то недалеко от Феликса. У Феликса даже возникает ощущение, что Хван Хёнджин его преследует. — Чё ты так на него пялишься? — со смехом спрашивает Сынмин, пихая Феликса в бок. — Понравился, что ли? — Мне одному кажется, что он с прибабахом? — хмуро спрашивает Феликс, игнорируя вопрос друга. — И это сказал ты, — смеётся Минхо. — Ты знаешь, что мама меня проверяла и у меня всё нормально с головой, — отмахивается Феликс, возвращая взгляд к своему рису с курицей. — Знаю и сомневаюсь в компетентности твоего доктора. — Не смей сомневаться в моей маме, неблагодарный щенок! — шлёпнув Минхо по спине, возмущается Феликс. — Если бы не она и её связи, так бы и страдал от кризиса ориентации! — Да я же пошутил! Показав ему язык, Феликс запихивает в рот свой обед и агрессивно жуёт. Уж в чьей, а компетентности одного из лучших детских психологов в лице своей матери Феликс уверен. Хотя, возможно, с ним правда что-то не так, но Феликс предпочитает считать себя просто своеобразным. Не обязательно ведь быть жизнерадостным, одухотворённым, влюблённым в мир, весёлым и какими там ещё бывают люди. Да и таким он тоже может быть. После дождика в четверг в високосный год или по желанию — которое возникает, когда планеты выстраиваются в нужном порядке или Марс не в третьем доме, или как там это описывает Минхо. — Привет, — Феликс давится курочкой, когда слышит уже раздражающе знакомый голос с лёгкой шепелявостью и видит на их столе ещё один поднос. — Можно к вам присоединиться? Хван Хёнджин смотрит прямо на кашляющего Феликса, но отвечает за него Сынмин: — Конечно! Присаживайтесь! Их столик на троих негласно считается неприкосновенным — даже старшекурсники к ним не подходят, зная заранее, что общение с Феликсом не заладится, в лучшем случае. В худшем — грозит экзистенциальным кризисом. Хан Джисон с актёрского вот, неуверенно севший с ними вслед за Хван Хёнджином, до сих пор опасливо поглядывает на Феликса в коридорах и в эту минуту. — Как тебе у нас? — дружелюбно спрашивает Сынмин у неизменно улыбчивого Хван Хёнджина, откладывая палочки. — Нравится? Феликс бы уже точно свихнулся от боли в мышцах лица столько улыбаться. — Всё классно! — восторженно отвечает Хван Хёнджин. Феликс чувствует, как его глаз дёргается при виде ещё более широкой улыбки. Ему интересно, как чужие щёки ещё не лопнули. — Даже лекции интересные. А люди, — взгляд Хван Хёнджина задерживается на Феликсе, из-за чего он возвращает всё своё внимание к еде, — ещё интереснее. Хван Хёнджин очень странный. Феликс убеждается в этом, когда даже спустя неделю игнора Хван Хёнджин упорно продолжает садиться рядом с ним, здороваться, улыбаться ему, а иногда пытаться разговорить и подсаживаться на обеде за их столик. Хван Хёнджину, кажется, совершенно плевать на перманентную хмурость Феликса, его безмолвное, но громкое нежелание контактировать с ним и молчание в ответ на любые реплики. — Милая рубашка, — Феликс едва не давится своим капучино без сахара с дополнительным шотом эспрессо, — тебе очень идёт небесно-голубой. Сжав губы, Феликс решает больше не надевать одну из любимых рубашек. — Слушай, — начинает Хван Хёнджин, раскладывая карандаши у мольберта, — а где ты брал эту сумку? Всё хочу найти себе похожую, но безуспешно. Кинув красноречивый взгляд на довольно большую надпись gucci на чёрной коже сумки, Феликс хмыкает. На следующий день приходит с рюкзаком louis vuitton. — Кстати! — Феликс дёргается от громкости восклика Хван Хёнджина, роняя клячку. — Ой, прости, — хихикает он. — Я просто хотел сказать, что у тебя классная причёска. Фыркнув, Феликс отворачивается назад к наброску. Даже его вредности не хватит на то, чтобы обрезать свои длинные волосы, доведённые до идеального оттенка платины. Но укладывать по-другому начинает — больше никаких небрежных волн. — Тебе никогда не казалось, что госпожа Чхве чем-то напоминает Мисс Пигги из маппетов? — шепчет Хван Хёнджин. Искоса взглянув на преподавательницу по истории искусства, Феликс не сдерживает весёлого смешка. И правда. — Тебе никогда не говорили, что твой образ молчаливого злыдни больше привлекает, чем отталкивает? Не поверив своим ушам, Феликс направляет ошалелый взгляд на нагло ухмыляющегося Хван Хёнджина. — Ты ведь это специально сейчас сказал? — хмуро спрашивает Феликс. — Ага, — легко отвечает Хван Хёнджин, улыбаясь. — Ты слишком очевидно перечишь всем моим комплиментам, так что попытка не пытка. Ты даже больше пяти слов мне сказал, — Феликс закатывает глаза, отворачиваясь. — И ещё это правда. Неожиданный шёпот прямо у уха вышибает из груди весь воздух, а по телу пускает орды мурашек. Феликс, чувствуя жар на щеках, сталкивается с Хван Хёнджином нос к носу, когда оборачивается к нему, и отшатывается. Ноздри щекочет запах полевых цветов и апельсинов. Приятно, как ни странно. — А тебе никогда не говорили, что вот так нарушать чужое личное пространство — неприлично? А ещё крипово, — возмущается Феликс, складывая руки на груди. — Ну да, пару раз, — подмигнув, Хван Хёнджин наконец покидает личное пространство Феликса и, как ни в чём не бывало, возвращается к лекции. Феликс сам не замечает, как легко Хван Хёнджин заполняет собой все его учебные будни, а порой и свободное время — своим красивым лицом на селфи и групповых фото с самыми неожиданными знакомыми Феликса. Он учится с ними всего две недели, а уже красуется своей широкой улыбкой в профиле Бан Чана — самого популярного старшекурсника и блистательного двоюродного брата Феликса по совместительству. Завыв в подушку, Феликс скидывает телефон с кровати на мягкий мятный ковёр. Ему бы не было никакого дела до чужой социальной жизни — хватает и своей, не такой активной, но комфортной — но Хван Хёнджин по непонятной Феликсу причине всё ещё продолжает донимать его. Зовёт в кафе после пар, лезет с разговорами и комплиментами во время и между ними, даже подписывается во всех соцсетях и кидает возмутительно смешные мемы и классные треки. Хван Хёнджин повсюду, и Феликс уже при всём своём желании не может его не замечать. Он везде. Даже в мыслях Феликса, хотя туда его точно никто не приглашал и не думал. Феликс в ужасе от того, что сам начинает обращать на Хван Хёнджина слишком много внимания. На его откровенно идиотский смех, удручающе — для Феликса — неплохое чувство юмора, неоспоримый талант к изобразительному искусству, ум, вкус в музыке и вопиюще простое отношение к жизни. На его привычки грызть карандаши и носить кучу колец, его страсть к песням missio, lifehouse и halsey, любовь к Гарри Поттеру и всему, что связано с космосом. Хван Хёнджин до ужаса странный, и он везде. Настолько везде, что Феликс уже не способен его игнорировать дальше. — Да ты ему просто понравился, — с ехидной улыбкой произносит Минхо, принимая из рук Феликса его любимый тыквенный латте с тонной сахара. Феликс не видит причин отрицать вероятную заинтересованность Хван Хёнджина в себе. Несмотря на всё ещё активно прорабатываемые комплексы, Феликс прекрасно знает, как выглядит, и любит свою внешность, да и количество уделяемого ему внимания Хван Хёнджина почти не оставляет сомнений. Представителей же лгбт-комьюнити Феликс не просто не осуждает, а является их гордым радужным собратом. — Это его проблемы, а не мои, — ворчит Феликс, усаживаясь на скамейку во внутреннем дворе университета. — Мне он ни капли не нравится, но страдаю почему-то всё равно я. — Поверь, если ты ему нравишься, то он точно страдает больше, — с гадкой ухмылкой говорит Сынмин, помешивая матчу с тапиокой. — Ну или у него не все дома. Это могло бы прозвучать обидно, если бы Феликс не был согласен. Он искренне, от всей своей усталой души сочувствует каждому, кто когда-либо чувствовал к нему симпатию, — да, красивый, умный, талантливый и при деньгах, но Феликс знает, что является далеко не самым приятным и лёгким человеком. Особенно для романтики. Да и вряд ли быть безответно влюблённым приятно. У Хван Хёнджина бы могли быть шансы — Феликс не слеп, видит, насколько его новый одногруппник объективно красив и как много в нём привлекательных черт — но, к потенциальному сожалению Хван Хёнджина, Феликс не питает никакого интереса к настолько наглым, беспардонным, шумным, странным, навязчивым людям. — Об этом я вам уже говорил. Он точно не в себе, — настаивает Феликс. Вешать ярлыки — плохо, гадко, неприлично, Феликс знает, но разрешает себе это делать. Потому что Хван Хёнджин позволяет себе лезть во все щели его жизни, в личное пространство и мысли. — Привет. Феликсу даже не нужно поднимать голову, чтобы узнать обладателя раздражающе знакомого голоса с лёгкой шепелявостью и мысленно взвыть. — Привет, Хёнджин, — весёлым хором отзываются Минхо с Сынмином. — У меня день рождения в эту субботу, — оповещает Хван Хёнджин их всех, но Феликс чувствует, как чужой взгляд прилипает к именно его макушке. — Вы приглашены. — Я не приду, — сразу отрезает Феликс, так и не удостоив Хван Хёнджина ответным взглядом. Гоняющие друг друга голуби у ног куда интереснее. — Занят. Острые локти Сынмина с левой стороны, а Минхо — с правой больно врезаются в бока, но Феликс упрямо закусывает губу. В мире есть тысячи более приятных и интересных способов времяпрепровождения, чем очередная пьянка студентов. Тем более на дне рождения Хван Хёнджина. — Оу, ясно… очень жаль… ну ладно, — Феликс запивает непонятно откуда взявшуюся горечь во рту капучино, запрещая себе смотреть на Хван Хёнджина. — Я скину адрес на случай, если передумаешь… увидимся. Феликс выдыхает, когда слышит удаляющиеся шаги Хван Хёнджина и недовольный бубнёж Хан Джисона. — Мы с Сынмо придём! — кричит Минхо им вслед, а затем отвешивает Феликсу чересчур сильный даже для него подзатыльник. — Тебе обязательно быть такой сволочью? Мог бы хотя бы мягче отказать! — Да за что? — скулит Феликс, потирая затылок. — Больно же… — сделав большой глоток кофе, Феликс тяжело вздыхает. — Я не люблю сборища молодой сеульской элиты с одной лишь целью пропить свою красоту и утопить в алкоголе пару лишних лет. Мне снова вам лекцию зачитать? — О-о, мечтаю, предыдущих семи раз мне не хватило! — Слишком жирный сарказм, Минхо, — с улыбкой произносит Феликс. — Совсем теряешь хватку. — Ты его расстроил, — хмыкает Сынмин, сдувая с Феликса весёлость. Всё же взглянув в сторону удаляющегося Хван Хёнджина, Феликс поджимает губы и пытается убедить себя, что на самом деле плечи новенького не понуро сгорблены, а Хан Джисон его не успокаивает — просто так решил погладить по спине. С чего бы Хван Хёнджину расстраиваться из-за ответа Феликса? У него ведь десятки друзей, в два раза больше знакомых и в сотни раз — желающих хотя бы побыть рядом. Феликс не считает себя легко заменимым и заурядным, но и особенным тоже. Он просто Феликс, который просто не хочет общаться с большим количеством людей и идти на пьяные сборища. Сдался он вообще этому Хван Хёнджину… — Джин, забей ты на него, — видят все вымышленные боги, Феликс не хочет подслушивать, но слышит своё имя и решает не выходить из туалетной кабинки. Будет слишком неловко. — Я говорил, что этот Феликс — мутный чел. Мне вообще иногда кажется, что он социопат или что-то в этом роде. Или от депрессии страдает — я вообще ни разу не видел, чтобы он по-настоящему улыбался — а тебе это нахер не нужно. Сжав челюсти, Феликс чувствует прилив жара от злости. Для Феликса не секрет, что за его спиной болтают. Про него ходят много разных слухов: что он на антидепрессантах, что он лежал в психушке, что он сын главы мафии, что он асексуал, что принц под прикрытием. Много всего — люди ищут сотни, даже самых нелепых и неправдоподобных, причин, чтобы объяснить себе его нежелание расширять свой круг общения. Никому ведь не хочется признавать, что они Феликсу элементарно неинтересны. Что он такой человек. Что он не горит желанием коммуницировать с теми, с кем находится не по своей воле. Феликсу всегда было всё равно, но сейчас он чувствует непреодолимую тягу доказать, что он обычный. Что тоже умеет веселиться. Что никакой он не социопат и депрессией не страдает — мама проверяла, всё у него с головой в порядке. Пристыдить. — Не знаю, Джис… Резко открыв дверцу, Феликс выходит из кабинки с каменным выражением лица и подходит к раковинам. Ему даже смотреть на Хан Джисона не надо, чтобы примерно представить его бледное лицо. — Ты так и не скинул адрес, — поймав удивлённый взгляд Хван Хёнджина в отражении, говорит Феликс. Почти смеётся, когда видит на его лице непонимание — он не может не признать, что Хван Хёнджин с выпученными глазами и приоткрытым ртом выглядит чертовски мило. — Твой день рождения. Я расчистил расписание и смогу прийти. — А… да, я ещё никому не отправлял, — отмерев, отвечает Хван Хёнджин. — Я скину. — Окей, — окинув застывшего и действительно побледневшего Хан Джисона своим самым высокомерным взглядом, Феликс криво улыбается. — Увидимся. У Феликса возникает ощущение, будто его взяли на слабо, но он гордо выходит из туалета и твёрдо намерен прийти на пьяное сборище студентов в честь дня рождения Хван Хёнджина.

•••

Мама всегда говорит, а папа с сёстрами активно поддерживают, что идти на поводу у своих ущемлённых чувств и действовать кому-то назло — не лучшая идея. Слишком велик шанс в итоге оказаться не в лучшем месте и стать единственным пострадавшим от собственных эмоциональных решений. К сожалению, Феликс вспоминает об этом лишь на подъезде к частному дому, где проходит празднование дня рождения Хван Хёнджина. — Поверить не могу, что согласился на это, — угрюмо бормочет Феликс себе под нос, разыскивая место для парковки. — А я не могу поверить, что ты ещё и вызвался трезвым водителем, — горестно вздыхает Минхо. — Я уж было понадеялся снова увидеть тебя бухим. Вспомнив свои последние пьяное приключение и похмелье, Феликс ёжится. — Ну нет, — в ужасе шепчет Феликс, — ни капли в рот… — Ни сантиметра в зад, мы помним, — хохочет Сынмин, просунув голову между передними сидениями. Насчёт второго Феликс не уверен на все сто процентов, но на первом будет стоять до самого конца. Всё же последний неудачный сексуальный опыт не означает, что так будет всегда и со всеми — с самим собой, минимум, два раза в неделю всегда прекрасно, и Феликс надеется однажды встретить кого-то, с кем сможет выпускать всю свою сексуальную энергию ещё приятнее. Феликс трясёт головой — нечего ему думать о сексе, тем более в такой ситуации. Припарковав свою крошку — mercedes-maybach eqs suv глубокого винного цвета с молочным салоном — Феликс медленно вдыхает запах искусственной кожи и выходит на неприветливый холод улицы. И жалеет о своём решении ещё больше: уже отсюда слышны удары хип-хоп басов, крики и смех толпы из дома, а в глазах рябит от светомузыки, пробивающейся из панорамных окон. Это будет сложный для Феликса вечер. Он даже не успевает снять с себя тёплое пальто, как ему уже суют в руки какой-то подозрительный на вид трёхцветный коктейль, а на голову натягивают дебильный ободок с — какой кошмар — лицами Хван Хёнджина. Пить Феликс решительно не намерен, поэтому отдаёт свою порцию Сынмину, а ободок надевает на Минхо. — Зря ты, пупсик! — перекрикивая музыку, обращается к нему Минхо. — Я не знаю, что это, но это ахуительно вкусно! — Рад за тебя, — кривится Феликс. Первый круг его личного ада позади, но это ещё далеко не конец. Дальше становится только хуже. Сынмин и Минхо, быстро налакавшись, куда-то исчезают. Подарок, зачем-то купленный, жжёт карман, а виновника торжества даже нигде не видно, кроме как на дебильных ободках. Однокурсники и прочие ребята, знающие Феликса в лицо, либо удивлённо косятся, либо пытаются заговорить с ним, либо норовят споить. Феликс чувствует себя единственной ромашкой посреди поля кактусов. Одинокой, нежной, неуместной. — В этом, блять, содоме есть ебучий сок без хренова алкоголя или как? — злобно рычит Феликс, обшаривая чужой холодильник. Есть десятки банок дорогого пива, разномастных бутылок вина, текилы, водки, соджу, виски. Даже ликёры и вермуты есть. И ни миллилитра сока. — Да чем вы запиваете, господи, блять, боже, — продолжает ворчать Феликс, залезая уже в верхние кухонные шкафы. — Феликс? Неожиданный оклик щёлкает по затылку, заставляя резко выпрямиться и удариться о край шкафчика. Взвыв от боли во лбу, Феликс оборачивается на Чана. — Кто так подкрадывается, блин? — всё ещё жмурясь, жалобно стонет Феликс. — Прости, — извиняется Чан, но Феликс ему не верит хотя бы из-за гадкого хихиканья. — Ты как тут оказался? Феликс не всегда понимает, зачем делает те или иные вещи. Он твердит всем и — больше всего — себе о важности здорового образа жизни, верности своим принципам и независимости от чужого мнения, но всё равно нередко становится жертвой необдуманных поступков, подпитываемых внезапным желанием быть таким, как все. Сейчас, вероятно, триггером для старого доброго приступа юношеского бунтарства становится насмешливый взгляд Чана. — А что, я не могу прийти на такую классную тусу и повеселиться среди рабов праздной молодости, мёртвых клеток мозга и тупых ошибок на пьяную голову? — Феликс тянет губы в наверняка не самой правдоподобной улыбке и, схватив первый попавшийся стакан, салютует уже нахмуренному Чану. — Твоё здоровье, Крис! — Ликс, нет! — Ликс, да! Феликс допускает мысль, что ему давно стоит отпустить свои комплексы менее взрослого, сильного и успешного ребёнка в их громадной семье, но он всё равно залпом выпивает какую-то приторную малиновую гадость. По ощущениям, стоградусную. А затем всё смешивается в неоново-алкогольный хаос. Во время первой вспышки самоосознания Феликса как почти мыслящего почти человека он обнаруживает себя среди танцующей толпы с дебильным ободком на голове. Кто-то обнимает его со спины и, заверещав над ухом, орёт: — Жги, Ликси! Феликс выдыхает, понимая, что сирена, взявшая его в плен, всего лишь пьяный Сынмин, и продолжает ‘жечь’ — слишком очевидная лесть в сторону его попыток повторять первые пришедшие в голову тик-ток танцы, но Феликсу приятно. Во второй раз он по какой-то причине оказывается в ванной, придерживая волосы Шин Рюджин с хореографического. Звуки чужих страданий заставляют глупо улыбнуться — пока что он не в самом плачевном состоянии, что уже хорошо. — Пиздец, я тебя люблю, — кряхтит Шин Рюджин перед второй волной рвотных позывов и снова скрючивается над туалетом. — Ща умру… Будто наблюдая за собой со стороны в немом шоке, Феликс гладит девушку по спине и что-то успокаивающе бормочет. До этого сюрреалистичного эпизода они обменялись в сумме пятью словами, два из которых — привет. На третий раз проблеска разума Феликс оказывается в самом неожиданном для себя месте — на столе посреди гостиной. — Где, мать вашу, именинник? Я ради кого припёрся на этот праздник греха и юношекс… юнвшес… а, похуй… алкоголизма? — кричит он в откуда-то взявшийся микрофон. — Хван Хёнджин, я к тебе обращаюсь! И что за говно играет? Какая нахрен ‘permission to dance’? А потом его кто-то стаскивает со стола и, перекинув через плечо, куда-то уносит. Феликс морщится от чьего-то мерзкого визга и, сведя факт его прекращения с собственным закрытым ртом, понимает, что это был он. Утопая в неловкости, Феликс жмурится. Неловкость, почему-то осязаемая и больно упирающаяся в живот, укачивает. — Ща блевану, — глухо бормочет Феликс, утыкаясь в тёплый, кажется, шёлк неловкости. — Только не на ковёр, меня сестра убьёт, — смеётся неловкость. Смех у неё какой-то знакомый. Идиотский. — Х-Хёнджин? — хмурясь, спрашивает Феликс, когда его желудок освобождён от алкогольной приторной мерзости, а виновник всех его бед на протяжении последних двадцати дней вытирает рот Феликса влажным полотенцем. — Ты чё делаешь? — Спасаю перепившее недоразумение, — улыбается Хван Хёнджин и, посмотрев в лицо Феликса, снова смеётся. — У тебя такой идиотский смех. — А ты похож на злого котёнка, когда хмуришься, — добродушно отбивается Хван Хёнджин, повергая Феликса в крайнюю степень возмущения. Он вообще-то на протяжении неполного двадцати одного года тренирует свою хмурость, чтобы отпугивать людей. — А вот так, — разгладив указательным пальцем складку меж бровей Феликса, продолжает Хван Хёнджин, — на счастье. Хван Хёнджин самый странный человек на памяти Феликса. А он видел многих, его мама вообще-то психолог. — Счастье? — переспрашивает Феликс. — Ага, прямо как твоё имя переводится. Редки те случаи, когда Феликс не знает, как ответить. Он считает, что у него в принципе атрофирован механизм, который должен служить фильтром для его речи. А сейчас… Феликс теряется. Он и счастье? Погрузившись в даже для него непонятные мысли, Феликс безропотно позволяет Хван Хёнджину позаботиться о чистоте своего лица и снять с себя перепачканную — чем именно, знать Феликс имеет ровно ноль желания — небесно-голубую рубашку. Будь у него шляпа, Феликс бы обязательно снял её перед Хван Хёнджином. До этого лишь нескольким людям удавалось лишить его дара речи. — Ого, — прикусив свою нижнюю — более пухлую, чем верхнюю — губу, Хван Хёнджин отводит от Феликса взгляд. — Никогда бы не подумал. Странно, Феликс считал, что Хван Хёнджин думает о тысяче вещей в секунду — не просто ведь так вечно болтает без умолку. — Ну да, я болтливый, — усмешка Хван Хёнджина сначала остаётся непонятой Феликсом, но затем до него постепенно доходит, что он озвучил свои мысли. — Но о том, что у тебя есть пресс, точно не думал. — Ты думал о моём теле? — посмотрев на копошащегося у раковины Хван Хёнджина, удивляется Феликс, а после, ещё раз прокрутив в мутной голове сказанное, оскорбляется. — И почему это у меня не может быть пресса? Посмеиваясь, Хван Хёнджин выходит из ванной, чем усиливает негодование Феликса. К нему можно относиться как угодно — ему по большей части плевать, что и почему думают остальные — но уходить от него и его вопросов… — Хван, блять, Хёнджин, — кряхтит Феликс, пытаясь подняться, но быстро принимает беспомощность своего положения и ползёт вслед за ним. — А ну стоять! Отвечай! — О господи, ты всегда такой неугомонный, когда выпьешь? — Бога нет, а я всегда такой неугомонный, когда сомневаются в силище моих мышц! Если у Феликса отличная фигура и природная предрасположенность к лёгкому набору мышечной массы, то у Хван Хёнджина несправедливо длинные ноги. Феликс таким похвастаться не может, а в кошмарном опьянении не может и своей хвалёной скоростью. С ориентацией в пространстве у него всегда были некоторые проблемы, а потому Феликс раздосадован, но совсем не удивлён, когда врезается в ножку мольберта. — Я сломал своё прекрасное личико, — скулит Феликс, ложась в позе звезды. Упавший на его голову холст не заставляет сдвинуться ни на миллиметр. Уютно, можно даже поспать, но Хван Хёнджин с этим, видимо, не согласен. — Недоразумение, — сокрушается он, пытаясь поднять с пола слишком пьяную для сопротивлений тушку Феликса. — Да почему ты такой тяжёлый? — Я пушинка вообще-то, — капризно не соглашается Феликс. Мир — сегодня ещё более грубый с ним, жестокий и несправедливый — крутится, вертится, ударяет Феликса поддых, за что извиняется раздражающим голосом Хван Хёнджина. Феликс мечтает, чтобы пытка закончилась и он смог наконец отойти на покой. Но Хван Хёнджин продолжает мешать ему с завидным упорством, кидая — по ощущениям Феликса, словно сочный стейк на гриль — его на кровать. Феликс преисполнен в своём унижении и не может, не даёт своему обидчику уйти так просто. Взяв его бёдра в захват ногами, Феликс валит Хван Хёнджина на себя. — Да угомонись, — отбиваясь от Феликса, Хван Хёнджин успевает схватить его за руки и вытянуть их над головой Феликса, — ты! — Ты первый начал, — плюётся Феликс, пытается вырваться, хотя бы пнуть Хван Хёнджина, но безуспешно. Сильный, оказывается. — Пусти! Феликс, унизительно скоро сдавшись под напором усталости и Хван Хёнджина, опускается затылком на матрас. Тяжело дышать и в принципе тяжело — виновник всех его бед на протяжении последних двадцати дней не только высокий, но и достаточно широкий в плечах, крепкий. И лежит на Феликсе. Осознание их положения бьёт быстро и резко, вышибая из Феликса весь дух. Он сглатывает, поднимая взгляд на лицо Хван Хёнджина — оно всё ещё объективно красивое. Раскосые глаза, почти чёрные радужки, крупный нос с лёгкой горбинкой, мягкие черты, родинки. Пухлые яркие губы, сейчас немного раскрытые из-за частого дыхания. Мир больше не холоден. Он горит в адском пламени, опаляя жгучими языками оголённый торс Феликса, его лицо, руки, ноги и пробираясь глубже, к внутренностям. — Ты меня сейчас поцелуешь? — хрипло спрашивает Феликс. — Ты блевал только что. — Значит, ты не хочешь меня целовать? Феликс осознаёт, что звучит обиженно, но не до конца понимает, какие именно слова он произносит. — Этого я не говорил, — ухмыльнувшись, Хван Хёнджин отпускает одну руку Феликса, чтобы своей провести по его щеке. — Хочу. Даже очень. Как же тут жарко. — Насколько? — задыхаясь, спрашивает Феликс. Настолько, что, когда Феликс выплывает из очередного забытия, Хван Хёнджин молча приносит стакан с водой и зубную щётку, которую так же без слов суёт в рот Феликса. Феликс не может похвастаться богатым опытом отношений — но очень богатым в самоублажении — да и разовых связей, но то, что происходит сейчас, точно станет самым странно волнующим и просто странным эпизодом в его зале сексуальной славы. Кровь кипит, мысли застывают в горячем дёгте алкоголя и внезапного возбуждения, а перед глазами Хван Хёнджин. Красивый, пылающий тёмным взглядом, лежащий прямо между ног Феликса. И помогающий ему почистить зубы, чтобы после — порывисто, на грани с грубостью, впиться в губы Феликса. Напор Хван Хёнджина, с которым он сминает губы Феликса и проникает в его рот языком, с которым вдавливает его в матрас и с которым сжимает его волосы на затылке одной рукой, а второй — бедро, закручивает голову Феликса в другую сторону, снова лишает связи с реальностью. Но гораздо приятнее. Феликс плавится под ним, легко позволяя делать с собой всё, что Хван Хёнджин хочет. Феликс тоже хочет. — Пиздец, — чужое горячее дыхание смешивается с дыханием Феликса. — Ты ходячий пиздец, Ли Феликс. — Заткнись, несущесвств… несущевст… короче, выдуманного христа ради, — схватив Хван Хёнджина за плечи, Феликс возвращает его губы на законное место. Целовать Хван Хёнджина не входило в план Феликса на ближайшую вечность, но делать это до ноющего члена приятно. Он несдержанно стонет в их поцелуй, правильно вылизывает рот Феликса, так, будто точно знает, как ему нравится, кусается, не переходя грань, гладит его голые бока, трётся своим пахом о его в самом верном темпе с самым верным нажимом. Феликс поцеловал ровно пятнадцать парней и двух девушек за все свои года. Хван Хёнджин — тот, кто целует Феликса лучше всех. — Хёнджин, — чужое имя словно кусает за кончик языка, немного отрезвляя от охватившей Феликса похоти и поднимая его голову над алкогольным маревом. Хван Хёнджин целует его щёки, веки, нос, подбородок, виски и спускается к шее, гладя напряжённые бёдра Феликса. Хван Хёнджин, который раздражает его, является источником всех бед Феликса на протяжении последних двадцати дней, беспардонный, наглый, слишком шумный, странный и навязчивый. Но как же он хорошо целуется… — Хван Хёнджин, — простонав, Феликс вскидывает бёдра ему навстречу. Сопротивляться Хван Хёнджину не сложно, даже правильно, себе — невозможно. — Хван Хёнджин, ебать тебя за ногу! — Что? — резко оторвавшись от шеи Феликса, Хван Хёнджин обращает на него поплывший взгляд. — Что такое? Только сейчас Феликс понимает, что из них двоих Хван Хёнджин хоть и трезвее, но не сильно. Они оба чертовски пьяны, почти не знакомы друг с другом и не должны заниматься сексом через одежду. Но как же сильно хочется. — Ты мне не нравишься, если что, — сглотнув, сипло сообщает Феликс. Хван Хёнджин медленно моргает. — Как парень. Как человека я тебя не знаю, но ты меня жутко бесишь чаще всего. — И, — сдвинув прямые густые брови к переносице, Хван Хёнджин садится на кровати, — и что это значит? Красота Хван Хёнджина, оказывается, подчёркнута полурасстёгнутой шёлковой рубашкой, растрёпанным хвостиком и смазанным макияжем. Феликс рвано выдыхает. — Это значит, что это ничего не значит, — повинуясь низменным позывам своего соскучившегося по ласкам тела, Феликс садится напротив Хван Хёнджина, не убирает ног с его бёдер и тянется к оставшимся застёгнутыми пуговицам. Аромат полевых цветов и апельсина туманит пылинки здравого рассудка. — А ещё… что я не хочу с прониквн… проквин… член в жопе не хочу. Сейчас. — Продолжай, — шепчет Хван Хёнджин, не мешая неловким пальцам Феликса. — Но тебя хочу. Сейчас. Феликс снова оказывается вжатым в матрас и снова теряет связь с миром, но чувствует себя как никогда хорошо. Он поддаётся крупным ладоням, помогает им стянуть с себя остатки одежды и дрожит, когда они касаются уже полностью обнажённой кожи. — Какой же ты красивый, — выдыхает Хван Хёнджин на ухо Феликса, сжимая в руке его стоящий колом член. — Знаю. Разденься. У Хван Хёнджина крупный член, обрезанный, а всё вокруг него — гладко выбрито. Внешне идеальный человек идеален каждым сантиметром своего тела. Немного несправедливо, но Феликс счастлив, что и сам не уступает. Взлетает к пику наслаждения, когда, плюнув на ладонь, Хван Хёнджин обхватывает оба их члена и начинает плавные движения вверх-вниз. Стонет, когда темп ускоряется. Почти кричит и чувствует вторую ладонь на своих губах, когда они одновременно вбиваются в кулак Хван Хёнджина. — Покричишь для меня в следующий раз, колючка, — усмехается Хван Хёнджин ему на ухо, прежде чем укусить за мочку. Внезапно накатившее безумие так же внезапно обрывается оглушительным оргазмом. Вакуум удовлетворения лишает тело Феликса веса, а голову — мыслей, убаюкивая.

•••

Поправляя на шее бадлон, Феликс нервно озирается по сторонам. С самой ужасной пьянки, самой горячей — предательски и слишком ярко запомнившейся, включая все разговоры — ночи, пробуждения голышом в объятиях такого же голого Хван Хёнджина с возмутительно красивым задом, самого позорного побега из его дома в его худи и самого чудовищного похмелья в жизни Феликса идут третьи сутки. Все трое суток Феликс жалеет, что не помер от алкогольной интоксикации. Феликс не святой. У него высоченное либидо. На его счету есть десятки смущающих пьяных историй, случайные связи и даже попытка покурить косяк, но такого уровня катастрофы ещё не было — у него есть несколько железобетонных принципов, почти каждый из которых он предал за одну ночь. Напился, блевал, переспал не просто с кем-то, а с Хван Хёнджином, позволил не оставить ни единого живого места на своей нежной шее, украл вещь и убежал. — А вот и наш трезвый водитель. Пискнув, Феликс предпринимает попытку уже не побега, а тактического отступления, но Минхо держит его слишком крепко. — Куда собрался? — развернув Феликса к себе лицом, Минхо щурится. — Туда же, куда исчез на вечеринке? — Что? — Феликсу кажется, что его лёгкие скукоживаются, прячась за не менее трусливым, разогнавшемся до ста тысяч ударов в секунду, сердцем. Не своим, сошедшим почти до ультразвука голосом: — Что ты имеешь в виду? — Ты что натворить успел? — Сынмин, зажавший Феликса с другой стороны, подозрительно его оглядывает. — Так… кажется, он не просто где-то вырубился. А ну объясняй, из-за чего мы чуть не сдохли от сердечного приступа в двадцать один год! В попытке придумать себе оправдание Феликс судорожно бегает с лица на лицо друзей — у обоих они выражают боевую готовность выпытать у Феликса все подробности той ночи. К этому он будет готов, только если будет точно знать, что следующий день будет последним для всей планеты. Ещё менее он готов ко встрече с Хван Хёнджином, чьё улыбчивое лицо Феликс замечает за мгновение до того, как он замечает его. — Я опаздываю! Феликс почти верит в чудо, когда ему удаётся удрать от друзей и спрятаться в аудитории. Сразу теряет всякую веру во что-либо хорошее, когда через пять минут рядом с ним садится Хёнджин. — Доброе утро, колючка, — улыбается он, обжигая мимолётным прикосновением к бедру Феликса. Мысленно придушив внутреннего маленького трусливого червяка, Феликс остаётся на своём любимом месте у окна и отводит — как он надеется — ничего не выражающий взгляд к экрану проектора. — В последнюю нашу встречу ты был более разговорчивым, — продолжает, словно не замечая настроя Феликса, Хван Хёнджин, — и дружелюбным, — чужое дыхание обжигает челюсть Феликса, аромат полевых цветов и апельсинов — ноздри, — хотя мои спина и шея сильно пострадали. Стиснув зубы, Феликс тратит секунду на то, чтобы кинуть косой взгляд на шею Хван Хёнджина и ужаснуться. В отличие от Феликса, он не скрывает всю палитру кровоподтёков даже тональником. Феликс и не знал, что способен на такое. — Такой темпераментный, оказывается. От Хван Хёнджина не скрыться. Он везде. Феликсу удаётся уходить от обсуждения той ночи с Минхо и Сынмином. Заново отбить у однокурсников желание разговаривать с ним. Убедить родителей, что он не успел заработать себе эмоциональную травму на той вечеринке, а его засосы были получены по обоюдному, хоть и пьяному, согласию. Заверить — наврать — Чана, что он ни в чём не виноват, а Феликс никак не пострадал. Избегать Хёнджина — нет. Если раньше он был везде, то сейчас он в каждом миллиметре жизни Феликса. На парах, на перерывах, за их столиком в столовой, во всех соцсетях с ‘часто думаю о твоих стонах, колючка’ и странными фактами о космосе, мире животных, фэнтезийных мирах, в мыслях и даже — что хуже всего — во влажных снах Феликса. Хван Хёнджина легко назвать сталкером, самым наглым, беспардонным, шумным и навязчивым человеком, странным и до нервного тика раздражающим. Но ещё легче — несправедливо красивым и желанным; Феликс, будто не управляя самим собой, отвечает на все его смущающие реплики и сообщения, а Минхо и вовсе повергает Феликса в ужас, когда говорит, что он заигрывает с Хван Хёнджином. Совершенно бесстыдным. Ситуация — сос. — Ты слишком странный даже для себя. Перестав оглядываться, Феликс отбирает у Минхо свой капучино без сахара с дополнительным шотом эспрессо. — То, что я не вписываюсь в общепринятые рамки нормы, ещё не значит, что я странный. Может, это ты странный, — бурчит Феликс, прежде чем обжечь язык слишком большим глотком. — Ай, блять… — шипит, подпрыгивая на месте. — И ты реально странный. Кто вообще носит солнечные очки в такую погоду? — Во-первых, стильным и красивым даже ночью солнце светит, — хмыкает Минхо. — А во-вторых, ты задрал так со своим хёном разговаривать! Зашипев во второй раз из-за сильного шлепка по предплечью, Феликс дует губы. — Я плебей, который прожил свои первые тринадцать лет в Сиднее. Чего ты от меня ждёшь? — вздохнув, Феликс смотрит в хмурое небо и жалеет, что он, видимо, недостаточно стильный для того, чтобы ему немного посветило солнце. — Скажи спасибо, что я хотя бы в одних трусах и радужном жабо по универу не бегаю. — Я бы на это посмотрел, — шёпот, приходящий Феликсу в самых кошмарных и сладостных снах, пугает его до визга. — Да ты затрахал уже, Хван Хёнджин! Плевать на чужие косые взгляды, плевать на прищурившегося Минхо, плевать на всё. — Да пока вроде нет, — но не плевать на отвратительно довольную улыбку Хван Хёнджина и его кошмарно приятный аромат. Зарычав, Феликс хватает сумку с бортика фонтана и направляется к университету. Даже на улице дышать рядом с Хван Хёнджином невозможно. Все две недели, прошедшие со злосчастной вечеринки, Феликс не может найти и подобия покоя. Ночью, во снах, Хван Хёнджин мучает его долгими жадными поцелуями, лаская его тело и плавно двигаясь в нём. По утрам — последствия в виде болезненного стояка или уже лет пять как забытых поллюций. В университете Хван Хёнджин изводит Феликса двусмысленными фразами, случайными или не очень касаниями, долгими взглядами, одним своим видом и горячим шёпотом в интимной близости. Невыносимо. Если так будет продолжаться и дальше, Феликс сойдёт с ума и даже мама не сможет ему помочь. С этим, решает он, немедленно нужно что-то делать. Взять себя в руки, собрать всю свою чакру смелости и дать отпор. Феликс не уверен, что это буллинг, но отказывается продолжать быть настолько уязвимым для Хван Хёнджина. — Хван, — зовёт Феликс после финальной на сегодня пары. — Да? — отзывается Хван Хёнджин, собирая в сумку акварель. — Что-то хотел? — Да… то есть не совсем, — сделав глубокий вдох, Феликс сжимает лямку рюкзака в ладонях. — Чего ты от меня хочешь, а? Что я должен сделать, чтобы ты от меня наконец отстал? Остановившись, Хёнджин усмехается. — Так ты хочешь, чтобы я от тебя отстал? — поднимая на Феликса взгляд, спрашивает Хван Хёнджин. Феликс не понимает, что видит в его тёмных глазах и почему сердце в груди сжимается при виде этого чего-то. — Ладно, мог просто попросить, я бы понял, а не… — А не что? — хмуро переспрашивает Феликс, когда осознаёт, что Хван Хёнджин не собирается продолжать. — Ничего, не бери в голову, — Хван Хёнджин поднимается с табурета. — Знаешь, я бы правда понял, если бы ты тогда дождался моего пробуждения и попросил забыть. Или хотя бы просто попросил. Мы, вроде, уже не подростки, чтобы стыдиться разового секса. — В идеале подросткам вообще не стоит заниматься сексом, тем более разовым, — фыркает Феликс и моментально тушуется, когда слышит смешок Хван Хёнджина. — Не суть… так ты, — пожевав губу, он неопределённо ведёт рукой в воздухе, — прекратишь это? Так просто? Шумно выдохнув, Хван Хёнджин качает головой. — Слушай, что бы ты там себе ни надумал, я не сталкер и не маньяк какой-то, — вздёрнув бровь, Феликс хочет уточнить, уверен ли он, но передумывает под весом взгляда Хван Хёнджина. — Не хочешь иметь со мной дел — ладно. Феликс вдруг чувствует, что планеты начинают выстраиваться в нужный порядок для того, чтобы он смог насладиться почти забытым вкусом радости. — Но верни худи, мне его брат на день рождения подарил, — с какой-то другой, но всё же улыбкой просит Хван Хёнджин. — Да и я тебе ещё вещи не отдал. — Без проблем! Когда заехать? Приближение вечера приносит долгожданное чувство облегчения, которое не портит даже вид частного дома с панорамными окнами, от которого Феликс в стыдливом ужасе уезжал каких-то две недели назад. Сегодня он уйдёт свободным от Хван Хёнджина человеком и выдохнет. И порадуется как самый обычный человек — пойдёт в гости к Сынмину и уделает его в fifa. — Хёнджин? — войдя в дом, зовёт Феликс. — Это Феликс! Ты где? Так и не дождавшись ответа, Феликс хмурится. Находиться на чужой территории неопределённое количество времени — то, чего Феликс хочет меньше всего. Растягивать их с Хван Хёнджином коммуникацию из-за одежды — ещё меньше. После недолгих торгов с самим собой Феликс решает разуться и пройти вглубь дома. Если Хван Хёнджин так и не появится, Феликс оставит его худи на первой попавшейся поверхности и уйдёт — уж как-нибудь, Феликс да проживёт без своих рубашки и украшений. — Хёнджин? На втором этаже вместо хозяина жилища Феликса встречает самое очаровательное существо, какое он когда-либо видел, — чёрно-белый пушистый чихуахуа, цокающий по тёмному паркету в направлении Феликса. — He-ey, bud, — с широкой улыбкой зовёт он, опускаясь перед щенком на колени. — Ты случайно не знаешь, где твой ужасно раздражающий папа? Тявкнув, щеночек действительно куда-то направляется и даже оглядывается по пути, будто бы чтобы убедиться, что Феликс послушно идёт за ним. — Какой ты хороший мальчик, — смеётся Феликс и гладит чихуахуа ещё раз, прежде чем открыть знакомую дверь. — Хёнджин? Ты тут? Ответом снова служит тишина, а щенок убегает по своим делам, оставляя Феликса в одиночестве. Феликс не верит в судьбу, но почти уверен, что ему стоит уйти прямо сейчас. Феликс не верит в бога единого и богов из всех мифологий, но чувствует, что ему нужно уйти прямо сейчас. Феликс не верит в предназначение, но уже делает первый шаг назад. Но дверь, видимо, ванной, открывается, и из неё появляется Хван Хёнджин. Прикрытый лишь повязанным полотенцем на бёдрах, ещё влажный после душа, обрамлённый мягким светом, густым облаком пара и почти видимым шлейфом полевых цветов и апельсинов. Было бы горячо и красиво, если бы не… — Это что, Аврора? — хихикает Феликс. — Вообще-то Рапунцель, — будто бы ни капли не смутившись, поправляет его Хван Хёнджин. — Мама с папой стучаться не учили? — А тебя они не учили выходить из душа вовремя, чтобы гости не ждали? — складывая руки на груди, хмыкает Феликс. — Да как-то не успели, — пожимает плечами Хван Хёнджин, зачёсывая мокрые волосы назад. Веселье исчезает, а от желания препираться ни следа. Хван Хёнджин не выглядит грустным или помрачневшим, но Феликс кожей ощущает то, как плотнеет воздух вокруг, охлаждается. — Что ты имеешь в виду? — Не бери в голову, — отмахивается Хван Хёнджин, проходя мимо оцепеневшего Феликса к раскрытому гардеробу. — Чай? Кофе? Потрахаемся? — Не смешно, — гордо отвечает Феликс, но почему-то ощущает, как теплеет изнутри. — А я и не шутил, — усмехается Хёнджин. — Да и… в прошлый раз тебе, вроде как, всё очень даже понравилось. Феликс честен с собой и окружающими, даже когда стыдно. Понравилось, слишком — на спине Хван Хёнджина всё ещё виднеются бледные свидетельства того, насколько Феликсу было хорошо. Непрошенные, чересчур ярко запомнившиеся ощущения и картинки снова атакуют Феликса, сбивая его дыхание с нормального ритма. — Твоя рубашка, — протянув вещь Феликсу, слишком тихо, более низким, чем обычно, голосом произносит Хван Хёнджин. Когда Феликс тянется за ней, он отшатывается. — Эй! — Феликс пытается отобрать, но Хёнджин поднимает руку над головой. — Что за детский сад? — Сначала худи. Тряпок у нас обоих много, а это подарок моего брата, — напоминает Хван Хёнджин, ухмыляясь. Век бы не видеть на его оскорбительно красивом лице ухмылок и, тем более, улыбок. — Твоё худи, — фыркает Феликс, протягивая вытащенную из рюкзака вещь. Вместо того, чтобы забрать её, Хван Хёнджин неожиданно хватает Феликса за руку и рывком тянет на себя. Задержав дыхание, Феликс упирается ладонями в его широкую голую грудь. В нос забивается аромат полевых цветов и апельсинов. — Какого хрена ты делаешь? — Феликс хочет, чтобы его голос звучал злобно, твёрдо, чтобы от него исходили вибрации чистой ярости, отпугивая. Но вместо всего этого голос дрожит. Не от страха. — Мы правда можем закончить здесь и сейчас, только слово скажи, — Феликс замирает под мягким прикосновением пальцев на своей щеке. — А можем… — не встречая сопротивления, Хван Хёнджин берёт руку Феликса в свою и кладёт её на одну из своих ягодиц. — Не заканчивать. Шум крови в ушах не способен заглушить ни тихий вкрадчивый голос Хван Хёнджина, ни истошные вопли разума, что молят не бежать прочь, а остаться. — Что скажешь, Ли Феликс? — лизнув свою нижнюю губу, Хван Хёнджин переносит ладонь Феликса чуть правее, туда, где находится его вход. Глаза Феликса распахиваются, когда он нащупывает там инородную твёрдость. Феликс ощущает желание Хван Хёнджина на своём бедре, под кончиками пальцев, кожей, но больше всего — через его тёмные глаза. Дыхание спирает от того, как заразительно чужое возбуждение. — Ты мне не нравишься, — хрипит Феликс. — Я помню, — тихо смеётся Хван Хёнджин, склоняясь ближе к лицу Феликса. — Но я не отношения тебе тут предлагаю. — Ты для этого позвал меня к себе? — Да. В сексе по дружбе нет никакого смысла. В любом сексе без отношений нет смысла. Феликс не любит бессмысленный секс, хоть и постоянно нуждается в нём. Он жил без секса больше четырёх месяцев и чувствовал себя вполне неплохо, ограничиваясь самоудовлетворением. Всё, что происходит сейчас, неправильно и должно прекратиться. Феликс хочет уехать из этого дома свободным от Хван Хёнджина, а потом пойти радоваться к Сынмину. Но хорошего секса с живым, горячим, красивым и шикарно целующимся человеком — гораздо больше. — Fuck it, — выдыхает Феликс, срывая с чужих бёдер полотенце. Жар, вмиг наполнивший тело Феликса от вида обнажённого Хван Хёнджина под ярким освещением, вышибает все мысли из его головы. Всё, что его сейчас волнует, — это Хван Хёнджин и каждый его идеальный сантиметр. Разлёт острых ключиц, плавные линии сильной шеи, прямых мускулистых плеч и широкой груди, узкая талия, плавно переходящая в сильные рельефные бёдра. Голый Хван Хёнджин гораздо красивее, чем он запомнил. Феликс отрывисто выдыхает перед тем, как схватить Хван Хёнджина за шею и притянуть к себе для голодного поцелуя. Не жалея его одежду, Хван Хёнджин срывает её с Феликса за считанные секунды, будто только этого и ждал всю жизнь. — Где презервативы? — на выдохе спрашивает Феликс, когда Хван Хёнджин переходит от терзания его губ к шее и плечам. — Хёнджин… о боже, — тихо стонет Феликс, чувствуя остроту чужих зубов под челюстью. — Where are fucking condoms, Hwang? — М, — словно не желая расставаться со вкусом кожи Феликса, Хван Хёнджин подталкивает его к гардеробной. — В ящике… прямо за твоей задницей. — Если хочешь, чтобы я добрался до твоей, дай мне развернуться или, — закатив глаза от удовольствия, Феликс втягивает воздух сквозь зубы, когда Хван Хёнджин вбирает в свой горячий рот один из его сосков. — Или достань сам… бля… Хван Хёнджин жадный. На теле Феликса нет ни одного квадратного сантиметра, которого Хван Хёнджин не коснулся, не поцеловал, укусил или облизал. Он оставляет засосы, царапины и следы от своих сильных длинных пальцев. А Феликс сходит с ума от того, как ему хорошо. Как сильно ему хочется ещё больше. Как сильно ему хочется Хван Хёнджина. — Я достаточно растянут, — всхлипнув, Хван Хёнджин откидывается спиной на расчищенную поверхность письменного стола. — Пожалуйста, Феликс. Раздвигая длинные крепкие ноги Хван Хёнджина в стороны, Феликс сглатывает. Уже освобождённый от пробки, чужой розоватый вход слегка распух и поблёскивает смазкой. — Думал обо мне, пока растягивал себя? — интересуется Феликс, с насмешливым наслаждением вводя в Хван Хёнджина два пальца. — Ещё чего, — охает Хван Хёнджин, пытаясь двигаться навстречу пальцам Феликса. — О Ли Донуке. Немного подумав, Феликс хихикает. — Понимаю, бывало. Шикарный мужик, — понимающе кивает он, легко добавляя в Хван Хёнджина третий палец. Правда постарался как следует. — Ты поэтому так долго не выходил из душа? — Ты трахнешь меня наконец или как? — видимо, взбесившись, вскидывается Хван Хёнджин. — Пальцами я могу и сам, они у меня хотя бы не такие крохотные. Член Феликса дёргается, марая его живот предсеменем. Чужая грубость никогда не была в числе его кинков, но разбитость Хван Хёнджина, его покрытое испариной тело, плотский голод и желание получить Феликса — нечто за гранью прекрасного. Феликс чувствует желание запечатлеть это развратное великолепие на каждой голой стене Сеула. — О боже, — вскрикивает Хван Хёнджин, когда Феликс заполняет его одним резким движением, и хватается за его напряжённые плечи. — Двигайся, всё хорошо. — Уверен? — сквозь стон уточняет Феликс. Вместо ответа Хван Хёнджин прижимает его к себе плотнее и, приподнявшись над столом, утягивает в поцелуй. Глубокий, мокрый, жадный, такой, будто от него зависит его способность дышать. Феликс точно дышит сейчас только им — полевыми цветами и апельсинами. Живёт только благодаря ему — его громким стонам, крепкой хватке на бедре и шее, горячей узостью вокруг своего члена. — Это ничего, — сквозь микровзрывы эйфории и стоны хрипит Феликс, отрываясь от искусанных им же губ Хван Хёнджина. — Ничего не значит, — распахнув рот, Хван Хёнджин откидывает голову назад, а Феликс не удерживается от того, чтобы ещё раз слизать пот с его шеи, укусить мягкую кожу на ней. — Быстрее! За первым оргазмом на столе среди сваленных принадлежностей для рисования и письма следует второй — на кровати. Третий, финальный на этот день, менее безудержный, более ленивый, но всё ещё сквозящий взаимным желанием они делят в душевой. Там же они соглашаются продолжать спать друг с другом до тех пор, пока им обоим это нужно.