•••
— Чёрт, какой же ты горячий. Подавив желание закатить глаза, Феликс ухмыляется и стягивает с себя штаны вместе с боксерами. — Меньше слов, больше дела. Чужой горячий рот ласкает член Феликса, пока он пытается опустошить голову. Это всего лишь секс, Феликс не делает ничего предосудительного. Ему это нужно. Внезапно зазвонивший телефон Феликса становится для него спасением. — Чёрт, прости, это наверняка что-то важное, — отстранив от себя нового знакомого, Феликс отходит к тумбочке, на которой оставил телефон, и замирает. Сердце пропускает удар. — Хёнджин? — Привет, колючка, — хрипит Хёнджин на том конце связи. Всхлипывает, и Феликс, не думая ни о чём, идёт к своей одежде. — Что случилось? — Мой дедушка… он… — отмахиваясь от парня, чьего имени сейчас даже не помнит, Феликс неуклюже надевает джинсы. — Ты мне очень нужен, Феликс. — Я вылечу ближайшим рейсом. Феликс не верит в гороскопы, судьбу, бога единого и богов любых мифологий, предначертание и реинкарнацию. Но его убеждения дают трещину, когда он летит рейсом Сидней-Сеул спустя пять часов после звонка Хёнджина. Какова была вероятность, что у Феликса будет неделя отдыха именно тогда, когда Хёнджин нуждается в нём? Что останется самый последней билет, и тот в бизнес-классе? Что съёмщик его старой квартиры съедет как раз за пару дней до этого? Да плевать. Феликс не может думать ни о чём, кроме того, что он нужен Хёнджину и ему сейчас плохо. Когда Феликс подъезжает к своему третьему дому, помимо его и родительского, не может поверить в реальность происходящего. Четыре с половиной года назад — уже будто в другой жизни — Феликс был здесь в последний раз. Три с половиной года назад Феликс потерял надежду вернуться сюда. А сейчас снова переступает порог частного дома с панорамными окнами. Кками, будто тех четырёх с половиной лет не было, встречает Феликса у порога. — He-ey, bud, — с улыбкой присев у Кками, Феликс чешет его за пушистым ушком. — Я тоже по тебе скучал, малыш. — Феликс? — тихое, сиплое, по-особенному родное. Наконец вживую — спустя полтора года. Застыв, Феликс сглатывает. Чувствует, как его сердце в один удар перемещается из грудной клетки к горлу. — Ты правда прилетел? Хёнджин тот же, но будто немного другой. Через камеру ноутбука, телефона, все фото и видео не было видно того, как он на самом деле возмужал, немного вытянулся и стал шире в плечах. На нём хорошо знакомый вязаный кардиган, персиковые домашние штаны. Тёмные волосы пострижены чуть короче, чем в их последний видеозвонок. Красивые раскосые глаза полны слёз и боли. Обнимает он всё так же крепко, чуть не сбивая Феликса с ног, а он всё так же хочет поцеловать Хёнджина. — Как я мог не приехать? — шепчет Феликс, вдыхая неизменный аромат полевых цветов и апельсинов. — Мне так жаль, Хёнджин. — Ничего, мне лучше, — всхлипнув в плечо Феликса, Хёнджин сжимает пальцами ткань толстовки и немного кожи на его спине. — Сейчас лучше. Полтора года Феликс боролся с самим собой, не допускал ни мысли о возвращении, но сейчас — после принятого за секунду решения и семнадцати часов ожидания встречи — понимает, что, кажется, уже не сможет уехать. Точно не после того, как Хёнджин плачет на его плече больше получаса, а затем суетится на кухне, чтобы накормить ‘наверняка умирающего с голода и усталости’ Феликса и сделать для него капучино без сахара с двойным шотом эспрессо. Точно не после их нервного смеха над вспомнившейся глупой историей — о том, как они пьяные приготовили пасту, а затем с жутким похмельем драили всю кухню под надзором злой Боры. Точно не после того, как они снова лежат под их личным космосом в уютном молчании. — Прости, что так резко позвонил тебе и… вырвал из дома, — вдруг тихо говорит Хёнджин, глядя в потолок. — У тебя, наверное, из-за меня сейчас кавардак в расписании и вообще… Феликс берёт его за руку, сжимая. — Не извиняйся, — повернувшись к нему лицом, Феликс заправляет прядь волос Хёнджина за ухо. — Всё хорошо. — Тогда просто спасибо? — со слабой улыбкой произносит Хёнджин. — Совершенно не за что, — всё ещё не убирая руки с прохладной щеки Хёнджина, Феликс разглядывает его. Всё такой же красивый. Даже лучше. — А… почему ты один? Где Бора и Чангюн? И этот… как его… Данди? Прыснув, Хёнджин качает головой. — Бора с Чангюном разбираются с… с делами, — втянув воздух через ноздри, Хёнджин рвано выдыхает. — А Данте в командировке. Его не будет в стране ещё две недели. Так что… вот. Дёрнув губой, Феликс фыркает. Как работа может быть важнее боли любимого? Неужели нельзя придумать хоть что-то, чтобы быть рядом со своей парой в такой ужасный день? Хотя бы день? — Не бери в голову, всё в порядке, — разгладив складку меж бровей Феликса, Хёнджин кладёт голову на его грудь, обнимает Феликса поперёк живота. — Ты здесь. Мне достаточно… до сих пор не верится, что моя колючка здесь. — Буду до тех пор, пока я тебе нужен. — Значит, остаёшься навсегда. Прикусив губу, Феликс не отвечает, но мысленно уже составляет заявление на увольнение. А Хёнджин мягко касается его волос и, оттянув свежеокрашенный угольно-чёрный завиток чёлки, шумно выдыхает. — Тебе очень идёт. — Знаю, — ухмыляется Феликс. — Правда, — серьёзно продолжает Хёнджин, перебирая в пальцах кудри Феликса, — ты такой красивый. Феликс не знает, что ответить. Приятно и больно одновременно. Прижав Хёнджина к себе покрепче, Феликс разрешает себе немного поплакать. Их разделяли тысячи километров на протяжении четырёх с половиной лет, страхи Феликса, работа, отношения, проблемы взрослой жизни, но всё это сейчас кажется таким глупым, бессмысленным. Они всё ещё лучшие друзья, понимающие друг друга на каком-то особенном, глубинном уровне — это ничто и никогда не изменит. Неизменным остаются и бормотание Хёнджина во сне, его привычка загребать Феликса под себя, чтобы использовать вместо подушки, и трепет в груди Феликса. Из перемен: это кажется немного странным. Не их положение в кровати, не то, что они уснули вместе. Феликс ещё ни разу не контактировал с Хёнджином вне сети с тех пор, как появился Данте Лежье. Всё то же, но иначе. Теперь Хёнджин желает доброго утра без ленивого поцелуя, они идут в душ по отдельности и переодеваются там же, хотя знают расположение каждой родинки на телах друг друга. Из старого: спор, у кого сильнее воняет изо рта, спуск по лестнице наперегонки и восхитительный аромат завтрака от Боры. — О боже, у меня вьетнамские флешбэки, — рассмеявшись, Бора обнимает Феликса — так, что рёбра трещат — и отстраняется, чтобы взять его лицо в свои руки. — Фу, с каждым годом только красивее становишься. Раздражаешь. — Спасибо, — неловко хихикнув, Феликс садится за кухонный островок. — А вот мне нравится, что ты с каждым годом всё краше и краше. Наверняка ещё и готовишь теперь вкуснее. — Подлиза… но продолжай. — Лучшие блинчики всё равно только мои, — горделиво расправив плечи, Хёнджин щёлкает Феликса по носу. Задерживает взгляд так надолго, что Феликсу становится сложнее дышать. — У тебя веснушки теперь ярче. Только сейчас заметил. — Австралийское солнце знает своё дело, — подмигнув, отшучивается Феликс. Вскоре приходит и Чангюн, с которым Феликс по старой привычке начинает приветствие с ‘о, у тебя новые морщины’. На самом деле они правда есть, как и у Боры с Хёнджином, но Феликс знает, что это сделали с ними не года, а горе. Феликс видел их дедушку ровно шесть раз, но проживает потерю вместе с его внуками. Господин Хван был строгим, спокойным, но справедливым и добрым. Он как-то раз возил их с Хёнджином и друзьями на рыбалку, во время которой они слушали истории молодости господина Хван, Хёнджин поймал самого крупного карпа, а Джисон чуть не вывалился из лодки. Он разделял с Феликсом его страсть к фортепиано и однажды даже сыграл с ним ‘К Элизе’ в четыре руки. Он учил Хёнджина шахматам, в которых Феликс всегда ему проигрывает. Он был хорошим, достойным человеком — об этом говорят все приглашённые на прощание. Феликс же, сохраняя молчание, смотрит на фото и не может свести в голове факт того, что этот человек был, с тем, что его нет. Немыслимо. Горько. Странно. Феликс никогда раньше не имел дел со смертью, но сейчас ощущает, насколько это страшно. Был и исчез. Навсегда. Выдохнув, Феликс отводит взгляд от фото, осматривается и понимает, что он всё ещё тут — в своих внуках. Хёнджин, Бора и Чангюн обладают его приятным чувством юмора, харизмой, открытыми улыбками, фамильными крупными носами — у Боры и Чангюна, правда, больше остроты — и обилием родинок. Перерождения или загробной жизни, может, и правда не существует, но они — да. — Давно снова закурил? — с грустной улыбкой спрашивает Минхо, сжимая плечо Феликса. Почти полтора года назад. — Сегодня, — выдохнув дым, отвечает Феликс. — Пиздун. — Виновен. Рассмеявшись, они обнимаются. — Рад тебя видеть, пупсик, — шепчет Минхо, поглаживая Феликса по лопаткам. Повод для встречи отвратителен, но Феликс тоже безумно рад видеть лучшего друга, как и всех остальных — Сынмина, Джисона, Чонина и даже Чанбина — и иметь возможность слышать их неискажённые интернет-связью голоса, видеть их улыбки не через экраны, касаться их. Особенно Хёнджина. На по-светлому грустной посиделке более узким кругом они долго, но тихо говорят, немного выпивают и так же тихо расходятся по домам. Феликс снова остаётся с Хёнджином на ночь. Как и всю следующую неделю. Утром и днём Хёнджин всё тот же шумный, наглый, болтливый, прилипчивый и беспардонный. Они много гуляют по любимым улицам и паркам, говорят, почти не касаясь жизней друг друга, смотрят фильмы. Вечером Хёнджин становится тише, будто бы даже меньше: Феликс молча сидит рядом, пока Хёнджин рисует, в одни дни, а в другие они лежат в объятиях друг друга, негромко болтая обо всём и ни о чём. Ночью Хёнджин много ворочается и плачет во сне, а Феликс пытается успокоить его своим теплом, почти не смыкая глаз до самого утра. И так по кругу. — Ты так никого и не встретил? — вдруг спрашивает Хёнджин, чиркая что-то ручкой на салфетке. — Нет, — сипло хмыкает Феликс, после чего прочищает горло и старается ухмыльнуться. — Да и не искал после Ронана. Я, знаешь ли, полноценный и самодостаточный и наедине с собой. — Везёт, — так тихо произносит Хёнджин, что Феликс не уверен, действительно ли это прозвучало, но решает не переспрашивать. — Главное, чтобы моя колючка была счастлива… ты ведь счастлив? Шесть лет назад они поклялись друг другу никогда не врать, но сейчас всё иначе. Феликс лжёт ему так много, что уже не противно от самого себя, а просто… привычно тошно. — Вполне. — Тогда хорошо. Чуть позже Хёнджин веселеет, начинает тихо хихикать, а потом и вовсе смеяться — громко, по-идиотски — когда Феликс требует показать ему изрисованную салфетку. Оказывается, Хёнджин сделал карикатурный набросок Феликса с преувеличенно огромными глазами, губами и крохотным носом. — Ну держись, Хван! Когда они выходят из ресторанчика у их альма-матер, щёки Феликса болят от смеха и широких улыбок, а в поясной сумке бережно сложены все их карикатуры на салфетках. Когда-то они ведь часто развлекались подобным — когда из самых больших проблем у них были только сессия и требовательные преподаватели. Феликс правда почти счастлив, когда они ведут себя так, будто ничего плохого в их жизнях не случалось, а Хёнджин громко, по-идиотски смеётся. В такие моменты Феликс утверждается в мысли, что не хочет больше покидать ни его, ни свою семью, ни друзей. Поэтому вместо прошения о продлении отпуска отправляет в hr заявление об увольнении. И не жалеет. — Когда ты улетаешь назад, кстати? — спрашивает Хёнджин, не сводя взгляда с полотна перед собой. — Никогда, — с улыбкой отвечает Феликс, свесив голову с кровати. Хёнджин разворачивается к нему так резко, что чуть не падает вместе с табуретом и мольбертом, вызывая добрый смех Феликса. — В смысле? — Я уволился и решил остаться тут. В Сеуле. Феликс видит, как глаза Хёнджина наполняются влагой, и чуть не плачет сам, когда Хёнджин прыгает на него, крепко обнимает, наклоняясь слишком близко к лицу Феликса, и благодарит его. Феликс всё ещё хочет его целовать — никто не целуется так, как Хёнджин. Этим вечером Хёнджин более улыбчивый, разговорчивый и расслабленный, а Феликс — почти счастливый. Они снова болтают всю ночь напролёт о всяких глупостях, глядя в их общий космос и держась за руки. Решение Феликса радует всех близких, но обрекает его на празднование в клубе. Больше вечеринок, рождества и хэллоуина Феликс ненавидит клубы; ещё больше — ужасные ремиксы ужасных песен и всё французское. Но Феликс принимает свою слабость перед друзьями и, зачитав им часовую лекцию об отстойности клубов и всего, что с ними связано, всё же соглашается. К его небольшому облегчению, Сынмин озаботился резервацией столика в вип-зоне, ограждённого от других плотными шторами — с возможностью закрыть и четвёртую сторону, что выходит на балкон и сцену под ним. Тут чуть тише, чем на двух первых этажах, гораздо меньше народу и можно комфортно посидеть. Феликс почти доволен. — Да ну вас нахуй, — рычит Феликс, закрывая уши ладонями, когда слышит ремикс новой попсятины на — что в тысячи раз хуже ‘rush’ — французском. — Вы все однажды поплатитесь за это. Хихикнув, Хёнджин задвигает четвёртую штору, чтобы к ним поступало меньше внешних звуков, и садится рядом с Феликсом. — Ты самый лучший, — благодарно говорит Феликс. — Знаю, — Хёнджин сжимает коленку Феликса в своей руке. Такая мелочь, но всё тело Феликса покрывается мурашками. — Ты очень красивый. — Только сегодня? — театрально прижав ладонь к груди, Феликс отстраняется от улыбающегося Хёнджина. — Ты видел моих родителей? У меня идеальный генофонд, я, блять, выиграл генетическую лотерею! Я всегда красивый! — Я так и сказал, — пожав плечами, мягко произносит Хёнджин. Резко закрыв рот, Феликс тянется к своему роксу с ромом. Взгляд Чанбина и его выразительно вздёрнутая бровь заставляют Феликса поёжиться. Если Минхо с Сынмином поклялись не давить на него, никак не комментировать их с Хёнджином отношения, а Джисон же, Чонин, их и Сынмина девушки ничего точно не знают, то с Чанбином Феликс в принципе не разговаривает, чтобы попросить хотя бы не смотреть на него так. Феликс напивается в попытке уйти от собственных мыслей и чужого препарирующего взгляда, что будто бы говорит ‘ты так ничего и не сделал даже спустя столько времени’. Всё плывёт после первого же рокса, но Феликс заливает в себя ещё два подряд. После — неоново-алкогольный круговорот. Громкий хохот, воспоминания о самых диких студенческих выходках, знакомство с двумя соседними столиками. Танцы. Очень много танцев и света. Ярче всего мир Феликса становится, когда он видит, как Хёнджин делает волнообразные движения бёдрами под сине-сиреневыми переливами освещения. По его красивому, чуть более острому, чем раньше, лицу стекает пот, слегка смазывая тёмный макияж, ускользая по шее к виднеющимся из-под расстёгнутой на три пуговицы рубашки ключицам, широкой груди. Феликса вышибает из реальности прямо в горячие объятия прошлого — когда Хёнджин двигался в таком же темпе на нём и в нём. — Решил всё-таки потанцевать со мной, колючка? — вокруг сотни голосов, басы трёхаккордной музыкальной жвачки, но Феликс отчётливо слышит шёпот Хёнджина у своего уха. Сглотнув, Феликс кладёт ладони на его бёдра и позволяет увлечь себя в слишком интимный танец, больше напоминающий их секс годы назад. Чувственно, глаза в глаза, с одним дыханием на двоих и ни сантиметром между телами. Их губы так близко, что Феликс ощущает призрак вкуса Хёнджина на кончике языка. — Я так сильно скучал по тебе, Феликс, — выдыхает Хёнджин на его ухо, прижимая к своему горячему телу. — И я по тебе. Чертовски сильно, Хёнджин. Дальше — укачивающая темень с редкими проблесками звуков, касаний, света и голосов. Феликс начинает осознавать происходящее уже в ванной Хёнджина: полуголый, смывающий лёгкий макияж холодной водой и не понимающий, что делать со своим стояком. В мутной голове — чёткая картинка с лицом Хёнджина: потемневший взгляд, влажный блеск кожи, потёкший макияж и яркие пухлые губы. — Сука, — глухо рыкнув, Феликс достаёт телефон и находит нужное видео. В высоком узком зеркале отражается Хёнджин, сидящий на коленях перед Феликсом, со спины. Абсолютно голый, красиво выпячивающий упругий зад со следами лёгких шлепков, делающий Феликсу минет с его рукой в светлых длинных волосах. — Посмотри в камеру, — хрипло просит Феликс из видео, наводя объектив на лицо Хёнджина. Подняв взгляд, Хёнджин выпускает член Феликса изо рта, ухмыляется, высовывает кончик языка и ведёт им по головке — нынешний Феликс пытается вспомнить, насколько это было приятно. — Надеюсь, тебе так же хорошо, как и сейчас, — улыбнувшись, Хёнджин снова заглатывает член Феликса целиком. Если бы. Тогда он был с Хёнджином, сейчас — мастурбирует на их видео и не представляет, как будет держаться рядом с Хёнджином дальше. Феликс желает его. — Значит, мне не показалось, — Феликс роняет телефон, но Хёнджин успевает его поймать и положить на край раковины. А затем прижимается к Феликсу со спины. — Я тоже люблю пересматривать наши видео, — шепчет Хёнджин, толкаясь в моментально разомлевшего Феликса своим возбуждением. — Я ведь всё ещё могу? — спрашивает Хёнджин, ведя носом по линиям плеча и шеи Феликса. Феликс не уверен, что всё это — не игры пьяного разума, но ему так хорошо, как не было с их последнего раза. — Что? — повернув лицо в сторону Хёнджина, Феликс легко поддаётся его крупной ладони, позволяет коснуться своих губ большим пальцем, коротко его облизывает. Хёнджин тихо стонет. — Целовать тебя в любой момент? — Ты можешь делать со мной всё, что хочешь, — Феликс шипит, когда Хёнджин щипает его за сосок. Мозг не хочет работать, желание затмевает собой абсолютно всё, но Феликс слышит тихий писк здравого смысла. — Но у тебя… — Хёнджин опускает руку с груди на пресс Феликса, приближается к прижатому к животу члену. — У тебя есть парень… не хочу, чтобы ты — о боже, Хёнджин — жалел… — Мне кажется, я пожалею, если мы не продолжим. А ты? Тяжело дыша в приоткрытые губы Хёнджина, Феликс ухмыляется. — А у меня не так много совести, но очень много желания трахаться, — сглотнув, Феликс трётся кончиком своего носа о нос Хёнджина. Он ничего не говорит, но Феликс знает, что должен добавить: — С тобой. Я очень хочу именно тебя, Хван Хёнджин. Мир смазывается в порывистом поцелуе. С первой же секунды они кусаются, борются за контроль, проникают языками в рты друг друга. Через несколько минут Хёнджин уже нагибает Феликса над раковиной и вводит в него первый палец, оставляя мокрые поцелуи на его шее, плечах, спине. Феликс чувствует, как теряет рассудок от удовольствия, умоляет о большем и сгорает в сладостном пламени, когда Хёнджин кладёт его на кровать, а затем заполняет Феликса собой. — Ты такой узкий, — шепчет Хёнджин, прежде чем нежно поцеловать Феликса. — В последний раз был снизу с тобой, — признаётся Феликс, хватаясь за плечи Хёнджина. — Мне не больно, двигайся. Хёнджин наверняка понимает, что Феликс не совсем честен, — они оба знают тела и мимику друг друга лучше, чем кто-либо, — но всё же начинает двигаться: медленно, аккуратно, почти не выходя из Феликса, убивая его тёмным ласковым взглядом, заботливыми руками, мягкими поцелуями. Так хорошо. Так запредельно прекрасно, что Феликс вскоре начинает всхлипывать от переизбытка эмоций, а Хёнджин снова сцеловывает каждую его слезинку. — Я плохой человек? — тихо спрашивает Хёнджин, выводя пальцем узоры на ягодице Феликса и глядя в его глаза. Сердце всё ещё сходит с ума. — Ты самый лучший человек, которого я знаю, — не думая, отвечает Феликс. — Но я изменил и… хочу ещё. Сейчас и, возможно, завтра, через месяц и год, — прикусив нижнюю губу, Феликс стирает одинокую слезу со щеки Хёнджина. — Я не хочу пользоваться тобой и быть изменщиком, но… я постоянно думал о тебе, даже когда спал с другими. Представлял, что это ты со мной, — зажмурившись, Хёнджин прижимается лбом ко лбу Феликса. — Я не знаю, люблю ли его, но мне страшно, что… Хёнджин замолкает на несколько минут, избегая взгляда Феликса. — Чего ты боишься? — заставляя посмотреть на себя, Феликс пытается одним своим взглядом дать понять, что с ним Хёнджину нечего опасаться. Как всегда и было. — Не бери в голову, колючка, — шмыгнув, Хёнджин оставляет на губах Феликса аккуратный поцелуй. — Я просто очень сильно запутался и теперь не знаю, что делать. Проглотив боль, Феликс садится на Хёнджина. — Ни о чём не думай, — взяв его руку в свою, Феликс целует его костяшки, убирает хмурость Хёнджина указательным пальцем. — Я точно никуда не денусь. Реши, как и когда ты хочешь. Что бы ни случилось, ты меня не потеряешь. — Обещаешь? — Обещаю. На двое суток они пропадают в объятиях друг друга, словно никто из них никуда не уезжал и всё снова так, как было всегда. Но возвращается Данте Лежье, они с Хёнджином решают на время забыть об этих днях, и Феликс — не дожидаясь прихода Данте Лежье — впервые за две недели пребывания в Сеуле переступает порог своей квартиры. Вынужденность жить взрослую жизнь маскирует мысли о Хёнджине, ревность и боль. Поиск работы, разбирательства и последующая выплата неустойки прошлому начальству, встречи с семьёй и друзьями. Несмотря на то, что жизнь Феликса заново перестраивается, он чувствует себя гораздо лучше. Теперь его снова окружают друзья, он занят, у него есть больше причин для улыбок. У него есть надежда на то, что у них с Хёнджином что-то получится. — Ты не против, если Данте придёт на твой день рождения? Феликсу было бы приятнее пойти в клуб на встречу выпускников. — Не против, — врёт Феликс. Через неделю Феликс сидит в кругу своих близких, их партнёров на праздновании своего дня рождения, не зная, как себя вести. Вина тому — Хёнджин и Данте Лежье. Если бы Феликс не знал Хёнджина лучше, чем самого себя, то вряд ли бы обратил внимание, но он видит. То, как Хёнджин зажат, почти не жестикулирует — хотя в обычном состоянии постоянно бьётся сам и случайно ударяет других своими длинными конечностями — улыбается иначе, сдержаннее, мало ест и говорит. Феликс не хочет, чтобы его наблюдения хоть что-то значили, но он ведь видел, как Хёнджин вёл себя, пока Данте Лежье не было в стране. А потом, когда его парень вернулся, Хёнджин будто бы пропал, вновь существуя для Феликса только в сообщениях и звонках — в общем две недели, но после секса будто вечность. Да и сам Данте Лежье отталкивающий — Феликс пытается убедить себя, что это ревность и реальных причин для беспокойств нет. — С двадцатисемилетием, братик, — с улыбкой произносит Оливия, поднимая бокал шампанского. — Я всё ещё не теряю надежды, что у тебя появятся мозги! — Спасибо, солнце, — скривив губы, Феликс поднимает бокал в ответ. — Но, уж прости, я идентифицирую себя морской губкой. Красивый, милый, совершенный в первозданном виде и без мозгов. В груди становится больше места, когда Феликс слышит идиотский смех Хёнджина и видит его сощуренные в полумесяцах глаза. — Ну хотя бы честно, — хохочет Сынмин. — За нашу морскую губку! Постепенно застолье переходит в гостиную, чтобы все смогли расположиться комфортнее и обложить Феликса подарками. — С днём рождения! — сверкая винирами, говорит Данте Лежье и протягивает Феликсу увесистую коробку. Покосившись на слабо улыбающегося Хёнджина, Феликс вздёргивает бровь. Новейшая модель моноблока для графического дизайна. Такой же, какой он купил две недели назад, одновременно разговаривая с Хёнджином по телефону. — От вас? — с натянутым добродушием уточняет Феликс, не сводя глаз с жующего нижнюю губу Хёнджина. — Как мило с вашей стороны. Спасибо. — Нет, только от меня. Джинни сказал, что сделал тебе подарок вчера, — не дав Хёнджину ответить самому, Данте Лежье притягивает его к себе за талию. Феликс мечтает сорвать эти руки с тела своего… лучшего друга. Сжав зубы и извинившись перед мамой, Феликс берёт Джисона под локоть и ведёт его на балкон. — Что этот Данте за перец? — прикурив, без предисловий спрашивает Феликс. — Обычный, — пожав плечами, спокойно отвечает Джисон и берёт из пачки Феликса сигарету. — Ну типа… я бы с ним по собственной воле дружить не стал, не мой человек, но он неплохой. Заботливый, вроде, Хёнджина чуть ли не на руках носит. Феликс опирается о подоконник и, задумавшись, выдыхает дым в потолок. Обычный. Заботливый. Всё это Феликс уже знает из рассказов Хёнджина. — Он мне не нравится, — хрипит Феликс. — Ну от тебя я другого и не ждал, — усмехается Джисон. — Но не лезь к ним. Уж не знаю, кажется мне или нет, но есть ощущение, что ты хочешь. — Я не собираюсь к ним лезть. Мне его счастье важнее, — Феликс закусывает нижнюю губу, стряхивая пепел. Глаза щиплет. — Просто немного… переживаю. Можешь считать меня параноиком, но я предпочитаю перебдеть, чем недобдеть. Они молчат до тех пор, пока не скуривают первые сигареты, а затем переходят ко вторым. Всё это время Джисон внимательно осматривает Феликса. — Ты изменился. — Увы, время беспощадно даже к лучшим из нас, — фыркает Феликс. — Но морщин хоть нет. Не спрашивай мой секрет: это всё гены и семиступенчатый уход за кожей. Тебе не понять. — Или не совсем, — смеётся Джисон, хлопая Феликса по спине, из-за чего он недовольно кривится. — Я честно не вижу в этом Данте чего-то откровенно плохого. Хёнджину с ним хорошо, так что я спокоен. Но… если ты правда что-то видишь, а не просто ревнуешь, то я не буду отговаривать тебя от того, что ты задумал. — Да ничего я не задумал, просто спросил. Не парься. И… спасибо. Самыми первыми домой собираются Хёнджин и Данте Лежье, оправдывая свой ранний уход завтрашними важными делами с переездом в свою квартиру. Феликс хочет уговорить Хёнджина остаться, ведь это его день и его лучший друг, что обещал остаться на ночь, но не озвучивает своё желание. Стиснув зубы, Феликс жмёт протянутую руку Данте Лежье. Хёнджин же крепко прижимает Феликса к себе и, уткнувшись носом в его волосы, шепчет о том, что подарок от него лежит на кровати Феликса. Портрет размером с ладонь Хёнджина в рамке из белого мрамора. Феликс с широкой улыбкой, звёздами среди ярких веснушек, ромашками в волосах, плавными узорами на голых шее, плечах и груди, лежащий на небесно-голубых простынях — Феликс бы подумал, что Хёнджин списал его со старого полароида, сделанного после одного из сеансов боди-арта, но оно лежит в альбоме Феликса. По памяти. Уткнувшись в подушку, Феликс чувствует — сначала думает, будто чудится, принюхивается и понимает, что правда чувствует — лёгкий аромат полевых цветов и апельсинов. Зажмуривавшись, Феликс выпускает первые слёзы.•••
— Прости, но я в ахуе, что ты выбрал себе такого каноничного белого красавчика из сериала от нэтфликс, — фыркает Феликс, массируя ступню Хёнджина. Аккуратно проводит пальцами по их парной татуировке и целует её. — Отвали, — хихикает Хёнджин. — Лучше поцелуй меня. Хёнджин бурно кончает в объятиях Феликса, захлёбываясь в слезах наслаждения. А потом они снова говорят — долго и много. Ни слова о причинах выбора подарка или сомнениях Хёнджина, или о возобновившемся сексе по дружбе за спиной его парня, но тысячи об отношениях Хёнджина и Данте Лежье. Феликс не желает узнать что-то больше того, что и так знает, но хочет понять, что происходит с Хёнджином. Феликс слушает о том, как они с Данте Лежье познакомились на выставке Симона Пасини. Как они ходили на первое свидание в ‘l'ambroisie’, на второе в Лувр, а на третьем гуляли по набережной Сены. Как красиво Данте Лежье ухаживал за Хёнджином, задаривал цветами и украшениями, которые ему даже не нравятся. С каждым новым фактом Феликсу тяжелее. Это всё мог быть он, только лучше, правильнее. Феликс ведь знает, что Хёнджин не любит вычурные места, кричащие украшения, а цветы предпочитает в горшке. Хёнджин будто слышит его мысли. — Может, лучше сменим тему? — взяв руку Феликса в свою, предлагает Хёнджин. С плеч Феликса сваливается вес всего блёклого, холодного, недружелюбного мира. — Да, пожалуйста. — Помнишь нашу первую встречу? Феликс помнит непонимание, раздражение и нежелание говорить с Хёнджином, а он помнит небесно-голубую рубашку, задумчивый взгляд, красивые губы и десятки ярких веснушек. Хёнджин помнит и то, как зачесались его руки и сердце от желания приручить нелюдимую колючку, стать его другом, поцеловать. Феликс наслаждается тихими словами Хёнджина и медленно погибает от них же. Точечные нежные удары в сердце. — Я всё ещё чувствую, что мы повязаны на всю жизнь и были знакомы задолго до того дня, — шепчет Хёнджин. — Так и есть, — глядя в его тёмные глаза, на грани слышимости выдыхает Феликс. — You’re my person, right? — Yup, and you’re mine, — кивает Хёнджин, переплетая с Феликсом пальцы. Хёнджин — его, Феликса — всё ещё с ним. Всё ещё мягкий, талантливый, старательный, остроумный, дурашливый и особенный. Но Феликс видит, что он другой. Немного тише, немного спокойнее, сильно незаметнее и ненавязчивее. В один день Феликс думает, что его опасения беспочвенны, в следующий — Хёнджин говорит ещё тише. В один день Феликс считает себя параноиком, а на следующий Хёнджин приходит менее ярким, чем вчера — на полтона, если не меньше, но Феликс всё ещё знает его лучше себя. В один день Хёнджин неожиданно отменяет встречу, а на следующий без приглашения приходит к Феликсу и тащит в кровать. В один день Феликс не видит ничего странного, они снова катаются по пригороду на крошке, а на следующий приходит на новоселье Хёнджина и его каноничного белого красавчика из сериала от нэтфликс. Хёнджин, одетый в непривычный для него серый бадлон, произносит так мало слов, что даже Чонин на его фоне выглядит самым болтливым человеком на свете. Чуть менее широкие, чем у Хёнджина, плечи Данте Лежье заслоняют его почти наполовину. Феликсу не нравится то, что он видит. Гораздо сильнее, чем даже рождество, французские тосты и ужасные ремиксы ужасных песен. — Аккуратнее, это острое, — предупреждает Хёнджин в момент, когда Феликс тянется к закуске из мидий. Закусив улыбку, Феликс кивает и накладывает себе креветки. — Кореец не любит острое? — Феликс едва сдерживается от едкого комментария в сторону удивившегося Данте. — You have no idea, mate, — расправив плечи, ухмыляется Феликс. — Как-то раз меня поцеловал… — на секунду скосив взгляд на Хёнджина. — Мой бывший сразу после того, как он съел ахуительно острый рамён. Я думал, у меня губы сгорят. Минхо по правую руку от Феликса поперхивается куском говядины, а Джисон хохочет. Они там были. — Но это ещё ничего, — почувствовав прилив веселья, продолжает Феликс. — Мне даже понравилось. Тот… мой парень и тот поцелуй были чудесными, — снова кидает быстрый взгляд на порозовевшего щеками Хёнджина. — Но вот когда эта же ситуация повторилась, но только вместо поцелуя был минет… Пока Феликс тихо посмеивается, все остальные почти падают со стульев. Кроме Данте Лежье. Феликс искренне, от всей своей уставшей души этому рад. — Боже, как ты орал, пока поливал член молоком, — по-идиотски смеясь в ладонь, добавляет Хёнджин. — А ты… откуда это знаешь, Джинни? Феликс не уверен, от чего его коробит больше — от тона Данте Лежье, его очевидно наигранной улыбки или ‘Джинни’. Посмотрев на Хёнджина, Феликс знает, что в бешенстве от чёткой паники на лице своего лучшего друга. — Я позвонил ему, чтобы спросить, что делать, — не думая, врёт Феликс. И получает благодарный взгляд Хёнджина с произнесённым одними губами ‘спасибо’. — Понятно… Вероятно, Феликс бы реагировал так же, если бы был на месте Данте Лежье. Вероятно, они с Хёнджином плохо скрываются. Вероятно. Но Феликс предпочитает сто процентов, ни одним меньше, и его на все сто процентов раздражает Данте Лежье. То, какой он идеальный, добродушный и улыбчивый — если в случае Хёнджина это особенность личности, то в каждом изгибе мимики Данте Лежье Феликс видит фальшь и угрозу. Впервые в жизни Феликс пытается найти чёткий ответ на чёткий вопрос — проблема в нём или Данте Лежье — но не находит ни одну ниточку, что потенциально может привести к разгадке. — Смысла нет ни в чём, Джисон, — лениво произносит Феликс, усаживаясь на подлокотнике дивана удобнее, и приобнимает Хёнджина за плечи. — А в субъективном обливании грязью твоих объективно хороших сценариев — тем более. Джисон, пьяно хихикая, хрипит ‘ты прав, как никогда’ и поднимает бутылку соджу под обречённый взгляд его девушки. — То есть ты правда считаешь, что смысла нет ни в чём? — устало посмотрев на уже надоевшего ему Данте Лежье, Феликс кивает и кладёт ладонь поверх ладони Хёнджина, что мягко гладит его голень, периодически соскальзывая к щиколотке, где набита ромашка. — А я думал, это просто ваш… как это по-корейски?.. Шутка для своих? Хихикнув в волосы Хёнджина, Феликс направляет взгляд точно в глаза Данте Лежье. — Не шутки, я правда не вижу смысла в большинстве вещей и явлений. — Прости мне мою бестактность, но ты не думал сходить к специалисту с этим? На вопрос Данте Лежье все, кроме Феликса, проговаривают святое: ‘нет, его проверяла мама’. Феликс старается больше не врать хотя бы самому себе и признаёт, что ему льстят поддержка и понимание друзей. Особенно Хёнджина, который не останавливается на давно заученной истине. — Феликс… он считает — с чем я, на самом деле, согласен — что мы все являемся не то чтобы песчинкой, а атомом… меньше атома! В рамках вселенной. Даже в рамках одной только нашей планеты, а она и сама — пшик. Подавляющее большинство людей даже думать не думают о моём существовании, его, твоём, всех в этой комнате, — пока Хёнджин говорит, Феликс чувствует неуместное сейчас тепло в паху и распирающие рёбра восторг с любовью. — Для отдельно взятых нас есть смысл даже в мазке кисточкой по полотну, мы живём ради чего-то и любим свои атомы, которые сгорят за одну квадриллионную секунды, если посмотреть в масштабе вселенной. Но смысла в этом правда нет, — выпустив воздух из лёгких, Хёнджин смотрит на Феликса из-за плеча. Прямо в глаза. — Феликс… он просто такой, и это просто его отношение к жизни. Сглотнув, Феликс утверждается в мысли, что никогда не сможет полюбить другого человека и в квадриллионной доле того, как любит Хёнджина. Он ведь никогда не проговаривал чётко свою позицию. Хёнджин просто знает. — Мне даже добавить нечего. Лицо Чонина карикатурно вытягивается в удивлении, а Феликс всё равно находит, что добавить. — Ну разве что только то, что моя мама — один из лучших детских психологов по Южной Корее, а мой специалист по её рекомендации, так что клинических проблем у меня правда нет, — Феликс с улыбкой хлопает в ладоши и случайно соскальзывает с подлокотника на колени Хёнджина. — Извиняюсь. — Всё в порядке, — хихикает Хёнджин, обнимая его покрепче. Пока Джисон сползает с кресла, вопя ‘за что вы мне’, а Минхо — искусно перебивая попытки перебить его — припоминает все запомнившиеся ему лекции Феликса об отстойности почти всех вещей в мире, Данте Лежье встаёт и одним кивком указывает Хёнджину в направлении выхода в коридор. Феликс каждой клеточкой своего тела чувствует, как напрягается каждый атом в теле Хёнджина, и следит за тем, как они с Данте Лежье выходят из просторной гостиной. В голове Феликса роятся картинки, факты, слова и моменты. Губы Хёнджина, пухлые и яркие, выгибаются в искренней улыбке так редко, что больно. Одежда Хёнджина — который всегда любил притягивать к себе взгляды — закрыта и монохромна. ‘Данте обычный хороший парень’. Загораживающие Хёнджина чужие плечи. Неправильно. Неправильно. Неправильно. Не выдерживая напора своих эмоций, Феликс почти вылетает из гостиной вслед за ними и видит то, чего не хотел, как бы сильно ни мечтал об избавлении от Данте Лежье. — Ты всё-таки ебёшься с ним, да? — цедит сквозь зубы Данте Лежье, прижимая жмурящегося Хёнджина к стене. — Ты ведь про него говорил? Это он тебя лучше всех трахал, да? Чёртова блядь! Феликс едва успевает скрутить Данте Лежье, пресекая его попытку отвесить Хёнджину пощёчину. — Не смей его трогать, — шипит Феликс, впечатав Данте Лежье лицом в стену. Феликс против членовредительства и никогда не влезал ни в одну драку, кроме несерьёзных стычек с друзьями, но в эту секунду всё, чего он хочет, — это увидеть красивое лицо Данте Лежье в крови. Хёнджин, будто чувствуя это, дёргает Феликса за плечи, слёзно просит ничего ему не делать и отпустить. — Он хотел тебя ударить, — продолжая давить на брыкающегося Данте Лежье, выплёвывает Феликс. — Пожалуйста, хватит, — продолжает просить Хёнджин. — Оно того не стоит, — всхлипнув, Хёнджин предпринимает ещё одну попытку оттащить Феликса от Данте, но тщетно. — Отпусти его, Феликс! — Что здесь происходит? Когда Феликс отвлекается на выбежавшего на крики Минхо, Данте пользуется этим и, оттолкнув Феликса от себя, резко разворачивается к нему. Через секунду Феликс чувствует тупую боль в скуле и как сознание покидает его. Забытье заканчивается так же резко, как началось — тошно, больно и неприятно. С трудом разлепив веки, Феликс пытается встать, но кто-то осторожно давит на его плечи, чтобы уложить назад. Кто-то с запахом полевых цветов и апельсинов, кто-то тёплый и мягкий. — Тш-ш, осторожно. Не шевелись, пока врачи не приедут, — тихо просит Хёнджин, гладя Феликса по щеке. — Всё хорошо, его забрала полиция. — А ты? — Хёнджин снова не даёт Феликсу приподняться. — Он тронул тебя? — Не успел. Данте Лежье не успел поднять на Хёнджина руку, но успел наградить Феликса лёгким сотрясением, Минхо — ушибом рёбер, а Джисона парой синяков на лице. А за чуть меньше полутора лет отношений успел почти полностью лишить Хёнджина всех красок жизни. Три дня после задержания Данте Лежье Феликс лежит дома под присмотром Рейчел, а Хёнджин не покидает свой — все запретили ему и носа высовывать, пока его уже бывший не получит запрет на приближение. Это мучительно. Феликс хочет обнять его, поцеловать, подарить все свои нежность и тепло. На четвёртый день Феликс готов выть и лезть на стену, но Хёнджин наконец приходит к нему с твёрдым намерением ухаживать за ним и остаётся. — Расскажешь мне, что было? — осторожно спрашивает Феликс, наблюдая за рисующим Хёнджином. Такой тихий, почти незаметный. Феликс ведь мог догадаться раньше, надавить на Хёнджина, заставить сказать правду. А если бы Феликс не пошёл тогда за ними? Если бы сломался и снова решил уехать в Австралию или на какой-нибудь другой конец света? Он ведь был близок к этому — чувствовать Хёнджина так, как раньше, а на следующий день отпускать его к другому было отвратительно. Слишком резкие перепады яркости мира сводили Феликса с ума. Но всё же Феликс остался и увидел, защитил Хёнджина. Только это имеет смысл. — Чуть позже, ладно? — Ладно. Не сразу, спустя неделю, но Хёнджин рассказывает, лёжа на животе Феликса, как поначалу идеальный партнёр менялся, как он заставлял Хёнджина верить в то, что, кроме Данте Лежье, его никто никогда больше так не полюбит, как он впервые поднял руку в порыве ревности. Как за унижениями и синяками следовали клятвы в вечной любви и периоды, романтичности которым позавидует любая дорама. — Я даже думал, что люблю его, но… ты вернулся, и я… я вспомнил, каково это — любить по-настоящему, — сердце Феликса останавливается, чтобы после забиться с такой силой, что рёбра будто начинают трескаться. — Я соврал тогда. Ты моя сосиска, Ли Феликс, — сев на Феликса, Хёнджин сжимает его ладони в своих. — Знаю, ты не веришь в любовь с первого взгляда, судьбу и прочее-прочее, но я будто любил тебя ещё до нашей первой встречи. Тебя… такого грубого, эгоистичного, душного, неудобного, себе на уме, холодного и отталкивающего, но… ты такой чудесный, Феликс. Я люблю каждую твою отрицательную черту, — не дыша, Феликс смаргивает влагу и приподнимается, чтобы положить ладони на щёки Хёнджина. — Но думал, что… ты меня правда любишь только как друга, не просто ведь так отпустил меня в Париж, поддержал меня, чтобы я задержался там ещё на полгода, а потом остался пожить. Даже к Данте отпустил, ты… Сжав челюсти, Феликс кусает Хёнджина в дрожащую нижнюю губу. — Какого хуя, Хван Хёнджин? — стукнувшись своим лбом о лоб Хёнджина, Феликс выпускает нервный смешок. — В смысле ‘отпустил’? Кто я такой, чтобы держать тебя? Я с ума без тебя сходил, но чтобы держать тебя и не давать ловить возможности? Я не настолько эгоист, блин! Перед глазами пролетают все четыре года и девять месяцев с момента отлёта Хёнджина в Париж. Столько упущенных возможностей прекратить вести себя как идиоты и наконец признаться друг другу, столько глупых решений и выводов, столько бессмысленного секса с другими… — Я не понимал этого, — горько усмехнувшись, Хёнджин коротко целует Феликса в губы, а затем — в переносицу между сведёнными бровями. — Прекрати хмуриться, счастье… — тихо засмеявшись, Феликс кивает. — А я ведь сам тоже… отпускал. Больше не хочу. Я хочу быть эгоистом и больше никогда никуда тебя не отпускать. Ни к кому. Ты мой, и всё тут, — Феликс не сдерживает широкой улыбки и порыва вжать Хёнджина в себя. — Я устал быть идиотом. Хочу настоящей любви, которая, походу, у меня есть только к тебе… кошмар, согласись? — И правда кошмар, — соглашается Феликс, скользя ладонью по низу живота Хёнджина. — Я правда противный… ну и вкус у тебя, — коротко рассмеявшись, Феликс целует Хёнджина в щёку. Его тяжёлое дыхание лучше любой музыки. — Ты ведь мне и тогда, и сейчас не нравишься как парень, — хихикнув, Феликс уворачивается от подзатыльника и легонько кусает его за подбородок. — Потому что я люблю тебя как человека, как друга, как художника… как самого лучшего мужчину на свете. Я тоже устал быть идиотом, — сняв с, кажется, шокированного Хёнджина футболку, Феликс сжимает в руке его вставший член. — Idiots to lovers, huh? — Definitely, — хрипит Хёнджин, толкаясь в кулак Феликса. — Ты возбудился от признаний в любви, — усмехнувшись, Феликс кусает его за мочку. — Мой парень — извращенец. — Скоро и мужем стану, я заебался без тебя, — низко произносит Хёнджин, прежде чем сорвать с Феликса майку. — Даже в абьюзивные отношения от тоски попал. — Перекладывание вины? — хмыкает Феликс. — Заткнись и трахни меня. Хёнджин высоко стонет, прижимая Феликса к себе, вскидывает бёдра ему навстречу и не перестаёт повторять слова любви. Феликс знает, что до этого момента он ещё никогда не был настолько счастлив. Плевать на все упущенные возможности, зря прошедшие года, ошибки, бессмысленный секс с другими. Смысла нет практически ни в чём, но особенно — в этом. Потому что Хёнджин всё равно в руках Феликса, не перестаёт повторять признания, пока Феликс бережно его готовит для себя, просит никогда его не покидать. Феликс бы повторил всё, через что они прошли, чтобы оказаться в этом моменте. Мир взрывается самыми красивыми, насыщенными цветами, когда Хёнджин седлает его и утягивает в долгий нежный поцелуй, а после шепчет ‘я люблю тебя’. Жизнь наполняется смыслом, когда Хёнджин, будто в беспамятстве, мечется по простыням и бормочет бесчисленное ‘мой’. Феликс начинает верить во всё, когда целует кончающего Хёнджина и называет его своим.•••
Рождество — всё ещё самый отстойный и нелюбимый Феликсом праздник, но он спокойно соглашается встретить его в доме семьи Хван вместе с ними, их друзьями и своими родными. Феликс даже позволяет натянуть на себя мерзкий зелёно-красный свитер с оленем и терпит нестройный хор под ‘jingle bells’, громкие поздравления, танцы и смущающие истории от родителей и Боры с Чангюном. Феликс вообще многое может вынести, если рядом с ним будет счастливый Хёнджин. Он проходит терапию всего два месяца, но уже становится ярче, громче, надоедливее, навязчивее. Феликс наблюдает за тем, как его любимый постепенно возвращается к себе, и влюбляется ещё сильнее. Наконец чувство, что всё правильно. Так, как должно было быть с самого начала. — Сделаем снежных ангелов? — предлагает Хёнджин вместо пожелания доброго утра. — Как когда-то. Вчерашнее празднование закончилось в пятом часу утра, Феликс не чувствует своих рук и ног, но прекрасно чувствует привкус кошачьего дерьма во рту из-за похмелья. А Хёнджин свежий, активный и улыбчивый. — Ты меня одним видом сейчас раздражаешь, — фыркает Феликс в подушку. — И сходил в душ без меня. Я теперь обижен. — Так я могу ещё раз. Украдкой посмотрев в сторону зашуршавшего одеждой Хёнджина, Феликс чувствует, как все неприятные побочки исчезают. Подлетев с кровати, Феликс помогает Хёнджину избавиться от боксеров и проталкивает его в ванну. У них всё ещё много секса, много нерассказанного и недосказанного, но Феликс почему-то уверен, что между ними всегда всё будет хорошо. Теперь они вместе и заново поклялись говорить друг другу всё, ничего не утаивая. — Я ведь нашёл твой самый первый подарок, — вдруг говорит Хёнджин, выдыхая в морозный воздух облачко пара. — Ну… подвеску… Почему Сатурн? Снег залез за край домашних штанов, за шиворот дутой куртки, тает на кистях, но Феликсу тепло. Рядом с ним в сугробе лежит самый чудесный человек, розовощёкий, уставший от недолгой борьбы в снегу из-за спора, кто должен готовить завтрак, любимый и мягкий. — Потому что незадолго до твоего дня рождения я услышал, как ты говорил Шин Рюджин, что мечтал в детстве поплавать в кольцах Сатурна и это вообще твоя любимая планета, — улыбнувшись, Феликс щёлкает Хёнджина по носу. — Тебя всегда было слишком много. Я не хотел тебя слышать, но всегда слышал и… запоминал всё, что ты говоришь. — Ты меня сейчас оскорбил и заставил влюбиться в тебя ещё сильнее. Как? — Я просто очень клёвый. После нескольких минут поцелуев в снегу Феликс соглашается приготовить для них завтрак, а Хёнджин остаётся во дворе, чтобы сделать небольшого снеговика. Феликс не хочет, чтобы Хёнджин оставался на улице один, но почему-то всё равно сдаётся и уходит в дом. Неизвестно из-за чего разыгравшееся чувство тревоги не даёт покоя, стачивает когти о рёбра Феликса и наконец берёт верх. — Хёнджин? — даже не застегнув куртку, Феликс выбегает во двор. Ответа нет. — Хёнджин, ты где? Услышав слева от себя скрип снега и ‘сука’ смутно знакомым голосом с французским акцентом, Феликс спешит в ту сторону и валится на заляпанный алыми брызгами снег рядом с Хёнджином. Данте Лежье скрывается за воротами, но Феликсу плевать. — Хёнджин? — тихо зовёт Феликс, убирая с тёплого лба Хёнджина потемневшую от крови прядь волос. — Хёнджин, ты слышишь меня? Пожалуйста, скажи, что ты слышишь меня. Прошу тебя, — слёзы Феликса падают на лицо Хёнджина, — прошу, Хёнджин, открой глаза. Феликсу кажется, что мир прямо сейчас взорвётся. Или его сердце. Не может — после всего, через что они прошли, когда только-только осмелились на совместное счастье — всё закончиться так. Не должно. У них было больше шести с половиной лет дружбы и всего пара месяцев отношений. Тысяча и одно счастливое мгновение. Должно быть ещё больше. — Хёнджин, — всхлипывает Феликс, гладя его щёку. Из любимых пухлых губ вырывается хрип. Самые красивые раскосые тёмные глаза распахиваются. Врачи вовремя приезжают, а Данте Лежье ловят уже через час. Успел. Феликс успел. — Выйдешь за меня? — предлагает Феликс, наблюдая за поедающим пудинг Хёнджином. Подавившись, Хёнджин выпивает воду за три глотка и будто пытается найти в лице Феликса намёк на шутку. — Это потому, что я чуть не сдох? — с нервным смешком спрашивает Хёнджин. — Да, — легко отвечает Феликс, садясь на его койку. — Это были самые страшные трое суток в моей жизни. А случиться может всякое, и я… я не хочу жалеть о чём-то, если вдруг что-то произойдёт. — Ладно, — медленно кивнув, Хёнджин сглатывает. — Я согласен. Феликс не верит в гороскопы, провидение, бога единого и богов любых мифологий. Но теперь верит в судьбу и родственные души. Иначе Хёнджина и его появление в жизни Феликса не объяснить.