Метод дыхания

Чу Ваньнин уже думал, что просто физически не может смущаться ещё сильнее, но, как доказал Мо Жань, может, ещё как! После того случая в больнице Чу Ваньнин ещё долго не мог перестать хмуриться или накручивать себя, но постепенно всё же позволил Мо Жаню выцеловать все эти глупые мысли. С того дня Мо Жаня, казалось, стало в два раза больше: они проводили почти каждый его выходной вместе, то гуляя по городу (профессору Чу ведь полезен свежий воздух!), то оставаясь у кого-то из них — чаще, конечно, у Мо Жаня — до позднего вечера, а то и до утра. Чу Ваньнина баловали, ласкали и так трепетно целовали по утрам, не претендуя ни на что большее, а потому всё чаще и чаще он стал забывать о себе, о своих страхах и волнениях. Ему хотелось раствориться в Мо Жане, побыть рядом ещё хоть немного. Если раньше он робко пытался хоть коснуться клочка той любви, которой Мо Жань одаривал окружающих, то сейчас он целенаправленно её воровал, пытаясь отогреть своё оледеневшее сердце. И это… опьяняло. Особенно в те моменты, когда Мо Жань так нежно обнимал его в постели, гладил его руки и целовал уголки его губ, однако не переходил эту невидимую черту, от которой сердце Чу Ваньнина тревожно сжималось. На то, чтобы научиться сносно целоваться, у него ушло два месяца. А если Мо Жань захочет большего? Он молодой, крепкий парень со своими потребностями. Станет ли он ждать, к примеру, полгода, пока Чу Ваньнин наконец сможет не зажиматься и не трястись от волнения, когда с него стягивают одежду? Конечно, Мо Жань уже видел его не в самом лучшем виде — побитого, поцарапанного, с кроваво-красными волдырями на ногах — и теперь, вообще-то, он выглядел гораздо лучше, но этого всё равно не хватало. Тело Мо Жаня такое крепкое, сильное, млеющее в медовом оттенке, разве будет правильно, если такой красавец… и с ним… Осторожное шершавое прикосновение коснулось его красного уха. — О чём задумался? — спросил Мо Жань, устраиваясь поудобнее на его коленях. Откуда он завёл себе эту привычку, Чу Ваньнин не знал. Всякий раз, как они оставались в его доме, он вечно усаживал Чу Ваньнина на диван, а сам, сославшись на усталость, ложился на спину рядом и тёрся затылком о его острые колени. По началу Чу Ваньнин не понимал, что с этим делать: он просто сидел, не зная, как на это реагировать. Чуть позже собрался с силами и положил руки на его плечо, потом смог коснуться волос… А прямо сейчас, не отдавая себе в этом отчёт, сидел и нежно гладил Мо Жаня по голове, изредка зарываясь в тёмные волосы и массируя кожу. — Ни о чём, — отрицание — первый инстинкт. Чу Ваньнин по-прежнему не знал, как и в какой мере проявлять свои настоящие эмоции, стыдился их, а потому старался проявлять их как можно меньше. В сердце у Чу Ваньнина жила белая кошка, которая при любом удобном случае сворачивалась клубком и прятала нежный живот, вот только Мо Жань в последнее время как-то слишком хорошо стал понимать, где и как эту кошку гладить. И потому он знал, как следует отреагировать на это тихое «ни о чём». Ухнув что-то неразборчивое, Мо Жань вдруг поднялся и слегка толкнул Чу Ваньнина в сторону, чтоб он мягко упал на спину, а сам же, схватив его за талию, теперь головой лежал на его плоском животе и тёрся щекой о тонкий белый свитер. — О чём-то плохом, да? Ты не хочешь, чтобы я пошёл в бар? — расстроенно спросил Мо Жань, глядя на него такими невинными глазами, что становилось дурно. — Ваньни-и-ин. Чу Ваньнин не понимал, соглашаться ему или отрицать. С одной стороны, он не думал ни о чём сверхъестественном, с другой же — плавился в какой-то необъяснимой меланхолии. Он словно сам не мог определиться, постыдны его эмоции или же нормальны, а Мо Жаня в свой внутренний раздрай втягивать не хотел. На самом деле, он не то чтобы был против встречи Мо Жаня с друзьями. В конце концов, всем нормальным людям нужны друзья. Однако одна лишь мысль о том, что и Сун Цютун, и Ши Мэй будут сидеть напротив него и стрелять своими без преувеличения прекрасными глазками, заставляла кривить лицо так, будто ему на язык плеснули лимонный сок. Молчание его, видимо, было воспринято как согласие. — Ваньнин, что мне сделать, чтобы ты не накручивал себя? — Я не… Но продолжить свою фразу он не смог — по всему его телу вдруг пробежала сладкая дрожь от того, что Мо Жань поцеловал его сквозь свитер. Впрочем, как поцеловал — скорее прижался лицом. Руки Мо Жаня, тёплые и шершавые, вмиг залезли под одежду и теперь ласково оглаживали его спину, пересчитывали позвонки. Прикосновение это выбивало из Чу Ваньнина весь дух, обжигало его, обдавало таким волнением, что захотелось тут же тяжело задышать и спрятаться, скрывая свою непотребную реакцию. — Ваньнин, не думай о плохом. В следующий раз дыхание Мо Жаня обожгло его обнажившийся белый живот — Мо Жань действовал медленно, но от этого становилось только хуже. Чу Ваньнин терялся в собственных ощущениях и раз за разом пропускал моменты, когда Мо Жань хотел что-то сделать. Чу Ваньнин тяжело выдыхает весь воздух и прикрывает глаза, а руки Мо Жаня уже на его коже. Чу Ваньнин жмурится и в волнении прикусывает зажившие губы, а Мо Жань уже целует маленькую родинку на его животе. Мо Жаня много, он захлёстывает собою всего Чу Ваньнина и все его мысли. Даже когда хотелось оттолкнуть Мо Жаня, боясь, что вот-вот его клыки вопьются в его слабое место, у него ничего не получалось: руки слабели, а тело само собой льнуло к другому, обжигающе горячему и крепкому. Чу Ваньнин не слушался сам себя, и от этого ему становилось одновременно и так хорошо, и так страшно… Терять контроль впервые за тридцать четыре года оказалось действительно приятным, и вместе с тем — волнительным, чем-то таким, что Чу Ваньнин не мог объяснить сам себе. — Не думай слишком много. Чу Ваньнин вздрогнул, ощутив этот шёпот на своих чуть приоткрытых — видимо, забылся, пока Мо Жань целовал выпирающие ниже талии косточки, и теперь не заметил, как он подтянулся выше — губах. Мо Жань был так близко, обдавал его своим телом со всех сторон и не давал скрыться, спрятаться и снова отвернуться, а это было именно тем, в чём Чу Ваньнин, отказываясь себе же признаваться, нуждался все эти одинокие годы. Отдаваться так страшно, но вместе с тем, млея под такими уверенными руками, Чу Ваньнин скорее чувствовал волнение, нежели страх. Судорожно вздыхая, он попытался облизнуть свои губы, но новые ощущения, напирающие со всех сторон, разбавили его самоконтроль, словно упавшая в стакан воды капля яркой краски. Он позабыл, что в эту самую минуту Мо Жань едва не целует его, а потому совершенно случайно лизнул и его, словно приглашая продолжить эту игру. Трудно было сказать, о чём именно подумал Мо Жань в тот момент. Когда Чу Ваньнин осторожно, опасаясь за его реакцию, приоткрыл свои туманные глаза, он увидел ошарашенного Мо Жаня, замершего, словно в недоумении. Он бы вполне сошёл за его студента — казался таким растерянным, что Чу Ваньнин против воли улыбнулся одними лишь уголками губ. Вот только, в отличие от благоговеющих студентов, Мо Жань смотрел на него совершенно иным взглядом, тёмным и мутным, в котором наряду с трепетом было ещё кое-что. Желание. Такое густое, такое томное, что оно вдруг всего обдало Чу Ваньнина с головы до пят. И деться от этого он никуда не мог. Так что оставалось лишь замереть, будто добыча перед хищником, и позволять любить себя. Мо Жань целовал его. Мо Жань гладил его. Мо Жань был везде и всюду — казалось, куда бы Чу Ваньнин не пытался отвести свои неловкие руки — они всегда натыкались на тело Мо Жаня, скользили по нему, вынуждая его хрипло дышать ему в губы. Всё это было ему в новинку, всего этого он не знал… Между ног давило так сильно, что хотелось как кошке выгибаться, тереться о Мо Жаня, позабыв о всех приличиях. Казалось, всё его тело с каждым мгновением зудело от мурашек всё сильнее и сильнее. Рассудок к нему вернулся лишь тогда, когда Мо Жань накрыл своей рукой ремень его джинсов. — Мо Жань, — отчаянно выдохнул он, чувствуя, как поцелуи запорхали по его шее. Слова эти давались ему с таким трудом, будто он всего в один миг забыл как говорить и думать. — Не стоит… Но поцелуи на его шее зацвели гуще. Мо Жань покусывал его, вылизывал, перехватывая это судорожное дыхание, и всякий раз, стоило Чу Ваньнину лишь немного шелохнуться, он изо всех сил прижимал его к себе за талию, так крепко, что воздух в лёгких заканчивался. Тело Чу Ваньнина плавилось, растекаясь по его рукам. — Ваньнин… — жадно шептал Мо Жань, чередуя голос со своими поцелуями. — Не бойся, Ваньнин… Однако такой напор казался почти болезненным. Он обжигал. Те крупицы контроля, которые Чу Ваньнин сохранил над собой, сейчас утекали сквозь пальцы, будто песок, и он ничего не мог с этим поделать. Ненависти к своему телу, к своему одиночеству казалось так много, что она начисто вмёрзла в его душу, и теперь, когда Мо Жань обдал его своим жаром, это причиняло ему боль, вынуждало закрыться, чтобы хоть немного осмыслить происходящее. Он хотел отпустить себя, но по-прежнему не желал отдавать всю власть другому человеку, пусть и такому желанному. — Мо Жань, — голос его вдруг напитался уверенностью, и только он понимал, что от страха. — Мо Жань, не заходи далеко. Хотелось бы сказать, что он не готов, но мужества ему на эти слова не хватило. Тогда Мо Жань притих. Он по прежнему прижимался к его шее, водил по ней носом, словно пытаясь учуять хотя бы нотки его запаха, но на самом деле — пытался прийти в себя. Тело его напоминало лаву, прожигающую под собою всё и всех, и пламя её не находило должного выхода. Когда он не видел Чу Ваньнина, разморенного, красного, с затуманившимися от слёз глазами, он пусть и немного, но мог оставаться в своём уме. Мо Жань действительно долго держался, он ступал осторожно, но даже при этом всём Чу Ваньнин не мог переступить себя и полностью открыться ему. Когда кровь Мо Жаня немного успокоилась, он вдруг вновь поменялся с Чу Ваньнином местами — лёг на спину, утягивая за собой Чу Ваньнина, пока наконец тот не оказался сидящим на его бёдрах. Они оба были возбуждены — с пылающим от смущения лицом Чу Ваньнин чувствовал это, пока, всеми силами пытаясь сохранить самообладание, опирался руками на крепкую грудь Мо Жаня. — Ваньнин, ты невероятный, — пьяно шептал ему Мо Жань, поглаживая по ногам. — Я так сильно хочу тебя… Однако он подчинился ему. Перестал на него напирать, не решился брать его силой. Напротив — отдал ему контроль, предпочитая молча мучаться под ним от похоти. Мо Жань тяжело дышал, глаза его стали ещё темнее, подёрнутые мутной пеленой, а всё тело горело. На его обнажённой медовой шее проступили блестящие бусины пота, и Чу Ваньнин как в бреду любовался ими, не в силах отвести глаза. «А я, по-твоему, нет?!» — недовольно подумал Чу Ваньнин, сглотнув вязкую слюну. Мо Жань, раскрасневшийся, жадно пытающийся отдышаться, раскинулся под ним без тени стыда и пожирал таким животным взглядом, что внутри Чу Ваньнина вспыхнуло что-то уж совсем неприличное. В этой короткой передышке, наполненной тяжёлыми вдохами и выдохами, Чу Ваньнин наконец-то смог немного успокоиться. Всё так же поглядывая на Мо Жаня, он осторожно пытался понять, что им делать дальше. Неужели он… Хотел, чтобы Чу Ваньнин сам проявил инициативу? Сам повторил весь этот разврат, в который они погрузились? Чу Ваньнин ведь только недавно научился целоваться, а теперь Мо Жань хочет, чтобы он вытворял подобное?! Неуверенно взглянув в его потемневшие глаза, Чу Ваньнин вновь облизнул губы и правда попытался пошевелиться, сам уже не зная, хочет он прекратить всё или продолжить, однако… С их влажных губ одновременно сорвался глухой стон. Их бёдра прижимались друг к другу, возбуждение, разгорающееся с каждой секундой всё больше и больше, сделало их тела настолько чувствительными, что Чу Ваньнину хватило всего одного движения, чтобы выбить из них двоих весь дух. Между ног так сладко тянуло, что Чу Ваньнин, совсем к этому непривыкший, почти испугался. Это незнакомое, но такое сладостное чувство поднималось снизу вверх, растекаясь странным теплом по телу, въедаясь во все его мышцы и кости. — Вот так, — отчаянно попросил Мо Жань, едва не давясь собственной слюной. — Сделай так ещё раз, Золотце… прошу тебя… Кровь вновь прилила к щекам Чу Ваньнина. Он загнанно задышал, не в силах осмыслить происходящее — Мо Жаня, что плавился под ним, умолял его… И так сильно сжимал его ноги, словно сам ещё не решил — остановить Чу Ваньнина, творящего этот кошмар, или же подтолкнуть его. Не в силах успокоить себя, Чу Ваньнин нервно сглотнул скопившуюся слюну, а затем робко двинулся так ещё раз — проехался собой по возбуждению Мо Жаня, и в глазах у него посыпались фейерверки. Это было такое чистое, такое пошлое удовольствие, которого он никогда не испытывал, что казалось, будто ещё немного — и он упустит даже тот призрачный контроль, который держал в своих руках. Грудь Мо Жаня под его руками быстро и рвано вздымалась, он задыхался, не в силах выносить такую сладкую пытку, и потому он запрокинул голову в подушки, открыв Чу Ваньнину свою влажную горячую шею. В тот же момент Чу Ваньнин, не чувствуя на самом деле никакой ясности и опоры, нестерпимо захотел повторить всё то, что Мо Жань сделал с его телом — пусть неумело, едва ли доставляя Мо Жаню настоящее удовольствие, но чтобы хотя бы унять внезапно проснувшийся в себе голод. Ему захотелось впиться в Мо Жаня всеми своими руками, ногами, ногтями и зубами, чтобы присвоить этого человека, вцепиться в него так, чтобы они больше никогда не смогли жить друг без друга, чтобы вся эта едва сдерживаемся похоть вдруг хлынула, снесла их собою, как безудержная морская волна, способная уничтожать целые континенты. Когда Чу Ваньнин двинулся ещё раз, попытавшись наклониться, силы полностью его покинули, и он, дрожа, упал Мо Жаню на грудь, зажмурившись от ощущений. Чу Ваньнину казалось, будто все его чувства, все его мысли мысли, всё его существо, нитка по нитке, собирались в один большой расслабленный узел, но пройдёт всего несколько мгновений — и Мо Жань сам потянет за одну-единственную выступающую нить, заставив все остальные вмиг сжаться и запутаться так, что больше никто и никогда не сможет их распутать. — М-Мо Жань… — всхлипнул против воли Чу Ваньнин, не в силах пошевелиться. — Это… — Всё хорошо, Золотце… — раз за разом повторял Мо Жань, и дыхание его с каждым мгновением становилось всё быстрее. — Не бойся, я рядом… Ваньнин… Я сейчас… Вцепившись в его бёдра, дабы Чу Ваньнин не смог отстраниться (как будто бы он мог до этого), Мо Жань вдруг вытворил нечто такое, от чего у Чу Ваньнина вскипели мозги. Он сам приподнял бёдра и поясницу, прижимаясь тем самым ещё сильнее. И хоть всё тело Чу Ваньнина пылало настолько, что он едва ли мог чувствовать хоть что-то ещё, он отчётливо ощутил, насколько сильно Мо Жань возбужден и насколько его возбуждение было… огромным. Оно прижималось к Чу Ваньнину, посылая жгучее пульсирующее удовольствие, тёрлось о него, вынуждая прогнуться сильнее и прильнуть ближе. Одна лишь мысль о том, что однажды… Однажды, когда он станет смелее, он увидит и прикоснётся к Мо Жаню без этих надоедливых, натирающих тканей. И тогда они будут прижиматься кожа к коже, задыхаться, они сцепятся, как дикие необузданные животные, которые не будут думать ни о чём, кроме погони за собственной похотью. Одна лишь мысль об этом вынудила Чу Ваньнина вскрикнуть ровно в тот момент, когда удовольствие пронзило всё его тело, и почти сразу же этот вскрик утонул в Мо Жане. Тот, не стесняясь, целовал его глубоко, словно пытался вылизать изнутри, и этого было слишком много, чтобы Чу Ваньнин не тронулся умом. Всё ещё содрогаясь в оргазме, он отчаянно задыхался, не понимая, что вперемешку со вздохами роняет и слабый, похожий на скулёж стон, вместе с которым он пульсирующими руками сжимал одежду на груди Мо Жаня. Всего было так много, и всё это так давило на его взволнованный разум, что тело его не выдержало. Не прошло и пары секунд, как очертания Мо Жаня перед ним вдруг расплылись. — Ваньнин? — тот, тоже потрясённый, не замечал ничего до тех пор, пока на его влажную шею не упали горячие солёные капли. — Ваньнин, ты чего?.. Чу Ваньнин едва не зарычал, когда его, заплаканного и такого чувствительного, вдруг дёрнули наверх и заставили сесть Мо Жаню на колени. Он хотел бы наконец отругать этого бесстыдника за такие фривольные обращения, хотел бы попросить его продолжить, хотел бы накричать на него… Хотелось так много всего сделать, но вместо слов из него вырывались лишь жалкие, до бесконечности отчаянные всхлипы. — Золотце, что не так? — взволнованно тараторил Мо Жань, коснувшись его влажной щеки. — Тебе неприятно? Ты не хотел? Прости, я… меня занесло… Казалось, Мо Жань сам вот-вот расплачется от отчаяния, настолько потерянным щенком он скулил ему в мокрое лицо. — Я виноват перед тобой, боги, прости, я не хотел тебя обидеть… — Да замолчи ты! — неожиданно рассердился Чу Ваньнин, всё ещё утирая красное и слезливое лицо рукавом. Этот Мо Жань абсолютно невыносимый! Ну почему даже в такой сокровенный момент он продолжал вести себя вот так?! Неужели нельзя просто притвориться, что ничего не случилось, и не смущать его ещё больше?! Просто продолжал бы его обнимать, или прошептал бы какие-нибудь пошлости, чтобы у Чу Ваньнина была законная причина злиться, или сделал бы что-нибудь… что только что делал! Так нет же, вдруг превратился из грозного мужчины в какое-то бесформенное желе! — Золотце, я не понимаю… — Мо Вэйюй, — Чу Ваньнин шипел, как взбешённая кошка. — Если ты сейчас же не закроешь рот, то я тебя ударю, и в свой бар ты пойдёшь завтра со сломанным носом! Звучало бы угрожающе, если бы Чу Ваньнин, залитый краской с головы до пят, сейчас не пытался сделать вид, будто его голос не дрожит от всхлипов. Он вообще наверняка представлял собой зрелище весьма жалкое — красный, растрёпанный, со сбившейся, смявшейся одеждой и припухшими влажными губами… Ещё и так позорно расплакался — и из-за чего? Просто из-за того, что ему хорошо? Да разве плачут из-за этого?! — Мне… — он окинул своё подрагивающее тело сложным, туманным взглядом. — Надо в душ. Взволнованный Мо Жань смог хранить молчание от силы секунд десять: — Мне помочь тебе? — он звучал так обеспокоенно и сочувственно, что Ваньнин почти уже пожалел его. — Принесу тебе одежду, да? И новые полотенца… А давай я пока приготовлю тебе ужин? — Мо Жань. — Что, Золотце? — Мо Жань, дай мне выйти. До них только сейчас дошло, что Мо Жань, испугавшись потерять его, сжимал Чу Ваньнина обеими руками и не отпускал со своих колен. — Золотце, ты злишься? — волнение его не утихало ни на секунду. — Я перешёл черту? Я обидел тебя? Только скажи, я… Выносить это было просто невозможно. Полыхнув злым и смущённым взглядом, Чу Ваньнин вскинул свою руку и прижал её ко рту Мо Жаня, прекращая этот бессмысленный поток слов. Но, впрочем, глаза его лучились таким беспокойством, что Чу Ваньнин ничуть не сомневался — через пару минут он начнёт лизать ему руку, вымаливая прощение всеми мыслимыми и немыслимыми способами. — Ужин, Мо Жань, — коротко отрезал Чу Ваньнин, пытаясь стряхнуть с ресниц слёзы. Мо Жань с готовностью закивал, серьёзно решив, будто ему дали второй шанс. Лишь после того, как переполошившийся щенок отпустил его в ванную и убежал на кухню, Чу Ваньнин смог устало прикрыть глаза и нырнуть под прохладные струи воды. Бельё его оказалось безнадёжно испачкано, да само тело, такое липкое и словно переставшее принадлежать ему, чувствовало себя не лучше. От напряжения Чу Ваньнин так устал, что ему нестерпимо захотелось две вещи: Во-первых, помыться, лечь спать и спрятаться под мягким одеялом. Во-вторых, удариться головой об стену в жалкой попытке забыть всё произошедшее. Так он и стоял, сверля совершенно потерянным взглядом полку с мочалками. И пар из его ушей валил так, что вода в душе едва не кипела.