Метод дыхания

Перехватив поудобнее ствол, из которого хлестала пенящаяся в клубах дыма вода, Мо Жань нестерпимо захотел направить его себе в лицо и освежиться. Но, впрочем, даже если бы водная струя просто снесла ему горячую голову, он не был уверен, что его отпустит. Тело его выполняло свою работу с точностью до шага и угла, под которым он крепил свою дыхательную маску, но мысли его блуждали где угодно, но только не здесь. Если точнее, они всё ещё вились вокруг Чу Ваньнина, этого чудесного, холодного и напряжённого Чу Ваньнина, который сам пришёл в его часть и робко попытался отблагодарить. Мо Жань не понимал, узнали ли его или нет, но любой из этих вариантов его бы устроил. Если Чу Ваньнин узнал его губы, плотно прижимавшиеся к его собственным, то, поддавшись на уловку, провёл бы с ним ужин, а об этом и мечтать было нельзя! Если же он его не узнал, то, такой ответственный и упрямый, раз за разом приходил бы к нему и требовал выдать настоящего «Мо Жаня». Как ни погляди — а расклад лучше некуда! Осталось всего ничего: загладить вину за острый тофу в одном из самых красивых ресторанов столицы, узнать друг друга получше, впервые поцеловаться — уже по-настоящему — смотреть дурацкие фильмы вместе, ещё раз поцеловаться, а потом упасть на сбившиеся пледы с тяжёлым дыханием и смотреть друг на друга так, словно они видятся последний раз в жизни. Мо Жань был бы с ним нежен, помня о раненных губах и хрупком теле. Вообще-то, Чу Ваньнин не такой уж и тонкий, вполне себе подтянутый молодой мужчина, но не ему соревноваться с руками Мо Жаня и с его обычным жимом в зале. Интересно, Мо Жань смог бы усадить его себе на плечо? Это была бы чудесная картина. Чу Ваньнин такой элегантный, и при этом такой дерзкий и неподатливый — может, он бы и вовсе не захотел нежности? Может, стоит его прямо в ресторане схватить под эти нефритовые белые бёдра и унести на себе в машину, на роскошное заднее сидение, где позволит Чу Ваньнину оседлать его и наказать, как плохого мальчишку, за распутство? Позволить шипеть себе в губы, кусаться, как дикому коту, и заявлять на него свои права? Мо Жаня всегда забавляла чужая ревность, но своё он всегда защищал до животного рыка — а теперь ещё и хотел, чтобы так же защищали и его, метили, присваивали… — Тебе бетон на голову свалился? — и вновь Наньгун Сы, с силой хлопнувший его по плечу, разрушил его планы, теперь уже вполне реальные. — Собирайся, мы закончили. Всё ещё думая о шёлковом дыхании Чу Ваньнина, Мо Жань, словно в трансе, надавил на рычаг и ушёл сворачивать рукава. Вернувшись в часть, вонючий и уставший, Мо Жань, забрав от Наньгун Сы бутылку с водой и жадно отхлебнув, уже хотел было пойти в душ, передав бразды другой бригаде, но вдруг, проходя мимо маленького столика в гараже, на котором они обычно от безделья играли в карты, заметил небольшую длинную коробочку. На ней не было записок и посланий, кое-кто даже с подозрением отнёсся к ней, особенно после того, как Мо Жань едва не гавкнул на неё от испуга и восторга. Ведь в этой коробке, украшенные лёгкой шоколадной стружкой, своего спасителя дожидались мягкие клубничные пирожные. Мо Жань не знал, как именно это расценивать, но и не желал думать слишком долго. Тем более что миндальная сладость, растёкшись по его языку так же приятно, как и первый поцелуй, отвлекала его и манила в чудный мир фантазий. Правда, не совсем приличных — в одной тонкая белая рука, отогнув свой изящный, с прозрачным ноготком мизинчик подносила клубничное пирожное к его губам. Словно драгоценная наложница, увлекающая в свою страсть императора, Чу Ваньнин, прячущий смущение за вуалью, угощал бы его, а сразу после — млел от поцелуя с клубничным вкусом. Или, например, другое видение, в котором Чу Ваньнин, уже здоровый, расцветивший своё лицо уверенным румянцем, стоял на его кухне, с очаровательным пятнышком муки на своей гладкой щеке, и приценивался бы к тесту — не слишком ли сладко? А Мо Жань схватил бы его, разложил прямо на этом столе и набросился с такой жадностью, что на её фоне померк и вкус сахара, и аромат свежей клубники… В конце концов, в общий душ Мо Жань так и не пошёл, побоявшись, что, увидев реакцию на подаренные пирожные, сослуживцы полезут на его территорию и начнут кусать лишними вопросами. Зато на следующий день, оказавшись в полной власти выходного, Мо Жань отмыл себя от и до, даже там, куда в обычные дни его рука не дотягивалась. Он брился с вниманием брюзгливого ювелира, расчёсывался так аккуратно, словно полысел бы от любой случайно выпавшей волосинки. Оценивающим взглядом посмотрел на одну из забытых его бывшей девушкой баночек, но, ещё раз подумав, решил, что его мужественности вполне себе хватит для победы в любовной битве. С одеждой же сразу возникли проблемы. На мгновение даже закралась мысль всё-таки набрать той самой бывшей, модной королеве, за чьи диадемы и тиары Мо Жань платил из своего кармана, но почти сразу же Мо Жань её откинул — день должен быть идеальным, и ничто, даже упоминание о той страшной женщине, не должно звучать в его ушах, отныне предназначенных только для тихих придыханий Чу Ваньнина. Надо рассуждать логически. Тот ведь был профессором? Значит, наверняка консервативен во взглядах на внешний вид. Мо Жань не знал, сколько зарабатывают педагоги в университетах, но он не думал, что с их зарплатой позволительны новые квартиры, брендовые вещи и всевозможные социальные услуги и пошлины для восстановления документов. А тот костюм, который Мо Жань уже видел, никак не походил на излишне вычурный или показательно богатый. Но даже так он элегантно облегал эту крышесносную фигуру Чу Ваньнина, подчёркивал его тонкую — не слишком ли тонкую для мужчины? — талию, и очерчивал его эти белоснежные но… Хватит! Если всё пойдёт такими темпами, то тёмно-синяя рубашка, на которую пал его выбор, на груди станет чёрной от хлынувшей из носа крови, и точно испортит его идеальное свидание! К тому же, Чу Ваньнин явно не простит такого напора и, хотя Мо Жань этому не рад, он понимал: не всякому понравится к себе внимание, сравнимое со сносящим с ног потоком воды из пожарного рукава. Чу Ваньнин подпускал его к себе, но строго очерчивал границы, и переступать за них Мо Жань не собирался. Он ведь не хочет расстроить профессора, верно? В таком случае, ему стоит внимательнее отнестись к своему внешнему виду. Верхнюю пуговку рубашки стоит расстегнуть, но вторую — нет, хоть и очень хотелось, чтоб было легче дышать. Чёрные брюки, ботинки, бумажник… На одну руку часы, дорогие и почти безвкусные, благородно подаренные ребятами из бригады ему на День Рождения, на другую — Цзянгуй, браслет на серебряной нитке из чёрных и тёмно-красных бусин, его неизменный талисман. Если чем-то сегодня и можно было приманить удачу, то Мо Жань на вечер станет самым суеверным человеком на свете. Итак, разодевшись как жених, Мо Жань щёлкнул ключом в своей двери и умчался в пряный летний вечер. Алый Лотос — так называлось заведение, в котором они должны встретиться. Дорогой, но невероятно красивый павильон всегда манил к себе не только любителей вкусной еды, но и эстетов, ценящих элегантность и хороший вкус. По всему периметру главного зала стояла сложная система искусственных водоёмов, в которых, сияя в мягком свете золотых фонариков, мерно покачивались багряные лепестки лотосов. Из-за этого казалось, будто от воды к гостям поднималась загадочная красная дымка, в которой угасали громкие разговоры, споры и распри. Ласковые и спокойные напевы флейты и эрху ненавязчиво струились между столов, погружая всех посетителей в чудесный и волшебный сон, в котором, подобно бутонам, расцветали самые приятные человеческие чувства. Мо Жань пришёл первым, но сесть на место хозяина не решился. Что-то ему подсказывало, что Чу Ваньнину не понравится сидеть на уязвимой позиции или же скромно полагаться на него в выборе блюд. А потому, вцепившись в официанта, Мо Жань сразу же описал ситуацию и устроил себе ликбез по всему их вегетарианскому меню, чтобы в случае чего подсказать, объяснить и направить. Он заказал для себя несколько закусок и хризантемовый чай, а затем, угомонившись, перестал рисоваться и принялся ждать. Номер Чу Ваньнина он взять не догадался, а потому оставалось лишь надеяться, что он правильно помнит время и дату. Или хотя бы на то, что он согласился на их свидание, счёл Мо Жаня хоть немного достойным для своего божественного лика. Мо Жань знал себе цену, но постепенно, с каждым ударом стрелок на своих наручных часах, стал переживать всё больше и больше: какие у Чу Ваньнина стандарты? Насколько он избирателен в отношениях? И вообще… может ли он расценивать мужчину для отношений?.. После пятнадцати минут одиночества Мо Жань в беспокойстве съел половину закусок. Когда Мо Жань пригласил его в Алый Лотос, он едва не вилял хвостом от счастья. Всё распланировал, распушился, не уступая в самолюбии павлину-Сюэ Мэну, но что, если Чу Ваньнину просто… не нравятся мужчины? Вдруг в его вкусе какая-нибудь хрупкая хранительница музея, кроткая, но при этом пылкая в своей стихии? Но даже если так… Мо Жаню просто хотелось бы ещё раз взглянуть на него. Может, не как на партнёра для отношений, но, быть может, хотя бы как на друга?.. После тридцати минут одиночества Мо Жань выпил весь свой чай. Время шло, Чу Ваньнин не появлялся, а Мо Жань с каждой секундой чувствовал себя брошенным псом. Возможно, он действительно поторопился, сглупил, принудив Чу Ваньнина к ужину. Может, он напугал его? Или находился в той категории людей, на которых Чу Ваньнин и смотреть не хотел? Мо Жаню знакомо это чувство. Много кто в его детстве смотрел на него брезгливым взглядом, не воспринимая всерьёз никакие его заслуги. Как бы он ни старался, как бы ни подставлял миру свой мягкий живот — всегда получал пинок и клеймо. Сын шлюхи, безродная шавка, дикарь… Он наслушался этих слов на всю жизнь вперёд. А те, кто был слишком труслив, ничего не говорили, но смотрели на него этим злым и недоверчивым взглядом. Ещё немного — и потянулись бы к своим кошелькам, чтоб проверить, не умыкнул ли этот щенок их деньги, чтоб спустить на девок или наркотики. Неужели Чу Ваньнин относился к таким людям? Неужели он притворялся, когда давался ему в руки, когда позволил укутать себя мягким одеялом и когда тихо ел его завтраки? Кажется, в этот раз Мо Жань проиграл. И, возможно, даже не из-за самого приглашения, а из-за того, что оказался слишком самонадеян. После пятидесятой минуты одиночества к нему подошёл обеспокоенный официант. — Прошу прощения, — вежливо склонился он, когда Мо Жань неотрывно сверлил взглядом пустую тарелку в виде расцветшего лотосе. — Вы хотите заказать блюдо? Хороший вопрос. Конечно, он не так жалок, чтобы убиваться по продинамившему его красавцу, но отчего-то теперь от былого настроения не осталось ровным счётом ничего: не хотелось ни есть, ни пить, ни жить, даже кому-то назло. — Видимо, нет, — хрипловатым голосом ответил Мо Жань и, вложив в короткий счёт деньги, поднялся со своего места. Что ж, видимо, в чём-то они с Сюэ Мэном сошлись во мнении. Мо Жаню действительно далеко до этой высокой интеллигенции. Однако даже раньше, чем он натянул на себя свою кожанку — не самый лучший выбор для ресторана, но вечерами бывало холодно, а других курток у него не водилось — в него вдруг врезалось нечто белое и взволнованное. — Ах… Мо Жань? — обеспокоенно прошептали бледные потрескавшиеся губы, на которые Мо Жань как-то совсем глупо уставился. Вот же чёрт. Пресловутая вшивая интеллигенция явилась! Мо Жань хотел было плеснуть ядом и оскалиться, но подавился своими собственными словами от взгляда на Чу Ваньнина. Всё в том же светлом костюме, в котором он гостил у дяди Сюэ, с синей повязкой на груди, в которой, чуть подрагивая кончиками пальцев, покоилась его сломанная рука. Щёки Чу Ваньнина раскраснелись, и Мо Жань готов был отдать всё на свете, лишь не представлять, что этот холодный человек бежал по людным улицам, придерживая гипс. Дыхание его сбилось, и слова, пусть и сказанные будничным, то есть равнодушно-прохладным тоном, колебались, подобно покачивающимся на воде лотосам. — Прошу прощения, — чуть придя в себя, степенно попросил Чу Ваньнин. — Я не знал, что попаду в такие пробки. — Пробки? — переспросил Мо Жань, потупившись. — Пробки, — едва заметно кивнул Чу Ваньнин. — Я неправильно рассчитал время для дороги из своего нынешнего района, а предупредить никак не мог, — а затем, увидев, что Мо Жань так и не собирался двигаться, вновь повторил, только чуть тише и застенчивее. — Приношу свои извинения. И Мо Жаню в одно мгновение захотелось сделать сразу множество вещей. Отругать его, отругать себя, подбодрить его, отшутиться, покапризничать… Или затащить такого взволнованного и почти напуганного Чу Ваньнина на ближайший стол и сожрать, запивая вином и своей собственной слюной. Кажется, вмиг вся его злость и обида вспыхнула красным туманом, который тут же растёкся по залам и растворился среди лотосовых ароматов. Но, дабы не пугать ни окружающих, ни Чу Ваньнина, Мо Жань лишь кривовато улыбнулся и вернулся к своему столику под удивлённый взгляд официанта. Весь их вечер шёл наперекосяк. Он странно начался и так же странно продолжался — Мо Жань попытался улыбнуться так, чтобы не портить ничего ещё больше, а несчастный Чу Ваньнин, казалось, хотел исчезнуть из этого мира как можно скорее. И хоть старался держаться достойно, то и дело опускал виноватый взгляд, не в силах смотреть на Мо Жаня. Он действительно сожалел о своём опоздании, но гордость не позволяла ему оправдываться больше нужного, пусть и очень хотелось. Однако не сам ли Мо Жань виноват? Расправил свой павлиний хвост, но даже не подумал о том, чтобы позаботиться о дороге Чу Ваньнина. А тот, как оказалось, снимал квартиру чуть ли не за чертой города — всё остальное пока не тянул по финансам и возможностям. Чудом было то, что он вообще сюда добрался! Итак, они оба оказались придушены собственным чувством вины. Чу Ваньнин — за то, что при всей своей пунктуальности опоздал на столь важный ужин, Мо Жань — за то, что напросился на этот ужин и поставил Чу Ваньнина в такое неудобное положение. Чай и закуски им не помогали, так что вскоре Мо Жань, получив в ответ прохладное «только немного», решился на бутылку вина. Чу Ваньнин сразу предупредил, что он всё ещё на лекарствах, поэтому выпьет только для вида, однако до конца неясно было, кому тут нужно хлебнуть смелости из бокала. Впрочем, когда примерно половина бутылки была пригублена, разговор растёкся охотнее. Ну, насколько только может течь разговор со смущённым и молчаливым Чу Ваньнином, который вроде бы и не ругался, но и особой охотой до слов не обладал. Его лёгкие всё ещё болели от долгой беготни. И всё же, он разговаривал с Мо Жанем. Да, скромно и кратко. Да, с холодным выражением лица и убийственным взглядом. Но говорил. Так Мо Жань узнал, что кошки у его новой домовладелицы просто чудесные, и что Мо Жань весьма достойный человек, раз выбрал такую опасную работу. Он узнал, что рискующие собой люди, возможно, страшно эгоистичны, но вместе с тем являются тем идеалом, на который стоит равняться молодёжи. Ещё он с удивлением узнал, что Чу Ваньнин не так уж и молод — он перешагнул планку тридцатилетнего ещё четыре года назад, что в свободное время он пишет статьи о классической литературе или занимается робототехникой, и что именно из-за этих хобби в тот вечер в его руках оказался паяльник. Пожалуй, тогда же он догадался взглянуть на элегантную руку Чу Ваньнина, лишь слегка раздражённую старыми ранами. Тонкие пальцы мягко, но уверенно сжимали ножку бокала, время от времени покачивая её, чтобы насытить напиток кислородом. Пил Чу Ваньнин очень мало и исключительно для вежливости, но даже этого вполне хватило для того, чтобы его глаза подёрнула пелена. О пожаре никто из них говорить не хотел, хоть и пытался. Мо Жань не желал видеть на лице Чу Ваньнина, укрытом вуалью прозрачного красного света, ещё больше вины и смущения, а Чу Ваньнин искренне стеснялся выворачивать свою душу наизнанку и признаваться в собственной безответственности. — Это не так уж и важно, — в конце концов, Мо Жань просто пожал плечами. — Самое главное, что никто не погиб. — Но мог, — тут же осадил его Чу Ваньнин. — Все совершают ошибки. Не вини себя. По глазам Мо Жань понял, что соглашаться с ним никто не собирался, но, на счастье их стола, наконец-то подали десерт, от вида которого Чу Ваньнин прямо-таки расцвёл и вмиг позабыл обо всей своей принципиальности. Хотя, быть может, Мо Жань слегка преувеличивал, потому что свою любовь к сладкому строгий профессор никак не показывал: с приборами обращался всё так же элегантно и сдержанно, не отламывал кусочки больше, чем смог бы проглотить за один раз, и не отрывался от общей беседы. Вёл себя достойно, спокойно, словно сам император. Однако его глаза, прекрасные глаза феникса, казалось, засияли ярче, и смотрели они на стол гораздо любопытнее, в поисках очередной сладкой закуски. Когда их ужин подошёл к плавному завершению, Чу Ваньнин, казалось, слегка огорчился: если бы в нём ещё осталось место, он бы наверняка попробовал то прелестное пирожное на шоколадном бисквите и с нежной малиновой начинкой, укрытой кофейным заварным кремом. Сделав себе заметку на будущее, Мо Жань уже хотел было вложить деньги за ужин в их счёт, но злобный чужой взгляд едва не содрал с него кожу. После долгих споров, упрямства и вздыбленного белого хвоста, сошлись на компромиссе и разделили счёт ровно пополам, а затем, надышавшись сладким винным запахом, вышли в мерцающий огнями город. Как Мо Жань и предсказывал, ветер стал холоднее, однако он так ласково баюкал в себе утомлённых жарким солнцем людей, что почти не ощущался. По улицам текли реки из людей и машин, будто часы не склонялись к ночи, будто никто не хотел засыпать. Мо Жань расставаться тоже не желал, а потому в надежде взглянул на притихшего рядом Чу Ваньнина и замер. Тот же в некоторой растерянности смотрел в свой треснувший — видимо, каким-то чудом уцелел после пожара — телефон и поджимал белые губы, не зная, как ему следует поступить. По лицу его струились отблески мерцающих городских огней. — Что такое? — поинтересовался Мо Жань. Услышав его, Чу Ваньнин чуть вздрогнул и сразу же заблокировал телефон, но Мо Жань всё же успел разглядеть в потухшем экране красную иконку такси, наверняка с космическими ценами внизу. — Тебе не добраться домой? — мягко спросил он. — Подвезти тебя? — Не стоит, — Чу Ваньнин хотел ответить холодно, но получилось скорее смущённо. — Говорил же, я очень далеко живу. — Ничего, я не тороплюсь. — Ты потом не доберёшься домой, — продолжал упрямиться Чу Ваньнин. — Приедешь слишком поздно и собьёшь себе режим. — Тогда оставайся у меня? — выпалил вдруг Мо Жань раньше, чем успел подумать. — Я тут совсем рядом живу. — Что?.. — Что? — Нет. — А почему? — Мо Жань! Кажется, о щёки Чу Ваньнина можно было спички зажигать — настолько сильно покраснел, только не понятно, от смущения или от ярости. И тем слаще было Мо Жаню от этой картины: отчего-то видеть такого строгого и грозного человека с вполне человеческими чувствами приносило ему странное и волнительное удовольствие. И всё же, вдоволь позабавившись, он сменил свою похабную улыбку на вполне осмысленное предложение: — Я серьёзно, профессор. Подумай сам: ты либо потратишь кучу денег и времени на такси, либо будешь пытаться со сломанной рукой добраться сам. А я живу совсем рядом, и ты меня совсем не стеснишь. — Разве у тебя нет домашних, с которыми надо посоветоваться?.. Как будто кто-то мог бы Мо Жаню помешать, если он решил пригласить Чу Ваньнина к себе! Впрочем, в словах этих Мо Жань услышал треск чужой брони и потому ковал железо пока горячо: — Я живу один, так что никто обижен не будет, — и, решив добить, он выдал свой последний аргумент: — К тому же, у меня внушительная коллекция мазей от ожогов! Но его, впрочем, Чу Ваньнин не особо оценил. Когда же их спор завершился вничью, лишь с небольшим перевесом в сторону Мо Жаня, Чу Ваньнин наконец вздохнул и неохотно уступил. Он пообещал лечь на диване и уйти сразу же, как только появится возможность, но Мо Жань на это, ведя их сквозь бушующие волны города, выразительно промолчал. Пожарный — это последний человек, с которым стоит спорить о ранних пробуждениях.