Метод дыхания

Если бы на свете существовала возможность отматывать время назад, стирать какие-то события или хотя бы собственные воспоминания о них, Чу Ваньнин незамедлительно воспользовался бы ею. Чем дольше он находился в обществе Мо Жаня — а тот словно нарочно окутывал собой Чу Ваньнина во время его жизни у четы Сюэ — тем сильнее сходил с ума. Мо Жань, безусловно, обладал каким-то сверхъестественным магнетизмом: заставлял смотреть на себя, заставлял слушать себя, заставлял хотеть себя. Мо Жань всегда знал, в какой позе он выглядит красивее, какая одежда больше подчёркивает его сильное тело, какие интонации могут выбить весь дух из слушающих. Чу Ваньнин одинок, умён, но не свят — он понимает, какое воздействие подобные люди оказывают на окружающих, но, честно говоря, до последнего надеялся, что его не заденет, не тронет и не побеспокоит. Задело. Тронуло. И побеспокоило до такой степени, что всю следующую неделю он не мог спокойно ходить и думать. Лицо строил настолько тяжёлое и грозное, что бедный Сюэ Мэн чуть заикаться не начал, когда позавтракал с ним на кухне. Особенно после того, как увидел своего любимого профессора в чужой безразмерной футболке, аккуратно заправленной в брюки (всё равно мешком висела на его остром теле). Чу Ваньнин и рад бы был снять её и бросить кому-нибудь в лицо, но она словно приросла к его худому телу. Чу Ваньнин ответственно решил, что она просто удобная, да, разумеется, любой оверсайз бесконечно удобный и скрывает лишнее. Не более. Конечно, не более. После того несчастного случая на вечере Мо Жань его не трогал, а вскоре и вовсе исчез на работе, но заставлял думать о себе каждую минуту. Он смотрел на него с фотографий, счастливых и нелепых, он блестел ему боками своих спортивных наград и проникал в его грудь вместе с запахом завтрака, который он ещё пару раз приготовил для семьи. Как он игриво заявил, все блюда вкусные и неопасные, специально для того, чтобы их можно было есть с травмированным горлом. Хотел бы Чу Ваньнин бросить на него ещё один испепеляющий взгляд, но тот бы его даже не почувствовал — отвернулся к раковине и с блаженным видом принялся натирать испачканные миски и разделочные доски. Смотреть на него, такого домашнего, такого тёплого и заботливого, было совершенно невыносимо по двум причинам: Во-первых, Чу Ваньнин наглел и воровал эту заботу, когда она предназначалась другим. Во-вторых, такой образ в его холодной голове совсем не вязался с могучей фигурой в пожарной форме, что не щадя живота спасает людей и сражается со стихией. Мо Жань был прекрасно сложен, а домашняя одежда только подчёркивала это, обтягивая крепкое и мощное тело медового оттенка. В результате такого душевного раздрая Чу Ваньнин, мучаясь на его постели, к концу своего отдыха вдруг понял, что так и не поблагодарил Мо Жаня. Новость о том, что кто-то из его бригады спас Чу Ваньнина, ошарашила его, и в конце концов он так и позабыл поймать Мо Жаня и спросить подробности, но у него были вполне весомые аргументы против своей забывчивости. Как ему говорить, когда Мо Жань со своими ямочками на щеках режет для него овощи на завтрак? Как ему думать, когда Мо Жань готовит что бы то ни было на сковородке и ловким движением заставляет румяную пищу вздыматься ароматной волной, чтобы затем она растеклась золотистым прожаренным маревом? Вот уж нет, лучше Чу Ваньнин подождёт, смерит всё это кулинарное искусство холодным взглядом и подгадает момент, когда Мо Жань не будет таким… таким… таким Мо Жанем! Впрочем, тот и сам не рвался, что давало Чу Ваньнину смутное ощущение тревоги из-за бессмысленности всей этой затеи с самого начала. Когда его пребывание в доме Сюэ подошло к концу, он, собравшись с силами, уточнил место работы Мо Жаня у его дяди, созвонился с домовладелицей — она должна показать ему новую квартиру, в которую он должен будет съехать в ближайшее время — и, ещё раз поблагодарив принявших его, трудного и бездомного, людей, исчез с их порога. Чу Ваньнин искренне не любил задевать других. Будь его воля — он бы никогда никому не доверился, никогда не искал в близких опоры и вообще не обременял бы себя лишними связями. Всякий раз, как ему кто-то помогал, он чувствовал ни с чем не сравнимую, удушающую тревогу, которая не давала ему нормальной жизни. Он занимал слишком много места, слишком сильно нервировал окружающих, слишком капризничал — и знал это, а потому старался вырезать себя из внешнего мира, отдалить настолько, чтобы больше не волноваться и беспокоиться. Никто и никогда не стремился понять его, никто не помогал ему бескорыстно, так что Чу Ваньнин в своей жизни довольно быстро понял одну простую, пусть и тоскливую истину: когда полагаешься лишь на себя, проблем и ошибок будет меньше. И, раздумывая об этом в ожидании своего заказа в кондитерской — сладкие клубничные пирожные ведь хороший подарок? — он вдруг понял, что в какой-то степени завидует Мо Жаню. Тот был сильным, волевым, с теплотой относился к своим коллегам и друзьям. Если вдруг такому причинят боль, разобьют сердце или обидят — он стиснет зубы, стерпит удары и вскоре поднимется вновь. Через время он позабудет о боли. И он обретёт новых друзей и любимых, он снова найдёт тех, на кого сможет направить свою заботу. А Чу Ваньнин так не мог. Его отношение к миру строилось, как карточный домик. Все связи с людьми, все слова — точки опоры, на которых вырисовывается его жизнь. Грамотно взвешенная, преподнесённая под правильным углом, но вместе с тем настолько хрупкая, что любого мановения, любого дыхания хватит, чтобы разрушить этот трепетно выстраиваемый домик, а вместе с ним — всего Чу Ваньнина. Потому, переступая порог пожарного депо, он надеялся лишь закончить с этим как можно скорее. Не смотреть на Мо Жаня, не говорить с ним, не давать ему козыри и это разрушительное дыхание, под которыми рассыплются карточные рубашки. По-хорошему, стоило найти какое-нибудь ответственное лицо и объяснить ему ситуацию, но, немного подумав, Чу Ваньнин свернул и направился к открытым гаражам, в которых лениво возились пожарные. Вообще-то, им не стоило так разгульно себя вести и открывать гаражи для посторонних, но солнце на улице светило так мягко, а ветерок играл на коже так ласково, что трудно было удержаться и променять это на пыльный, отдающий эхом гараж. Чу Ваньнин хотел бы их осудить, но мог понять это рвение порезвиться. Особенно когда ваша работа — бесконечное пепелище, кровь и мертвецы. Он огляделся, пытаясь понять, не помешает ли, однако, судя по баловству, которое то и дело проскальзывало в скинувших тяжёлые куртки пожарных, никакой критической ситуации сейчас не намечалось, значит, он не сильно их отвлечёт. — Вам кого? — один из мужчин шагнул в его стороны с упёртыми в бока кулаками, но, завидев Чу Ваньнина, он вдруг выпрямился и растерялся. — Профессор Юйхэн?.. Наньгун Сы когда-то занимался с ним, Чу Ваньнин его помнил. Умелый ребёнок, но очень рассеянный, не любил учиться, но умел трудиться. Чу Ваньнин знал, что он пошёл в спасательную стезю, но всё равно оказался приятно удивлён. — Здравствуй, Наньгун Сы, — сдержанно кивнул он, отчего-то вцепившись в коробочку с угощением. — Мне нужно кое с кем поговорить. Наньгун Сы непонимающе склонил голову. — С кем? Чу Ваньнин замялся, чувствуя, как стыд лижет его уши. Вся эта затея напрягала его с самого начала, он ненавидел произносить слова благодарности. Отчасти из-за застенчивости, отчасти из-за злости — значит, раз понадобилась помощь, где-то он оступился, потревожил других. Он скрыл эту растерянность за прикрытыми глазами, прочистил горло, а потом попытался объяснить: — Пожар в жилом доме две недели назад, — Наньгун Сы, как старательный ученик, закивал головой. — Я был в нём. И меня спас один из ваших пожарных. Я хотел бы с ним поговорить. — Без проблем, — открыто улыбнулся Наньгун Сы. — А как его зовут, не знаете? Или хотя бы как выглядит? Чу Ваньнин смутился. Возможно, Наньгун Сы и знал правду, но он был всё ещё рассеянным юношей, который забывал о событиях сразу же, как только они проходили. Иной раз, даже во времена его ученичества, Чу Ваньнин мог бы запросто поспорить на то, что идеальной памятью и интересом Наньгун Сы отличается только в двух темах: породах собак и Е Ванси. — Я не… — Наньгун Сы, ты бы свой обед постерёг, — вмешался вдруг чужой, бархатистый и низкий, голос. — Как увидели, что Е Ванси готовила, так сразу стали планировать как украсть. С моими советами им понадобится, ну, минут пять. — Ах ты! — Давай, иди, я здесь разберусь. Наньгун Сы сердечно извинился и бросился к своему драгоценному обеду, оставив наедине Чу Ваньнина, смущённого и злого, и Мо Жаня, блестящего хитрыми ухмылками. Чтобы никому не мешать и не привлекать слишком много внимания, они отошли в сторону, ближе к стене, усеянной пожарными принадлежностями. — Не ожидал тебя здесь увидеть, — тихонько улыбнулся Мо Жань, скользя по нему тёмным взглядом. — Как рука? — Нормально, — сдержанно ответил Чу Ваньнин, а затем зачем-то дополнил: — Через два месяца заживёт. — Неудобно, должно быть. — Да, — признался профессор, но тут же вспыхнул злостью. — …Нет. Всё нормально! И загнанно задышал прежде, чем Мо Жань посмотрит ему в глаза. — Так что тебя привело? — Ты… Ты сказал, что ваша бригада дежурила на том пожаре, — Чу Ваньнин не стал уточнять дату, но Мо Жань и так всё понял. — Я хотел бы узнать, кто вынес меня из огня. — И подарить ему это? — пожарный с хитрой улыбкой кивнул на коробочку со сладостями и наклонился к ней, с интересом разглядывая. — Что не так?.. Чу Ваньнин растерялся, взгляд его стал опасливым. Он что, как-то глупо себя повёл? Но ведь абсолютно весь мир вынуждал его как-то отблагодарить этого благородного пожарного, так разве угощение не подходит? Откуда Чу Ваньнину вообще знать, что себе в благодарности хотят двухметровые амбалы в форме? Он как-то расстроенно посмотрел на свой подарок. Это ведь куплено в одной из лучших кондитерских города, и вкус должен быть волшебным, так почему… — Всё так, — поправился Мо Жань, видимо, смутившись чужой реакцей. — Просто сладости у нас сразу же расходятся по рукам. Хорошо, если твоему спасителю вообще что-то достанется. Чу Ваньнин непонимающе поднял голову и тут же об этом пожалел. Мо Жань оказался так близко, что обдал его своим шероховатым, пыльным запахом, в котором слышался пепел и земля. Дыхание его, горячее и шелковистое, скользнуло по бледным губам Чу Ваньнина, вынуждая того шагнуть назад и тут же упереться в стену. — Что?.. Он свой голос даже не узнал. Такой тихий, почти бесцветный, касающийся слуха лишь этого потрясающе красивого мужчины, крепкого, похожего на закалённую сталь. На мгновение Чу Ваньнину показалось, что его лихорадит — тело вдруг погорячело, кровь его начала закипать, а всё только лишь из-за того, насколько близко они стояли друг к другу. Горло Чу Ваньнина, и без того больное, пересохло ещё сильнее. Хотелось бы что-то сказать, но слова вдруг зависли на губах, словно капельки росы покачивающейся травинке. Однако Мо Жань вдруг испуганно отпрянул от него и извинился. — Я хотел сказать, — он виновато улыбнулся. — Что твой спаситель был бы не против поужинать с тобой. Чу Ваньнин нахмурился, героически игнорируя собственные пылающие щёки. Мо Жань играл с ним в причудливую игру, словно в какие-то перевёрнутые кошки-мышки, но он в упор не мог понять зачем. Если это он спас Чу Ваньнина (по правде говоря, ему бы, возможно, даже хотелось бы этого), то зачем прятался? Если не он, то почему отказывался выдать настоящего спасителя и говорил от его лица? И зачем он вообще… вёл себя так? Всё это было Чу Ваньнину непонятно, но, инстинктивно упрямясь, он продолжал смотреть в лицо Мо Жаня, словно пытаясь поймать на нём тень насмешки или лжи. Может, какой-то подлости, коварства, на которое Чу Ваньнин смог бы скинуть своё глупое поведение. И всё же, очаровательное лицо Мо Жаня оставалось открытым и тёплым, лишь слегка игривым из-за этих прищуренных глаз и волшебных ямочек на щеках. Тёмный взгляд его лоснился, словно струящийся по ветру фиолетовый шёлк, и не давал никаких ответов, в которых Чу Ваньнин так отчаянно нуждался. — Как ты на это смотришь? — лукаво поинтересовался Мо Жань. — Скажем, завтра в шесть, в Алом Лотосе? Чу Ваньнин задыхался внутри той мраморной статуи, в которую превратил своё собственное тело. Не смея отводить взгляд от этого мужчины, он сражался с самим собой, пытаясь найти хоть одну отговорку от этого предложения. Мо Жань времени зря не терял, словами жонглировал, словно профессиональный циркач — он что, только и ждал возможности выпалить ему всё это? Бред. Наверняка это обычная его формула для заманивания влюблённых девиц в свои сети, но, в таком случае, на кой чёрт пытаться запутать в них Чу Ваньнина? Он не пылкие благодарности ему возносит, он не дал ему никаких многозначных намёков, напротив, только ругался бесконечно. Тогда зачем? Слишком часто Чу Ваньнин в последнее время задавал себе этот вопрос, но настала пора самому это всё прекратить. Медленно, словно ожидая нападения, он приоткрыл свои потрескавшиеся губы, чтобы дать ответ, однако тут же дёрнулся, когда весь гараж сотрясла оглушительная сирена. Соблазнительное лицо Мо Жаня вмиг стало серьёзным, растеряв юношескую игривость. Тишина вокруг них вдруг разбилась о поднявшуюся суету и перебиваемый помехами голос из громкоговорителя. — Закрой рот и нос, — строго приказал Мо Жань, отстранившись. Он скрылся, попутно натягивая на себя куртку, в толпе пожарных раньше, чем Чу Ваньнин смог что-то сообразить или хотя бы отдать ему сладости, чтобы освободить свою руку и закрыть ею лицо. Не прошло, кажется, и десяти секунд, как вспыхнувшая суета улеглась в красную машину, которая тут же, поднимая пыль, пронеслась мимо Чу Ваньнина с громкой сиреной. Не в силах прикрыться, Чу Ваньнин отвернулся и закашлял, попытавшись прикрыться хотя бы плечом. Горло вмиг запершило, вынуждая бесконечно кашлять и хрипеть, словно старик. В пыли, обдавшей его, будто снежная лавина, унеслось и приглашение на свидание, повисшее над ними дамокловым мечом. Чу Ваньнин ещё долго пытался прочистить горло, не понимая, из-за чего ему сводит дыхание сильнее — от грязи, поднявшейся от колёс пожарной машины, или от этого странного разговора между ним и умчавшимся Мо Жанем, что так старался позаботиться о нём даже в вое сирен. Вскоре Чу Ваньнин остался один. Совершенно растерянный, недоумевающий, он стоял в опустевшем гараже и смотрел вслед растворившейся в городе машины. В руке его по-прежнему лежала коробка с клубничными макаронами — и лишь она одна удерживала его от того, чтоб коснуться своей обгоревшей от кашля шеи в слабой и отчаянной попытке вспомнить чужое прикосновение.