Метод дыхания

Мо Жань был в ужасе. Мо Жань был в восторге! Тот человек, о котором он грезил последние несколько ночей, тот, к кому он испытывал крайнюю степень отвращения и к которому незамедлительно бросился на помощь, а после — ловил каждый его судорожный вздох, каждую слезу, стёкшую по красной щеке, находился с ним в одной квартире. Более того — находился в его собственной комнате, на его собственной постели! Мо Жань соврёт, если скажет, что его эмоции не противоречат самим себе. С одной стороны, Чу Ваньнин оказался тем безответственным ублюдком, из-за которой пострадал дом и кости которому потом перемывали два отдела, пожарные и неотложка, а с другой, Чу Ваньнин оказался совершенно не таким, каким Мо Жань себе представлял. Он злился, бросал на него убийственные взгляды, и при этом казался таким милым! То он всеми силами старается выбрать еду попроще и утешает тётушку Ван от любого расстройства, то закрывает свои прекрасные глаза и воротит носик от принесённого им же (и любезно захваченного Мо Жанем с мусорки) тортика, мол это не он и он вообще не при делах. А помимо всего прочего, он был тем сокровищем, которое Мо Жань спас из пожара. При всём уважении, Чу Ваньнин не выглядел как пиромант, псих или безответственный человек. Мо Жань знал его немногим больше пары часов, но все его инстинкты прямо кричали ему о том, что что-то с этим профессором не так. Как-то быстро он смущался, как-то слишком неловко он сидел в обществе. Он смотрел на Мо Жаня так, будто готов был вцепиться ему в глотку, но при этом внимательнейшим образом слушал тётушку и дядю, хоть и сам говорил мало. А уж то, как он дрожал в его руках, пока Мо Жань старался снять спазм на его тонком и узком горле… Хлопнув себя по красным щекам под удивлённый взгляд Сюэ Мэна, Мо Жань встряхнул дурной головой и вновь взял в руки тарелку и губку. Сейчас не время думать о таком, тем более, что проныра Сюэ Мэн то и дело косится на него, словно подозревая в проблемах с головой. Ещё бы, вспыльчивый студент готов рвать и метать за своего обожаемого профессора и, говоря честно, Мо Жань теперь понимал, почему тот о нём трещал не затыкаясь. Когда братья закончили с посудой и прибрали стол, Мо Жань пожелал своей семье спокойной ночи и бросил любопытный взгляд на дверь в свою комнату, но дядя Сюэ покачал головой и шепнул: — Не стоит. Профессор Чу очень горд, и ему нужно время, чтобы прийти в себя после ужина. — Ты в чё-ё-ёрном спи-и-иске, — с удовольствием протянул Сюэ Мэн, скорчив рожицу, похожую на те, что нарисованы на его пижаме. Почему-то ему доставлял небывалое удовольствие тот факт, что Мо Жань напортачил и теперь не сможет даже смотреть на его любимого профессора. — Но я же ему помог, нет? — поинтересовался Мо Жань, взбивая подушку на своём разложенном диване. — Это да, — кивнул дядя Сюэ. — Но профессор Чу… Не любит принимать помощь от других. Не сердись, он не держит на тебя зла. Просто оставь его в покое. Всё это находилось где-то за кругом понимания Мо Жаня. В его жизни всё было просто: помогают — благодари, страдают — помоги. А вот вилять хвостом и отталкивать от себя людей казалось ему весьма сомнительным решением. «Не любит, значит?» — подумалось вдруг Мо Жаню, пока он стаскивал с себя рубашку. Перед глазами его тут же забрезжили воспоминания и Чу Ваньнин, — а теперь он не сомневался, что нашёл своего котёнка — жавшийся к нему и отдающий его губам своё робкое дыхание. Глаза Чу Ваньнина тогда плыли от слёз, но смотрели на Мо Жаня так, как не смотрят на обычных людей. Что-то в этом не сходилось. Мо Жань не мыслил широкими понятиями и философствовать не любил, но ему нестерпимо захотелось одной вещи: вновь почувствовать на себе этот туманный, нежный взгляд. Только уже не на грани смерти, как в ту роковую ночь, а от искреннего удовольствия и доверия. Мо Жань никак не хотел верить, что такой человек не любит принимать помощь. А потому, подождав, пока дом погрузится в похрапывающий молчаливый сон, он тихо выскочил из-под своего одеяла и воришкой пробрался в чужую комнату. Чу Ваньнин не спал. Возможно, пытался, но лицо его всё ещё горело от стыда. Когда Мо Жань вошёл, он как раз дрейфовал между сном и реальностью, свернувшись на неудобной, колючей кровати клубком и подложив под горячую щёку обе руки, чтобы хоть как-то придержать голову. В темноте, едва рассеиваемой никогда не гаснущей гирляндой под потолком, этот гордый человек, поджав под себя ноги, свернулся маленьким клубком. Плед не хранил его тепло, так что Чу Ваньнин лишь тихонько старался согреть себя сам. Лишь только эта маленькая, сжавшаяся фигурка отразилась в глазах Мо Жаня, он тут же почувствовал в груди тонкий, но пронзительный стыд, как будто его ножом резанули по груди. Он совсем забыл про все свои «подарки» для противного преподавателя. — Профессор, ты спишь? — прошептал он, не сводя взгляд с колючего комка. Тот, вопреки всем своим попыткам прикинуться мёртвым, убедить Мо Жаня не смог. — Я же вижу, что нет. Тогда Чу Ваньнин неохотно признал своё поражение. Он осторожно сел на слишком большой для него кровати, придерживая сломанную руку второй, красной и нелепо забинтованной, и молча посмотрел на Мо Жаня холодным, недоверчивым взглядом. — Ты время видел? — таким же шёпотом спросил он, и в голосе его заблестело недовольство. — А почему ты спишь в рубашке? Мо Жань действительно мыслил как пёс: идеи в его голове скакали туда-сюда, словно мячик, и ни одна не задерживалась надолго. Увидев, что Чу Ваньнин скинул с себя костюм, но остался в белой рубашке, отчего-то взволновался даже сильнее, чем если бы он узнал, будто профессор в его кровати спит голым. Рубашка на его худощавом теле сбилась, расстегнулась на верхней пуговице, а потому скорее показывала, чем скрывала. Все эти отблески белой, словно фарфоровой кожи замерцали в жадных глазах Мо Жаня. — Это не твоё дело, — фыркнул Чу Ваньнин, но похоть Мо Жаня хлынула, словно из прорвавшейся дамбы, и разыгравшуюся фантазию едва ли можно было остановить такими простыми словами. Вообще-то, Мо Жань не был дураком. Может, не всегда понимал некоторые вещи, но определённо схватывал на лету. И ему потребовалось всего лишь с несколько мгновений, большинство из которых он потратил на попытку удержать себя в руках, прежде чем он сложил два плюс два и ехидно улыбнулся: — У вас что, нет с собой одежды? В комнате царствовал полумрак, но даже так Мо Жань увидел, насколько сильно покраснело лицо Чу Ваньнина. Он даже на мгновение испугался — не приступ ли очередной? Чу Ваньнин казался всем сложным человеком, но отчего-то Мо Жань, не понимая его слов, всегда улавливал его настроение по глазам. Те всегда казались холодными, но холод этот различался: Мо Жань ещё плохо отличал злость от ярости, но чем больше смотрел на Чу Ваньнина, тем лучше в этом мастерстве преуспевал. — Нет, — тихо признался Чу Ваньнин. — У меня всё осталось в той квартире, я ещё не успел купить новую. Что-то заклинило в голове Мо Жаня. В смысле, не было одежды? А откуда тогда… Точно. Декан Сюэ, указанный в анкете и взявший попечительство над ним ещё несколько дней назад. Шальная мысль проскочила в голове Мо Жаня. Прикрыв за собой дверь и отрезав тем самым полоску света, вытягивающую его тень по полу, он шагнул к своему старому шкафу и наощупь достал одну из своих футболок — госпожа Ван всё ещё хранила их, каждый раз желая, чтобы Мо Жань переночевал дома, с семьёй. Чистая, аккуратно сложенная и пахнущая морозным кондиционером, безразмерно огромная футболка тут же была легко брошена Чу Ваньнину на кровать, но тот посмотрел на неё таким взглядом, как будто Мо Жань ему бросил ядовитую змею вместо одежды. — Не нужно… — прошелестел он, опять задирая нос. — Не упрямься, — усмехнулся Мо Жань, но от прозвучавших в воздухе слов оба — и он, и Чу Ваньнин — вдруг вздрогнули, вспомнив о событиях той ночи. — Я просто хотел проведать тебя, профессор. Я же хороший мальчик и должен убедиться, что снова тебя спасать не придётся. — Убедился? Так иди, — казалось, Чу Ваньнин сейчас прямо вывернется наизнанку от злости. — Бесстыжий… — Опять это слово, — хихикнул Мо Жань, в ночи приближаясь к постели с большим свёртком в руках — тоже из шкафа достал. Огоньки тусклой гирлянды рассеяли по его телу солнечные блики. — Но, честно говоря, я ещё хотел кое-что сделать. Вам ведь неудобно на кровати? Давайте я помогу… — Ты что такое задумал? — гневно прошипел Чу Ваньнин, попятившись от него к стене. — Одеяло и подушку хочу забрать. И дать вам новое. — Мне и так нормально… — Конечно, — Мо Жань почти закатил глаза и дёрнул на себя колючий плед, которым Чу Ваньнин прятал остатки своей гордости. Возможно, не стоило так делать с человеком, которого ты желаешь приручить, но с того самого момента, как Мо Жань переступил комнату, голову ему клинило от каждого слова. И даже сейчас, сдёрнув одеяло, он не смог удержаться от тихого выдоха: — Вот чёрт… Ноги Чу Ваньнина, длинные и красивые, темнели в свете гирлянды уродливыми неровными пятнами. В любой другой ситуации Мо Жаню хотелось бы подумать о том, как эти ноги смотрелись бы вокруг его талии, но сейчас эти жуткие язвы прямо отпечатались в его ошарашенных глазах, смещая все мысли не на свои места. Е Ванси вроде бы говорила, что у хозяина той квартиры зафиксировали лёгкие и средние ожоги, но разве так они выглядят? Учитывая неделю-то заживления… Кажется, Чу Ваньнин не дышал. Смотрел на Мо Жаня своим злым взглядом и в любой момент готовился расцарапать когтями. Сколько же он лежал вот так, под колючим и холодным одеялом, не желая переступить гордость и попросить нормальное?.. Сердце Мо Жаня заколотилось так, что едва не пробило ему грудь. — Что ты смотришь? — ядовито прошипел Чу Ваньнин. Наверняка он хотел отобрать несчастный плед даже если бы тот был соткан из колючей проволоки, лишь бы прикрыться и не дать Мо Жаню (или кому-либо вообще) увидеть это безобразие, но теперь, пойманный с поличным, он не мог на это решиться. Раны его, раздражённые колючим пледом и брюками, жутко зудели. Мо Жань же нахмурился, только совсем не от вида этих ран и вовсе не от того, что они портили чужую бледную кожу. Он протянул руку, заподозрив что-то не ладное, и Чу Ваньнин тут же подтянул к себе обе ноги, избегая прикосновения. Если взгляд он ещё мог вытерпеть, то прикосновение — нет. — Тебе разве не прописали заживляющие мази? — строго спросил Мо Жань. — Почему не помазал? Вот, что смутило его в первую очередь. Раны были сухими и раздражёнными. — Если ты не заметил, — ощерился Чу Ваньнин. — Я тут без штанов. Кому потом простыни застирывать? — Ты сейчас серьёзно? А что, кровь оттирать приятнее? От такого напора Чу Ваньнин даже растерялся и не нашёлся с ответом. Так и продолжал молчаливо и опасливо смотреть на закипающего Мо Жаня, который, ещё немного посверлив его взглядом, вдруг встал и осклабившимся волком принялся ходить по комнате в поисках чего-то. — Где твои мази? — Не нужно, и так заживёт… — Я же сказал, — рыкнул Мо Жань. — Пришёл убедиться, что с тобой всё нормально. Не упрямься. Вскоре строптивость уступила место здравому смыслу. Намазать себя, впрочем, Чу Ваньнин всё равно не дал, как бы Мо Жань этого ни хотел, и в конце концов выгнал его из комнаты, но пообещал, что обработает ожоги и даже руку перевяжет по-человечески. Тогда выставленный за дверь Мо Жань вернулся на диван, до сих пор пытаясь прийти в себя от увиденного и услышанного. Лёг на подушку, зарылся в тёплое мягкое одеяло, пахнущее свежим кондиционером, но уснуть всё равно не смог. Он бесконечно вертелся на своём узком диване, пытаясь понять, о чём ему думать хочется больше — о стройных ногах Ваньнина, о его теле, о его влажном и потерянном взгляде, о той боли, которую этот человек терпел весь вечер и даже ночь, укрываясь «подарком» Мо Жаня, о том злосчастном паяльнике в его руке, о стройном теле Чу Ваньнина в его большой безразмерной — наверняка он в ней вообще утонет — футболке, о сломанном запястье и ещё много о чём. До этого дня он и представить не мог, что можно настолько сильно помешаться на одном человеке всего за один вечер. Он не мог даже определиться, что чувствовать к Чу Ваньнину, раздражение или любовь, так о чём вообще можно было говорить? Так или иначе, уснуть ему удалось лишь под утро, когда рассвет разбросал по их квартире золотые монеты, а разношёрстные мысли наконец скрестились на одной — следует пригласить Чу Ваньнина на ужин и накормить его нормальной едой. Извиниться, так сказать, за сегодняшний инцидент и уязвлённую кошачью гордость. А по возможности ещё и узнать получше, подступиться к нему и сделать так, чтобы эти прекрасные глаза феникса ещё раз взглянули на него не со злобой и не с обидой, а с всё тем же всеобъемлющим доверием.