Метод дыхания

Отныне Чу Ваньнин уверен: он самый глупый человек на земле. Никакие публикации, учёные степени к середине четвёртого десятка, лекторские часы и надбавки за участие в исследовательских группах не могли этого перечеркнуть. Чу Ваньнин может получить хоть три премии подряд за одну лишь просветительскую лекцию, но он всё равно останется тем глупцом, который согласился на предложение Мо Жаня. У него, конечно, было оправдание, — это ведь Мо Жань, это ведь его низкий, уверенный голос, волнующий самое нутро — но едва ли от этого становилось легче. Он так беспечно повёлся на его очаровательную улыбку с ямочками, так наивно поддался его рукам, набросившим на него охотничьи сети. А самое глупое и страшное — Чу Ваньнин совершенно не понимал, что ему со всем этим делать. Мо Жань вёл себя ласково, пытался забить гнетущую тишину лифта своими несуразными рассказами о всяких смешных случаях и соседских собаках, а Чу Ваньнин терялся, сверля створки дверей нечитаемым взглядом, и желал лишь чтобы трос оборвался и прекратил его мучения. Ему казалось, что стены словно сдавливают их, сталкивают друг с другом, а иначе как объяснить то, что присутствие Мо Жаня ощущается буквально везде? Куда ни глянь, куда не повернись — всюду эти тёмные глаза и игривые улыбки. Чего Мо Жань добивается? Будь на месте Чу Ваньнина прелестная девица, считывающая намёки вплоть до оттенка пуговиц, — тёмные, значит, легко пришивать, значит, в порыве страсти можно их срывать! — и ситуация выглядела бы более гармонично. Но Чу Ваньнин не девушка, в пуговицах он не разбирается, и от гармонии в нём нет даже намёка. Мо Жань манил его к себе, всячески пытался расположить (но Чу Ваньнин почти более чем на сто процентов уверен, что он себе надумывает, Мо Жань со всеми такой), но не давал ответа на этот треклятый вопрос, бьющийся колоколом о черепную коробку: «Зачем?!» Чу Ваньнин не ответит ему взаимностью, не умеет он отвечать. Ему нечего дать Мо Жаню, а тот то и дело лез, крутился рядом, опалял собою весь воздух вокруг, которого Чу Ваньнину сейчас так не хватало. Почти развлекался. Но развлекаются всегда либо с писаными красавицами, либо с дурнушками… Дом Мо Жаня вполне подходил под описание холостятского. Чистый, но какой-то небрежный, брошенный, будто в нём жили набегами. Не было ни домочадцев, ни домашних животных. Вроде бы следы проживания и есть, — Чу Ваньнин заметил какие-то непрочитанные книжки, неоткрытые диски с видеоиграми, припыленные фотографии — но такие крохотные, будто бы Мо Жаню здесь совершенно не нравилось. А ещё здесь всюду пропахло пеплом и землёй. — Прости, тут не прибрано, — виновато улыбался Мо Жань, всё так же небрежно бросая куртку куда-то в сторону шкафа. — Но змей не водится, обещаю. Чу Ваньнин промолчал, не смея осуждать чужие владения. Он здесь никто, так что не ему делать глупые выговоры о разбросанных носках. К тому же, змей у Мо Жаня он не боялся — те водились у Чу Ваньнина дома. Вот только у него хаос был обоснованным. Ну, так он считал. Гости к Чу Ваньнину никогда не ходили, никому не было дела до его захламлённой квартиры — так с чего бы ему тратить кучу времени и сил на бесполезную уборку? Жить можно, пока есть где пройти и пока пыль не слишком навязчиво щекочет нос. Но Мо Жань? Разве у него не должен быть послужной список из любовников и любовниц, которых сперва очарует он своим жилищем, а затем — они его, лаская на постели? Почтенный Чу помотал головой до тех пор, пока мозги о череп не зазвенели. Глупости. Усадив Чу Ваньнина в гостиной и предложив ему пощёлкать телевизор, принять душ или что-нибудь почитать, Мо Жань скрылся в кухонных чертогах. А Чу Ваньнин тем временем опасливо косился на застеленный мягкий диван, отчаянно пытаясь понять: это здесь он будет спать? Тогда нужно уже расстилаться, чтобы не навредить режиму Мо Жаня. Следует ли ему попросить сменную одежду на ночь? Но это уже звучало совсем нагло… Чу Ваньнин чувствовал себя неловко. Конечно, он часто ночевал вне дома, но никогда не оказывался в подобной ситуации — его просто не звали. Даже когда в юные года он ещё и пытался поладить с людьми, он никогда не мог уловить того момента, когда можно переступить личные границы и стать ближе. Просить чужую расчёску, пользоваться сверх нормы чужим гостеприимством, наглеть, вмешиваться в чужую жизнь, накреняя её не в ту сторону… Чу Ваньнин не понимал людей. А люди не понимали его. Так что между ними сам собой заключился молчаливый контракт: Чу Ваньнин молча терпит своё одиночество, но зато люди не навязывают ему эти странные правила, живут в своё удовольствие и не трогают его. Потому находиться здесь и сейчас, в чужой обители, пахнущей чужим человеком, выстроенной руками чужого человека вплоть до складок на пледах, он хотел просто поджать хвост и сбежать. — Что ты будешь? — донёсся из кухни ласковый голос, и Чу Ваньнину нестерпимо захотелось на него пойти. — Чай? Кофе? Есть пиво и газировка, а ещё где-то точно осталась бутылка вина. Закуски есть ко всему! Ответ Чу Ваньнина прорезался, словно шёлковое крыло бабочки из плотного кокона: — Ничего не нужно. — И слышать не хочу! Конечно, он не хотел. Чу Ваньнина здесь вообще не должно было быть, нечего ему тут голову дурить! Но когда Мо Жань показался в комнате и рассерженно, хоть и с забавно поджатыми губами, вздохнул, Чу Ваньнин подумал, что играет не по тем правилам. Но что тогда надо сказать? Согласиться на что-то? Но скорее у него зелёный чай пойдёт носом, чем он сможет вновь взять контроль и выпить чашку-другую с присущей себе невозмутимостью. — Ваньнин, послушай, — его слух резануло собственное имя, но Чу Ваньнин, пусть и нахмурившись, промолчал. — Я понимаю, как это выглядит со стороны: незнакомый мужик затащил к себе домой… — Ты не незнакомый, — возразил Чу Ваньнин. Они ведь касались друг друга губами, спали на одной и той же кровати, делили еду за одним столом, а, помимо всего прочего, Мо Жань ещё и видел его почти голым. Разве этого недостаточно, чтобы переступить планку «знакомства»?.. Мо Жань выдержал паузу, но затем осторожно кивнул. — Недостаточно знакомый, — поправил он. — Чтобы завоевать твоё доверие, но я правда хочу этого. — Зачем? Вопрос этот больно хлестнул их обоих и прекратил собою любой звук. Мо Жань продолжал стоять на пороге, сжимая в руках кухонное полотенце, такой несуразный со своей красивой рубашкой и расстёгнутой пуговицей, а Чу Ваньнин, подцепив на своей синей повязке какую-то нитку, почти незаметно ее теребил свободной рукой, подрагивающей и неуверенной. Так и замерли друг напротив друга, не смея ни прервать тишину, ни сделать шаг вперёд. И когда ему вдруг показалось, что хуже уже и быть не может, Мо Жань решился ответить. Голос его притих, напитавшись невесть откуда взявшейся смелостью. — Потому что ты мне нравишься. Вот оно. То, что заставит Чу Ваньнина покрыться льдом и спрятаться обратно в свою ракушку, более не высовываясь никогда и ни при каких уговорах. То, что заставит его уйти, даже несмотря на то, что Мо Жань перед ним, такой открытый и ласковый, с трепетом ему улыбается. Чу Ваньнин никому не нравится — это непоколебимая истина. Она жутко печальная, но зато понятная. С возрастом давно уже исчезли и боль, и обида за несправедливую одинокую судьбу. Не понимать своего собственного сердца, но знать, что никто и никогда не захочет его, никто никогда не решится сделать ему шаг навстречу — до чего же злая ирония! Однако именно она сейчас стала тем зонтом, что укроет его от непрекращающегося холодного дождя. — Глупости, — он покачал головой, устало прикрывая глаза. — Мо Жань, я хочу спать. Лучше разбить всё сейчас, чем ждать этого от других. Выморозить в своей душе те хрупкие и нежные цветы, что едва распустились от тёплого дыхания Мо Жаня, чтобы не ждать, пока в тело вернётся вечная зима. Не так больно уничтожать всё своими руками. Не больнее, чем если всё это окажется всего лишь обманом. — А… — Мо Жань выглядел удивительно потерянным для того, кому не стоило начинать всё это с самого начала. — Да. Извини. Сейчас расстелю тебе кровать. — Диван, — ледяным голосом поправил Чу Ваньнин. — Диван, хорошо… Как-то слишком быстро он согласился. Пока Чу Ваньнин, погружённый в молчание, обдумывал произошедшее, как-то незаметно перед ним возникла чистая и сложенная футболка, диван сам собой разобрался и расстелился свежим бельём. Мо Жань, не глядя ему в глаза, кратко провёл инструктаж: ванная там, кухня вон там, может ни в чём себя не стеснять. А затем сам, как-то сухо пожелав спокойной ночи, спрятался за дверью в спальню и более оттуда не показывался. Чу Ваньнин же окончательно запутался. Он слишком сильно стеснял Мо Жаня? Нужно было ему поддакнуть, чтобы окупить потраченный на себя вечер? Воспротивиться? Объяснить получше? Или это такая манипуляция, как у его дюже хитрых студентов — когда не получают у него зачёт, кивают и соглашаются, но с таким расстроенным выражением лица, с такими театрально сорвавшимися с ресниц слезами, словно бы это могло тронуть холодное и строгое сердце профессора. Но Мо Жань ведь не такой… Он крепкий, сильный, и ему не нужно расстраиваться из-за того, что он не получил мальчика на одну ночь. Просто выбрал не того. Пускай спустится в ближайший бар и пару раз улыбнётся — от поклонниц отбоя не будет. Заполучит любую, кто не думает больше нужного, не ненавидит себя и ничего не боится. Чу Ваньнин до него не дотягивает — нечего и пытаться его поднять. В ванной он умылся, попытавшись сплеснуть с себя недоумения и усталость, а затем взглянул в собственное отражение, обрамлённое лёгким веером мутных разводов. Чу Ваньнин был стар, тут нечего и думать. Его лицо уже давно потеряло юношеский лоск и румянец. Брови — прямые и острые, из-за них взгляд вечно кажется хмурым. Да и сами глаза какие-то непонятные. Говоря откровенно, они никакие — оттенка не разобрать. Их не сравнить с солнцем, как у Ши Мэя, и они не походили на загадочный тёмный аметист, как у Мо Жаня. У всех, кого он знал, и во всей литературе, которую он прочитал, у всех глаза лучились каким-то причудливым оттенком. Золотистые, словно покачивающаяся в поле спелая рожь. Карие, словно древесная кора с янтарными прожилками. Голубые, словно замершая в ледниках жизнь. Такие были у всех, но не у него. Когда Чу Ваньнин угрюмо вернулся на свой диван, он устал настолько, что дал себе одно единственное обещание: утром он что-нибудь сделает для Мо Жаня, чтобы извиниться и окупить своё проживание здесь. Он не знал, что за демоны бродят у того в голове, но не хотел лезть ему в душу и нервировать больше положенного. Он извинится, поблагодарит за всё и исчезнет, затерявшись в большом городе. Так было правильно, но сердце от этого ныло не меньше. Правильно, но так несправедливо.

***

Завтракали они в тишине. Чу Ваньнин проснулся сильно позже — из-за таблеток он мог спать хоть целые сутки, и потому его благородный план так и не воплотился в жизнь. Так что приходилось молча сверлить взглядом тарелку, вдыхать приятный, чуть маслянистый запах пышущей жаром кухни и придумывать план побега. Мо Жань, молчаливо жующий кусочек пышного омлета, выглядел весьма плачевно. Он вёл себя дружелюбно, даже заботливо, но волосы его растрепались гораздо сильнее, чем нужно, а под красивыми глазами пролегли тёмные круги. Он так переживал о вчерашнем происшествии? Или что Чу Ваньнин остался и вынудил кормить его? Что одно, что другое — оба варианта заставляли его нутро брезгливо скривиться. Они сидели друг против друга за небольшим столом, расцвеченным солнечными лучами. Городской шум лениво проникал в их кухню, чуть приглушая лязг посуды. На мгновение Чу Ваньнин подумал, что заслужил одно такое обманчивое утро. Если прикрыть глаза, чтобы не видеть усталое лицо Мо Жаня, то можно было дать волю своим истерзанным чувствам и всего на секунду поверить, будто ничего не произошло. Что не было этого странного и глупого разговора, что не было недомолвок, что характер Чу Ваньнина не был похож на затянутый мёртвый узел, а у Мо Жаня не было большого опыта в отношениях. Они бы сидели за этим столом, медленно набираясь друг от друга сил перед новым рабочим днём, грелись в этом тепле и запахе жжёного масла. Чу Ваньнин бы вновь носил футболки Мо Жаня, а Мо Жань ребячливо перебирал бы бусины на подаренном Чу Ваньнином браслете. И молчание было бы не гнетущим, а сонным и ласковым, в котором всегда купаются счастливые друг с другом люди. Жаль только, что фантазии Чу Ваньнина редко воплощаются в жизнь. — Мо Жань, — словно сам дьявол потянул его за язык, когда Чу Ваньнин вдруг нарушил эту томную тишину. — Ты многое для меня сделал за последнее время. Спасибо. И прости, что у меня такой скверный характер. — Ваньнин?.. — удивлённо прошептал Мо Жань. — Я надеюсь, что ты… — горло ему сдавило от боли. — Сможешь найти себе достойного спутника. В конце концов, разве не привык Чу Ваньнин быть один? Несколько объятий, обманчивое утро и украденная забота — этого уже достаточно, чтобы счастливо прожить ещё несколько лет. Он уйдёт, забрав с собою эти крошечные воспоминания, и будет грезить о них в своих самых лучших снах. Этого хватит, чтобы робкое сердце продолжало тихонько биться. Чу Ваньнин разомкнул пересохшие губы, чтобы выдавить это жалкое «прощай», однако его прозрачные, расцвеченные всеми красками мира глаза вдруг ошеломлённо распахнулись. Мо Жань, перегнувшись через стол, поцеловал его.