мой августейший

У каждой девушки был свой собственный идол. Вот и Лиза имела два примера ободания в своей жизни – это почившая госпожа Бестужева-Рюмина, славившаяся своей небесной красотой и императрица. Это личностный ориентир, которого она хотела достичь в будущем. Елизавета Алексеевна уже давно отказалась от пышной свиты, а к фрейлинам после пятнадцати лет брака «на троих» относилась с огромной осторожностью. И все равно Лиза видела, что глубоко внутри сердце, загрубевшее от времени, у императрицы было доброе, все еще сохранявшее надежду на лучшее. Княжне казалось, что от нее лился благословенный свет, словно от ангела и она была счастлива хотя бы только тем, что Елизавета Алексеевна позволяла ей читать и играть на клавикордах. Уже давно императрица поняла для себя, что выделяла княжну Бестужеву-Рюмину из всей своей свиты. В ней было дыхание юности, многие барышни в ее возросте думали о мирском, о женихах, а Елизавета Павловна, словно застряла в своём "детском мире", её невинность была прелестна до невозможного, словно она и никогда не была способна на грех.Императрица смотрела, как быстро двигались пальцы фрейлины вдоль клавиш, и все думала, как было бы хорошо, если бы две ее дочери, погибшие совсем маленькими, были бы хоть каплю похожи на эту маленькую графиню. Лизавета Павловна была такая озорная, но в то же время была так смиренна, и это не могло не восхищать. Вся невымещенная материнская любовь, тоска по потерянным детям и даже очарование этой молодой девушкой, очевидно, еще не столкнувшейся с серьезными пороками света, выразились в глубоком вздохе. — Ваше величество? — Лиза тут же прекратила играть и бросилась к императрице, полулежавшей на тахте. — Что с вами? Вам плохо? Княжна и сама не поняла причину своей бурной реакции и тут же смутилась. — Нет-нет, ангел мой, — императрица, лучшего кого бы то ни было знавшая о том, что ни в коем случае нельзя было выделять себе любимца из свитской толпы, тут же попыталась принять непринужденный вид. — Я нынче дурно спала и, видно, все никак не разойдусь. — Может быть, я почитаю вам? — Лизе было за счастье участвовать в любых делах императрицы, особенно в такие моменты, когда они были вдвоем. — Нет, давайте лучше займемся делом, княжна, — императрица села, осматривая сидевшую перед ней девушку. Да, Лиза вполне могла бы быть ее дочерью. Нужно было прожить при дворе чуть больше года, чтобы начать понимать малейшие колебания в настроении монарха. Лизе не хотелось думать, будто она чем-то расстроила Елизавету Алексеевну, но что-то переменилось в ней, как будто она, чем-то глубоко тронутая, старалась отгородиться. Маленькая графиня оправдывала такую перемену для себя очередным пасмурным днем, не желая признавать, что на самом деле императрица просто укоряла себя за то, что даже мысленно снизошла к положению обыкновенной женщины. Матери. — Дорогая, составьте список аудиенций и дел перед рождественским балом и да, не забудьте напомнить княгине Остерман о списке гостей на предстоящее мероприятие! Мне кажется это бал будет крайне чудесным. Вы как думаете?– раздавала указания императрица. — Я считаю, что каждый бал в Зимнем двореце по особенному прекрасен!– ответила Лиза. — Не смею не согласиться!– с улыбкой сказала Елизавета Алексеевна. Оценив обстановку как благоприятную к высказыванию собственных просьб, Лиза уже открыла рот, чтобы говорить, как внезапно открылись обе двери и вошел Александр Павлович. — Ваше величество! — княжна тут же поднялась, потупив взгляд. Очень мало было в этой жизни людей, перед которыми Лиза действительно благоговела, и, конечно, царь был одним из них. Любить его, даже через призму Елизаветы Алексеевны, графиня не могла, но испытывать странный страх, смешанный с уважением – вполне. Для графини император не был человеком, скорее, каким-то сверхъестественным существом, облеченным властью, и энергетика у него была соответствующая: Александр Павлович умел подчинять себе умы людей, по крайней мере, так казалось Лизе. Возможно, если бы она служила при дворе лет десять назад, то думала бы по-другому. —Елизавета Алексеевна, — император улыбнулся и поцеловал руки своей жены.— Елизавета Павловна, не могли бы вы нас оставить? Эта вежливость была вовсе не просьбой, как могло бы показаться – это был прямой приказ. Княжна закусила губу, жалея, что так и не решилась испросить у Елизаветы Алексеевны разрешения на отлучку. Императрица же приняла это за колебания фрейлины и сказала: — Оставьте, Лиза, — продолжая держать императора за руки, Елизавета Алексеевна кивком отпустила фрейлину. — На сегодня достаточно. Я вас не жду вечером. При других обстоятельствах, возможно, Лиза и расстроилась бы от таких слов, но графиня заметила, каким светом наполнились глаза ее августейшей патронессы при виде мужа. Неужели же существовала на этом свете любовь? Но к кому – к этому сфинксу, причинившему так много боли. Лиза не бралась судить императрицу: она так же, как и царь, не была человеком в общем понимании этого слова, и чувства ее были другими. Но с другой стороны, Елизавета Алексеевна была женщиной, такой же, как она или Каташа, если судить по ходившим сплетням. Не верить им фрейлина не могла, но в ее голове они не порочили императрицу. Любовь к ней оправдывала и любовников, и незаконнорожденных детей. Девушка присела в реверансе и вышла. Закрыв дверь, Лиза подпрыгнула на месте, еле сдерживаясь, чтобы не вскрикнуть от радости. И как же все удачно складывалось! — Василиса! Одеваться! И вели готовить экипаж! — Слушаюсь, барышня. Василиса, добрая темноволосая девушка, была крепостной из имения отца Лизы под Новгородом. Высокая, как мачта, и почти такая же худая, она хорошо и проворно служила, а потому никогда не была поругиваема своей хозяйкой. Не сказать, чтобы княжна уж очень сильно ее любила – скорее, ценила за все те мелкие услуги, которые Василиса ей оказывала, а их было немало. Взять хотя бы то, что ей редко приходилось просить о чем-то девушку – она все выполняла сама, и содержала платья в порядке без всякого напоминания. Это стоило многого, а потому княжна часто давала Васе дополнительные деньги, что позволяло ей, к тому же, считать себя хорошей барышней. Самостоятельно избавившись от придворного наряда, Лиза нырнула в платье из темно-синего бархата с объемными рукавами, суженными узорчатыми манжетами. Кипельно-белый воротник из брабантских кружев крепился отдельно, и княжна, решив, что образ вышел слишком уж скромным, добавила к нему бриллиантовую брошь матери. Княжна отправилась в дом к своему батюшке, где сейчас находился и средний брат. Девушка вошла в гостиную и Мишель тут же накинулся на сестру с объятиями.