Искушение — это духи, которые вдыхаешь до тех пор, пока не захочешь иметь весь флакон. Жан-Поль Бельмондо
***
2000 лет назад, месяц Цветка Сливы Золотой Дворец, Ли Юэ Прежде всего макияж гейши — это искусство, отображающее собой красоту целой нации. Инадзума считает, что в этом мире нет ничего соблазнительнее белой как снег кожи и алых словно нераспустившиеся бутон розы губ. К не такому уж большому сожалению, с тех пор как Саюри поселилась в этом дворце, ее косметические средства пришли к закономерному финалу. Многие старшие гейши в конечном итоге тоже перестают прибегать к макияжу, но Саюри сомневалась, что достигла такого уровня мастерства. Впрочем снисходительные слова Моракса не перестают утешать тем, что настоящий облик ее обнаженной кожи куда больше пришелся ему по душе, нежели фальшивый. Насколько бы несуразным ни казался ей данный комплимент в ее мыслях… Поэтому ступившей в отставку гейше остается довольствоваться лишь этой красной подводкой в сиротливом округлом деревянном ящичке. Как дань уважения старым традициям и ещё не забытым воспоминаниям. Камбэ не открывает сосредоточенного взгляда от настольного зеркала, когда быстрым лёгким мазком выводит на своих глазах красные тонкие стрелки, но поневоле вздрагивает, когда видит в отражении могучую фигуру Моракса. — Что такое? — с долей доброй снисходительности встретила она его любопытство. — Обычно вы предпочитаете обходить мои покои стороной. Янтарные глубины его взгляда окрашиваются плохо скрываемым любопытством, когда они задерживаются на удерживаемой в ее руке кисти. — Глупые традиции смертных, — издав тихое фырканье, бесшумно ступил ближе, перехватывая ее взгляд в зеркальной поверхности. — Зачем ты продолжаешь воздавать почести своему прошлому, когда стала моей? Драконье собственничество было достаточно велико, чтобы возжелать присвоить ее себе одному. Заявить права и стереть остатки ее старого прошлого, тянущего назад подобно паучьим нитям. Протянув вперед ладонь, Моракс необычайно нежным жестом приподнял ее подбородок: — Ты принадлежишь мне, Саюри. Была ли ты гейшей или нет, сейчас это не имеет значения. Кто бы мог подумать, что от настолько жестоких по своей сути слов, ее сердце может так просто растаять? Она ведь всю жизнь мечтала о том, чтобы сбежать из жестокого мира цветов и ив. — Ваше собственничество действительно не знает границ, — женский смех раздался в наступившей после тишине сотней тихих колокольчиков. Уголки мужских губ невольно приподнялись вверх при звучании ее смеха: — Я всего лишь требую ту, что принадлежит мне по праву. Ты — моя. Время не даст забыть тебе об этом. — И какой же тогда цвет имеет право украшать мой взгляд? — лукаво сузились лазурные очи. Властелин Камня не заметил, как жадно поддался вперед, склоняя колено, темно-желтый шелк его мантии заструился по полу подобно рассыпавшемуся золоту. Его горячее дыхание защекотало ее ухо, когда он изрек задумчивое: — Возможно, янтарный. Идеальное напоминание того, кому ты принадлежишь. Он провел пальцем по линии ее изящного подбородка, прежде чем усилил хватку. — Ты будешь носить мой знак, мой цвет и мое наследие. И ничье другое. Да встретит мой гнев любой, кто осмелится поставить в вопрос мои владения. — Даже не знаю, янтарь — несомненно богатый оттенок, но… — остановившись на полуслове, Саюри мягко обхватила руками его лицо, прижимая ближе к себе. — Я считаю своим цветом красный. Возможно, вы позволите окрасить вас в этот несомненно великий цвет? Ее сквозящий весельем тон ходил по лезвию ножа. Моракс был богом. А она смертной, что возжелала его поглотить. — Ты смеешь бросать мне вызов? — проблеск насмешки в его зычном, бархатном голосе был добрым. — Я бы согласился на столь абсурдное предложение только, если бы ты вознамерилась провести всю оставшуюся жизнь в моем цвете. Дерзость маленькой гейши всколыхнула внутри него сумбурные чувства, разжигая неистовый огонь. Он почувствовал вкус истинного искушения, но не позволил себе ослабить бдительности. Это была опасная игра. Но ни у одно из них не было достаточно сил, чтобы отказаться от нее. — Окрась меня в цвет крови и будь готова отречься от него. Она поневоле задержала дыхание, когда он сел напротив нее и в обманчивой покорности склонил голову под ее прикосновением, прижавшись нежной щекой к ее дрожащей от переполнявших эмоций ладони. Власть над мужчиной могла легко затуманить разум абсолютно любой женщине, но власть над богом, какой бы эфемерной она ни была, запросто могла свести с ума любого. — Я уже ношу ваши цвета. Одежда, которую предоставляют ваши слуги, украшения, которыми вы одариваете меня, и даже мое сердце — все это давно окрасилось в золото, — с оттенком грусти прошептала Саюри, нанося отточенным ловким движением тонкую алую стрелку, удивляясь красоте его длинных ресниц и нечеловечески прекрасным чертам лица. Словно статуя, чье существование проложил потерявший половину века искусный мастер. Несмотря на то, что даже нескольких веков, а то и тысячелетий не хватило бы, чтобы изобразить такое искусство. «Ах, что же делать?», — раздался сокрушительный вздох в ее опустошенном сознании. — «Кажется, я все глубже падаю в драконьи чертоги…» Еще немного и ей добровольно захочется остаться подле него на всю оставшуюся жизнь. — Красный до неприличия хорош на вас, мой повелитель, — усмехнулась она, откладывая кисть и продлевая прикосновение своих пальцев на его щеке. — И чем я заслужил такую похвалу? — пробормотал он с едва уловимым намеком на постыдную уязвимость. Не присущее его высокомерному нраву… смущение. На что Саюри осмелилась осквернить самого архонта войны поцелуем своих тоскующих и нежных губ. Янтарь чужих глаз затопил всю радужку, а все связные мысли рассыпались в прах, уступив место чему-то куда более первобытному. Моракс милостиво закрыл глаза на ее дерзость и ответил с не меньшим пылом. Его руки схватили за девичью талию, притягивая ближе, заставляя сесть ему на колени. Поцелуй стал глубже, раздвоенный длинный язык проник в ее рот и пригрозил съесть ее собственный. Мужские пальцы впились в ее кожу сквозь толстый слой кимоно, снедающая нутро тоска переплелась с многолетним желанием. — Перестань меня искушать, Саюри.