Валяться на кровати и обжиматься с Михой, когда он такой мягонький, вкусно округлившийся и ласкучий — самая естественная вещь во всех мирах и вселенных. Ещё одна ступень потребности пирамиды Маслоу непосредственно для Андрея. Жаль бездарно проёбанных десятилетий, но сложилось, как сложилось, наверно, раньше оно бы просто не смогло вылиться во что-то такое же тёплое, прочное и тягучее. Обоим надо было перебеситься и нахвататься тумаков, да ожогов.
Когда полупрозрачная тень Михи подошла к нему на «Окнах», Андрея пронзила страшная, вспарывающая внутренности мысль: «Не должны панки быть седыми и измождёнными — это противоестественно. Совсем пиздец похоже, потому что Миха…».
Тот действительно выглядел настолько плохо, что затолкать его в больничку хотелось немедля. На бледном, покрытом испариной лице, выделялись одни глаза, да и те не пылали, как раньше, а словно догорали. У Андрея тогда свело внутренности, а во рту пересохло, он даже прокашляться никак не мог, пока Миха делал попытки в контакт наперекор злым и отчаянным двум годам.
После неловких объятий и вот этого вяжущего, лицемерного, попустительского «ну ты это, побереги себя» в сознании что-то щелкнуло и рассыпалось. У него перед глазами пронеслись дальнейшие события, словно кто-то сверху (снизу, с боку ли) подрубил в голове рекламу с двадцать пятым кадром, транслирующим будущее: похороны, смерть их детища, памятники и воспоминания. И пустота — в голове, груди, в руках — как вторая ненужная нелюбимая жена, которую навязали в спутницы без права на развод до самого конца.
Потерять Миху, когда сам потерялся в Михе уже как почти четверть века — приравнялось к осознанному суициду собственной трусливой душонки. Андрей знал, всегда чувствовал всеми фибрами, каждым сенсорным сосочком, околодуховной астральной связью — без него ему крышка. Не гроба, конечно, но дышать во все лёгкие уже никогда не получится. Будут памятные концерты, искренние слёзы, возможно, он ебанется и снимет целый сериал, ностальгируя по ним — молодым, пьяным и всемогущим. Только Миха всего этого не увидит, не раскритикует в пух и прах, не выскажет Князю какой он сентиментальный старый хмырь.
Так-то, даже не общаясь, только глядя друг на друга через экран монитора-телевизора-телефона, простое и жизненно необходимое «Есть» позволяло черпать силы и твёрдо стоять на земле.
Разъебавшись об исполненную Михой «Скалу» (Мих, я, походу, реально понял, что такое ломки), Андрей раззадоренной собакой вцепился в него, отдирая и закрывая собой от остальных, особенно соучастников Горшенёвской суицидальной кампании. Нахуй вас всех, вам нужен только его талант и образ, а мне он, блядь, он! Вы глаза в пол прятали, когда он хуйню вытворял публично, стыдились и устранялись аккуратненько, когда его несло, вы вид, суки, делали, что сами в ахуе и не ожидали.
Андрею самому тошно и хуёво, он же тоже отвернулся. Но то ведь было прицельным, точечным, чисто снайперским выстрелом по нему одному. Их конфликт никак не должен был повлиять на остальных, это только их размолвка, но Андрей не учёл, что Миху, больше никто так же не… бережёт. Получается, вся вина на нём. Обрубил обожающие кольца Анфисы — знал же, что Миха падкий на лесть и ласку (Юрий Михайлович — вам отдельное спасибо), совладал с нестандартным (абсолютно инопланетным) мышлением, которое приноровился направлять и перенаправлять, и ебанистическую тягу к саморазрушению долго держал в узде — всё ему было по плечу, а оказалось до лампочки.
Урвавший Миху Андрей, по началу даже не знает, как влить в него всё то, что у него самого внутри состыковалось и разродилось. Просто: Мих, давай обратно, да? Ты же всегда прилипал и цеплялся, сейчас почти также, только чуть больнее из-за незатянувшихся кровоточащих швов.
Андрей шлёт нахуй все графики и таймлайны, он выступил — остальное тлен, вы чё, не видите, тут человек при смерти? Кажется, что все внезапно оглохли, ослепли и отупели. Он слишком чётко понимает, что если сделает вид, что все хорошо, как и остальные, то Мишу он больше не увидит. Живым так точно.
Конфликты, обиды и распри можно обсудить потом. Сейчас важнее выгрызть у смерти это «потом». Андрей ранено-поскуливающей собакой вспоминает Михиного «Тодда». Да, был, да, видел. Талантливо, неописуемо и неумолимо. Но чтоб этой постановке провалиться и никогда не быть. Потому что Мишка вложил столько себя, показал, насколько ему больно, как он распят и оголён, что хотелось заорать и прикрыть собой происходящее на сцене. Это его плитой придавленный памятник собственному таланту. Вы, бля, не видите? Вы восхищаетесь его музыкой и исполнением, но вы даже приблизительно не осознаёте, что он чувствует и переживает.
Внутри каморки, куда он, почти насильно затащил Мишку, Андрей втискивает его в себя и едва ли не выворачивается наизнанку, так, чтобы Миха не просто понял или поверил, а чтобы прочувствовал. «Я с тобой. Пожалуйста, не уходи».
И Миха, тяжело дышащий, практически навалившийся на Андрея всем своим весом — выдыхает ему на ухо и обмякает, сдаваясь: «Сам не справлюсь, не умею, никогда не умел».
И потом, когда иссушенный, измотавшийся, еле живой Миха переступит порог его берлоги, Андрея проймёт и пронзит насколько он был недалёк, а всё равно одновременно точен. Потому что иначе быть не может — он и Миха, которого он чуть ли «не», которого безоговорочно «да».
Кто первый нашёл губы другого — вопрос, может, интересный, но абсолютно незначительный. Оно будто бы должно было случиться: есть такие вещи, которые обязаны произойти, их можно отрицать или не замечать, но они не исчезают от невнимания, от них не отмахнёшься.
Андрей не пытался романтизировать и эротизировать то, что, между ними. Оно не подпадает под рамки и нормы — ничего общего. Михино недобитое и пронесённое через все препоны, не разъевшееся веществами, не имеющее названия, но непреклонно существующие, окажется на самых кончиках Андреевских губ, которое тот втянет в себя, как некогда сигаретный дым, чтобы спрятать в собственных лёгких и передать, когда обладатель будет готов вернуть обратно.
Этот уставший травленный зверь внезапно забудет начать гнуть пальцы и затирать шелуху про «неправильно», «пидорство» и «я не такая, я жду трамвая». На пороге дошло, наконец, что клише не для них. Они по жизни делают то, о чём другие и помыслить боялись. Их боготворили и не принимали, любили и ненавидели повсеместно, самые отбитые панки плевались, когда слышали, что они в ротации. Миху это цепляло, а Андрея нет — ему не нужно чужое благословение или ярлык на весь лоб, главное — не как все, главное — быть. И они были.
Теперь, когда Шура, Вальгалла его прими, затянул Мишу к себе (не без помощи Андрея, конечно), дал кров и поддержку (Шур, я с тобой не расплачусь в этой жизни, в следующей — обещаю), Миша-дурной-не-такой-неудобный вошёл в свою крайнюю жизнь, самую последнюю завязку. Если не получится сейчас — не получится никогда. Якорь всегда был рядом и, если обмотавшийся верёвками Андрей не удержит, то для Михи — шансов ноль.
Но после детокса, переломок, ковыряний железным крючком мозгоправов в башке, Миша продолжает… Всё продолжает. Андрей себя всего на кон поставит, душу (если и есть она у него, то он уверен, что с Мишкой на двоих, иначе только существовать) продаст на перекрёстке.
Лечение ещё в процессе, в плохие дни Андрей смиренно и молча берёт на себя роль подушки, грелки, сопелки. В хорошие — всё то же самое, только без разрывных Михиных эмоций или утягивающей в болото — чисто Горшенёвской — гибельной меланхолии. И Андрей не соврёт, если скажет, что хороших дней становится больше, хотя по началу они сверкали маленькими белыми точками на тёмном покрывале Михиной реальности.
Мишка (а это именно Мишка — большой, неуклюжий и самый родной и уютный) расслабленно и лениво тянет к себе, чтобы подцепить его губы, словно так оно было всегда, словно изначально была лишь одна проторенная дорожка.
Только вот здоровье его медведя ещё на грани, дышит и функционирует — уже победа. О большем Андрей, если честно, и не мечтал, когда, вырвавшись из замка их рук, оставлял сердце, мозг и бессмертную (общую) душу (или что там у них на двоих?), до следующего посещения. Поразительно, но признание собственных чувств, как и принятие Михиных, ни разу не повернуло его в сторону чего-то плотского и физического.
Правда, через время Миха сам повернулся, когда уже отсутствовала потребность в полном стационаре и вечера и ночи он проводил дома у Шуры. Зажимал и лез, наваливаясь, при любом удобном случае. Понятно, что у Андрея полыхало не только в груди от такого натиска, но он аскетично-сурово себя одёргивал. Михе сейчас нельзя. Михе будет неприятно. И вообще после стольких лет героина, хорошо, что вообще есть надежда на восстановление эректильной функции. Миха весь такой большой, тискательный и трогательно нетронутый (ну, вообще очень даже тронутый, но не про это сейчас), и тут Андрей — давно не пубертатный юнец с членом наперевес. Ну куда?
Но другая сторона была иного мнения, будто бы и не замечала недомолвок в виде собственных оказий организма. Дорвавшийся Миха — хуже чумы, опасней любой ядерной боеголовки, сметающий всё на своём катаклизм, если решил завоевать и присвоить.
Когда на Андрея практически полностью наваливается тяжёлое, но такое желанно-жмущиеся близко тело, ему остаётся только жарко выдохнуть в чужой рот и покрепче вжаться в мягкие полные губы.
А когда чужая рука змеей проскальзывает к паху и сжимает всё восставшее зло, то удивлённое мычание и вовсе не выходит сдержать. Миха, — хочется взвыть Андрею, — ну ёб твою мать, ты же обоим нам яйца выкручиваешь. Себе — метафорически, а мне очень даже реально. Ну потерпи, ты, блядь, время теперь есть, я уверен, что есть.
Накрыв чужую ладонь, Андрей на несколько длинных тягучих секунд позволяет себе стиснуть и насладиться восхитительным сжатием, а потом убирает нахальную руку, придерживая её на боку Михи. Достаточно, иначе потом будет совсем пиздец, он ещё не опустился до того, чтобы дрочить прям при нём. Ну или возможно опустился, но разрешения ему на это не давали: Миха — тот ещё ребус, хер знает что эту самонаречённую Клару Целкин может оскорбить.
Упёртый, стоящий на своём Миха, сопротивляется и пытается вернуть руку обратно, и, судя по всему, готов даже попиздеться с Андреем за эту возможность. Да что же ты за блядь такая, Миха, ну ты же чужие хуи, дай бог, мельком издалека видел, чё вот сейчас из себя щупателя неебенного строишь?
— Андрюх, ну ты чё? Хочешь же, — низко хрипит Миха прям в ухо, когда тот поворачивается к нему мощной спиной, закрывается, лишая права на увольнительные и мимолётные быстрые встречи на контрольно-пропускном пункте.
Вот ты, Мих, проницательным стал — ну просто подарок для человечества. И испытание для одного конкретного его представителя.
— Миш, — поворачивается раскрасневшимся лицом Андрей. Старается выглядеть серьёзно и внушающее. Но с такой красной мордой, всклоченными волосами и пьяными глазами — получается едва ли. — Миша, ну харе. Я тебя хочу. И хочу не просто, а чтобы нам обоим было заебись, понимаешь? Мне нахуй не надо кончить в одного, пока ты… Пока у тебя… Короче, я взрослый мужик и спокойно могу подождать.
«Да тебе самому бы стрёмно стало, если бы ты об меня обкончался, пока у меня даже не стоит. Даже ты не настолько эгоист, чтобы удовлетворяться, пока партнёру похуй на происходящее».
Снова отвернувшись, Андрей надеется, что тема исчерпана, что он донёс главную мысль — вместе, ждём, не принципиально. Как, блядь, с девственницей договаривается: до свадьбы — ни-ни. Миха, был бы ты бабой, тебя б ещё в реставрационке растлили, женили и обрюхатели. Повезло тебе.
— Андрюш, Андрюша, — Миша наваливается всем телом, чтобы уложить Андрея на спину и губами коснуться уха. — Мне ж не так, оно же, ну… Необязательно. Мне не надо, чтоб у меня стоял, чтоб хорошо было. Мне хорошо, если тебе хорошо будет, понимаешь, да?
Андрюша не понимает, он вообще теперь вряд ли когда-нибудь восстановит мыслительную деятельность после Михиных откровений. Всё, забрался снова в голову и дёрнул не за тот рубильник — устроил ебучий переполох и добился-таки анархии.
— Я просто это. Ну, попробую. Можно, да? Андрюш? Ну да?
Что, Андрюш, кто такой твой этот Андрюш? Он ещё на прошлом предложении закончился, кого ты кличешь, болезный.
Можно, Мих, теперь тебе всё можно, ты на всё выбил себе права, разрешения и заранее индульгенцию.
Андрей просто повержен и обезврежен, ему физически не собрать звуки в слова, а слова в осмысленные предложения. Остаётся только рвано кивнуть, и поймать Михины губы.
Почему они не целовались раньше — вполне объяснимо. Хотя засоси его Миха (или он Миху) раньше, может, он его действительно бы окольцевал. Балу ж говорил, что тут такая практика распространена. Мироздание, вопрос в вашей компетенции: какого хрена целоваться с Михой оказалось самым правильным, естественным и неизбежным?
Пронырливая рука снова оказывается в районе паха, только теперь сразу лезет под шорты и трусы, оттягивая резинки ниже. И обхватывает сразу под головкой — туго и твёрдо. Андрея заставляет растянуть губы в дурковатой улыбке эта попытка показаться уверенным держателем хуёв. Пятый десяток разменял, а всё выпендривается, как пацан: никак не смирится, что что-то приходится делать в первый раз. Ну вряд ли Михе до этого приходило в голову подержать кого-то за хуй, кроме себя, разумеется. Хотя и себя, наверно, нечасто, Миха ж про возвышенность и вообще иные материи (на героине-то), куда уж тут до плотского. Чего его сейчас переклинило — длительное наплевательское отношение к потребностям или наконец-то оформившиеся и вплеснувшееся чувства к Андрею — сам боженька не разберёт. А вот то, что будет, когда у него всё восстановится — будоражит сознание и заставляет приятно волноваться: кто кого быстрее заездит.
Михина ладонь по приятному прохладная, двигается сильно и медленно, а сам вылупился и возмутительно настырно рассматривает лицо Андрея. И вся эта нереалистичная ситуация смешит и возбуждает: пялящийся на него Миха, который дрочит ему, чтобы сделать
им хорошо.
Андрей шипит, когда шершавая подушечка проскальзывает по головке и чёртов Миха с его этим «Ща, Андрюх», оказывается лицом прямо над пахом, чтоб его. Вытаскивает язык и пускает слюну, самым кончиком касаясь уретры. И тут же в пару движений размазывает по всему члену.
— Так?
— Да я в душе не ебу, — голос даёт петуха, как будто ему первый раз в жизни дрочат. Но Миха и правда в первый. Видеть его таким, делающим вот
так… К такому Андрей не был готов, он вообще думал, что Мишку придётся самому домогаться и вытаскивать из его непробиваемого панциря из стеснения и комплексов. Чем они там на своих встречах групповых вообще занимаются? — Я в ахуе, Мих.
Миша улыбается криво, вроде даже как смеет порозоветь скулами, и возвращается к его лицу, чтобы снова коснуться губ.
Наверно, Миху тоже смущает хлюпанье на всю комнату. Андрей до сих пор поверить не может, что тот его за член держит. Теперь, когда Мишка прижимается всем собой и горячо дышит на ухо, его самого бросает в жар, так что футболка приклеивается к спине в момент. Ему всё еще неловко, что он тут один со спущенными штанами и перспективой на благополучную развязку, но Миха, который так увлеченно сопит и трогает его, который сам же захотел и настоял — это что-то из подростковых грязных фантазий, будь Андрей чуть поумнее и посмелее.
Неспокойный и неуёмный Миха снова принимается целовать его, трётся носом о подбородок, чуть прихватывает зубами шею, оттянув ворот футболки. Через ткань робко поглаживает напрягшийся сосок, будто боится, что ему по рукам дадут. Сам подставляется и трётся башкой об Андреевские ладони, выгибаясь, чтобы плечам и спине тоже досталось. Кошатина в теле медведя.
А потом Миха делает то, отчего Андрей в который раз за этот неполный час заканчивается: цепляет его руку, чтобы обернуть вокруг члена, снова накрывает своей ладонью и касается языком головки. И делает несколько плавных движений их совместными усилиями. Настолько неторопливых и длинных, что вторая рука автоматически оказывается в его волосах. Клара Целкин сегодня щедра и милосердна — рукоблудие одобрила, ещё и собственную руку помощи протянула.
— Миш, бля, — ахает Андрей, увеличивая скорость руки и чуть толкаясь бёдрами, но тут же притормаживает. Он не будет трахать их руки, как собака. Не будет. Не сразу, по крайней мере.
Как же это всё, блядь, невозможно, настолько за гранью, что ни одна любимая порнуха не сравниться с блядским Мишей и его не менее блядским ртом.
Острый язык облизывает, давит и иногда чуть дразнит уздечку. Мать честная, да он даже в рот не взял ещё, а Андрей уже вот-вот.
— Мих, вытащи язык широко, — слипшимися губами, на остатках способности к речи, шепчет Андрей.
Сделав ещё несколько размашистых движений языком — ну чисто кошак облизывается — Миха, пьяными глазами глядя на него, прилежно поддаётся требованию. Миха поддаётся. Поддаётся. Ему.
Похлопав пару раз и сладко потеревшись о мокрый, прохладный от частого дыхания, язык Андрей закрывает глаза и отпускает — и член, и себя, и грехи. Он уже всё увидел, он уже всё узнал — этот мир ему абсолютно понятен.
Миха — персональный демон, который был создан, чтобы искусить Андрея и высосать его. Во всех смыслах, видимо. Михаэль. Или Михуил. Или вообще Михляндий. Доставай уже свой контракт, кровью и другими жидкостями скреплять будем.
— Забирай всё, я всё подпишу, — сонно бормочет Андрей и, не открывая глаз поворачивается, чтобы воткнуться лицом в Михину грудь.
***
В следующий раз, когда его личный демон совершает своё тёмное таинство, Андрей честно себе признаётся, что сам до этого довёл. А потому что нечего, как школьникам, на тесном диване лежать друг на друге в темноте и вот это вот всё. Фильм они смотрели, да. Если бы Андрей смог бы ещё сказать, что за фильм был, то, может, и можно было только Михандра во всём обвинить. А так — как прыщавый хмырёнышь одноклассницу домой заманил и ручонки свои потихоньку распускает. Сначала массировал Михе голову, прочесывая пальцами посеребрённые пряди, потом и до шеи добрался, а там и плечи размял. И как-то оно всё механически и без задней мысли творилось: вот Миша, вот руки Андрея — жамкайтесь.
Потом, когда поменялись местами — и уже он прижимался спиной к Михе — зачем-то положил себе его руку на грудь и наглаживал от предплечья до самых кончиков пальцев, легко обводя вздувшиеся венки у костяшек и щекоча ладонь. Тут-то, очевидно, и погорел, потому что в эту игру могут играть двое, а у Миши была куда более выгодная позиция.
Засунув свободную руку под Андреевскую футболку, он теплой ладонью оглаживает живот, мнёт бока и игриво щиплет складочки живота. Спасибо, не комментирует раздобревшую Князевскую стать и налившуюся сексуальность. Пройдясь пальцами по рёбрам на манер игры на аккордеоне, накрывает мягкую, чуть потерявшую тонус грудь. Андрей даже не вздрагивает — откуда Михе знать как мужиков правильно щупать. Он и сам не очень в курсе, ориентируется только на ощущения. Приятно, на самом деле.
Дышит прямо в ухо, то и дело сухими губами по шее царапает, негодяй. Вторая Михина рука покидает плен и тоже забирается под футболку, чтобы расположить симметрично первой. Ну точно школьники — только теперь Андрей сам подружка, которая разрешила залезть себе под лифчик.
Гладит и сжимает бережно и нежно, чуть подразнивая огрубевшими подушечками соски. Очень сложно отмахиваться от очевидного подтекста его ласк, особенно когда все мурашки и тепло сбежались гнездоваться гораздо ниже.
— Мих, ну ща встанет же, — ловя руку на уползающей под шорты дорожке, протестует Андрей. Так, без огонька.
— Напугал ежа голой жопой, — хмыкает Миха и, коротко облизав пальцы, юркает всей ладонью под резинку.
Андрей тихонько ржёт сам с собой, представляя как Миха со своими шипами и он голожопый на сцене народ развлекают. Вот бы был перфоманс, считай модерн.
Ладно, хочется этому озабоченному заранее опыта набраться — пожалуйста. Это понадобится, это пригодится. Андрей устраивается поудобнее, развалившись на чужой груди и перекладывает руки на Мишины бёдра, поглаживая. Под поясницей всё равно всё тихо, поскорее бы уже его либидо начало подавать и физиологические сигналы, а не только визуальный и психологический интерес. Или какой там ещё у Михи. Андрей так и не разобрался чего его так тащит, а спросить было не у кого, да и вопрос деликатный, не хотелось мужскую гордость лишний раз задевать.
Прогнозы сбылись — под большой и тёплой ладонью всё встало и окрепло точно по рецепту. В общем-то, бестолковые подростковые тисканья охереть как разогревают и заводят: словно вот-вот вернётся батёк (в лице Балу, видимо), а они диван родительский оскверняют, у Андрея в трусах сокровища добывая.
— Дюш, приподнимись чутка.
Приподняв таз, Андрей лишается последнего оплота своей добродетели в виде штанов и белья и залихватски забрасывает ногу на Михино бедро. Горит сарай — гори и хата, чё теперь зажиматься и строить из себя недотрогу. Пусть уж дотрогает.
Миша, словно подслушал — хотя в их случае именно, что подслушал — второй рукой обхватывает и перекатывает в ладони яйца. Что творится-то. Андрей откидывает голову на его плечо, прикрывая глаза, а Миха наоборот подается вперед, впиваясь подбородком в ключицу, чтобы внимательно следить за собственными учиненными непотребствами. Реально что ли ему это какое-то моральное удовольствие доставляет?
И хорошо так, горячо, даже немножко стыдно, что он тут раскинулся, пока Мишка старается сделать ему приятно. Ох, ты ж грёбанная физиология, сука бессердечная. Готовься, Мих, как только — так тебе за всё и сразу перепадёт, а потом догонит и ещё раз перепадёт.
— Андрюш, Дюш, — зовёт его Миха, смазано целуя челюсть. Андрей поворачивается и губы тоже не остаются без ласки. А когда Михин язык нежно толкается в рот в такт руке на члене, его размазывает и сшибает окончательно. Ещё и эти хлюп-хлюп на фоне соображалке вообще никак не помогают.
— Я сейчас… ты не дёргайся только, ладно? — на руку, что яйца держала, от души так сплёвывает, по пальцам слюну размазывая.
И обратно опускает, только ниже, гораздо ниже, Андрей бы пошутил про преисподнюю, да у него дела важные нарисовались — расширенными глазами на Мишку лупить и дышать через раз. Вот тебе и перфоманс, вот тебе и голожопый.
Гладит по кругу от слюны холодными подушечками пальцев, и это пиздец резонирует с тем, как невыносимо горячо ладонь скользит по члену. Андрей не ожидал, что до практических занятий по мужеложству они дойдут так скоро, да и, если честно, его другие вопросы Мишкиного благополучия волновали куда больше. Не успел детально с матчастью ознакомиться, только обрывочно помнит, как оно с девчонками. Спасибо, и на этом.
Он, конечно, не дёргается, но с трудом подавляет желание увернуться от прикосновений. Ну стыдно же, непривычно, некомфортно. Хотя и не так, чтоб неприятно, странно скорее.
— Не сжимайся, расслабься, — ага, блядь, сам бы попробовал расслабиться, когда в тебя инородные тела суют.
Мишка тычется в него губами, чётко уловив Андреевское напряжение, отвлекает медленными влажными поцелуями, продолжая гладить внизу, даже чуть надавливает, проскальзывая на самый кончик.
— Неудобно, блядь, — ворчит Миха и убирает ото всюду свои нечестивые руки.
Возится, садится удобнее и подталкивает пришибленного Андрея к противоположному концу дивана, заставляя упереться руками в подлокотник и подтягивая поясницу к себе. И возвращается к прерванному занятию.
— Мих, — охуевая и от чужой наглости, и от смены, блядь, позиции в почти коленно-локтевую, и от открытости собственного положения.
— Всё нормально, Дюх, так лучше будет.
«Кому? Кому, твою мать, лучше?» — не успевает взбунтоваться Андрей, подавившись воздухом, потому что ладонь быстро начинает двигаться уж очень правильно-быстро. И палец тоже опять оказывается там же, входя даже как будто легче и дальше. В спину летят жалящие прикосновения губ докуда задралась футболка, как дебил, ну вот честно — без трусов, но в футболке. Хотя плевать на неё, тут бы в пояснице не прогнуться, а то совсем стыдоба.
На последнем издыхании Андрей признаёт — в этом что-то есть. Не прям, конечно, пиздец кайфовые ощущения, но если комплексно — то действительно пробирает. Если он правильно помнит есть ещё особая точка, которая типа охереть как усиливает удовольствие. В принципе, можно поэкспериментировать.
На последней осознанной мысли Андрей сдаётся — стонет и, прогибаясь в спине, падает лбом в подлокотник. Вот бы была картина, если бы Шура сейчас действительно зашёл — Андрей с голой жопой и Миха, который в неё вцепился и любовно сжимает.
Пока шершавые пальцы продолжают успокаивающе наглаживать объект собственного надругательства, есть время отдышаться и поразмышлять над тривиальными и вечными вопросами, шевелиться всё равно сейчас не вариант. Уже можно считать, что Андрей попадет в ад для содомитов? Или это лишь первый шаг к полноценному гейству? А ему можно Михе так сделать, может, тогда и быстрее запылает?
Мишка ластится, трётся лицом об спину и несчастно вздыхает: — Дюш, не зашло, да? Не то?
Не пизди, Михуил, что тебе жаль, демоны сожалеть не умеют. Дай пару минут, дух нечистый, сейчас, Андрей восстановит дыхание, соберёт себя в хоть какое-то подобие человека и всё тебе расскажет. И про то, и про зашло, и даже, возможно, на тебе покажет, если удрать не успеешь.
Пиздец, тебе, Мих. Лучше б бабой и обрюхаченной — так хоть бы лазейка была.
