Княшевание

Лето — тёплое, воздух — сладкий, юность — пьяная. А Мишка бешенный, нескладный и хохочущий. И тоже опьяненный, как и Андрей. Отлепляется периодически, чтобы заскочить на поребрик и пройтись неровным шагом, что-то взахлеб декларируя, или зацепиться за металлический отлив на первом этаже и начать приседать — гляди, Андрюх, ничё я не пьяный, вон как могу.    Андрюха не спорит, только ржёт и подначивает, зачем-то хлопая по пояснице. Миша этот, из любой херни шоу устроить пытается, ему бы весь мир ручищами длинными обнять или миру дать себя на куски растащить. Такой он — горит, но не сжигает, вспыхивает, но не дотлевает. Андрей им любуется и ему ни разу от этого не стрёмно. Миша он же, ну, другой, да? Не такой, как все. Не удивительно, что Андрей им заворожен, ему нравится всё необычное и красивое. А Мишка красивый, из него прямо рвётся что-то такое, чему Андрей пока не знает название, но чувствует всем собой, видит, даже не вглядываясь.    Туса на Болтах у их нового знакомого — Лёхи прошла даже лучше, чем они надеялись. Хотя даже почти не пили, потому что там оказались вещи повеселее. Не успев залиться пивом по самое не балуй, парни с Бонча (вроде, с Бонча, Андрей не очень уверен) предложили попробовать водник. Улетели они с Михой сразу. Лежали прибитыми на балконе, звёзды пытались разглядывать. К ним даже парни периодически подходили узнать, не словили ли они бледного на двоих, но Андрей отмахивался, и просил принести что-нибудь погрызть. Жрать хотелось пиздец, во рту то и дело возникал привкус жареной картошечки с соленым огурчиком и маминых ватрушек.    — Бля, ну только б не проебал, — копошится запыхавшийся Миха по внутренней стороне куртки.  — Чё потерял?  — Да пачку самца.  — Ну и хуй с ним. Мои покуришь, — Андрей не видит повода для расстройств, ну да, самца часто не покуришь, это вообще подарок, что он у них оказался. Но, чего, теперь рыдать что ли?  — Нашёл! — счастливо улыбается Миха и победно трясёт мятой пачкой. Дурак такой. — Ты, Князь, хоть и художник, а главного не сечёшь. Главное, оно ж нихуя не снаружи, оно всегда внутри, — и открывает пачку, где лежат два туго скрученных косяка.     — Нихера себе, а это что за подарки свыше? — округляет глаза Князь.  — Почти угадал, — смеётся Миха. — Мне сам сын ректора их подогнал. Он у них и правда кто-то вроде Иисуса, они чуть ли на него не молятся за всякие ништяки.  — Рыжий Иисус, храни тебя Бог, — благоговейно шепчет Князь и они ржут как ненормальные.    На ход ноги им тоже забили, поэтому вкушать дары было решено дома. Добраться до Миллионной с Болтов оказалось сложнее, чем представлялось в начале, но и веселее, потому что голова была лёгкая, а они с Михой — рядом.    В прихожей пахнет пылью, они толкаются бёдрами, пока снимают обувь и дерутся за единственный вбитый гвоздь, чтоб повесить куртку. Куртки остаются валяться на полу бесформенным комом, а пачка самца перекочевывает в Михины штаны. Заваливаются к нему на матрас, продолжая пихать друг друга локтями.    — Взрываем? — достав торпеду и зажигалку спрашивает Миха и, не дожидаясь ответа, поджигает.    Отошедший Андрей тоже затягивается несколько раз, кашляя под хриплый Михин смех, и тоже лыбится, никак не может перестать. Тело уставшее и ватное, а мысли перескакивают с одного на другое: надо бы про припев подумать к новой заготовке, пальцы у Михи пиздец милые и смешные, на них хорошо будет кольцо смотреться, такое серебренное самое простое, надо поискать и подарить ему, а ещё Миха постоянно губы облизывает и сглатывает, дергая кадыком, тоже, видимо, сушит. Андрею тепло и спокойно, а ещё очень лень шевелиться, даже язык еле ворочается. Миха обнимает его одной рукой за плечи и что-то втирает, важное, наверное, — рукой с косяком вон как размахивает — но воспринимать предложения сейчас не получается. Только голос слышать, хриплый, глубокий, грудной.    Глаза тяжелые, так и хочется их прикрыть и заснуть под Михин галдёшь. Но Андрей борется с собой, отвлекается как может — поворачивается к чужой шее и чешет об нее кончик носа. Мишка теплый такой, пахнет чем-то очень знакомым и близким, тоже смеется и проезжается щетинистым подбородком по лбу и щекам. Андрей поворачивается к нему боком и трется об его шею уже всем лицом, смеясь над тем, как тот почти визжит от щекотки.    Куснув выпирающую ключицу, Андрей, сквозь туманное сознание, понимает, что что-то не так. Он едва не отскакивает от Михи, стараясь подальше отодвинуть от него свои бёдра. Ну нахер, такие приколы.    — Ты чё, Андрюх? — Миха заметил резкую заминку и пытается заглянуть в лицо.  — Да ничё, пойду я, наверно, а то спать рубит пиздец, — прикрыв глаза сгибом локтя беспомощно врёт Андрей. Спать уже не хочется, хочется окунуть голову под холодную воду и надавать себе по щекам.    — Да куда ты собрался, блин? Оставайся, у нас ещё один косяк есть.  — Мы ещё этот недокурили, — «а я уже шибанулся», — мысленно продолжает Андрей.  — Ну вот именно! И чё ты тогда сваливать решил?    Миха снова тянет за плечи поближе к себе, пока убирает в пачку потухший недокуренный косяк, и у Андрея то ли от шока из-за внеплановых реакций собственного организма, то ли от травы, отключается инстинкт самосохранения и фильтрация речи: — Да, Мих, надо идти, у меня встал, я вообще не алё.    Что сказал, нахуя? Долго переживать не получается, прибитое состояние не позволяет фокусироваться на одной мысли, Андрей сейчас больше чувствует, чем думает. Под Мишкино дыхание, ощущает, как затекла спина на старом матрасе, как чужая рука продолжает легко сжимать плечо, опаляя кожу через футболку, как горячо тянет в паху, но это даже скорее приятно, нет болезненного желания разрядки. Мысли так и сползают прямо вниз, появляются картинки, как он расстегивает ширинку и гладит себя. И наличие Михи никак не сбивает настрой, наоборот, подогревает и настаивает сделать, как хочется.    — Так это от травы, — легко отзывается Миха. — У меня тоже встал, и чё? — Да ну пиздишь, — Андрея настолько ошарашивает откровение Михи, что он не просто в таком признался, но ещё и вслух, что тут же тянет руку проверить. Только когда пальцы касаются чуть натянутой ширинки до него доходит.  — Андрей, бля! — дёргается Миха, но голос не злой или оскорбленный, а скорее сильно охреневший.  — Блин, прости, чё-то не подумал, — глупо хихикает Андрей, ему не стыдно и даже не неловко. Он же правда только проверить хотел: врёт ли Мишка, чтобы его утешить? Не утешал.    Миха обиженно сопит и машинально скребет обнимающей рукой ногтями по футболке. Андрею не нравится, что тот молчит, ему хочется, чтобы Мишка тоже с ним посмеялся и не дулся.    — Миш, да перестань, я же просто, ну хочешь, вот, меня потрогай, — и бездумно хватает его ладонь, чтобы положить себе на пах.    От неожиданного нападения Миха стискивает то, что попало в руку. Не менее неожиданный хват заставляет Андрея толкнуться в ладонь с удивлённым стоном. Круто, зашибись, пиздец как приятно, но рука тут же исчезает. Зато появляется понимание произошедшего. Миша его сейчас или отпиздит, или сам выгонит взашей. Андрей сам себе объяснить не может, что на него нашло. От этого всего не страшно, ему, наоборот, весело, хотя умом он понимает, что Миха скорее всего сейчас полыхнёт. И надо бы опередить, что-то сказать, чтобы обезвредить.    — Миш, я не… — он резко поворачивает голову, врезаясь носом в чужой и замолкая, резко выдохнув.    Миша неровно дышит прямо в его губы и смотрит так, что хочется обнять и утешить. Прикрытые красноватые от травы глаза влажно поблёскивают, ресницы дрожат, а нос продолжает упираться в Андреевский. Наверно, нужно хотя бы отодвинуться, но… Андрей замер под чужим горячим дыханием и продолжение его абсолютно не пугает, скорее интригует.    Не выдерживает первый Мишка. Скользит по подушке головой, словно устраивается удобнее, и ненароком впечатывается в губы Андрея. И замирает. Его щетина ощутимо покалывает, поэтому сделать вид, что это поцелуй с девчонкой точно не получится. Но Андрей и не собирается, у него в груди что-то обрывается и ползёт обжигающей судорогой ниже, а рука крадётся зарыться пальцами в жёсткие пряди. Ощущение, что все чувства сосредоточились на губах, которыми он лениво хватает Михину верхнюю, чуть сжимая. Тот потрясённо выдыхает и кладёт руку на его щёку.    На каждом медленном тягучем скольжении губ Андрей ловит теплые облизывающие с головы до ног приливы. Ему так зашибись, что становится неважно абсолютно ничего, лишь бы оно продолжалось и не заканчивалось. Времени будто вообще не стало: сколько они уже так? Минут десять? Час? Неделю? На пробу проводит языком по нижней губе Михи, снова сбивая его дыхание. Какой же он, а.    Андрею мокро, тепло и сладко, влажные звуки отсекают все остальное, а чужой несмелый язык раззадоривает толкнуться глубже. Ему мало, контакта недостаточно, и он приподнимется, чтобы упасть грудью на Мишину и подтолкнуть его бёдра ближе к своим. Миха пылает кожей сквозь футболку и дышит, словно по лестнице три пролёта пробежал.    Дыхание заканчивается слишком резко и Андрею приходится отлепиться от влажных губ. Кислород чуть разгоняет туман в голове, и он смотрит в красное Мишкино лицо, пытаясь поймать фокус.    Тот глядит жалобно и, как будто, ожидая, что Андрей сейчас то ли разорётся, то ли полезет драться. Вот он дурик, конечно. То, что они творят ни разу не норма и вообще стоило бы подумать о последствиях заранее (если бы ещё кто-нибудь знал, чем обернётся сегодняшний вечер), но Андрею сейчас важно не то, что правильно или неправильно, а то, что он чувствует. А чувствует он Мишку и к Мишке, и отказываться от этого не собирается.   — Похуй, — выносит вердикт за двоих Андрей и впечатывается губами в чужую шею.    Мишка расслабляется под ним сразу с каким-то сдавшимся, несдержанным всхлипом, запускает пальцы в волосы и сам закидывает свою ногу ему на поясницу. Гладит второй рукой по шее и плечу, проминает позвоночник. Блин, он хоть девок своих не так же массирует? Андрей-то ладно, ему по кайфу грубоватые нажимы, а вот хрупким девичьим телам вряд ли бы такое зашло.    Шея Мишкина какая-то заколдованная, об нее хочется тереться носом и пощупывать губами неровную кожу. Кадык постоянно движется, и Андрей накрывает его губами, улетая от того, как тот подёргивается во рту. Есть желание не просто втянуть носом Мишу в себя, а полностью изваляться в его запахе, чтобы дышать только им, осязать на себе.    И бедро это на пояснице, которое так и норовит соскользнуть и проехаться ниже, Андрей сам толкается в его пах, на этот раз абсолютно сознательно желая почувствовать собственным телом его отклик.    Отклик получает со звуковым сопровождением, от которого по спине кипяточные мурашки разбегаются. Миша жмётся ближе и от его податливости и открытости хочется влиться в него, вплавиться, втереться.    Подцепив кончиками пальцев футболку, Андрей осторожно ведет её вверх, молясь, чтобы Мишка не испугался и не остановил. Но он только ёрзает, кряхтя, и покорно поднимает руки, когда её с него стаскивают. Чужая кожа и правда пылает, буквально горит, Андрей губами и языком старается почувствовать, вкусить этот жар.    Маленький кружочек соска так и тянет заласкать себя, облизать по кругу и втянуть посасывая, пока Мишка выгибается и чуть дёргает за волосы. Какой он чувствительный и громкий, и вообще вкусный. От травы сушило дико, но облизывая Мишку, Андрей едва ли не захлёбывается — слюной и ощущениями. Нежная безволосая тощая грудь ходит ходуном под его ладонями и ртом, а пальцы, судорожно вцепленные в футболку, тянут за загривок.    Андрей быстро отстраняется, чтобы исполнить молчаливую просьбу, и сам удивляется насколько ему горячо, но по сравнению с пылающим Михой всё равно собственная кожа кажется прохладнее. Тот притягивает его голову обратно, прижимает, словно от него пытаются сбежать. Нетерпеливый. Уткнувшись в плоский вздрагивающий живот, чуть лаская его губами, и проведя лицом вниз, уперевшись подбородком в пуговицу джинсов, Андрей подрагивающими пальцами справляется с ширинкой.    Дальше действовать не решается. Водит губами по кромке пояса, наглаживая вздрагивающие бёдра. Тут даже едва соображающий мозг подаёт сигналы тревоги: алё, тут как бы аппарат, конечно, известный и аналогичный, даже инструкцию искать не надо, но ты, ёбанарот, как потом Михе в глаза смотреть будешь? А себе?   Поэтому Андрей храбрится и смотрит в глаза Михе сейчас, чтобы понять его отношение: да или нет. Хотя это пиздёж, он очень надеется, что Мишка развеет все сомнения. Андрей приподнимается, садясь перед ним на колени, и подцепляет джинсы с боков, чуть приспуская с намёком, давая время осознать. Ну не один же он тут гормонами и травой ухайдоханный, правда? Так не бывает, у них с Мишкой всё на двоих, даже… такое.    И тот не подводит: приподнимает бёдра, разрешает стащить с себя джинсы, и даже сам тянется к чужой ширинке, но Андрей его опережает, чтобы не мучить. Стягивает свои штаны и тут же всем собой накрывает Мишу. Прижиматься к нему почти обнажённому — ещё одно обожаемое занятие в копилку любимых дел. Почему они не занялись этим раньше? Это же пиздец какой-то.    Костлявый тощий, но такой нежный-нежный, что гладиться об него собой — абсолютно новый уровень тактильных ощущений. Андрей бы даже, если бы захотел, то не смог бы остановится, этот поезд в огне, и мы в нём сгорим нахер, оставьте себе огнетушители и пожарных.    И целовать его хорошо, и втирать собой в хлипенький матрас — тоже охуительно до звездочек перед глазами, до хриплых всхлипов прямо из груди. Резинка трусов сползает ниже, и Андрей с ещё большим восторгом проезжается животом по чуть покалывающим жестким волоскам. Горячая пульсация члена с влажной тканью прямо на головке что-то замыкают в сознании, поэтому он даже не замечает момент, когда оба остаются совсем нагишом.    Размазанный Миха крепко жмёт к себе за плечи и то и дело поддаёт бёдрами, чтобы притереться посильнее и простонать сквозь сжатые губы. А потом лезет целоваться, облизывать широким языком челюсть и шею.    Сконцентрировавшись на том, как головка влажно потирается о чужой лобок, Андрей мягко приглаживает яйца и чуть сжимает член, заставляя Миху несдержанно толкнуться в руку и просительно замычать. Ему явно недостаточно, он облизывает собственную ладонь и обхватывает их обоих, и это такое зрелище, что Андрей вздохнуть забывает, замирая над Мишей, опираясь на одну руку, а второй вцепляясь в его бедро.    Тот жмурится то ли от удовольствия, то ли от смущения, и тоже дышит через раз, влажно хлюпая там внизу. Андрею хочется притормозить его, заставить растянуть этот момент подольше, возможно, остаться в нём навсегда. Но он не смеет сбивать Мишу так томно вздыхающего и трясущегося, напряженного и одновременно разомлевшего от собственных ласк.    Перед глазами плывёт, а рука подгибается, и Андрей почти всем весом валится на него, толкаясь нетерпеливо в кулак, забывая про это своё «притормозить». Промедление может стоить жизни — у него сердце вот-вот последнюю чечётку отобьёт, какое тут заземлиться, только взлетать.    — Дюш, Дюш, — бормочет Мишка, впиваясь пальцами в рёбра Андрея. Сам не понял, что сказать хотел. В итоге просто проводит языком по мокрой шее — так жарко и мокро, и невозможно вообще всё происходящее.    Сграбастав его в тиски, Андрей выцеловывает висок, скулы и щёки, подбираясь к губам. Вылизывает десна, дурея от их мягкости, ловит язык пошло посасывая, чуть прикусывает и дразнится.    И двигает тазом так, словно уже Мишу трахает, а не только его руку. От этих движений и словосочетания «трахать Мишу» сводит всё: в груди, внизу живота, ноги, а в особенности оба центра умственной дислокации. Как выжить-то вообще, когда все мозги вытекли и разлетелись белёсыми каплями по чужой руке и груди?    Миша под ним лопочет длинное задыхающееся «бля-бля-бля-бля» и содрогается всем телом, тоненько взвыв. Андрея от этого прошивает ещё сильнее, и он сжимает в себя Миху ещё крепче, едва позволяя тому продышаться.    Голова пустая, тело тряпичное, а Миша — пиздец просто. Лежит под ним, даже дёрнуться не пытается, хотя ему явно тяжело на себе разомлевшую тушку баюкать. А он и правда баюкает: как будто, чуть покачивается с Андреем в охапке и что-там низко мурчит сам себе. Ничего себе у него посторгазменные приходы. Может, они у него случайно новую точку вдохновения открыли? Андрей за — он ни тела, ни всего себя готов не щадить, чтобы Мишкины тарахтелки в мелодии складывались.    Всё-таки скатившись вбок, подтягивает Мишку, впечатывая его лицо куда-то себе в шею. Тот продолжает щекотно муркать, периодически касаясь губами горячей кожи. Дурман в голове не выел даже оргазм, даже такой остро-тянущий.    Андрей утыкается в чуть влажные волосы вдыхая в себя Мишу во все легкие. И ему з-а-ш-и-б-и-с-ь.   

***

  Миша просыпается от укольчатого прохладного ощущения отлепившейся кожи. Он практически сразу понимает, что это Андрей вошкается и сползает с матраса. Всей спиной чувствует, почти видит, как тот трёт глаза, окидывает мутным взглядом комнату и неуверенно поднимается на ноги, чтобы свалить подальше. Андрей, который вчера сам начал его трогать, который ответил на поцелуй и… продолжил. Мише спросонья кажется, что воздух в комнате до сих пор тяжелый и густой, пахнет сексом, их потом, и совместными… всем, короче.     Сколько раз они за ночь переплелись телами, столкнулись губами, дрожа, и словно желая сожрать друг друга? Миша даже под отцовским допросом не смог бы сказать сколько раз он выгнулся и излился, шалея от Андрея и заземляясь об него же. Приходится сильнее сжать бедра, потому что член снова заинтересованно дёргается от воспоминаний о ночи, а стянутая кожа на груди и животе только подтверждает общее безумие. Как будто не хватило, ему в жизни столько оргазмов за раз не перепадало, ну в самом деле. Тело ощущается, словно по нему поезд проехался — ломит даже те места, которые, казалось, никак не использовались.    А Андрея всё равно хочется, вот хотя бы ещё один разок, пока он не осознался и не пришёл в себя. Поцеловать его ещё раз, потрогать так, как давно хотелось и сбылось — не боясь, сжимая и лаская — может, даже облизать, как не решился. Наверно, хорошо, что не решился. Тискания по накурке ещё можно как-то объяснить, а вот, когда друг ртом на член пытается насадиться — такое уже сложнее оправдать травкой.    Поёжившись, словно от холода, он сильнее натягивает на себя простыню, будто та способна избавить его от всех невзгод и последствий. Он знает, что за всё хорошее надо платить. Раз вчера было так охуительно, как не было никогда, то сегодня придётся расхлёбывать и возмещать. Андрей, он же… Ну, не такой. Он нормальный. По бабам любит шариться, а Миша сиськами и остальной комплектацией пока не обзавёлся. Просто с травы того так унесло. И Миша не знает благодарить ли шмалеволокно за такой подарок или же ненавидеть себя за то, что повёлся на кумар и потерял Андрея. В том, что тот разочаруется в нём и в том, что они сделали — он не сомневается. Пусть только не уходит насовсем, пусть наорёт, назовёт пидорасом, сделает вид, что ничего не было, но только не бросает. Иначе Мише без него не справиться. Ни с группой, ни… вообще.    Босые ноги шлёпают обратно, проходят комнату и направляются к матрасу. Миша вслушивается и неосознанно напрягается. Готовый и к грубой побудке, и не ласковому тычку, и к пизделову без гонга. Нихуяшеньки, если честно, не готов, но ожидает такого развития. Тело не жалко, себя вообще не жалко — он заслужил, с пидорами только так и надо, что на друзей бросаются, когда те в неадеквате. Жаль только то хрупкое и солнечное, которое в груди какой год гнездится и так и не было озвучено, вручено, подарено. Но он его всё равно сохранит всем собой, прикроет не очень-то ещё широкой спиной от самых сильных ударов и острых колких слов. Потому что оно настоящее, оно самое лелеемое и важное, нельзя такое предавать — Миша это интуитивно чувствует, так же, как и самого Андрея.    Но пока что загаданные сценарии не спешат воплощаться. Андрей снова заваливается на матрас, по-хозяйски лезет под простыню и неумолимо прилипает к Мишиной спине. Впечатывается всем голым собой: грудью, животом, бёдрами. И руку закидывает на талию. И нос почему-то холодный зарывает в затылок. И Миха выдыхает так, что становится ясно, что нихрена он не спит.    Рука с талии тут же ползёт ниже и правее, накрывая полувставший член. Дары марь-иванны продолжают действовать, и Миша не может, физически не способен, от них отказаться. Он возьмёт столько Андрея, сколько ему дадут. А там дальше ответит — по всей строгости отдаст всё, что задолжал. Только бы сейчас продолжил.    Подавшись назад, Миша накрывает рукой чужое бедро, подталкивая на себя. Пусть знает, пусть чувствует, что, на самом деле, ему можно всё.    — Миш, — хрипло зовёт Андрей.  — Повернись. Пожалуйста.  Вот неймётся ему, а. Уже слишком светло, чтобы Миха мог спокойно с ним лицом к лицу. Сейчас Андрей может увидеть то, что показывать нельзя ни в коем случае во имя их дружбы и его же психологического благополучия. Ты не справишься, Андрюх, со всем, что Миша в себе держит, ебанёшься тут же.    Но это грёбанное «пожалуйста» не оставляет шансов. Когда Андрей просит таким тоном — Миша не герой. Он хребет себе переломит, но сделает. Потому что сопротивляться — как серпом себе же по яйцам жахнуть — больно и глупо. Андрей же никогда не пытался плохо сделать, хотя у него была масса возможностей. Ему можно верить. А неверием только обижать. Поэтому Миша поворачивается, хотя ему стыдно и неловко смотреть в его глаза.   Слава всем несуществующим богам, Андрей просто его целует. Вот прям так, как мечталось: ласково, успокаивающе, но так неуверенно. Мише не нравятся его сомнения, он отвечает со всем напором и через какое-то время чувствует под губами чужую улыбку. И руку на своём члене. Ему, получается, тоже можно...?    За произошедшее всё равно расплачиваться, что терять? Потом такой возможности не будет. Миша не любит жалеть об упущенных возможностях, ему привычнее сокрушаться о сделанном.    С сожалением оторвавшись от рта Андрея (эти его губы, чтоб их), он мажет губами по подбородку, шее, скатывается ниже — по груди до самого пупка, а там, боясь передумать накрывает головку. На языке горчит, но он суматошно кружит и обласкивает упругую, теплую плоть.    — Миш, Миша, — заведённо толкается бёдрами ему в рот Андрей, вцепляясь в волосы.    Приходится тормозить, соображать, как дышать и не давиться, но Миша всё равно доволен и счастлив. Похуй на последствия, похуй на всё остальное — сейчас Андрей с ним, кайфует от его рта. И можно безнаказанно хватать и мять его жопу, стопарить или подталкивать на себя.    Видимо, Андрей не особо искушён в такой ласке или понимание, что ему отсасывает лучший друг быстро подводит к краю: кончает он неожиданно, не успев вовремя вытащить. Горьковатая порция жжёт язык, но оно того стоит, потому что, не успев как следует облизаться, его тут же тянут наверх и смачно целуют.    Замерев, Миша позволяет вылизывать собственный рот, потому что чужая рука рваными движениями добывает из него оргазм в считанные секунды. А если бы он смог взять до горла подольше, то и этого бы не понадобилось…    — Дюш, Андрюх, прости, что я так… Я не просто, но, если хочешь — давай просто. Я с тобой, я тебя и без тебя совсем, я не то... — бормочет Миша в непонятном приходе, силясь сказать важное, но получается какая-то хуйня. Как обычно. Он себя ненавидит за то, что не может о нужном и важном. Андрей, прости. И за косноязычие, и за неуместные чувства, и вообще, что оно так вышло.    — Потом, Миш. Я ночь не спал, давай вздремнём, а? Я тоже и с тобой и тебя, но через пару-тройку часиков, ладно? В жизни столько не трахался, дай отдохнуть уже.    «И с тобой и тебя» — это же про то? Про то же, про что и Миха? Надежда, что следующее пробуждение станет менее нервным, но куда более приятным и незабываемым — расцветает в груди ебучем подсолнухом. Как тот, что они видели, когда шарахались по Андреевской деревне — такой высокий, распустившийся и манящий сочными жёлтыми лепестками, но всё еще сырыми семечками. Даже Михе, с его ростом, приходилось вставать на цыпочки, чтобы почувствовать маслянистый, вызывающий слюну, запах. Андрюху так вообще подсаживать пришлось, чтоб дотянулся. Но он не против — ни подсаживать, ни насаживать, ни насаживаться чем бы то ни было. Андрюха же.