МЫ

Пран Дела у Пата не очень. Прошло три дня с тех пор, как его выписали, и я вижу, что физически он пошел на поправку. Он уже не спит весь день напролет. Выходит ненадолго гулять. Сегодня утром он даже приготовил нам завтрак. Но когда я повел его в наше кафе – которое мы нашли в первое утро после того, как стали жить вместе, – произошла катастрофа. Не успели мы сделать заказ, как нас обступили какие-то школьники, требуя, чтобы мы – да, во множественном числе – дали автограф. Потом пара человек захотели с нами сфотографироваться, Пат взбесился, у него начался кашель… Мы ушли, так и не поев. А когда я предложил зайти в наше любимое китайское заведение, он сказал: – Давай просто закажем чего-нибудь на дом. Его тело выздоравливает – это я знаю наверняка. Но я понятия не имею, что он чувствует или что творится у него в голове. Он замкнулся в себе. Попеременно то срывается на меня, то извиняется за то, что сорвался. Я уже не помню, когда мы в последний раз целовались. По-настоящему, а не коротко в щеку. Кажется, перед его первой выпиской из больницы. Да… в душе. То был чертовски приятный душ. В отличие от того, который я принимаю сейчас. Я в кабинке с низкими стенками, а это значит, что слева и справа стоят два моих одноклубника. Которые глядят на меня. Не в порнографическом духе – типа, зацени его член, – хотя, если честно, я бы предпочел, чтобы на меня пялились именно так, а не с глубокой тревогой. – Ты больше не разговариваешь с нами. – Шум воды вокруг не заглушает нотки обвинения в голосе Ленга. – Разговариваю, – отвечаю я, намыливая грудь. Санти, который стоит с другой стороны, немедленно опровергает мое заявление. – Не, ты стал совсем необщительным. Они хотят, чтобы я был общительным? Когда мой парень хандрит и при каждом удобном случае срывается на меня? Да им повезло, что я вообще появляюсь на играх. Все мои мысли – о Пате, и это чудо, что я еще помню, как играют в регби. – Перт говорит, твой мужик поправляется, – не унимается Ленг. Я смываю с себя мыльную пену и тянусь за шампунем. – Угу. – Тогда почему ты такой мрачный? Из-за нежелания отвечать я очень долго намыливаю голову и ополаскиваю ее. Надеюсь, достаточно долго, чтобы они забыли заданный Ленгом вопрос, однако, когда я наконец открываю глаза, то вижу, что парни до сих пор на меня смотрят. – Ну же, Пран, колись. Что у тебя происходит? – Ленг издает самоуничижительный смешок. – Вряд ли все еще хуже, чем сейчас у меня. Напоминание о его семейных проблемах прогоняет сомнения. К черту. После того, как раскрылась «страшная» правда о моей сексуальной ориентации, мои товарищи по команде всеми силами поддерживали меня. Они постоянно спрашивали, как Пат. Мирились с моим кислым лицом во время выездных игр. Я видел с их стороны только добро и сейчас чувствую себя полным козлом за то, что продолжаю дистанцироваться от них. – У Пата депрессия, – признаюсь я. Эти три слова остаются висеть в клубах пара. Я еще ни разу не озвучивал их. Черт, я избегал даже думать об этом, но теперь вдруг понимаю, что все так и есть. Пат не просто хандрит. Он не просто расстроен. Он в депрессии. Все новые и новые признания выскакивают из меня, и я не могу их остановить. – Он до сих пор не может вернуться к работе, а вчера его команда выиграла еще одну игру без него. Его силы еще не полностью восстановились. Ему нельзя заниматься – врач запретил. Когда он выходит из дома, за ним сразу увязывается какой-нибудь репортер. – Мое горло сжимается. – И мне кажется, что он винит во всем этом меня. Блядь, вот еще одна вещь, которую я только сейчас произнес вслух. Мне тошно от мысли, что это может быть правдой, что Пат считает, будто в затянувшемся давлении прессы виноват я. Кван по-прежнему названивает мне каждый день. Клуб выпустил множество заявлений, чтобы компенсировать мой отказ говорить с прессой. Мы с Патом – во всех блогах о спорте. Во время нашей последней игры вход на стадион оккупировали демонстранты, которые держали в руках плакаты с цитатами и гадкими слоганами. Жизнь… дерьмо. Прямо сейчас иначе не скажешь. – Я не знаю, как это исправить, – сквозь зубы говорю я. Выключив воду, я беру полотенце и оборачиваю его вокруг талии. – И подкрепления, которое можно вызвать на помощь, у меня нет. Парни идут за мной в раздевалку. На их лицах сочувствие. – Фигово, мужик, – говорит Санти. – Угу. – Я отворачиваюсь к шкафчику, чтобы они не видели отчаяние у меня на лице. Фигово – это преуменьшение. С фиговым я бы мог справиться. Но видеть, как Пат страдает, и не знать, как помочь… Это не просто фигово. Это настоящая пытка. Вернувшись с тренировки домой, я нахожу Пата в спальне, уткнувшимся в книгу. Научную книгу об исчезающих видах, если я правильно прочитал заголовок. Я автоматически напрягаюсь, потому что не знаю, какое выражение увижу у него на лице – такие настали сейчас времена. Убитое? Хмурое – типа, не лезь? Виноватое? Грустное? Сегодня ничего из вышеперечисленного на его лице нет. Натянуто улыбнувшись, я стягиваю толстовку. А потом с изумлением вижу искру желания в его карих глазах. Мой член в момент прижимается к молнии. Он тоже не помнит, когда у нас в последний раз был секс. – Как тренировка? – спрашивает Пат, откладывая книгу на тумбочку. – Нормально. Как книга? – Интересная. Представляешь, в неволе некоторые панды не знают, что делать, когда у самки начинается течка. – Он усмехается, и, черт, мое сердце взлетает к самому горлу. В последнее время я видел его улыбку так редко. – Облом. – Еще какой. Их же пытаются разводить. В общем, один зоолог записал секс панд на видео и стал показывать его тем самцам, которые не могли догадаться, что делать. Кто бы знал, что существует порно для панд? Смеясь, я расстегиваю джинсы и бросаю их на ближайшее кресло. Пат смотрит на мои боксеры, потом на мою голую грудь, потом говорит: – Знаешь, если подумать, ты сегодня выглядишь особенно сексуально. Я чуть не плачу от счастья. Я не дурак – я понимаю, что сексом многое не исправить. Секс не сможет магическим образом развеселить его и стереть весь ужас прошедших недель. Но это начало. Когда я бегом устремляюсь к кровати, мое рвение вызывает у Пата смешок. Хрипловатый звук отправляется прямиком к моему члену. Я соскучился по его смеху. Я соскучился по своему улыбчивому, беззаботному, спокойному Пату и при виде знакомой улыбки впиваюсь ртом в его рот. Мой поцелуй – это жаркая, скрученная воедино помесь желания, волнения и о-боже-я-так-скучал-по-тебе. Язык Пата, лишая меня рассудка, вторгается ко мне в рот. Его руки ласкают мой торс, притрагиваются к соскам, после чего скользят по моему прессу к поясу боксеров. – Сними. – Он тянет за них. Я отпускаю его рот ровно на столько, чтобы сбросить трусы и отшвырнуть их в сторону. За ними летят его пижамные штаны и футболка. Я немного волнуюсь, что он может замерзнуть и опять заболеть, но накинуть на нас одеяло не успеваю, потому что он уже прижимается своим теплым, голым телом ко мне. Его губы целуют и посасывают мою шею, словно кожа там намазана медом. Глухие, рычащие звуки, которые он издает, щекочут мне ухо и пробирают до самых яиц. – Мне не хватало этого, – шепчет он. – Мне тоже, – сдавленным от эмоций голосом говорю я. Боже, он даже не представляет, насколько. Он опрокидывает меня на спину, и я, весь в огне, сотрясаюсь от страсти, пока его поцелуи опускаются вниз. Когда его рот обхватывает кончик моего члена, мои бедра дергаются вверх, ищут большего. Ищут его. Пат медленно вбирает меня все глубже, и глубже, и глубже, пока не заглатывает целиком. Влажно, тепло, охуенно – вот единственные ощущения, которые я испытываю сейчас. Но потом я вспоминаю тот жуткий кашель и, коснувшись его мягких волос, останавливаю его. – Ты уверен, что ты в состоянии? Его сильная челюсть напрягается. Черт, я выбрал неправильные слова. По какой-то причине Пат стал бояться выглядеть «слабым». Но я не считаю его таким. И никогда не считал. Он просто болен. И все. Однако, сколько я ни убеждаю его, эта тема остается болезненной. – Я о твоем горле, – поспешно поясняю я. – Если оно еще болит, то есть и другие способы, с помощью которых ты можешь довести меня до оргазма… Он расслабляется и начинает кружить языком по моей головке. Мои губы изгибаются в порочной улыбке. – Вообще, чем больше я думаю об альтернативе, тем она сильнее мне нравится. – Я позволяю лизнуть себя еще раз, а потом за плечи тяну его вверх и толкаю на спину. – О какой альтернативе? – хрипло говорит он. Я уже нащупываю на тумбочке смазку. – Заполучить твой член, который будет трахать меня, пока я не взорвусь. У него вырывается насыщенный страстью стон. – М-м-м… Да. Звучит очень заманчиво. От нетерпения я трачу на подготовку совсем мало времени. У нас так давно этого не было. Слишком давно. Я хочу его с такой силой, что у меня пересыхает во рту и вспотевают ладони. Мои пальцы дрожат, когда я заталкиваю их в себя и кручу, по пути торопливо забираясь ему на колени. Он наблюдает за мной – с порозовевшей от возбуждения грудью, с огнем, горящим в глазах, – а затем переводит взгляд на торчащую из моего паха плоть. Его член не менее твердый, и когда он обхватывает его и начинает ласкать, я издаю долгий стон. При виде набухшей, истекающей смазкой головки, которая выглядывает из его кулака, у меня во рту становится еще суше, чем было. И я увлажняю его, наклонившись и всосав жемчужную капельку в рот. Потом я поднимаю голову и облизываю губы. Пат дергается. – Черт, Пран, ты мне нужен. Мое сердце делает странный маленький кувырок. Я знаю, сейчас речь о сексе, но подспудно надеюсь, что Пат не только о нем. Он всю неделю отказывался принимать мою помощь. Да что там, не только мою, но и всех остальных. Он отказывался признавать, что ему нужна помощь. Может, таким способом он признается в этом сейчас? Как бы там ни было, я даю ему то, что он хочет. Я даю Пату себя. Приподнимаюсь, а потом опускаюсь задницей на его твердый член. Резкая боль подтверждает, что я еще не готов, но мне все равно. Я рад этой боли. Рад каждому дюйму. Я наклоняюсь и целую его, и у меня перехватывает дыхание, когда мой любимый мужчина толкается бедрами вверх. – Скачи на мне, – приказывает он. – Скачи жестче. На сей раз я не подчиняюсь ему, а начинаю двигаться медленно – болезненно, восхитительно медленно, пока его лицо не искажается нетерпением, пока он не начинает стонать, извиваясь и умоляя о большем. Пат с каким-то отчаянием хватается за мои бедра. Пытается приподнять свои, но я продолжаю дразнить его, осыпая поцелуями его ключицы и шею, посасывая его мочки, покусывая губу. Я хочу раствориться в ощущении его тела, насладиться каждой секундой, пока он растягивает, заполняет меня. Но потом он с коварным блеском в глазах берет мой член в руку. Я чертыхаюсь. Как только он начинает передергивать мне, тело перестает меня слушаться. Внезапно я начинаю пылко скакать на нем и восстановить свой прежний ленивый ритм уже не могу. – Хочу, чтобы ты меня всего обкончал, – бормочет он. Его рука ускоряется, большой палец при каждом торопливом движении нажимает на точку чуть ниже головки. Боже. Он пытается заставить меня взорваться. И заставляет. С его рукой на мне и его членом во мне, оргазм, который мчится на меня со скоростью взлетающего самолета, остановить невозможно, и я, хрипло вскрикнув, кончаю, пока его бедра толкаются вверх, а сильный кулак выдаивает меня до конца. Зажмурившись, он отпускает мой член, крепко обхватывает меня и тоже содрогается во власти разрядки. Мой торс приклеивается к его – спасибо моей сперме и нашему поту. Я ощущаю его бешеное сердцебиение. Оно кажется мне… слишком частым. Разве его сердце должно биться так часто? Я быстро сажусь, беспокоясь, не перенапрягся ли он, не станет ли ему хуже из-за моей эгоистичной потребности в нем. Пат, видимо, прочел мои мысли: его губы сжимаются, а блаженство исчезает с лица. – Не говори этого, – предупреждает он. Я сглатываю. – Чего? – Что ты там собирался сказать. – Он тянет меня на себя, чтобы я снова лег, и одной рукой обнимает за плечи. – Меня уже тошнит от этого взгляда. – От какого? – Хочу ли я знать? – От встревоженного. Ты кончил, и он сразу сменил твой секс-взгляд. Я не могу это оспорить – не хочу врать – и потому спрашиваю: – У меня есть секс-взгляд? – Угу. Твои глаза слегка расходятся в стороны, и немного высовывается язык. Я фыркаю ему в подмышку. – Как эротично. – Со мной – да. Но я бы не стал делать такое лицо, когда ты будешь давать свое эпохальное интервью. Когда Пат заговаривает о прессе, в его голосе появляется… горечь, что ли, не знаю. Я еще никогда не использовал это слово, чтобы его описать. Ни единого раза. И теперь по моей спине ползет беспокойство, потому что я не знаю, что с этим делать. Вчера я сказал ему, что теперь журналист хочет снять интервью – с показом по телевизору, – а не просто напечатать в газете. – Пат, ты хочешь, чтобы я его отменил? Он пожимает плечом. – Ты же не можешь. – Ну… – Не могу? Хэймейкер будет спрашивать о моей личной жизни. До меня внезапно доходит, что предварительно я должен обсудить это с Патом. – Мне придется говорить с ним о регби – этого требует мой контракт. Но мне бы хотелось узнать твои мысли на тему того, что еще мне следует или не следует говорить. – Почему? – Потому что мы партнеры. – Я поднимаю голову. – Верно? Мы вместе. И это наши общие отношения. У тебя есть право голоса на тему того, что мы о них говорим. Он отворачивается к окну. – Говори, что хочешь. Мой желудок сжимается. От меня только что отмахнулась любовь всей моей жизни. – Пат, – шепчу я. Он не глядит на меня. – Мне кажется, проблема не в одной пневмонии. И нам нужно об этом поговорить. – Я в норме. Нет. Ты в депрессии – хочется возразить мне. Но я обнимаю его впервые за много недель. И не решаюсь испортить момент началом Большого Серьезного Разговора. Откашлявшись, я пробую новую тактику. – Что тебя сейчас могло бы обрадовать? – Вот прямо сейчас? – спрашивает он. – Нет… – Я тщательно подбираю слова. – Вообще. В целом. Ты чего-нибудь ждешь? Он смотрит в потолок. – Море, наверное. Я хочу на Пхукет. Мое сердце вздрагивает в груди. Пат хочет уехать. Да, он сказал «море», но я услышал это иначе. Я беру полсекунды на то, чтобы вспомнить свое расписание. Впереди 2 выездные игры. Ни там, ни там пляжей нет. – Слушай… до конца сезона осталось восемь недель. Может, посмотришь билеты на лето? Устроим себе долгие каникулы на Пхукете. Повидаем твоих. Ты мог бы поучить меня серфингу. – Окей, – медленно произносит он. – Хорошо. Я зарываюсь лицом ему в шею. Может, планирование отпуска приободрит его. Может, от секса у него снова начнут вырабатываться эндорфины. Может, тот факт, что сегодня он захотел меня, значит, что ему становится лучше. Надеюсь, что да. Надежда – это все, что у меня есть.