МЫ

Пран Фотография разлетается по интернету через шесть часов после того, как я вошел к Пату в палату. Первыми ее публикуют Lacmoments – и как этим ублюдкам вечно удается всех обскакать?? – а потом она появляется на сайтах по регби, в блогах о знаменитостях, на порталах со сплетнями и в газетах, которые на самом деле должны сообщать о вещах поважней. Ее вывесили у себя даже два серьезных издания, причем превью фото стояло выше статьи о захвате террориста. Видимо, зрелище того, как я целую в губы мужчину, это событие мирового масштаба. И в данный момент потушить сей пожар я не могу. Я не забыл сказать, что теперь я тоже на карантине? Угу. Сняв маску, я подписал себе приговор. В палату в сопровождении разгневанной медсестры влетел доктор Риджел, одетый в защитный костюм, и проинформировал меня, что, поскольку я подверг себя воздействию потенциально опасной разновидности гриппа, то мне запрещается покидать изолятор до тех пор, пока не придут результаты анализов Пата. Потом взбешенная медсестра взяла у меня кровь и отправила ее на проверку. Жалею ли я? Ни вот на столько. Я все равно не собирался никуда уходить, но теперь меня точно не выгонят после конца часов посещений. Плюс – зачем отрицать – лишний повод спрятаться от внешнего мира оказался как нельзя кстати. Не знаю, кто сделал фото, но, блин, украв наш интимный момент, этот козел открыл золотую жилу. Только представьте – я сижу на кровати у Пата, мои губы крепко прижаты к его. Это было сразу после того, как он очнулся. Я увидел его прекрасные карие глаза и от радости, от облегчения забыл, что мы за стеклом, а шторки открыты. Потом он заснул и проспал еще час, а я держал его за руку. Прозвучит, наверное, тупо, но я еще никогда не чувствовал себя настолько полезным. Я хотел, чтобы, проснувшись, он понял, что не один. Несмотря на дерьмо, заполонившее мою жизнь, я ощущал себя небывало спокойным. Потому что в кои-то веки я знал, что делаю то, что надо – и когда надо. Проснувшись, он сначала не понял, что происходит. – Где мы? – спросил он внезапно, чем испугал меня. – В больнице. Пат, ты заболел. У тебя, наверное, грипп, но точно станет известно, когда придут результаты анализов. – Окей, – сказал он и сжал мою руку. Но чем больше он просыпался, тем в большее волнение приходил. Он быстро просек, что странная палата со стеклянными стенами – изолятор, и что я тоже мог заразиться. И теперь пилит меня. – Зря ты снял маску, – хрипит он. – Пран, ты ненормальный. Тебе нельзя здесь находиться. Он уже не впервые сомневается в моем здравомыслии с тех пор, как очнулся, а теперь в его здравомыслии сомневаюсь я, потому что, ну а где же еще, черт побери, мне находиться? Стоять за стеклом и смотреть, как мой любимый страдает? – Еще подхватишь мой идиотский овечий грипп, – бормочет он. – Во-первых, нам еще неизвестно, что у тебя. – Я сижу на стуле и, наклонившись к нему, поглаживаю рукой без перчатки его горячую щеку. Меня беспокоит, что жар так и не спал. Он уже часов шесть на капельнице. Разве температура не должна была снизиться? – Помнишь, доктор Риджел сказал, что шансы невелики? Во-вторых, если ты болен именно этим, то я уже заразился, потому что вчера у тебя в горле побывал мой язык. И в-третьих, я обязан быть здесь. Малыш, взгляни на эту камеру пыток. – Я обвожу рукой угнетающее пространство палаты. – Чтобы я разрешил тебе мучиться здесь в одиночестве? Да никогда. Он слабо смеется. Господи. Слава тебе, он очнулся. Когда я увидел его за стеклом… такого неподвижного… то пиздец как перепугался. – Твой тренер обделается кирпичами. – Он вздыхает. – Вдруг ты пропустишь завтрашнюю тренировку? В четверг у тебя игра с «Чиангмайем». Пран, ты не можешь позволить себе заболеть. Я изумленно таращу глаза. Пат замолкает. – Что? – Ты серьезно думаешь, что я буду тренироваться, пока ты в больнице? – Завтра меня могут выписать. – После всех мер предосторожности, которые предприняли эти ублюдки? Ага, щас. Тебя продержат здесь минимум пару дней. – Мой тон становится резким. – Надеюсь, ты понимаешь, что ни в какой Чиангмай я не поеду. Пока не станет ясно, что ты вне опасности, я никуда не уйду. – Я никогда и не был в опасности, – возражает он. У меня отваливается челюсть. – Ты вырубился на работе! У тебя температура под сорок! Кожа как у вареного рака, но тебя все равно морозит, и ты дрожишь, как осиновый лист. И даже голову не можешь поднять – так ты ослаб! – Со мной все нормально, – упирается Пат, и мне хочется дать ему по башке. Чего я, впрочем, не делаю, потому что на больничной койке все-таки он, а не я, а значит именно мне остается быть взрослым. – Нет, не нормально, – твердо говорю я. – Ты болен. – Возможно, каким-то опасным видом овечьего гриппа, но я отказываюсь этому верить. Благодаря патологической одержимости Перта, я знаю, сколько человек умерло от этого гриппа. Шестнадцать. И могу сказать только одно: Пат не станет семнадцатым. Я продам душу дьяволу, но не позволю, чтобы с ним что-то случилось. Он вся моя жизнь. Услышав громкое жужжание, мы замолкаем. Замок на двери открывается, и в палате появляется медсестра (которая теперь официально меня ненавидит). Она при полном защитном параде и в маске, так что ее лица я не вижу, но судя по глазам, она хмурится. – Паракул. Идите за мной, – приказывает она, и из-за мрачных ноток в ее голосе я немедленно напрягаюсь. О боже. Пришли результаты анализов? Она уводит меня, чтобы наедине подтвердить, что у Пата тот грипп? С участившимся пульсом я кое-как поднимаюсь со стула. Пат тоже встревожен, однако не возражает, когда я вслед за Сестрой Смерть выхожу в коридор. Как только за нами закрывается дверь, она достает телефон. Мой телефон, который она конфисковала, увидев, что я отправляю сообщение семье Пата. Оказалось, что электронные устройства в изоляторе под запретом. Но, если честно, я рад, что у меня отняли телефон, потому что с тех пор, как появилось то фото, его экран мигал как бесконечный салют. Пат в тот момент еще спал. Да, он понятия не имеет, что около часа назад за пределами нашей стеклянной клетки разразился шторм из дерьма, и я не намерен ему говорить. По крайней мере, пока. Мой главный приоритет – помочь ему выздороветь. Если он узнает, что наши с ним отношения обсуждают и препарируют тысячи, а может и миллионы людей… Мало ли как это скажется на его ослабленном организме. Я не могу так рисковать. – За час на ваш телефон поступило бог знает сколько звонков, – категорично произносит она. – Как минимум двадцать – от вашего менеджера Кван. Она настаивает на разговоре с вами, и, честно говоря, мне и моим коллегам надоело выслушивать её ор. Так что для вас, кхун Паракул, мы сделаем исключение. Вам разрешается пользоваться сотовым телефоном, но только недолго и в коридоре. А теперь перезвоните вашему менеджеру, пока я не начала узнавать, сколько стоит заказать её киллеру. Я хмыкаю. Окей. Возможно, Сестра Смерть не такая уж и плохая. Дождавшись, когда она выйдет, я вывожу на экран номер Кван, но не решаюсь нажать на кнопку звонка. Блядь. Прямо сейчас я не готов иметь со всем этим дело. У меня ведь был план. Отыграть первый сезон и только потом совершить каминг-аут. Я хотел контролировать ситуацию сам. Предстать перед прессой в том свете, в каком хотим мы. Но какой-то алчный, недалекий, пронырливый мудоеб решил наши судьбы за нас. Или… решила. Внезапно я думаю о Сестре Смерть. Вдруг нас раскрыла она? С другой стороны, это могла сделать любая из медсестер, которых я видел сегодня за стеклянной стеной. Любой лаборант, принесший в изолятор результаты анализов. Любой тамошний врач. Любой навещающий родственника посетитель. Кто угодно мог сделать то фото. Пытаться вычислить гада – бессмысленно. Да и какая разница, кто это был? Дело сделано. Теперь надо разбираться с ущербом. – Пран, ну наконец-то, черт побери! – врывается в мое ухо взвинченный голос Кван. – Почему ты не отвечаешь на сотовый? – Его забрали медсестры, – говорю я. – В больнице телефоны запрещены. – Какая чушь. Исследования доказали, что воздействие сотовых на медицинское оборудование минимально. Нам что, больше нечего обсудить? – Пи‘Кван, – говорю я, возвращая её к по-настоящему важным проблемам. – Каков масштаб катастрофы? – Судить пока рано. Большинство изданий запрыгнули на радужный поезд… Я стискиваю зубы. – … машут флагами и хвалят тебя за смелость и каминг-аут. – Я не совершал каминг-аут, – цежу я. – Его сделали за меня. – Так или иначе, теперь ты раскрыт, – бесстрастно говорит она. – И нам необходимо повернуть ситуацию в нужное русло. Клуб собирается выпустить заявление, которое я подготовила после того, как тебя подписали. Я хотела предупредить тебя, что оно выйдет приблизительно через час. Я читал это заявление. Насколько я помню, оно целиком состояло из высокопарных политкорректных фраз. Команда поддерживает – и всегда поддерживала – своих игроков и приветствует многообразие, которое они приносят в мир спорта… Бла-бла-бла. Мы гордимся тем, что Паракул Сиридечеват член нашей команды. – Пусть стервятники ночь покудахтают, – с цинизмом в голосе говорит Кван. – А утром ты выступишь на пресс-конференции и… – Что? – перебиваю я. – Ну уж нет! – Пран… – Я согласился на письменное заявление, – напоминаю я. – Кратко дополнить то, что скажете вы. О камерах речи не шло. – Я представляю, как стою перед толпой репортеров, рассказываю про свою интимную жизнь и отвечаю на вопросы, которые никто не вправе мне задавать, и к моему горлу поднимается желчь. – Это было до того, как твое фото с любовником облетело весь интернет, – отвечает Кван. Не зло, без отвращения. Она просто констатирует факт. – Пран, СМИ ждут чего-то побольше, чем пресс-релиз из двух строк. – Да насрать мне, чего они ждут! – Мою грудь стискивают когти отчаяния. Хочется швырнуть сотовый в стену, увидеть, как он разлетается на куски, а потом до кучи их растоптать. Я чувствую… ярость. Которая только усиливает шныряющее по моему позвоночнику негодование. Они не имеют права устраивать ажиотаж лишь потому, что мне нравится трахаться с мужчинами. Это не их чертово дело. – Пран. – Кван делает паузу. – Ладно. Мы вернемся к этой дискуссии, когда твоего… партнера выпишут из больницы, а пока я выпущу заявление от имени клуба. Поглядим на реакцию, и тогда будет понятно, что делать дальше. – Окей. – Нам стоит переживать насчет твоих результатов? Я в ступоре. – Результатов чего? – Анализов на тот грипп, – говорит она нетерпеливо. – Тренерский штаб беспокоится. Через два дня игра с «Чиангмайем». Я делаю вдох. – ПиКван, в четверг меня не будет на поле. Если хотите, я позвоню тренеру и скажу ему сам, но это не обсуждается. У меня чрезвычайные семейные обстоятельства. – В твоем контракте написано… – Мне все равно, что там написано. Я никуда не лечу. – Не давая ей возможности возразить, я добавляю: – Мне надо идти, а то медсестры ругаются. – Не ругаются, но Кван об этом не знает. – Как только станут известны результаты анализов Пата, я сразу перезвоню. Дрожащими пальцами я отключаюсь. Я был не готов ко всему этому. Совсем не готов. И хотя мне отчаянно хочется к Пату, я заставляю себя просмотреть сообщения – просто на случай, если со мной пытался связаться кто-то из его семьи. Черт, так и есть. Мне написали все. Мама: Дорогой, мы очень ждем новостей (хоть и знаем, что все будет хорошо, будет хорошо, будет хорошо!) Па: Почему сволочные медсестры не зовут тебя к телефону??? Инк: Как там Пат?? Чтобы не отвечать каждому по отдельности, я отправляю групповое сообщение всему клану Джиндапатов сразу. Еще ждем результатов. Пат очнулся. Капризничает. Температура держится, но врачи стараются ее сбить. Здесь нельзя пользоваться телефоном. Напишу снова, как только смогу. Остальные непрочитанные сообщения я проматываю. Большинство написал Перт. Еще одно прислал Ленг, но я не нажимаю на него – слишком боюсь. Я пока не готов столкнуться лицом к лицу с реакцией своих одноклубников. Я мотаю дальше и, увидев имя матери, застываю. Это сообщение я решаю открыть. Мама: Ты идиот. Мое сердце болезненно дергается. Действительно, идиот, раз позволяю её словам задевать себя, но блядь… как же обидно. Я хочу было выключить телефон, но тут мое внимание привлекает иконка твиттера. 4622 новых уведомления. Хоть я и понимаю, что любопытству лучше не уступать, но все-таки не выдерживаю и решаю узнать, что думает о развитии событий твиттеросфера. Ха. Хэштег #ПаракулСиридечеват в трендах на твиттере. И у меня десять тысяч новых подписчиков. Открыв ленту, я обнаруживаю, что большинство твитов – на удивление позитивные. @ badbuddy21: ОБОЖЕМОЙ! Твой бойфренд мега-красавчик! @ ON_forever: Чувак, рад за тебя! @ Ohm2000: Пран, ты нас вдохновляешь. И так далее и тому подобное. Охи, ахи, виртуальные объятья и «держи пять», слова о том, что я стал источником вдохновения для ЛГБТ-сообщества. Разбавленные твитами отрицания, неверия и отвращения. @ SoloPawatka : Члены для телок, педик. @ Jan _ hae29vadjaina : Пожалуйста, скажи, что ты не такой! Плюс две фанатки устроили расследование твитов на пятьдесят, в котором тщательно изучили «доказательства» моей сексуальной ориентации. Они даже вырезали и увеличили части снимка, чтобы проиллюстрировать свою точку зрения. @ EliGrant: Серьезно, это никакой не Пран. Посмотрите внимательно. У Прана не настолько близко посаженные глаза. У меня близко посаженные глаза? @ LA LA LEI: Это Пран! Его сексуальный рот я узнаю из тысяч. @ EliGrant: Ну, допустим это Пран. Но, может, это его брат, а не бойфренд. @ LA LA LEI: Кто целует своих братьев в ГУБЫ? @ EliGrant: У меня вот в фанфике целуют! И не только в губы! @ BustyBtt69: Фууууууу! Вздохнув, я закрываю приложение и выключаю телефон. Сестра Смерть не просила его возвращать, так что я засовываю мобильный в карман, а потом возвращаюсь к Пату в палату. Меня встречает его подозрительный взгляд. – Зачем она тебя вывела? Я пожимаю плечом. – Дала телефон, чтобы я мог ответить твоим. – Сильно они испугались? – Нет. Как и я, они знают, что нет причин волноваться. – Я снова усаживаюсь на стул и беру его за руку. – Малыш, все будет хорошо. Результаты анализов окажутся отрицательными. Вот увидишь. Он кивает, однако выражение его лица остается встревоженным. – Ты уверен, что все хорошо? Я наклоняюсь и прижимаюсь губами к его удручающе горячей щеке. – Все прекрасно, – лгу я.