МЫ

Пран В самом начале утренней тренировки Перт, прихрамывая, уходит с площадки вместе с командным врачом. Увидев, что он держится за колено, я ощущаю тревожный укол. После вчерашней игры он долго сидел в раздевалке, приложив к ноге лед, но сегодня заверил меня, что все зашибись. Сказал, что дала о себе знать старая травма, и что на всякий случай ему сделали рентген с ультразвуком, но ничего не нашли. Я заставляю себя сосредоточиться на тренировке, но прежде молю небеса, чтобы у Перта все обошлось. Уходя, он, судя по виду, не страдал особенно сильно, но кто его разберет. Регбисты – супервыносливые ублюдки. Они и с открытым переломом ноги будут клясться, что с ними все хорошо. Думаю, то же самое распространяется и на тренеров, потому что Пат перенес свое недомогание не менее стойко. Когда я вернулся домой и нашел его в нашей постели, он простонал из-под подушки, что у него впервые такая мигрень. Всю ночь он ворочался и крутился, но утром, когда я проснулся, его уже не было, так что я сделал вывод, что с мигренью покончено. Надеюсь, что она и правда прошла. Я очень хотел позависать с ним вчера и твердо намерен сделать это сегодня. Как только свисток объявляет о конце тренировки, я чешу в душ, потом одеваюсь и выдвигаюсь на поиски Перта. Он оказывается в кабинете физиотерапии. Лежит на длинном железном столе, левая нога на подпорке, на колене – пачка со льдом. – Что говорят? – спрашиваю я озабоченно. Перт несчастно кривится. – Отправляют на МРТ. Черт. – Внутренняя или кресты? – Я очень надеюсь услышать «ни то, ни другое», но Перт еще больше мрачнеет. – Кресты. Вряд ли разрыв. В худшем случае растяжение, но я все равно выпадаю на какое-то время. От двух недель до шести. Черт в квадрате. Потеря Перта – даже на пару недель – станет для нас серьезным ударом. Он один из самых забивных игроков. – Сожалею, чувак, – тихо говорю я. Перт незамедлительно сверкает своей фирменной беспечной усмешкой, хотя нам обоим известно, что он не в восторге от перспективы пропустить сколько-то игр. – О, Пран, только не распускай нюни. Я скоро вернусь. Ты и глазом моргнуть не успеешь. Я выгибаю бровь. – Уж постарайся. Ты нам понадобишься, если мы выйдем в плей-офф. – «Старс» и впрямь впервые за долгие годы может пробиться в плей-офф. Хочется верить, отчасти благодаря мне – в последних шести играх я забивал минимум гол за игру, – но я стараюсь не слишком самодовольничать. Регби – командный вид спорта. Здесь не бывает «я», только «мы». – Когда мы выйдем в плей-офф, – поправляет он. – Пессимистичный засранец. – Когда мы выйдем в плей-офф, – повторяю, и он опять широко усмехается. – Так что лечись давай, слышишь меня? И не рвись на поле, пока врач не скажет, что можно. Мы сдержим врага, пока ты… – Паракул? – вдруг прерывают меня, и я, обернувшись, вижу в дверях одного из помощников тренера. – Да, тренер? – Тебе позвонили на коммутатор. – Он кивает на белый телефон у двери. – Вторая линия. Кажется, это срочно. Не сказав больше ни слова, он исчезает. Не знаю, с чего, но у меня внутри все немеет. Я не претендую на звание мега-чуткого парня. Это сильная сторона Пата – чувствовать, что думают люди, и в любой ситуации интуитивно угадывать, как поступать. Но сейчас по какой-то неясной причине по моему позвоночнику поднимается холодок, а ноги, пока я иду к телефону, подкашиваются, как у малыша в ходунках. Я подношу трубку к уху и дрожащим пальцем нажимаю на кнопку. – Алло? – Это Паракул Сиридечеват? – выпаливает незнакомый голос. – Да. Кто это? Пауза. – Черт, правда? Винг «Старс»? – Я же уже ответил, что да. – Я не могу сдержать резкость. – Кто со мной говорит? – Марк Пакин. Я работаю с Патом. Моя ладонь сама собой упирается в стену, а сердечный ритм начинает разгон. Почему мне звонит его самый нелюбимый коллега? – Час назад Пату стало плохо, – говорит Марк, и из моих легких уходит весь кислород. – Мы пытались сразу до вас дозвониться, но пока ждали на линии, приехала «скорая», и я отключился. Час назад? Скорая?? В мое горло впивается ужас, в животе разливается страх, и я понимаю, что меня сейчас вывернет на белоснежный сверкающий пол. – Что с ним? – срываюсь я. – Где он сейчас? Я слышу за спиной шорох. Потом чуть не подпрыгиваю на метр – рядом появляется Перт. На его физиономии отпечаталось беспокойство, но я слишком испуган, чтобы на него отвлекаться. – Мы только что приехали в больницу Вейтани. С ним сейчас врачи «скорой». В последний раз, когда мы их спрашивали, он был еще без сознания. Без сознания? Мои пальцы внезапно слабеют. Трубка выскальзывает из них и, повиснув на длинном шнуре, качается, будто маятник, и бьется о стену. Я смутно осознаю, что ее подхватывает чья-то большая рука. Грубый голос спрашивает о чем-то… не знаю, о чем. Бешеный стук пульса в ушах – это все, что я слышу. Пат без сознания. Без сознания. Что, черт побери, это значит? Почему он не приходит в себя? Из моего горла исторгается мучительный хрип. Я бросаюсь за дверь, перед глазами – размытый панический мрак. Я даже не знаю, куда ведут меня ноги. Просто бегу, спотыкаясь, к ближайшему выходу. Мне нужно в больницу. Проклятье, я даже не знаю, где она. Если я попробую вбить её в приложение с картой, то скорее всего разобью телефон. С моими руками что-то не то – они трясутся, зудят и раз за разом промахиваются мимо дверной ручки. – Пран, – доносится откуда-то издалека. Я наконец-то попадаю по ручке, и ебучая дверь открывается. – Паракул. Мое имя проникает в окруживший меня, будто щит, кошмарный туман. Меня крайне редко так называют. У меня еще в детстве выработался рефлекс – стоило мне услышать своё полное имя, сказанное командирским голосом, и я вытягивался в струну. Мое лицо дергается вверх, и я вижу, что ко мне бежит Перт. Даже в своем нынешнем состоянии я понимаю: бегать Перту нельзя. – Твое колено, – кое-как удается вымолвить мне. Он притормаживает передо мной. – Мое колено в порядке. Да, из-за него мне пока не выйти на поле, но оно не настолько раздолбано, чтобы позволить тебе разбиться в лепешку. Я моргаю. Серьезно, я сейчас не могу распутывать смысл его слов. – Я отвезу тебя в больницу, – уточняет он. Я слабо возражаю. – Нет… – Все равно левая нога мне для этого не нужна, – говорит он непререкаемым тоном. – Ты сейчас не в том состоянии, чтобы садиться за руль. Перт, наверное, прав. Если я не состоянии открыть чертову дверь, то что говорить об управлении транспортным средством. В моем подсознании срабатывает тревожный звонок. Перта нельзя брать в больницу. Когда он увидит, как я веду себя с Патом, то… сразу поймет. Но черт побери… с Патом беда. Мне надо в больницу, и Перт – мой единственный шанс добраться туда, не сбив по пути несколько пешеходов. Я не противлюсь, когда он берет меня за предплечье и тянет от двери за собой. Внезапно я понимаю, что рвался к аварийному выходу, который ведет совсем не в ту зону стоянки, куда мне надо попасть. Перт доводит меня до лифта. Пока мы спускаемся на подземный этаж, ни один из нас не произносит ни слова. Потом вместо того, чтобы взять мой внедорожник, Перт заталкивает меня в свой черный «хаммер», садится за руль, и машина с визгом срывается с места. – Парень по телефону сказал, что у Паппи-Пата высокая температура и боль в животе, – тихим голосом сообщает Перт. – Он отключился еще до того, как приехала «скорая». И пока не приходит в себя. Желчь обжигает мне горло. И это, по его мнению, ободряющий разговор? Я теперь сам готов отключиться: при мысли о том, что Пат сейчас без сознания, что он болен и совершенно один, мой мир начинает мутнеть. Я даже не вижу дороги. Все чернеет, расплывается, исчезает. – Пран, – резко говорит Перт. Моя голова дергается вверх. – Дыши, – командует он. Я делаю медленный вдох, но в воздухе словно нет кислорода. Вдохнуть удалось только страх. Не знаю, как у Перта это выходит, но его «хаммер» несется по пробкам, словно на дороге вообще нет машин. Когда мы сели в его монструозный автомобиль, навигатор сказал, что пункт нашего назначения в двадцать пяти минутах езды. Мы добираемся за шестнадцать. Как только перед нами раздвигаются двери больницы, паника возвращается. В большой приемной толпа, лица со свистом проносятся мимо, пока я бегу к сестринскому посту и хлопаю обеими руками о стойку. – Напат Джиндапат! Рыжеволосая медсестра, вздрогнув от моего вопля, смотрит на меня сквозь толстые линзы очков. – Простите? – Напат Джиндапат! – Я не могу сформулировать нормальное предложение. Только пять пропитанных ужасом слога. Они и выстреливают из меня в третий раз. – Напат Джиндапат . Перт спокойным голосом заговаривает: – Мы пришли к пациенту, которого зовут Напат Джиндапат. Он поступил около часа назад. – Секунду. Сейчас посмотрю. Ее красные ногти начинают порхать по клавиатуре. Карие глаза устремлены на экран, а потом она поднимает лицо, и от его хмурого выражения мое сердце начинает частить. Хотя я был уверен, что оно прекратило биться довольно давно. – Его отправили в изолятор, – сообщает она. Стены вокруг снова начинают шататься. Как мне вообще удается стоять? Благодаря Перту, осознаю я. Он в буквальном смысле держит меня за шкирку. – В изолятор? – квакаю я. – Из-за симптомов гриппа, – поясняет она. – Вероятность того, что в нашу больницу пробрался овечий грипп, невелика… – Овечий… что? – рявкаю я. – Овечий грипп, – уточняет она, и на лице Перта появляется ужас. – Как я уже сказала, это маловероятно, но мы принимаем все меры предосторожности. Вы член семьи мистера Джиндапата? – Да, – без колебаний говорю я. Ведь это правда. У нее поднимаются брови. – Вы его…? Черт. Я не могу соврать, что я его брат, – мне никто не поверит. И даже если признаться в этой битком набитой приемной, что я его парень, оно все равно не поможет. Мы не женаты, поэтому им наплевать. – Кроме меня, у него в тут никого нет, – говорю тогда я. – Мы живем вместе. – Ясно, – терпеливым голосом произносит она. – Давайте я объясню правила карантина. Пока не пришли результаты анализов, в изолятор допускаются только члены семьи или назначенные ими лица и только при соблюдении карантинного протокола. Это делается, чтобы не подвергать опасности других посетителей и пациентов. – Но… – Следующий! То есть, она просто берет и посылает меня? Отказываясь уходить, я продолжаю стоять перед ней. Да как она смеет? Две огромные лапищи хватают меня и оттаскивают с дороги. – Так, Пран. Нам надо перегруппироваться. – Перт разворачивает меня, ставит к стене и прижимает к ней мои плечи. – Где его родственники? Ты должен им позвонить. Блядь. Я выдергиваю из кармана мобильный. Но Перт его отнимает. – Только не перепугай их, окей? Хватит и того, что ты сам себя свел с ума. – Да. Хорошо. – Он возвращает мне телефон, и я открываю в списке контактов секцию Джиндапатов. Немаленькую, надо сказать, но я без раздумий выбираю номер матери Пата. Спокойно, настраиваюсь я во время гудков. Не паникуй. – Алло. Несмотря на свою решимость оставаться спокойным и собранным, от тепла в ее голосе во мне включается нечто такое, о существовании чего я не знал. – Мам? – хриплю я.… Я никогда не звал ее мамой. Ни разу. Не знаю, почему назвал так сейчас. – Пран, дорогой, что с тобой? Я закрываю глаза и пытаюсь взять себя в руки. – У нас кое-что случилось, – говорю осторожно. Но я вряд ли смог ее провести, потому что мой голос дрожит. – Пат попал в больницу с симптомами гриппа. Вчера у него болела голова, а сегодня он потерял сознание на работе. Пока это все, что мне известно. – Так, Пран, сделай-ка вдох. – Почему все говорят мне дышать? Но я все-таки слушаюсь, ведь меня просит она. – А теперь скажи: «Все будет хорошо». Три раза подряд. – Но… – Пран, у меня двое детей. Это важный момент, если хочешь остаться в здравом рассудке. Давай. Говори. Так, чтобы я слышала. – Все будет хорошо, – выдавливаю я из себя. – Еще два раза. – Все будет хорошо. Все будет хорошо. – Молодец. Теперь скажи, где ты. Я коротко пересказываю то, что услышал от медсестры. – Значит, чтобы тебя пустили к нему, нужно мое разрешение. С кем мне связаться? – Э… – Черт. Кто-то что-то сует мне в лицо. Это Перт. И он держит листок с «Правилами регистрации пациентов и посещений». Там телефон. – Спасибо, – беззвучно говорю я. Потом даю ей номер. – Хорошо, дорогой. Я позвоню им прямо сейчас. Когда увидишься с Патом, перезвони, хорошо? – Хорошо. Позвоню. Обещаю. – Я знаю, милый. Держись. Я вас обоих очень обоих. В моем горле вырастает огромный комок. – Я вас тоже. Мы прощаемся, отключаемся, и вот я снова в приемной. Здесь шумно и много людей. В нашу сторону смотрят. Одна девочка толкает локтем подругу и показывает на нас. Если у меня сейчас попросят автограф, я, вероятно, взорвусь. Перт устанавливает свое тело между приемной и мной. – Давай подождем десять минут, – говорит он. – Маме Паппи-Пата надо связаться, с кем надо, а потом твое имя появится в списке, и фюрер в белом халате пропустит тебя. – Да, – соглашаюсь. У меня еще кружится голова. Пат не мог заболеть никаким странным гриппом. Где бы он его подцепил? Но с другой стороны, почему ему стало так плохо? В моем паническом состоянии кажется, что я должен быть в силах справиться с этой проблемой. Но я не могу. Еще никогда, ни разу за всю свою жизнь, я не ощущал такую беспомощность. – Он поправится, – говорит, прочитав мои мысли, Перт. – Чтобы такой здоровый парень, как он, заболел? Да через пару дней вы будете смеяться над этим. Но я снова и снова продолжаю слышать слова «стало плохо» и «не приходит в себя». Вдруг у него скрытый сердечный порок? На втором курсе университета один мой знакомый умер во время игры в баскетбол. Просто рухнул на пол и все. Судья начал сделать ему СЛР, но он был уже мертв. Блядь. Лучше не думать об этом. – Все будет хорошо, – повторяю я. – Эй. – Перт осторожно встряхивает меня за плечо. – Конечно, будет. Даже не сомневайся. Ту кофейную кружку сделала мама Пата, да? – Что? – Я в аду, а Перт предлагает обсудить кофейные кружки? – Я мыл посуду в вашей берлоге. Там была надпись на дне. О, черт. Внутри той кружки написано: Пат любит тебя, и мы тоже. Добро пожаловать в клан Джиндапатов. И когда я заглядываю Перту в глаза, то вижу именно то, чего так боялся все эти месяцы. Он знает. – Перт, – начинаю я. Вранье точно не вариант, поэтому уклониться приходится по-другому. – Сейчас не время для этого разговора. – Да неужели. – В голосе Перта появляется то, чего я никогда раньше не слышал. Он зол. Я и не знал, что он умеет сердиться. – Секунд через шестьдесят мы будем отбиваться от кучи фанатов, для которых в порядке вещей доставать игроков даже в отделении «скорой». И они станут спрашивать, что мы тут делаем. Я не собираюсь советовать, что тебе следует отвечать. Но я твой друг, а с друзьями надо быть честным. Надо, но от сохранности моей тайны зависит практически все, а у Перта длинный язык, и я сомневаюсь, что он до конца понимает суть ситуации. В игре в гляделки верх беру я. Потому что умение затыкать варежку стало моим суперскиллом. Вздохнув, Перт отворачивается. – Ладно. Как знаешь. Но чувак, если ты планируешь скрываться до конца своих дней, то хотя бы не свети лого на куртке. Он прав, так что я сбрасываю свою командную куртку и перекидываю ее через руку. – Паракул Сиридечеват? – блеет интерком. – Здесь есть Паракул Сиридечеват, который пришел к мистеру Джиндапату? Слава тебе, господи. Я несусь назад к стойке, где медсестра показывает на мужчину в синей больничной одежде. – Пройдите с врачом. – Доктор Риджел, инфекционное отделение. – Он протягивает ладонь. Идея здороваться за руку с врачом инфекционного отделения кажется немного сомнительной, но я все равно ее пожимаю. Перт уже тоже здесь. – Что вы можете нам рассказать? – спрашивает он своим громовым голосом. Врач уводит нас за собой. – Мистер Джиндапат стабилен, – сообщает он по пути, и я практически обмякаю от облегчения. – Он поступил с высокой температурой и обезвоживанием, поэтому ему вводят жидкости и антивирусный препарат, хотя результаты анализов будут известны не ранее, чем через двенадцать часов. Мы хотим исключить то, что пресса называет «овечьим гриппом». Перта сотрясает такая сильная дрожь, что ее впору измерять шкалой Рихтера. – Чувак. Не может быть, чтобы его подхватил наш Паппи-Пат. Я просто отказываюсь этому верить. – Ну… – Врач вызывает лифт, и мы все останавливаемся. – Возможно, вы правы. Но в разгар эпидемии было бы безответственно отнестись к его случаю легкомысленно. Его коллеги указали, что он много перемещается по Бангкоку из-за работы, поэтому мы обязаны убедиться наверняка. Мой страх стремительно возвращается. Мы заходим в лифт. – Здорово сыграли вчера, – произносит в тишине врач. – Э… спасибо, – говорит Перт. – Вы же пустите моего братана Прана к Джиндапату? Если да, то вас ждет пара мест в ложе. На лице врача быстро сменяется несколько разных эмоций: радость, затем отчаяние и, наконец, раздражение. – Я никогда не нарушу протокол ради билетов. – Конечно, нет, – спешит сказать Перт. – Я просто к тому, что если вы тот человек, который пустит к Паппи-Пату одного посетителя, мы будем адски вам благодарны. Доктор Риджел медленно кивает. – Кхуну Паракулу разрешат увидеться с пациентом, если он наденет защитный костюм. – Конечно, – немедленно соглашаюсь я. Лифт открывается. Мы выходим. Табличка сверху гласит: «Карантин». Помещение, в которое приводит нас врач, словно взято из психологических триллеров. Здесь ряд палат со стеклянными стенами. В одних шторки задернуты, но в нескольких нет, и у людей просто не должен быть такой больной вид, как у пациентов внутри. А потом я вижу его. Пат лежит на спине, половина прекрасного лица скрыта за маской, но я все равно вмиг его узнаю. Он…так неподвижен. Мое горло сжимается, и я могу только смотреть. Не знаю, сколько я так простоял. Несколько секунд? Минуту? Перт берется сзади за мои плечи и сжимает их. Сильно. И тогда я, вспомнив, что должен дышать, всасываю большой глоток воздуха. Он мягко встряхивает меня. – Пран, ну же, расслабься. – Извини, – бормочу я. – Все нормально, – отвечает он, мотнув головой. – Мне дальше нельзя, но через пару часов я тебе позвоню. Или ты сам напишешь, окей? В любом случае, я потом тебя заберу. Твоя машина осталась возле арены. Черт. Точно. Я даже не вполне представляю, где нахожусь. – Спасибо тебе. – Я встречаюсь с ним взглядом. – Серьезно, я… Он машет рукой. – Не стоит. Поговорим позже. Перт разворачивается и уходит к лифтам. – Сюда, – зовет меня врач. – Медсестры помогут вам с защитным костюмом. Через десять минут я стою в длинном одноразовом балахоне, одноразовых тапочках и перчатках, шапочке, маске и нелепых защитных очках. – У этих палат две двери, – объясняет миниатюрная медсестра. – Заходите через эту… – Она показывает на дверь в стеклянную комнату. – А выходите через дальнюю. Всю защиту оставите снаружи палаты. Если что, там есть инструкция, которая поможет вам разобраться. – Понял, – говорю я. Нахер инструкции. Пустите меня уже к Пату. – Вы будете с ним один, но, если вам или пациенту что-то понадобится, нажмите кнопку вызова на стене, и к вам сразу придут. – Спасибо. Когда она открывает замок, я сразу ныряю к Пату в палату. За первой дверью – вторая, но без замка. Мы остаемся вдвоем. Он и я. Наконец-то. Я беру его руку, сжимаю ее. Рехнуться, какая горячая. Они не шутили. Он и впрямь весь горит. – Детка, – сдавленно говорю. – Я пришел. Он не двигается. И тогда я, чтобы он понял – я здесь, – начинаю сбивчиво пересказывать все, что случилось за день. Все-все, от начала и до конца. Про то, как Перт получил травму и как я искал его. Про жуткий телефонный звонок. – Я так испугался, – признаюсь я ему, хотя его лоб остается идеально разглаженным сном. Меня бесят разделяющие нас идиотские маски. Хочется сорвать свою прочь. В конце концов мой рассказ завершается. Я припарковываю свой зад к нему на кровать, кладу его руку себе на колени и поглаживаю ее своей ладонью в дурацкой перчатке. Его ресницы вздрагивают. – Пат, – шепчу я, сжав его руку. – малыш, я здесь. Бледные веки Пата приоткрываются, и когда я вижу его глаза, мне наконец-то удается поверить в то, что все закончится хорошо. Но потом его глаза округляются, и он морщит лоб. Черт, я пугаю его. В этом наряде меня не узнать. Я похож на маньяка. – Это я, – говорю громко. – Смотри. – Свободной рукой я срываю очки, а потом – к черту все – маску. Его лицо расслабляется, и я улыбаюсь. Впервые, наверное, за целую вечность. – Кхун Сиридечеват! Что вы делаете? – Я оборачиваюсь и вижу за стеклом медсестру – одна рука на бедре, брови сердито нахмурены. Около уха она держит телефонную трубку, и ее голос грохочет из динамика на стене. – Вам нельзя снимать защитный костюм! Да, но кто меня остановит? Она? Пусть попробует, я ее одолею. Так что я снимаю и шапочку. Потом поднимаюсь с кровати и встаю рядом с его головой. Пат глядит на меня огромными доверчивыми глазами. – Кхун Пран! – рявкает она. – Прекратите! – Вы не понимаете. – Говоря, я смотрю не на нее, а на Пата. Только он имеет значение. – Если у него тот самый грипп, я уже заразился. Мы вместе спим. А потом наклоняюсь и целую своего любимого в лоб. Хоть мы и в этой камере пыток, он все равно пахнет собой. И его запах меня успокаивает. – Я люблю тебя, Пат, – шепчу. – Ни о чем не волнуйся. – Пат закрывает глаза. Но я целую его еще раз – теперь в губы. Просто чтобы он знал, что я по-прежнему здесь. Когда я поднимаю лицо, медсестры за стеклом уже нет.