МЫ

Пат Следующее утро проходит в атмосфере перетертого с обидами напряжения. У нас с Праном не все хорошо. Он знает, я злюсь из-за того, что случилось вчера. Когда я столкнулся с ним в баре и был вынужден притвориться, будто мы просто знакомые, а не любовники. Не партнеры. В довершение всего днем Прану звонит мать. Поскольку она объявляется крайне редко, я сразу же напрягаюсь, стоит Прану сказать: – Да, мама. Что тебе нужно? Она никогда не звонит просто так. – Угу, – вот и все, что отвечает, послушав с минуту, Пран. – Думаю, можно. Это ни о чем мне не говорит. Я начинаю тереть нашу раковину на кухне так энергично, словно сержусь на нее, гадая, когда Пран отключится и расскажет, в чем дело. Когда этого не происходит немедленно, я включаю на полную мощность воду. Потом принимаюсь насвистывать. Я шумлю, потому что его маме не нравится, что её сын живет с мужчиной. Для него меня словно нет, и напоминать этому козлу о том, что я все-таки существую, прикольно. Прикольно и жалко. Но в результате Пран, чтобы лучше слышать, уносит телефон в нашу спальню, и моя детская потребность быть признанным заканчивается ничем. Зато раковина теперь блестит чистотой. Когда Пран наконец-таки возвращается, я так раздражен, что даже не спрашиваю, что хотела его мать. Я не уверен, смогу ли спокойно заговорить. Он садится за стойку и глядит на меня до тех пор, пока я не устаю играть в эту игру. Я бросаю губку на стол. – Что? Он отвечает не сразу. Я жду, ощущая себя уязвимым как никогда. Оказывается, у любви есть и темная сторона. Когда злишься на любовь всей своей жизни, невозможно испытывать радость. – Звонила моя мать, – наконец произносит он. – Я догадался, – говорю я, но мой тон добрей слов. Он кивает. – Помнишь ее приятеля из Sports Illustrated? – Который хотел писать про твой первый сезон? Пран кивает. – В общем, теперь, когда мой сезон пошел в гору, он бесится, что я ему отказал. И давит на мать, чтобы та выжала из меня эксклюзивное интервью. – Ты не мог просто сказать ему «нет»? – Как тогда. Мой парень рассматривает свои руки. – На этот раз меня обрабатывают с обеих сторон. Он напирает еще и на Кван. А. Кван – это его пиар менеджер, а ей Пран никогда не отказывает, потому что думает, будто его каминг-аут пройдет более гладко, если на его стороне будет Кван. – Ну… а если ты попросишь его потерпеть до июня? И скажешь, что тогда он получит историю, которую стоило ждать. Пран быстро поднимает глаза. – Не могу. Это как дразнить мышью питона и просить его не набрасываться. Он станет вынюхивать, что я скрываю. Думаешь, после такого намека ему будет сложно обо всем разузнать, а потом без моей помощи просто напечатать статью? Черт. – Ладно. Забыли. Плохая идея. – Малыш. – У него срывается голос. – Я только об этом и думаю. Знаешь, сколько сценариев я проиграл в голове? Дело не в том, что я плохо стараюсь, окей? Я знаю, он чувствует себя загнанным в угол. Я все понимаю. Проблема в том, что я не вижу, каким образом июнь все изменит. Я беспокоюсь, что ему не хватит решимости. Что мысль о балагане в прессе покажется ему такой отвратительной, что он не сможет заставить себя нажать на курок. Что я тогда буду делать? Если Пран решит подождать еще год, чтобы окончательно закрепиться в команде, то я вряд ли смогу это проглотить. Внезапно наша квартира становится чересчур тесной. – Схожу на пробежку, – объявляю я. – Сейчас? – Обычно, если у меня нет игры или тренировки, мы проводим время перед его играми вместе. – Я ненадолго, – не глядя ему в глаза, бормочу я. По-быстрому переодевшись, я засовываю в уши наушники и выхожу. На крыше нашего здания, в так называемом «центре здоровья», есть беговые дорожки. Я выставляю высокую скорость и вбиваю свои печали в резиновое полотно. Я в курсе, что проблемы следует обсуждать. Вот только я заранее знаю, что ответит мне Пран. Он пообещает, что в июне секреты закончатся. Но теперь эта дата кажется мне такой произвольной. Почему не в июле? Не в мае? Или вообще никогда? Пран человек слова, я знаю, но перестать беспокоиться все равно не могу. Я прошу его совершить очень трудный поступок. И меня бесит, что в роли того, кто его заставляет, именно я. Если последствия будут плохими, он может меня не простить. И это будет пиздец. За полчаса на дорожке я весь пропотел, но тяжесть на сердце никуда не ушла. Возвращаясь в нашу квартиру, я думаю, что же сказать, если Пран захочет об этом поговорить. Но оказывается, что разговор нам не грозит. Выйдя из лифта, я слышу стук. – Пран! Ненормальный чертила, открой! У нашей двери Перт. – Привет, – говорю я, потому что мне не хватает ума вернуться на крышу и побегать еще, пока он не уйдет. – Паппи-Пат! – Лицо Перта радостно вспыхивает при виде меня. – У меня кошмарнейшее похмелье. Мою голову словно грызет своими клыками овца! – … Овца? – Что? Я отодвигаю его с дороги и открываю дверь. – Чувак, тебе нужно в душ, – сообщает Перт, заходя за мной внутрь и поворачивая на кухню. – А мне нужна пицца и кварта кофе. Как дела у твоей команды? С чем будешь пиццу? – Ну… – Я не знаю, на какой вопрос отвечать. – С колбасой или с грибами? Тут хотя бы есть варианты ответа. – И с тем, и с другим? – Я знал, что ты не зря мне понравился. Двигай в душ. Я сделаю кофе, – говорит этот тип, стоя посреди моей кухни. В глубине квартиры открывается дверь. – Бэйб! – кричит Пран из ванной. Блядь! – Что, Пран? Перт спрашивает, с чем тебе заказывать пиццу! Перт отрывается от телефона. – Твое прозвище – Бэйб? В честь поросенка из фильма? – Он фыркает. – Нет, кретин, – отвечает, выходя из-за угла, Пран. – В честь Бейба Рута. (знаменитый бейсболист ) – Да ты, Пран, не в духе. Что, тоже похмелье? – Он подносит сотовый к уху. – Конечно, я подожду. Только, пожалуйста, давайте порезче, мы умираем. Не сказав больше ни слова, я ухожу и принимаю душ в нашей спальне. Перт слишком увлечен своим трепом, чтобы это заметить. Когда через десять минут я возвращаюсь, то вижу, что он как стоял на кухне, так и стоит. Только теперь он пьет кофе, держа одну из маминых кружек, и, когда мне приходится взять вместо нее чашку с эмблемой «Тайланд Старс», я чувствую резкую злость. В таком настроении мне, вероятно, не стоит пить кофе. Но я все равно его наливаю. И мне нисколько не легче от того, что Пран выглядит как минимум таким же мрачным, как я. Пиццу приносят во время монолога Перта о фильме «Бэйб», о модели, с которой он переспал этой ночью, об овцах… что-то насчет того, какие они опасные. Я не особо внимательно слушал. Когда Перт уходит в коридор заплатить, Пран дотягивается до меня через стойку и накрывает мою руку своей. – Как побегал? – Нормально. – Я не уверен, что смог бы выложить все свои страхи, если бы Перт здесь не было, но его присутствие точно не помогает. Пран вздыхает, и когда Перт приходит назад, мы едим пиццу и смотрим дневное ток-шоу, которое интересно, похоже, только нашему гостю. Когда Перт уносит свою тарелку к нашему журнальному столику, я на всякий случай стреляю взглядом в сторону кресла смерти. Но Пран не дурак. Он покорно плюхается на уродливую обивку. Я немедленно начинаю чувствовать себя сволочью, потому что через считанные часы ему играть с «Чайвиватом», и я надеюсь, что его поясницу не заклинит от сидения там. Если сегодня они проиграют, меня совсем раздавит чувство вины. – Паппи-Пат, ты ходишь на наши игры? – интересуется Перт, пока я расправляюсь с остатками своей пиццы. – Иногда, – отвечаю я с полным ртом. – Но сегодня у меня допоздна тренировка. – Ясно. – Он забирает из моих рук тарелку. Я ценю его таланты посудомойки, хотя не уверен, что они полностью компенсируют его привычку вламываться без приглашения к нам. Когда Перт сваливает на кухню, у меня жужжит телефон. Я наклоняюсь и вижу иконку уведомления из фейсбука. В другое время я бы не стал на нее нажимать – если только это не было бы от кого-нибудь из родных, – но Пран дуется в кресле, я дуюсь внутри, и мне отчаянно нужно отвлечься, пока я не устроил прямо в присутствии Перта любовную ссору. Открыв приложение, я вижу обновление статуса моей подруги из университета Джун. Там говорится, что она теперь в отношениях, и стоят две фотографии – слева миниатюрная Джун, а справа огромный мужик. Они такие разные – по крайней мере, в смысле размеров, – что я, не выдержав, фыркаю. Что, естественно, привлекает внимание Перта. Он уже закончил с уборкой и теперь, перегнувшись через спинку дивана, подсматривает в мой телефон. – О-о-о, – одобрительно тянет он. Потом, чтобы увеличить фотографию Джун, дважды тычет в нее своим толстым пальцем. – Кто эта сексуальная маленькая эльфийка? – А, просто подруга из универа, – говорю я. И по какой-то совершенно идиотской причине чувствую необходимость прибавить: – Так сказать, моя бывшая. Взгляд Перта взлетает вверх, на меня. Он удивлен. Или, скорее, сбит с толку. Я не могу разгадать выражение у него на лице. И боковым зрением не могу не заметить, как напряглись широкие плечи Прана. – Что, Джун пишет? – спрашивает Пран равнодушно, но я-то знаю, все ровно наоборот. – Нет, – отвечаю я, не поднимая глаз на него. – Выскочило обновление ее статуса. Судя по всему, у нее новый бойфренд. – Рад за нее. – И вновь надлом в его тоне заметен только если знать его так, как я. С тех пор, как мы с Праном сошлись, он боится, что между нами встанет мое влечение к женщинам. Я сто раз заверял его, что никто, кроме него, мне не нужен, но временами я думаю, что он никогда не поверит мне до конца. Штука в том, что он привык разочаровываться. Черт, мне даже кажется, что он не боится разочарования, а ждет его – он словно постоянно готов к ударам судьбы. Когда родители официально от меня отрекутся, когда мир узнает о том, что я гей, когда меня выгонят из команды, когда Пат бросит меня. Обычно я делаю все возможное, чтобы успокоить его, но в данный момент у меня слишком натянуты нервы. Я не могу дать своему явно разволновавшемуся парню то, что ему нужно, прямо сейчас, и потому не переключаю внимание с Перта. – Ты чпокал эту богиню? – медленно произносит Перт. Я киваю. – У нас, скорее, была дружба с бонусами. – Появляется ощущение, что он мне не верит. А если и верит, то не может уложить это в голове. У меня екает сердце. Я полагал, что мы с Праном неплохо справляемся с тем, чтобы удерживать Перта в неведении, но теперь я уже не уверен в успехе. Наконец я набираюсь смелости покоситься на Прана, но он не встречает мой взгляд. Его челюсти сжаты. И он до побелевших костяшек вцепился в подлокотники кресла. Почему все стало так сложно? Что, если так будет всегда? – Нам пора выходить, – говорит Пран Перту. Мой парень встает, по-прежнему избегая смотреть на меня. – Только возьму снарягу, – бормочет он. Когда Пран и Перт уходят раскатываться перед игрой, я испытываю почти облегчение. Напряжение между нами невыносимо. Конечно, теперь в квартире тишина, как в гробу. Я остался со своими пессимистичными мыслями наедине. И я не знаю, что хуже. *** Наутро я ухожу, пока Пран еще тихо похрапывает в нашей постели. Я не нарочно сбегаю, как ночной – ну, утренний – вор. У нас на работе собрание, и мне жалко будить его – даже для быстрого прощального поцелуя. Во всяком случае, таково мое оправдание, и я держусь за него. Но чем оправдать то, что вчера вечером я притворился спящим, когда после игры он вернулся домой? Переутомлением? Трусостью? Я знаю, Пран устал от напряжения не меньше меня. Я в этом уверен. За годы, проведенные в лагере, у нас никогда не было сложностей в разговорах друг с другом. Блядь, мы только и делали, что болтали. О музыке. О местах, где росли. О марках дезодорантов, о том, кто круче, Супермен или Бэтмен. А теперь мы с ним пара и забыли, как общаться друг с другом. Мы будто двое знакомых, которые обсуждают погоду. Черт, последние пару дней мы и впрямь вели себя как просто знакомые – ходили по квартире на цыпочках, боясь ляпнуть что-то не то и обидеть друг друга. Бога ради, мы даже не обсудили тот злополучный вечер. Что до секса… Забудьте. Мы даже не целовались ни разу после нашего злого и страстного столкновения в туалете. Я не знаю, как выправить ситуацию. Я люблю его, правда люблю. Но я не ожидал, насколько тяжело это будет. Во время собрания тренеров я продолжаю мучительно думать об этом, надеясь, что коллеги не замечают, насколько я не в себе, пока наш босс, монотонно рассказывает о заказе нового оборудования и о курсах, которые клуб откроет на лето. Через час собрание наконец-то подходит к концу, и я, торопясь скорее вернуться домой, со скрипом отодвигаю свой стул. Уходить немного нелепо, но до тренировки еще три часа, а мне меньше всего сейчас хочется быть на поле. – Пат. – Голос Ачитты останавливает меня прежде, чем я успеваю смыться за дверь. Подавив вздох, я медленно оборачиваюсь. – Да, тренер? – Все хорошо? – Его голос спокоен, но в глазах заметна тревога. – Все прекрасно, – лгу я. – Ты сегодня был немного рассеянным. – Черт. Выходит, он все же заметил. Взгляд Юи становится более пристальным. – Я знаю о проблемах твоего фуллбэка, но я не хочу, чтобы ты принимал это на свой счет. Я и не принимаю. Просто слишком многое в моей жизни пошло вдруг наперекосяк. – Он справится, – отвечаю я ему. – Он талантливый парень, просто сейчас у него черная полоса. Такое бывает у всех бэков. Ачитта кивает. – Соглашусь. Но, возможно, нам следует предложить ему больше поддержки. Я могу попросить Марка с ним пообщаться. Попытаться помочь ему стать поуверенней. Мы здесь не просто растим чемпионов. Мы формируем характер юных мужчин. К счастью, у нас есть все необходимые ресурсы для помощи таким детям. Вспышка паники прошивает мой позвоночник. – Дайте мне с ним еще пару недель, – говорю я гораздо спокойнее, чем себя чувствую. Я не могу допустить, чтобы он думал, будто моей тренерской помощи недостаточно. Иначе зачем я тут нужен? – Если у Тона появится ощущение, что он проблемный ребенок, это не прибавит ему ни капли уверенности. Он задумчиво трет подбородок. – Если ты так считаешь… окей. Но моральный дух невысок у всех членов вашей команды, так что поправить нужно не только психику фулбэка. Я думаю, немного дополнительной любви и внимания со стороны тренерского состава может оказаться именно тем, что поможет ребятам сплотиться. У меня обрывается сердце. Я не хочу, чтобы проблемы Тона решал старший тренер, когда я могу помочь ему сам. Босс умный мужик, но если кому из тренеров и не помешает поддержка, то это Марку с его гребаным языком. Невероятно, что Ачитта этого не замечает. – Я свяжусь с вами через неделю, – обещаю я. Он хлопает меня по плечу. – Буду ждать. – И уходит, оставляя меня вариться в моем дурном настроении. Я чувствую себя так, словно все потерял. Терпение, способность разговаривать со своим парнем, ту неописуемую легкость, которая всегда существовала между Праном и мной. Но мы утратили ее навсегда или просто на время? Я терзаюсь этим вопросом всю дорогу в метро. Прана точно нет дома – он ушел на утреннюю тренировку. Я чувствую облегчение. Потом стыд. Потом злюсь на чувство стыда. И раздражаюсь на злость. Мои эмоции сегодня не любят меня. Зайдя в гостиную, я первым делом замечаю там кресло. Или его отсутствие. Кресло смерти исчезло. У меня отваливается челюсть. На месте старого кресла, которое не один месяц преследовало меня в кошмарных снах, стоит новое, совершенно другое. Пран заказал его, должно быть, вчера, потому что сейчас я вижу перед собой огромное, бежевое, мягкое приспособление, на котором больше ручек и кнопок, чем любое кресло вправе иметь. К подлокотнику прикреплен желтый квадратик записки. Я отрываю ее и вижу знакомые каракули Прана. Чувак в магазине сказал, это супер-вещь для наших спин. Десять режимов массажа. Надо опробовать его на наших яйцах и посмотреть, можно ли заодно сделать из него секс-игрушку. Надеюсь, нам повезет. Я перечитываю записку. Потом снова перевожу взгляд на кресло. Хочется и выругаться, и засмеяться. Но мой смех быстро тает, потому что… черт, это классический Пран, думающий, что предмет мебели сотрет напряжение между нами. Я сминаю записку в комок. Пран обманывает себя, если верит, будто задетые чувства и нарастающую обиду можно загладить каким-то там креслом.