***
Они добрались до дома, когда дневной свет уже угасал, ведь зимой время летело куда быстрее. Герр Картман закрыл за ними дверь, по-прежнему обеспокоенно глядя на еврея. На этот раз Кайл не плакал, но выглядел измученным и опустошенным. Он опустил взгляд, избегая толстого нациста. — Кайл? — нерешительно позвал Герр Картман. Кайл поднял голову, а его опухшие глаза внимательно изучали собеседника. — Передумал? — испуганно спросил эсэсовец. Он заметил, что Кайл попытался улыбнуться, но потерпел полную неудачу. Рыжеволосый медленно покачал головой. — Это... потому что ты будешь скучать по ним? — Герр Картман находил молчание Кайла ужасно болезненным. Было странно, что он страдает от страданий другого. Что его печалит чужое горе. Что он испытывает огромную потребность утешить его и заставить снова почувствовать себя в порядке. Еврей нервно прикрыл глаза, а на его лице промелькнула вспышка боли. Он тяжело вздохнул, прежде чем снова перевести взгляд на нациста. — Просто выглядит так, словно это конец. — тихо прошептал парень. — Это не так. Только смерть будет концом. Ты увидишь их снова. — Герр Картман говорил скорее деловым тоном, чем любящим и утешающим. Но Кайл понимал истинность этих слов. Это была временная разлука. Он увидит их снова. Вопрос был лишь в том, когда это произойдет. Поэтому рыжий сделал еще одну неудачную попытку улыбнуться и пожал плечами. — Наверное. — это было всё, что он смог произнести. Он чувствовал усталость. Вся энергия полностью исчезла из его духа. Нервное ожидание поглотило его сердце. Противостояние разлуке заставляло его нервничать во всех возможных отношениях. Ему приходилось прикусывать язык, чтобы не расплакаться, контролировать себя, чтобы не побежать за семьей, приказывать себе сосредоточиться на работе, чтобы не впасть в отчаяние. Ему потребовалось огромное усилие, чтобы не поддаться эмоциям, когда Стэн говорил утешительные слова и прощался без привычных тёплых объятий и похлопываний по спине. Он сдерживал себя и не шевелился, пока они не вошли в машину. Только тогда он смог выпустить всю горечь в виде горьких слёз. Теперь у него не осталось сил. Ни на борьбу, ни на скорбь. Герр Картман прочитал усталое и беспомощное выражение лица еврея. Он не думал ни секунды. Он сделал единственную вещь, которую посчитал нужной. Герр Картман медленно сделал несколько шагов вперёд, сократив дистанцию между ними, положил свою большую руку на щеку Кайла и нежно его поцеловал. Кайл некоторое время не отводил глаз, удивленный таким милым жестом, исходящим от другого. В последнее время Герр Картман чаще всего вёл себя нежно, но еврей не ожидал, что нацист проявит такую заботу, такую доброту, такое желание утешить, как сейчас. Поцелуй был настолько полон заботы, что Кайл быстро отдался сладости момента, закрыл глаза и медленно обхватил толстого нациста руками. Они целовались долго. Они целовались вечно. Медленно и нежно. Сердце Кайла понемногу согревалось, и чувство печали медленно отступало. Они оба видели это. Этот новый свет, который появлялся каждый раз, когда они смотрели друг другу в глаза. Тот свет, который отражался в зрачках каждый раз, когда они были вместе. Этот свет отражал то тёплое чувство, которое наполняло их юные сердца. Кайл издал небольшой изумленный смешок, осознав, что это действительно счастье, а Герр Картман восхищённо уставился на первую настоящую улыбку, которой еврей одарил его. Он невольно улыбнулся в ответ, и Кайл, переполненный эмоциями момента, снова прижался к его губам. Нежный поцелуй продолжался, подкрепляемый ленивыми прикосновениями рук, ласкающих их лица, руки, спины. Они целовались нежно, пока в тепле этого ласкового поцелуя не заискрились маленькие язычки пламени. Губы разошлись во второй раз, и тут их сердца и умы заполнила одна единственная мысль. Трепет. Удивление и осознание того, что они разделили ранее небывалое в их жизни. Герр Картман прижался губами к губам еврея в отчаянной нужде и пылкой страсти. Ответный поцелуй был с тем же огнём, с тем же желанием, с той же тоской. Когда Кайл издал почти страдальческий стон, Герр Картман понял, что им нужно больше. Поэтому он прервал поцелуй, взял руку Кайла в свою и повел их прочь из коридора. Кайл ожидал, что он направится в офис, но вместо этого Герр Картман пошёл в другое место. Рыжий несколько раз моргнул, когда они поднялись по лестнице, и понял, что их путь лежит в спальню нациста. Кайл улыбнулся, понимая, что Герр Картман готов признать, что между ними есть нечто большее, чем просто физическая связь, больше, чем взаимное влечение, больше, чем просто страсть. Ведь его спальня была самой уединённой и, следовательно, священной частью дома. Он был в его спальне лишь однажды, и то в тот раз, когда Крейг попытался его изнасиловать. Спальня Герра Картмана олицетворяла его сердце. И он наконец-то был готов открыть его для Кайла. Они взошли на священную часть этого дома. Толстый нацист обхватил Кайла за талию, чтобы притянуть его ближе и снова попробовать на вкус его губы. Вскоре он подвел его к кровати. На этот раз Кайл не чувствовал себя неловко, лежа здесь. Наоборот, он чувствовал себя желанным, нужным, словно эта кровать принадлежала и ему. Они поцеловались так, как никогда раньше. Нежность смешивалась со страстью. Мягкие ласки соединились с неистовым впиванием ногтей в плоть. Нежные стоны смешивались с напряжённым дыханием. Они помогали друг другу раздеться, верхняя одежда летела на пол, рубашки расстегивались. Груди прижались друг к другу, кожа к коже, сердце к сердцу. — Назови меня по имени. — прошептал Герр Картман на ухо Кайлу, и тот испустил дрожащий вздох. Еврей немного нерешительно посмотрел на лицо своего любовника. — Картман? — сказал он, не в силах скрыть своего минутного замешательства. — Нет. По имени. — Толстый нацист сказал это с доброй улыбкой. — Эрик. Глаза Кайла удивленно раскрылись, а Герр Картман широко улыбнулся изумленному выражению лица. Кайл никогда не произносил его имени. Он никогда не обращался к нему так. Никогда. Даже когда они были близки. Они обменивались стонами и приятным шёпотом, но никогда не называли имён друг друга. Еврей с благоговением смотрел на нациста, и сердце его наполнялось тёплой радостью. Никогда ещё ни одно слово в этом мире не звучало в его устах так красиво, так волнительно, так священно. — Эрик. — прошептал Кайл, пока его зелёные глаза сияли от счастья. Никогда ещё ни одно слово в этом мире не ощущалось на вкус так сладко. Герр Картман с готовностью поцеловал его. Никогда ещё его имя не звучало так правильно. Они целовались и ласкались без устали, а Кайл ещё несколько раз шептал чужое имя. Это было подобно мощному древнему заклинанию. Это было похоже на магию. Потому что между ними происходило нечто поистине волшебное. Как бы ни жаждали их тела прикоснуться друг к другу, поглотить огонь, пылавший на их коже, они не спешили. Когда они наконец остались обнажёнными, их глаза встретились, прежде чем Герр Картман вошёл в Кайла. Они занимались этим много раз, но сегодня всё было по-другому. Всё было в новинку. Будто бы в первый раз. — Кайл. — прошептал Герр Картман, пока головка его члена скользила в знакомой промежности. — Эрик. — прошептал Кайл в ответ, не сводя глаз с нациста. Он издал счастливый вздох, чувствуя, как его собственная эрекция даёт о себе знать. — Эрик. Он хотел произнести не только его имя. Он хотел высказать всё, что было в его сердце. Передать словами то, чем жил его разум. Но слова млели на губах. Он видел это по лицу нациста. В его карих, лишенных всякой жестокости и ненависти, глазах он мог видеть то, чего никогда не было видно раньше. Душу Эрика Картмана. И она была прекрасна. Она была тёплой. Это блаженство. Это рай. И он знал, что его душа отражает душу нациста. Поэтому, раздвигая ноги, чтобы позволить проникнуть в себя дальше, глубже, Кайл понимал, что на самом деле позволяет ему коснуться самой сути его существа. Кайл стонал до хрипоты, полностью освобождая своё сердце от страхов, гнева и печали. С каждым толчком Кайл чувствовал, как его тело сливается с душой. Каждый удар задевал его сущность. Каждый толчок касался сердца. И страдания превращались в наслаждение. Раны затягивались. Кайл издавал громкие счастливые стоны, а тело трепетало под увесистым чужим. Тут же застонал и Герр Картман, с огромным наслаждением разрядившись внутрь своего любимого. И рухнул рядом с ним. После этого они не произнесли ни слова. Оба юноши, затаив дыхание, смотрели в потолок, наслаждаясь послевкусием, ощущая покалывание в телах, живя счастьем в сердцах и теплом в душах. Они были идеальными противоположностями. Они были контрастом. Они были разными полюсами. Судьба превратила их жизни в сумасшедший аттракцион, чтобы они нашли дорогу друг к другу, чтобы научились преодолевать все барьеры. Чтобы они не обращали внимания на то, что говорил, думал, чему учил мир. Вопреки всему они следовали своим инстинктам и шли за своим сердцем. Их разбитые души нашли путь друг к другу. Так они могли быть вместе. Так они смогли слить свои души воедино. И так они стали единым целым.***
Дни становились всё длиннее, а погода – всё теплее. Казалось, время безумно ускорилось к 1944 году. К тому времени как Герр Картман и Кайл наконец-то смогли найти равновесие в своих запретных отношениях, остальной мир, казалось, растерял всю стабильность. Около года назад Герр Картман отверг влияние некоторых событий на развитие войны. Для него падение Муссолини* было незначительным ударом для Альянса Оси. В конце концов, итальянскому лидеру, как и остальным лидерам Оси, было суждено впоследствии быть свергнутыми, чтобы Гитлер стал единственным и верховным лидером Третьего рейха. Толстый нацист считал, что время падения итальянского фашиста не имеет значения, но он не мог быть более неправ и далёк от истины. Возможно, это произошло потому, что он был слишком самоуверен в арийском превосходстве и всемогуществе нацистской партии. А может, его слишком отвлекали дела сердца. Но факт состоял в том, что он позволил застать себя врасплох и проигнорировал все знаки, предвещавшие о начале конца войны. Теперь же его великая мечта о том, чтобы Германия создала новый, совершенный мировой порядок, рушилась. Достаточно было того, что лагеря смерти в Польше пришлось окончательно прикрыть, а Окончательное решение отменить из-за прошлогодних восстаний. Достаточно было того, что союзники провели крупную десантную военную операцию, высадившись на пляжах Нормандии во Франции, продвигаясь оттуда вглубь страны и совершая свой первый значимый триумф**. Но хуже всего было зло, затаившееся в ядре их собственной партии. Покушение на личность самого Фюрера***, совершённое одним из самых легендарных нацистских офицеров. Подполковник Клаус Шенк Граф фон Штауффенберг, рьяный немецкий националист и католик, который без устали сражался за свою нацию в Северной Африке, оказался одним из вдохновителей немецкого движения Сопротивления в составе вермахта. Ему удалось заложить бомбу в штаб-квартире "Волчьего логова", которая действительно взорвалась, убив и ранив нескольких членов партии. То, что Гитлер вышел из этого приложения без единой царапины, было настоящим чудом, потому что лейтенант фон Штауффенберг и остальные предатели уже объявили по радио о смерти фюрера вскоре после своего деяния. Это было единственное событие, которое больше всего потрясло толстого нациста. Он не мог понять, как кто-то мог предать свою собственную партию, свою собственную идеологию и организовать такой ужасный заговор с целью убийства Отца своей собственной нации. И если Герр Картман был потрясён этой новостью, то Кайл был ошеломлён ещё больше. — Что бы ты сделал, если бы их план удался? Если бы Гитлер умер, а лейтенант фон Штауффенберг сдал бы Германию союзникам? Что бы ты сделал, когда французы или англичане ворвались бы сюда, в Дахау? — Кайл кричал паническим высоким голосом, раздосадованный тем, что Герр Картман постоянно отрицает нежелательные для нацистов события в войне. — Но этого же не произошло! — раздражённо ответил Герр Картман. Он знал, что еврей прав. Он знал, что Кайл кричал и ругал его, потому что был в таком же ужасе, как и он. Но у него просто не было настроения для перепалки. Он не был готов столкнуться с реальностью и принять правду. Германия шла ко дну. Это было только вопросом времени. Рано или поздно нацистский режим пал бы, Гитлер потерпел бы поражение. Его мечта о Третьем рейхе канет в лету. Это была слишком суровая реальность, и Герр Картман просто не готов был пока с ней смириться. У него все ещё оставалась надежда. Очень много надежд. — Ты что, блять, издеваешься? В этот раз не произошло, но рано или поздно должно произойти! Господи, Эрик! Ты же сам это сказал! Все решения Гитлера в последних стратегиях были неверными и пагубными, он потерял свой дар ведения войны! Тебе нужно иметь план на день, когда Германия падёт, потому что её разгромят! Альянс Оси рушится, и это реальность, которую тебе нужно принять! Тебе нужен план побега, потому что я не хочу тебя потерять! — разочарованно кричал Кайл. Герр Картман отмахивался от рассуждений Кайла кучей раздраженных "пффф" и пронзительных взглядов, но последняя фраза рыжего наконец дошла до него. Он перевёл взгляд на Кайла, на те возмущённые глаза, которых он избегал последние полчаса. Он увидел в них страх. Страх и муку от того, что он его потеряет. Страх, который редко поселялся в этих прекрасных зелёных глазах. И вдруг он почувствовал себя виноватым. За все те неприятности, которые он принёс рыжеволосому парню в лагере. За перегрузки от работы, которую он ему поручал. За все ужасные поручения, которые он заставлял его выполнять, заточение в Тёмной комнате, бесконечную тяжёлую бухгалтерию. Он чувствовал себя виноватым за то, что позволил еврею развить в себе чувства к нему. Чувства, которые были достаточно сильны, чтобы Кайл выбрал его выше своей семьи. Герр Картман чувствовал себя виноватым за то, что заставил рыжего заботиться о нём. Потому что понимал, что этот жестокий мир не хочет, чтобы они оставались вместе. А потом он вдруг понял. Потеря Кайла была гораздо ужаснее падения Гитлера и Третьего рейха. Потому что нацистские идеологии никогда не заставляли его чувствовать себя таким же счастливым, полноценным и значимым, как этот единственный еврей. В конце концов он взглянул на Кайла с серьезным выражением лица и принял реальность такой, какой она представала перед ним. Потому что он тоже не хотел терять Кайла. — Ты прав, Кайл. Ты абсолютно прав.