The Corruption of Power

Том проснулся и громко зевнул. Или, по крайней мере, он бы громко зевнул, если бы перед сном не наложил на себя заглушающие чары. Проснувшись, он неохотно снял чары, повинуясь указаниям хозяина. Ему удалось провести предыдущий вечер, не издав ни звука, и он был полон решимости продолжить этот успех в течение следующих нескольких часов. После того как накануне он подвёл своего хозяина, ему хотелось показать, что он может быть хорошим, что он хочет подчиняться. Спустившись вниз, он молча приготовил завтрак, приветствуя хозяина на кухне не обычным приветствием, а наклоном головы. Завтрак был съеден в тишине, Том не отрывал глаз от еды, не чувствуя себя достойным встретить взгляд хозяина во время наказания. Возможно, когда всё закончится и он будет прощён, всё вернется на круги своя, но пока… — Хорошо, я вернусь в обычное время, — сказал Гарри, вставая. — Постарайся вести себя хорошо сегодня, — продолжил он с ироничной ноткой в голосе. Не в силах ответить на это словесно, Том кивнул, не сводя глаз с ног Гарри. Рука, запустившаяся в его волосы, заставила его поднять глаза, и он увидел странное выражение на лице своего хозяина. Казалось, Гарри хотел что-то сказать, но сдерживался. Мгновение спустя Гарри отпустил его руку и отвернулся, и, что бы это ни было, оно навсегда осталось невысказанным. — Ладно, увидимся, — сказал он, вышел из кухни и скрылся в коридоре. Через несколько минут Том услышал, как закрылась входная дверь, и снова остался один. Тихо вздохнув, он взмахнул палочкой, и тарелки начали мыться сами собой. Через несколько часов он сидел в библиотеке и читал. Ему было трудно успокоиться, и книга, которую он читал, не помогала: казалось, что её написал учёный-идиот — в одних случаях она содержала интересные идеи, а в других увещевала о теориях, которые уже были доказаны как совершенно неверные. Прочитав одно из таких заблуждений, Том с отвращением фыркнул. Затем он замер. Проклятье. Считается ли фырканье нарушением молчания? У него возникло неприятное чувство, что да — если бормотание и другие звуки во время сна считались, то фырканье — почти наверняка. Мерлиновы яйца. В животе заныло от осознания того, что он даже не смог подчиниться приказу своего хозяина о молчании в течение всего лишь двадцати четырёх часов. Не говоря уже об предчувствиях, которые закрались в его душу при воспоминании о том, что теперь его ждёт ещё одно наказание. Конечно, в его голове мелькнула мысль не рассказывать об этом хозяину: ведь фырканье не считается, соблазнительно подсказал тоненький голосок. Он отбросил эту мысль, не думая о ней больше ни секунды — попытка обмануть хозяина ради собственной выгоды привела его в эту передрягу; было бы ужасно глупо, если бы он решил, что это поможет ему выбраться из неё. Так что нет, он будет честен со своим хозяином и понесёт наказание, которое сочтёт нужным назначить Гарри. К сожалению, этот момент был не единственным в тот день. Похоже, неспособность наложить на себя чары молчания и погружение в книги — не самое лучшее сочетание для того, чтобы не издавать звуков. Он не справился с заданием ещё дважды: один раз ближе к обеду, когда издал звук нетерпения в адрес автора книги — тот вечно не доходит до сути и к тому же тратит время на излишне цветастые формулировки; второй — незадолго до прихода Гарри домой. Второй случай, несомненно, был нарушением указания Гарри молчать — он нашёл свой новый исследовательский проект, и радостное восклицание «Ага!» вырвалось у него без его разрешения. Так что, не выдержав постоянных неудач, он отправился готовить ужин. Их разговор начался после ужина в предыдущий день, и его запрет начался примерно в половине восьмого: он предполагал, что снятие запрета произойдёт в это же время вечером. Ему предстояло пережить ещё несколько часов, прежде чем он сможет расслабиться… и пока не узнает о своём наказании.

***

«Странно, что Том такой молчаливый», — подумал Гарри, сидя за своим столом после ужина и в очередной раз посвящая время проверке, поскольку в тот день в Министерстве им больше не дали никаких заданий. Нельзя сказать, что этот человек был очень уж разговорчивым, но он уже привык к их беседам за обеденным столом, которые варьировались от простого игривого подтрунивания друг над другом до более глубоких тем. До сих пор они избегали политики — ни один из них не хотел нарушать статус-кво без особой причины. Они также не касались детства друг друга, понимая, что это щекотливая тема. Однако им обоим удалось найти общий язык, когда дело дошло до развенчания средств массовой информации мира волшебников и непостоянства его населения, а также ряда других тем. Когда он сворачивался калачиком возле ног Гарри, как в тот момент, Гарри привык слышать от него странные звуки. Не слова, как правило, а множество других мелких звуков, которые ничуть не мешали; они служили лишь для того, чтобы показать, наслаждается ли Том книгой или же мысленно разражается язвительной тирадой по поводу идиотизма автора. Изредка последнее выливалось в раздражённый шёпот или даже в короткое восклицание, произнесённое на всю комнату без всякого намерения получить ответ. Короче говоря, то, что Том полностью молчал, было странно. И странно одиноко. Гарри и не подозревал, насколько эти звуки создавали в комнате фон, напоминавший ему о том, что он не один, пока они не исчезли. Он был рад, что Том остался рядом с ним — возможность протянуть руку и погладить раба по волосам время от времени успокаивала Гарри, что отсутствие звуков не означает полного отсутствия его самого. К половине восьмого Гарри уже был рад, что может отменить наказание, и был счастлив вернуться к нормальной жизни. — Прошло двадцать четыре часа, — сказал он, сохраняя нейтральный голос. — Ты можешь снова говорить — твоё наказание закончено. — Спасибо, хозяин, — ответил Том, поднимая голову, в его голосе прозвучала нотка облегчения. Гарри стало интересно, удалось ли его рабу продержаться всё это время в молчании или он вообще нарушил его. И если да, то признается ли он в этом. Однако, придерживаясь своего слова, он не стал спрашивать, а просто вернулся к своей работе. Долго размышлять ему не пришлось — он успел прочитать лишь две строчки из своих записей, когда Том заговорил. — Хозяин… — начал он. Гарри поднял голову и увидел на его лице выражение нервозности, когда он высунул язык, чтобы смочить губы. — Хм? — Гарри ободряюще хмыкнул. — Я… я не смог. Молчать. — Понятно, — нейтрально ответил Гарри, хотя внутри него что-то, что было напряжено, внезапно ослабло. Он и не подозревал, как сильно ему хотелось, чтобы Том был с ним откровенен, пока это не случилось. — Сколько раз и как? Том выдохнул, словно пытаясь сдержать своё волнение. — Три раза, хозяин. Когда я сегодня читал, я издал два звука и одно восклицание, сам того не осознавая, — объяснил он со странной смесью страха и облегчения в голосе. Гарри улыбнулся и нежно провёл рукой по его волосам. Том полузакрыл глаза и подался навстречу прикосновению, вызвав у Гарри волну удовольствия. — Молодец, что был честен, — тепло сказал ему Гарри. От взгляда, которым Том посмотрел на него, у Гарри едва не перехватило дыхание — он был тёплым и открытым, а Том выглядел удивительно уязвимым и юным. Гарри почти пожалел, что пришлось наказать Тома, но понимал, что важно, чтобы тот сдержал своё слово. — Три раза… Я сказал, что будут последствия, — сказал он, наблюдая за реакцией своего раба. Том опустил глаза, но Гарри не заметил в его позе ни злости, ни угрюмости. — Я знаю, хозяин, — с готовностью ответил он, хотя Гарри уловил нотки страха. Гарри кивнул — хорошо: он не стал сопротивляться. Не то чтобы Гарри ожидал от него этого, но наказание за провал наказания? Разве это хороший способ? Слишком поздно, решил он. В тот день он действительно провёл много времени, размышляя о том, что ему следует сделать в качестве наказания. Он оставил его недосказанным прошлым вечером не потому, что хотел, чтобы воображение Тома разбушевалось, и не потому, что боялся, что Том соизмерит наказание с его желанием повиноваться, а потому, что на самом деле у него ничего не было на уме. Он подумывал применить Пунирэ, но решил, что оно не соответствует преступлению — действия Тома не были ужасными (если не считать убийства, но, честно говоря, это начал Толбот), а намерения раба были добрыми, так что использовать против него боль было… не совсем правильно. Были и другие варианты. Одним из них было лишение Тома доступа к еде за каждый изданный им звук (этот вариант он почти сразу отбросил — Гарри не Дурсли и не Ричардс, и он не стал бы использовать еду в качестве оружия), или давать ему еду, которая ему не нравилась. Другим вариантом было то, чтобы он стоял на коленях рядом с Гарри во время еды, как только тот издавал звуки, но и этот вариант он отбросил после некоторых раздумий: он просто не соответствовал преступлению в том смысле, который искал Гарри. В конце концов он пришёл к тому, что, по его мнению, будет идеально. — На каждый звук, который ты произнёс, я хочу, чтобы ты рассказал мне историю о чём-то, что случилось в твоём детстве; воспоминание, которое и сегодня заставляет тебя чувствовать себя неловко, когда ты вспоминаешь о нём. Том на мгновение уставился на него. — Воспоминание, хозяин? — спросил он в замешательстве. Очевидно, его интересовала связь между наказанием и преступлением. Гарри решил объяснить. — Твоя ошибка во вторник заключалась в том, что ты не сообщил мне информацию, которая была мне необходима для принятия решения. Твоим первоначальным наказанием было молчание, потому что ты предпочёл молчать, когда должен был говорить. За то, что ты не смог промолчать, твоё наказание — говорить о том, о чём тебе неприятно вспоминать. Это также поможет мне узнать некоторые детали твоего прошлого, что только поможет мне лучше узнать тебя, — объяснил он. Том ещё мгновение смотрел на него, а затем склонил голову. — Как пожелаешь, хозяин, — ответил он, хотя в его голосе не было особой радости. Гарри подумал, не предпочёл ли бы он несколько секунд Пунирэ — ведь физическую боль легче преодолеть, чем боль, вызванную неприятным воспоминанием. — Можно мне немного подумать? — вежливо спросил он. Гарри склонил голову. — Конечно, бери столько времени, сколько тебе нужно. Когда будешь готов, скажи мне, — согласился он и вернулся к своей работе. Прошло около десяти минут, когда Том объявил, что готов. Гарри подумал, что пересказ, скорее всего, будет долгим, и пересел в кресло, указав пальцем, чтобы Том встал перед ним на колени. Он подумал о том, чтобы пересесть на диван, но, поскольку это было наказание, решил, что это не очень хорошая идея — диван был местом для спонтанных откровенных разговоров, а это не совсем подходило. Он также подумал, где Тому будет удобнее находиться — рядом с ним или напротив, но, учитывая, что это было наказание и что он хотел видеть выражение лица Тома, напротив казалось лучшим вариантом. Когда они оба сидели, или, в случае Тома, стояли на коленях, Гарри дал своему рабу знак начинать. — Моё первое воспоминание относится к тому времени, когда я был совсем маленьким, возможно, четырёх или пяти лет от роду. Это был первый раз, когда я смог вспомнить и осознать, что меня усыновили. Меня усыновляли и раньше, по крайней мере, так мне говорили монахини, и после этого меня усыновляли много раз, но этот раз… он был первым. Гарри уже мог понять, что это не будет счастливой историей, хотя Том явно старался изо всех сил сохранить нейтральный и ровный тон. И ещё — Том был усыновлён? Что ж, Гарри полагал, что, каким бы милым он ни был в одиннадцать лет и каким бы привлекательным ни стал, не исключено, что он был очаровательным ребенком. — Я был взволнован. Я знал, что все хотят иметь семью, что об этом часто говорят другие сироты. Сначала я думал, что это означает, что мои мать и отец пришли, чтобы найти меня: что монахини и миссис Коул ошиблись, когда сказали, что моя мать умерла. И одновременно с волнением я испытывал страх — ведь они уже оставляли меня раньше. Кто мог сказать, что они не оставят меня снова? Но я пошёл с ними, страх и волнение боролись во мне. — Поначалу всё шло хорошо. Помню, они были милой парой, хотя, возможно, это всего лишь детский взгляд на вещи, ведь я хотел, чтобы они были милыми. Я начал надеяться, что, может быть, так оно и есть; может быть, здесь я смогу обосноваться; может быть, у меня наконец появятся родители, — на его лице промелькнуло отвращение. — Конечно, это длилось недолго. Однажды я был чем-то расстроен — я уже забыл, чем именно, — и моя магия заставила мебель вокруг меня дребезжать, тарелки и стаканы падать на пол, — он горько улыбнулся. — Как ты можешь себе представить, моя случайная магия была довольно сильной, что очень вредило мне в то время. Гарри мог себе это представить — его собственная тоже была довольно сильной и доставляла немало хлопот. — По понятным причинам супругам не потребовалось много времени, чтобы вернуть меня в приют, — он сделал небольшую паузу, в его глазах отразилась то ли печаль, то ли гнев, то ли сожаление. — Я стоял на ступеньках приюта, удерживаемый одной из монахинь, и плакал вслед их удаляющимся спинам. Я обещал быть хорошим, я умолял их не оставлять меня… Но они оставили. Даже не взглянув на меня. Больше я их не видел. Сердце Гарри казалось, что оно вот-вот разорвётся, сложные эмоции, звучавшие в голосе Тома, натягивали его так, как он редко когда чувствовал раньше. Он никогда не был в таком положении, как Том… но он помнил, каково было Сириусу предложить ему дом, а потом снова вернуться к Дурслям. А ведь ему тогда было тринадцать лет — Том был совсем маленьким. Потерять то, чего он больше всего желал. Неудивительно, что он так отреагировал, когда Гарри впервые привёл Драко домой. Неудивительно, что он решил, что его заменяют, и отреагировал на это ревностью и гневом. Внезапно многие вещи, которые он заметил, обрели смысл. Ужасающий смысл. Гарри не мог остановиться. Он скользнул на пол и обнял человека, от слов которого у него защемило сердце. — Мне жаль, что это случилось с тобой, — сказал он, стараясь, чтобы в его голосе не было жалости. Том на несколько мгновений застыл, но в конце концов немного расслабился, прильнув к Гарри, хотя и не отвечая ему взаимностью. Вдохнув с содроганием, Гарри почувствовал, как Том слегка отстранился, и отпустил его, опустившись на своё место. — По крайней мере, ты знаешь, что мы связаны друг с другом до самой смерти, — заметил он. — Ты знаешь, что я никогда не оставлю тебя; что я никогда не откажусь от тебя. Я бы не смог, даже если бы захотел, — заметил он, пристально глядя на Тома. Раб несколько долгих секунд не сводил с него глаз, прежде чем наклонить голову. — Как скажешь, хозяин, — ответил он. Гарри сузил глаза. — Похоже, ты не убеждён, — заметил Гарри. Том элегантно пожал плечами. — Недавние события доказали, что ты можешь передать контроль над моим ошейником другому. Кто может поручиться, что я не наскучу тебе и ты не станешь одалживать меня своим друзьям на полупостоянной основе? — объяснил он, немного неохотно. Гарри подумал, не боится ли он выдавать свои идеи хозяину. В данном случае это было не так уж и нужно — Гарри не мог представить себе ситуацию, в которой он был бы способен заботиться о Томе, и предпочел бы этого не делать. Он так и сказал своему рабу. — Я имею в виду, что не стал этого делать даже после той истории на Косом переулке или когда ты в самом начале вёл себя как полный придурок, — добавил он. — С чего бы мне делать это сейчас, когда у нас всё налаживается? — Да, хозяин, — ответил Том, хотя Гарри было совершенно ясно, что он скорее принимает его слова, чем соглашается с ними. Он решил не спорить — время, по правде говоря, единственное, что может полностью успокоить Тома, подумал Гарри. По крайней мере, теперь он знал, на что следует обратить внимание — проблемы брошенного ребёнка явно были одной из «фишек» Тома. — Хорошо, какое второе воспоминание? — спросил Гарри, чувствуя, что лучше двигаться дальше. — В конце третьего года обучения в Хогвартсе я попросился остаться в Хогвартсе на лето, — Гарри хотел сказать, что знает об этом — он видел это в воспоминаниях на втором курсе, — но промолчал, предоставив Тому говорить. — Я обратился по этому поводу к декану факультета, не будучи достаточно уверенным в своём положении в школе, чтобы обратиться к Диппету напрямую. Не то чтобы это что-то изменило, — с горечью прокомментировал он. Внезапно Гарри осознал, что сейчас совсем другое время, нежели в его воспоминаниях. Вообще-то, если подумать, не было ли то воспоминание, которое он видел, во время первого инцидента в Тайной комнате? Том учился на пятом или шестом курсе, подумал он, ведь Том был старостой, но не старостой школы. — Сначала он рассмеялся, не думая, что я говорю серьёзно. Сказал, что понимает, что я хочу продолжать использовать магию во время каникул — а кто бы не хотел? — но, как и всем, мне придётся вернуться домой, — лицо Тома потемнело, а тень гнева коснулась его губ. — Я рассказал ему о том, что меня ждёт. О бомбах, которые падали в течение восьми месяцев. О своём страхе, что если я попаду в приют, то никогда не вернусь, потому что буду мёртв, — он замолчал на мгновение, нахмурив брови. Гарри вдруг почувствовал к нему глубокую щемящую симпатию. Честно говоря, то, что он узнал о Второй мировой войне в начальной школе, казалось таким далёким от его обучения в Хогвартсе; он никогда не догадывался, что Том был в Лондоне в начале 1940-х годов. Он и не подозревал, что Том видел войну как один из мирных жителей, переживших её. Неудивительно, что он хотел остаться в Хогвартсе: он бы и сам этого хотел. Чёрт возьми, он хотел остаться, и ему пришлось столкнуться только с Дурслями. — Он всё равно отказал мне. Непонимание в его глазах не соответствовало сочувствию в его голосе: никогда не живший в магловском мире, что он знал о бомбах? Что он знал о разрушительной силе, которой маглы овладели за последние полвека? Что он понимал в разрушительности войны, тот, кому всегда было комфортно в Британии? Даже война с Гриндевальдом была не более чем серией стычек по сравнению с огромным полем битвы магловской войны. К тому же он никогда по-настоящему не вторгался в Британию. Волшебному миру никогда не приходилось бояться гула проносящегося над головой самолёта, свиста выпущенной бомбы… — Том снова замолчал, и Гарри не стал настаивать, видя, как тяжело ему говорить об этом воспоминании, судя по его искажённому выражению лица. — Я прямо умолял его, охваченный страхом умереть, даже не закончив Хогвартс. Я бросил своё достоинство на пол, чтобы он мог по нему пройтись. И он прошёлся по нему. Он сказал мне, что поговорит об этом с заместителем директора, и в тот момент я понял, что всё потеряно. Дамблдор никогда не любил меня, никогда не доверял мне. Даже в четырнадцать лет я знал, что он никогда не согласится на подобную просьбу, если она исходит от меня. Я вышел из кабинета Слизнорта и направился прямиком в библиотеку. — Вся эта ситуация подтвердила то, что я уже усвоил за четырнадцать предыдущих лет: никто ничего мне не даст; единственный человек, который мне поможет, — это я сам. Это разжигало пламя моего стремления к власти, ведь если бы я был достаточно могущественным, никто не смог бы мне ни в чём отказать. Думаю, тогда же было посеяно семя желания бессмертия. Это было не первое, что я искал, но мой страх смерти, смерти до того, как я чего-нибудь добьюсь… — он замолчал, его взгляд стал отрешённым. — Это началось тогда, — закончил за него Гарри. Его раб рассеянно кивнул, его разум явно всё ещё был погружён в воспоминания о прошлом. И снова небольшое удивление. Гарри никогда не задавался вопросом, почему Том искал бессмертия; почему в шестнадцать лет он был готов разделить свою душу, чтобы обрести его. Может, и стоило. Но это ничего бы не изменило в его поступках: Волдеморта всё равно нужно было остановить, независимо от его мотивов, побудивших его стать таковым в первый раз. Но, возможно, это помогло бы ему лучше понять ситуацию. В голову пришла мысль. — Если у тебя был такой плохой результат, когда ты попросил остаться на каникулах на третьем курсе, почему ты попросил Диппета снова, когда происходила вся эта история с Тайной комнатой? Том смотрел прямо на него, и горечь, отразившаяся в его взгляде, почти заставила Гарри отшатнуться. — Я убедил себя, что всё обстоит иначе. Я был старостой, меня знали и доверяли в школе, а не просто ещё одним студентом Слизерина. Кроме того, я обращался непосредственно к директору — я рассудил, что Слизнорт отверг мои мольбы, даже не поговорив об этом с директором. И если бы он обратился к Дамблдору, как сказал в конце, я был уверен, что заместитель директора тоже не передал бы мою просьбу. Я… надеялся, что обращение напрямую к директору даст другой результат. Похоже, ты уже знаешь, чем это обернулось, — ответил он с лёгким намеком на любопытство в голосе. Гарри вернулся в кресло и слегка наклонился вперёд, обдумывая, как всё объяснить. — Как много ты знаешь о судьбе своего дневника? Том посмотрел на него настороженно. — Я знаю, что он был уничтожен, и мало что ещё. Когда я понял это, я был не в том состоянии, чтобы слушать причины или объяснения… В тот раз я чуть не убил Люциуса за то, что он не смог защитить его. Гарри хмыкнул в знак признательности, пытаясь придумать, как рассказать о своём втором курсе, не вдаваясь в подробности. — Я уничтожил его, — резко сказал он. Том медленно кивнул, его взгляд был прикован к Гарри. — Я предполагал, что это сделали либо ты, либо Дамблдор, — прокомментировал он. Гарри кивнул. — Да — я проткнул его клыком василиска на втором курсе, — пояснил он, и Том чуть не вытаращил глаза от удивления. — Василиска? На втором курсе? — прошептал он, всё ещё широко раскрыв глаза. Гарри подумал, что вид полного шока ему очень идёт — такому самодостаточному и собранному, каким он обычно был. Слегка улыбнувшись, Гарри начал рассказывать в сокращённом виде, как прошёл тот год в школе. На протяжении всего рассказа он следил за реакцией Тома, наблюдая за эмоциями на его лице. Смятение, удивление, неохотное восхищение, отвращение и странное облегчение, когда выяснилось, что большинство последствий были временными. В конце концов Том просто покачал головой. — Удивительно, что ты выжил, — прокомментировал он. Гарри пожал плечами. — Поттеру везёт, не забывай, — напомнил он своему рабу. — Не повезло попасть в ужасные ситуации, но повезло выйти из них целым и невредимым. Ну, в основном невредимым — у меня с тех пор остался довольно неприятный шрам, — заметил он, закатывая рукав и показывая Тому овальную форму по обеим сторонам руки — место входа и выхода клыка. На лице Тома появилось интересное выражение: смесь стыда и задумчивости. — Возможно, тебе стоит пройти тест на токсичность крови, хозяин. И тест на устойчивость к яду, — прокомментировал он. Гарри нахмурился. — Что ты имеешь в виду? — Поскольку методом твоего выживания было нанесение слёз феникса на рану, вполне вероятно, что яд всё ещё находится в твоей крови: слёзы феникса не нейтрализуют — они лечат. Вполне возможно, что в твоём теле циркулировали оба вещества, одно из которых наносит вред, а другое исцеляет в непрерывном цикле. — Разве это не плохо? — спросил Гарри, внезапно широко раскрыв глаза. Том слегка пожал плечами. — Поскольку до сих пор у тебя не было никаких признаков повреждения, я подозреваю, что твоё тело, а точнее, твоя магия, уже нашла способ справиться с этим. Поэтому я и предлагаю пройти тесты — твой опыт может сделать твою кровь токсичной или придать ей устойчивость к меньшим ядам. С другой стороны, это может заставить тебя исцеляться медленнее, поскольку твоя магия и так постоянно работает над исцелением, или, наоборот, сделать более восприимчивым к ядам по той же причине. В любом случае, я думаю, это то, что тебе нужно выяснить. Гарри медленно кивнул, откладывая информацию на потом. Том был прав — лучше знать, чем потом иметь с этим проблемы. — Хорошо, тогда какое третье воспоминание? — спросил он, желая двигаться дальше. Том отвёл глаза, выражение его лица стало отражать дискомфорт. — Это немного другое. Это… — он на мгновение замешкался. — Не уверен, можно ли считать это воспоминанием о детстве, но сейчас мне определённо неловко, — он поморщился. — Расскажи мне, — тихо приказал Гарри, внезапно почувствовав огромное любопытство. Том сделал глубокий вдох, а затем начал говорить, глядя на огонь. — Когда я поступил в Хогвартс, это было… не очень весело. Как ты можешь себе представить, бедного сироту с магловской фамилией определили в Слизерин… Первые два года мне жилось нелегко, — нет, это ничуть не удивило Гарри. Он не задумывался об этом, но теперь, когда он столкнулся с реальностью, всё стало понятно. Он знал, что Снейпу тоже пришлось нелегко, и представить себе судьбу предполагаемого «грязнокровки» среди слизеринцев в его года… Нет, его не шокировала мысль о том, что Тому пришлось нелегко. — Потребовалось время, чтобы завоевать репутацию сильного, успешного в учёбе и безжалостного человека, тем более что трюки, которыми я запугивал других сирот, не так уж хорошо действовали на старшие курсы, когда у них были под рукой собственные проклятия высокого уровня. Да и на моих товарищей по курсу, которые с рождения были связаны с магией, тоже. — Соседи по общежитию по большей части сторонились меня, хотя их первоначальные насмешки утихли довольно рано, когда я продемонстрировал, что, несмотря на магловское воспитание, очень быстро учусь и могу усваивать материал на уроках гораздо легче, чем они. Это заняло немного времени, но уже к концу первого курса я зарекомендовал себя как человек, к которому можно обратиться, когда им нужно объяснить понятия, чтобы они могли написать эссе. Перейдя на второй курс, я стал наставником для младших студентов, создав для себя базу поддержки. В сочетании с моей силой и знаниями о магии, которые намного превосходили ожидания для моего возраста, даже для того, кто воспитывался среди магии, это позволило мне получить власть над факультетом в начале четвёртого курса. «Ха, впечатляет», — подумал Гарри. Пройти путь от самого дна до вершины за четыре года было… впечатляюще. Это ещё раз заставило Гарри задуматься о том, что когда Том Риддл чего-то желал, он уделял этому такое количество внимания, на которое большинство людей не способны. Он был таким, когда желал смерти Гарри, когда добивался своего бессмертия, когда захватывал мир волшебников. И почти всегда ему удавалось добиться желаемого. — Но это лишь для того, чтобы ты понял, почему это воспоминание так… важно, — продолжил он. — Среди моих товарищей по курсу был один человек, который не следовал этому шаблону. Аурелиус Эйвери. Имя было знакомым. — Это не один из Пожирателей смерти, который приходил к тебе на воскрешение? — спросил Гарри, нахмурив брови. Том посмотрел на него, выражение его лица было нечитаемым. — Его сын, — коротко ответил он. Гарри кивнул. — Верно — это имеет смысл, — он поморщился. — Немного трусоват, не так ли? Я смутно помню, как он умолял о прощении, а ты насылал на него Круциатус. Том скорчил гримасу. — Эйвери-младший не был… одним из моих лучших последователей, — признал он. — Но, оглядываясь назад, я полагаю, что причиной тому был я. Отчасти, по крайней мере, — с этим загадочным заявлением он вернулся к своему повествованию. — Аурелиус Эйвери отличался от тех, с кем я жил в одном общежитии. Он никогда не относился ко мне с тем же презрением, что и остальные, пока я не стал им полезен. Он никогда не пытался меня проклинать или разыгрывать, по крайней мере, насколько мне известно. Вместо этого он, казалось, проводил большую часть времени, наблюдая за мной с вопросом на лице. Он не пытался подружиться со мной, не в тот момент, но и не пытался сделать меня жертвой. — Позже я узнал, что он был чувствителен к магии и чувствовал, как от моей кожи исходит сила, которая в одиннадцать лет была такой же огромной, как у большинства наших профессоров, если не больше. Необузданная, дикая, но могущественная. Когда я начал захватывать факультет, он был одним из первых, кто перешёл на мою сторону, и он всегда был верен мне. — Он видел меня больше, чем кто-либо другой в школе. Не думаю, что он когда-нибудь по-настоящему разглядел меня под маской, но он, по крайней мере, понял, что это была маска, чего в те годы не удавалось никому, кроме Дамблдора. По крайней мере, насколько мне известно, — на мгновение он замолчал, снова уставившись в огонь. Гарри терпеливо ждал продолжения. Это было интересно — он и не подозревал, что у Тома был друг, ведь, судя по тому, что говорил Том, Аурелиус Эйвери был самым близким другом, который когда-либо был у юного Тома Риддла, или, возможно, которого он когда-либо допустил. — Он оставался рядом со мной и, опять же, одним из первых присягнул мне как один из Вальпургиевых рыцарей, которые были предшественниками Пожирателей смерти. Именно он предложил мне стать министром магии, когда я выразил недовольство тем, как обстояли дела; тем, как магию контролировали и запрещали без веских причин, — он снова замолчал. — Почему это воспоминание вызывает у тебя неприятные ощущения? — Гарри осторожно спросил, не желая нарушать воцарившееся между ними задумчивое молчание, но слишком любопытен, чтобы этого не сделать. Том посмотрел на него, и у него перехватило дыхание, когда он увидел в его глазах опустошение. — Из-за того, как я отплатил ему за преданность, — ответил он, его голос был едва ли больше, чем шёпотом. — Он долгие годы преданно поддерживал меня. Он наблюдал, как я погружаюсь в магию всех видов, но особенно в Тёмные искусства. Он ждал, когда я вернусь из заграничного путешествия, терпеливо веря в моё видение, в мои амбиции. Он поддерживал меня даже тогда, когда я превратил Пожирателей смерти в террористическую группу, а не в легальную партию, как это было изначально. Он видел, как я впадал в безумие и сумасшествие, проливая магическую кровь в равной степени с магловской; как я терял свой путь в смерти, пытках и разрушениях. А потом он попытался оттащить меня от края, незадолго до начала Первой войны. Он задал мне несколько вопросов, ничего конфронтационного, просто чтобы заставить меня задуматься, в надежде, что я смогу исправить свой курс, пока не стало слишком поздно. И чем же я ему отплатил? — от боли в его глазах у Гарри заныло сердце. — Я убил его. И не чисто, приватно, как он того заслуживал, даже если был неправ, допрашивая меня. В своём безумии, в своей паранойе я решил, что он предатель, что его вопросы — это что-то, призванное заставить меня и других усомниться в нашем деле, в моей власти. Я выставил его в качестве примера перед всеми, кого отметил… и его сыном. В свои неполные восемнадцать лет Маркус Эйвери наблюдал, как пытают его отца, пока тот не превратился в неузнаваемое месиво из крови, мышц и костей, а его мольбы о смерти смолкли из-за уничтоженного криками горла. И тогда я убил его. В глазах Гарри снова блеснули слёзы, и он не смог удержаться от того, чтобы не скользнуть на пол и не обнять Тома, пытаясь передать через прикосновение, что он рядом, что даже узнав о его поступке, Гарри не собирается его бросать. Том на мгновение напрягся, а затем прижался к Гарри, его руки поднялись и вцепились в его рубашку. Гарри гладил спину своего раба, пока тот беззвучно содрогался, и только мокрая ткань на его плечах свидетельствовала о слезах, проливающихся из красных глаз. Спустя несколько минут Том сумел достаточно успокоиться, чтобы отстраниться и рукавом рубашки вытереть влагу вокруг глаз и на щеках. Посмотрев на рубашку Гарри и пятно на ней, он взмахнул его рукой, и материя высохла, словно никогда и не была мокрой. Он выглядел униженным и пристыжённым, предположительно из-за слёз, но если бы Гарри пришлось гадать, он бы предположил, что последнее было вызвано чувством, что он этого не заслуживает — испытывая подобное неоднократно, Гарри мог распознать это в ком-то другом. — Это нормально — чувствовать сожаление, — сказал ему Гарри. — Это нормально — жалеть, что не можешь вернуться назад и всё изменить, -Мерлин знал, что Гарри жалел о том, что не может вернуться назад и изменить многое: смерть Сириуса, смерть Седрика, доверие к Дамблдору и многое другое. — До сих пор я не чувствовал сожаления по этому поводу, — тихо признался Том. — В то время я был доволен тем, что угроза моей власти, моему правлению уничтожена и что те, кто видел его мучительный конец, сами передумают о предательских мыслях. Теперь я задаюсь вопросом, не имело ли мое жестокое обращение с одним из самых преданных мне Пожирателей смерти обратного эффекта… Так это или нет, но в сознании многих людей я определённо закрепился в качестве чудовищного существа, я уверен. Если бы я не был побежден тобой год назад… я мог бы легко столкнуться с восстанием, несмотря ни на что. Но я не видел этого, не понимал, пока снова не стал целым; пока не смог взглянуть на себя со стороны. Помощь Драко очень помогла мне в этом, — признался он. — А теперь? — спросил Гарри так же тихо — интимность ситуации исключала громкие голоса и бурные реакции. Том пожал плечами. — А теперь я понял, как мало мне можно доверять власти, как я уже говорил. Я никогда не смогу исправить то, что натворил, но под твоим руководством я смогу двигаться вперёд. Может быть, когда-нибудь я смогу увидеть, где проходит черта, прежде чем переступлю её, а пока… — он замялся. Гарри кивнул. Он понимал, что Том имел в виду, и не мог с этим не согласиться, хотя и не полностью. Он всё ещё не был уверен, что является лучшим человеком, который может принимать решения за них обоих, но в сложившейся ситуации он был единственным, кто мог это сделать.