***
Гарри перевернул последний блин на тарелку, две аккуратные стопки лежали под согревающими чарами. Он нахмурился, глядя на пустое место за столом — Том всё ещё не пришёл. Взмахнув волшебной палочкой в сторону сковороды и другой посуды в раковине, Гарри опустился на стул и притянул к себе одну из стопок. — Том, — крикнул он. — Блинчики готовы! — Иду, хозяин, — раздался ответ, приглушённый поворотами, по которым ему пришлось пробираться. Гарри покачал головой, слабая улыбка заиграла в уголках его губ. Ему было интересно, понимает ли Том, что он настолько привык называть Гарри «хозяином», что делает это даже тогда, когда ему разрешено этого не делать? Что-то в Гарри мурлыкнуло при этой мысли. Он понял, что мысль о том, что Том может называть его «хозяином» без принуждения ошейника, была… привлекательной. Если бы Том называл его «хозяином», потому что доверял Гарри, чтобы тот направлял его, вёл его… эх, но не было смысла думать о таких вещах. Единственная причина, по которой Том до сих пор не убил его, заключалась в ошейнике на нём, и Гарри это знал. Все остальные надежды были просто бессмысленными мечтами. Гарри дождался прихода Тома и начал уплетать блины. Когда мужчина вошел, он вернул книгу Гарри. Она была открыта на странице, посвященной Британскому историческому музею. — Ты туда хочешь пойти? — спросил Гарри, поедая блинчик, обильно посыпанный сахаром. Том кивнул. — Я знаю, что там есть секция, куда могут попасть только волшебники. Я слышал, что она отличная. Гарри пожал плечами. — Хорошо, твой день, твой выбор. Полагаю, если ты наденешь шарф, тебе не придётся вести себя как раб, даже если мы встретим там волшебников. Том улыбнулся, хотя Гарри было видно, что ему почему-то больно. — Всё в порядке, хозяин. Я ценю, что ты стараешься сделать этот день как можно более приятным для меня, но я знаю, что я раб. Я бы не хотел, чтобы у тебя были неприятности с Министерством, если кто-то узнает нас и доложит об этом. Гарри уставился на него. Неужели это действительно Том Риддл? Тот самый Том Риддл, который когда-то был Волдемортом? Тот самый Том Риддл, который не далее как четыре месяца назад выплёвывал слово «хозяин» только потому, что его заставил ошейник? А теперь, когда ему предложили притвориться не рабом на один день — настолько, насколько Гарри мог это сделать, — он решил не соглашаться? В итоге ему оставалось только покачать головой в изумлении и небольшом беспокойстве. — Решать тебе, — сказал он наконец. — После того, что я сделал для Министерства прошлой ночью, если Кингсли победит на выборах во вторник, я сомневаюсь, что они будут слишком строги к нам. Кроме того, у нас есть тот отчёт с их последнего визита — представители Министерства сказали, что он будет действителен в течение шести месяцев в качестве гарантии. Том на мгновение склонил голову. — Тогда спасибо, — сказал он, встретившись взглядом с Гарри. Глубина эмоций в них была… тревожной. Или, по крайней мере, тревожно было видеть это в Томе, который обычно был так тщательно скрытен. Гарри снова пожал плечами. — Как блинчики? Уголки губ Тома слегка дрогнули. — Хорошие, хозяин. Гарри, — поправил он себя, выглядя встревоженным. Значит, он не осознавал, что делает это. — Я вижу, ты предпочитаешь начинать с солёных блинчиков, — заметил Гарри. — Почему? Том элегантно пожал плечами. — Я никогда особо не любил сладкое, — признался он. — В Хогвартсе я всегда предпочитал солёные блюда на завтрак. Гарри поднял брови. Неужели эти чудеса никогда не закончатся? Том раскрывает информацию о себе без спроса? Такие вещи требуют вознаграждения — quid pro quo. — Я тоже, — ответил Гарри. — Дурсли всегда давали мне на завтрак ужасно сладкие хлопья, потому что они были дешёвыми, и они мало чем могли меня насытить или поддержать силы в течение дня. Когда они разрешали мне завтракать, — мрачно добавил он. — В то же время они приказывали мне готовить им кучу яиц и бекона, которые редко позволяли мне попробовать, — ладно, это было немного более уныло, чем он предполагал. — Поэтому, когда я попал в Хогвартс, я наслаждался всем тем, что мне редко позволяли, — добавил он, заставив себя придать голосу более весёлые нотки. Похоже, это не помогло. Том серьёзно смотрел на него. Гарри не решался встретить его взгляд — вдруг он увидит ту же жалость или неловкость, что и обычно… Но он не увидел. Нет, в глазах Тома он увидел гнев… и понимание. И чувство вины. Как ни странно было видеть вину в этих красных глазах, она там была безошибочно. — В приюте на завтрак у нас была только овсяная каша. Овёс стоил дёшево, как и сахар, поэтому мы все добавляли его, чтобы сделать безвкусную кашу более приятной на вкус. Когда я попал в Хогвартс, я был потрясён огромным выбором еды. Думаю, в первую неделю я не раз доводил себя до тошноты, съедая слишком много. Никто из моих соседей по комнате не мог понять, почему я заворачивал сосиски в салфетку и некоторое время носил их с собой, — в его голосе звучали горькие нотки, горечь и злость, которые, очевидно, были хорошо проработаны. И эта история сняла груз с плеч Гарри. И только когда она исчезла, Гарри понял, что это был за груз — стыд. Ему всегда было стыдно говорить о том, как Дурсли с ним обращались. Он прекрасно понимал, что не заслужил того, что они сделали. Он понимал, что дело даже не в нём самом — если бы он был нормальным, то есть немагическим мальчиком, к нему, скорее всего, всё равно относились бы как ко второму сорту по сравнению с Дадли, но он, скорее всего, не был бы грязью на подошве их ботинок и проживающим с ними слугой. Но в душе? В глубине души он всё ещё оставался тем маленьким мальчиком, который видел, что отношение к нему в семье отличается от отношения к Дадли, и ему говорили, что причина этого в том, что с ним что-то не так. И он стыдился такого обращения, потому что оно просто кричало миру о его ненормальности. Никто этого не понимал. Но Том понимал. Том знал, что такое голод, который заставляет тебя думать, когда ты в следующий раз получишь еду, что, возможно, тебе стоит оставить немного на потом, потому что ты никогда не знаешь, когда снова получишь пищу. Он, как и Гарри, знал, что если съесть много еды, когда ты к ней не привык, то вскоре окажешься в туалете, где будешь выворачиваться наизнанку. Поэтому Гарри просто улыбнулся Тому и тихо сказал «спасибо», признавая их общую боль, их взаимопонимание и их общий опыт того, что никто другой не понимал. А Том просто кивнул ему в ответ, и они вернулись к своим блинчикам, не проронив больше ни слова.***
Гарри понял, что Британский исторический музей на самом деле очень интересен. Конечно, он никогда не посещал его раньше. Литтл Уингинг находился слишком далеко от Лондона, чтобы они могли поехать туда в качестве школьной экскурсии, а Дурслям и в голову не пришло бы взять его с собой. Том снова надел шарф, пока они бродили среди экспонатов. Гарри был особенно очарован египетскими. А ещё лучшим было то, что Том постоянно комментировал — когда они находились достаточно далеко от других людей, чтобы их не подслушивали, — о том, как магический мир пересекался с магловским. — Откуда ты всё это знаешь? — спросил он в какой-то момент. Том лишь приподнял бровь и насмешливо скривил рот. — Читал, — был его единственный ответ. Гарри закатил глаза. — Я знаю это. Учитывая, что в любое свободное время я почти гарантированно застану тебя с книгой в руках, это было довольно очевидно, — сухо сказал он. — Я имел в виду, какая область интересов привела тебя к тому, что ты так много узнал о египетских волшебниках? Том пожал плечами. — Египтяне совершили огромный прорыв в ритуалах — по сути, они создали первые заклинания с посохом, на произнесение которых уходило менее пяти минут. — Пять минут? — пробормотал Гарри. Большинство заклинаний теперь занимали секунды. Том снова пожал плечами, это движение было очень элегантным. — Если кто-то скажет тебе, что старая и устаревшая магия лучше или мощнее, просто запомни: она отжила своё не просто так, и обычно эта причина заключается в том, что кто-то нашел способ превзойти её. Первое записанное заклинание читалось полчаса, сопровождалось танцами, требовало обращения к нескольким богам и поедания довольно сомнительных ягод. И что же оно сделало? Оно разожгло огонь. — И все это ради огня? — Да. Достаточно сказать, что подобные заклинания стали популярны только после того, как их значительно усовершенствовали. — Могу представить, — согласился Гарри. Со всей этой суматохой магловские методы, вероятно, были бы гораздо быстрее. Когда они дошли до секции только для волшебников, где нужно было прикоснуться кончиком палочки к стеклу экспоната, посвящённого древней месопотамской керамике, а затем находиться в контакте с Томом, пока они проходили — Том не снял шарф, но стал довольно… дёрганым. Всякий раз, когда кто-то оказывался в поле зрения, ему приходилось бороться с собой, чтобы не отступить за плечо Гарри, а остаться у экспоната. Кроме того, у него появилась привычка теребить шарф, проверяя, полностью ли он закрывает ошейник, с почти навязчивым вниманием. Гарри с нарастающим беспокойством наблюдал за тем, как на его лице появляется раздражение, которое, однако, могло быть и расстройством. Он пытался отвлечь Тома вопросами о том, на что они смотрят, но в целом он искренне хотел знать ответы. Похоже, это сработало, по крайней мере, частично.***
Они покинули музей вечером, хотя им не удалось обойти его целиком — он был слишком велик, чтобы осмотреть за один день. Они наскоро пообедали в кафе, но к тому времени, как покидали музей, оба изрядно проголодались. — Итак, чем ты хочешь заняться? — спросил Гарри, оглядывая улицу вдоль и поперёк. — Там внизу есть одно место — паб, я думаю. Или мы можем немного побродить вокруг и поискать что-нибудь ещё? Том ненадолго задумался. Паб не был особенно привлекательным, но и бродить по лондонским улицам в поисках чего-то другого тоже не хотелось… — Может, мы немного прогуляемся по улице? Если в течение десяти минут или около того мы больше ничего не увидим, то можем пойти в паб. — Конечно, — радостно ответил Гарри. Они отправились в путь, причём Тому пришлось бороться со своим инстинктом, чтобы позволить Гарри идти первым. Они не так часто гуляли вместе, но те разы, когда это происходило, были весьма… впечатляющими. Сегодня, когда с него были сняты общие ограничения на поведение, Том понял, насколько сильно его обуздал ошейник, даже не подозревая об этом. Весь день он ловил себя на том, что называет Гарри «хозяином», несмотря на то, что не обязан этого делать. К этому моменту это казалось… естественным. И это пугало его. Ведь он не осознавал, что это произошло, а если он не осознавал, что эта привычка вбита в него, то какие ещё привычки он упустил? Он подозревал, что коленопреклонение — ещё одна из них. К счастью, ему всегда разрешалось есть за столом вместе с хозяином, так что с обедом проблем не возникало. Однако, когда Гарри иногда присаживался на скамейку, чтобы дать ногам отдохнуть. Первым побуждением Тома было встать на колени, и ему стоило большого труда заставить себя не делать этого и сесть на скамью рядом с Гарри. На протяжении всего времени, проведённого на скамейке, он чувствовал себя напряжённо, как будто делал что-то не так. Какая-то его часть, казалось, ожидала наказания, как это было уже много раз. Конечно, его не последовало — того, что хозяин потворствовал ситуации, было достаточно, чтобы ошейник затих. Но его отсутствие почему-то не успокаивало — Том чувствовал себя ещё более потерявшим равновесие. И что ещё хуже… какая-то часть его души желала, чтобы всё вернулось на круги своя, чтобы не нужно было сдерживать порыв назвать Гарри «хозяином» из гордости, чтобы можно было встать на колени, когда инстинкты подсказывали, что это нужно сделать, чтобы не нужно было задумываться, кто рядом, или беспокоиться, что они могут увидеть его ошейник под шарфом, потому что он и так знал, что ведёт себя правильно. Это была часть его самого, о существовании которой он не подозревал до сегодняшнего дня, и которую он отчаянно пытался подавить. Ведь, честно говоря, что толку в обретении свободы, если он не умеет её ценить? Какой смысл ему тратить время на поиски ключа, если, найдя его, он с готовностью выбросит его, соблазнив свой разум ощущением, что рабство для него естественно? Потому что да, он боялся этого. В последнее время он потратил достаточно времени на самоанализ, чтобы понять, что в растущем чувстве вины есть небольшой намёк на облегчение: облегчение от того, что ему больше не нужно принимать решения, которые он так плохо принимал раньше. Он просто должен был повиноваться своему хозяину, и всё. И ему не нужно было испытывать чувство вины, если он слушался своего хозяина, потому что его хозяин принимал решения и отвечал за последствия его действий. И соблазнительность этой мысли была… ужасающей. Он должен был освободиться; должен был, пока не оказался в рабстве окончательно и бесповоротно.***
В конце концов вернулись в паб — они видели несколько кафе, которые ещё были открыты, но скоро должны были закрыться, а Тому не понравился вид пары заведений, работающих навынос. Гарри немного беспокоился за своего спутника — последние пару часов тот вёл себя довольно тихо. Даже то, что Гарри купил ему заинтересовавшую его книгу в сувенирном магазине музея в качестве подарка на день рождения, не вызвало у него ничего, кроме тихой благодарности и краткого выражения удовольствия. Когда они уже сидели в пабе и заказывали еду, Гарри решил нарушить молчание. — Том? Ты в порядке? — осторожно спросил он. Всё-таки этот человек мог быть чувствительным, и Гарри не хотелось его слишком сильно раздражать. — Я в порядке, спасибо, хоз… — раб Гарри прервал себя, на мгновение зажмурив глаза, а затем продолжил: — Я в порядке, спасибо, Гарри, — повторил он уже тише и отвел глаза. Кончики его пальцев беспорядочно двигались по столешнице. — А, — сказал Гарри. Он догадывался, в чём проблема. Он заметил, как часто Том оговаривается и называет его «хозяином». Он заметил, как Том завис рядом с ним, когда тот присел на скамейку отдохнуть. Он заметил, как Том дёргался, когда они находились в выставочной зоне, предназначенной только для магов, и кто-то попадал в поле зрения. Он не знал, стоит ли говорить об этом или нет. Но он снова решил стать гриффиндорцем, а не слизеринцем. — Это из-за того, что ты называешь меня «хозяином», несмотря на отсутствие необходимости? — тихо спросил он. То, как Том перевёл на него взгляд, а затем снова отвёл, было красноречивым знаком. Гарри кивнул. — Слушай, не волнуйся об этом. Это просто привычка, верно? Губы Тома сжались в тонкую линию. Долгое время Гарри думал, что он ничего не скажет, но потом он заговорил. — Ты когда-нибудь боялся потерять рассудок? Потерять себя? — спросил он наконец, его голос был усталым и… поверженным. Гарри задумался. — Не совсем так, — медленно ответил он, — но на пятом и шестом курсах были моменты, когда я думал, что схожу с ума. Но в основном это было из-за того, что я был твоим крестражем и чувствовал твои эмоции в самые неподходящие моменты. Не говоря уже о видениях, — он содрогнулся при воспоминании. — Видеть глаза Нагайны, когда она укусила Артура Уизли, было… — он встряхнулся, возвращаясь к настоящему. — Это то, что ты чувствуешь сейчас? Том молчал еще долгое мгновение, прежде чем, наконец, кивнул. — Этот ошейник… он такой коварный. Я не понимал, насколько привык называть тебя хозяином, преклонять колени в твоём присутствии, пока мне не пришлось запретить себе это делать. Принесли еду — стейк с картошкой для Гарри, стейк и пирог с почками для Тома. Никто из них не обратил на это особого внимания, разве что Гарри быстро улыбнулся официантке в знак благодарности. — Но это ведь просто привычка, верно? Это не признак того, что ты сходишь с ума. Гарри на мгновение задумался: кто бы мог подумать, что это будет частью его жизни — консультировать бывшего Тёмного Лорда? Том пожал плечами, и это выражение не было обычным элегантным поднятием плеч. Оно было вялым, удручённым. В животе Гарри зашевелилось чувство вины — он рассчитывал, что для Тома это будет приятный день, избавление от обыденности. Похоже, он только всё усложнил. — Но когда часть меня просто хочет вернуться к нормальной жизни? Как это может быть, если я теряю то, что делает меня собой? — слова были едва ли громче, чем шёпот. — Когда часть меня просто хочет встать на колени рядом с тобой, посылая к чертям тот факт, что мы на людях? Когда остальная часть меня кричит в знак протеста против этой идеи, но маленький голосок внутри меня вспоминает, как я стоял на коленях рядом с тобой после того, как ты наказал меня, и как чертовски безопасно я себя чувствовал там, когда твои руки пробегали по моим волосам. Как это было несколько дней назад, когда я снова занял ту же позицию. Разве я не сошёл с ума?! — его руки поднялись, чтобы схватиться за волосы и резко дёрнуть. Гарри принял ответственное решение, поняв, что Том находится на грани срыва. — Хорошо, — сказал он спокойно, но твёрдо. — Мы идём домой, — сказав это, он быстро взмахнул палочкой, накладывая чары уединения. Они сидели в закутке, так что другие посетители паба — а их было не так уж и много, учитывая, что сейчас был ещё довольно ранний вечер, — скорее всего, ничего не заметят. Нет, возможно, ему придётся сбить официантку с толку — заставить её думать, что прошло больше времени. А может, и нет — она не выглядела особенно внимательной. Ненавидя саму мысль о том, чтобы тратить еду впустую, Гарри наколдовал пару коробок, левитировал в них еду, а затем наложил на коробки чары стазиса, окончательно уменьшив их в размерах и сунув в карман. Оглядевшись по сторонам, он удовлетворённо кивнул. Он изменил чары уединения так, чтобы их действие закончилось через десять минут, а затем, встав, осторожно вытащил Тома из кабинки и аппарировал домой, полагаясь на то, что чары скроют шум. Как только они оказались дома, он сразу же прошёл в гостиную и направился к одному из кресел у камина. Сняв с него подушку, он бросил её на пол рядом с креслом. Потянувшись, он нежно обхватил Тома за шею и опустил его на подушку. Затем, расслабившись в кресле, провёл руками по волосам Тома. Тот коротко вздрогнул, словно сдерживая сильные эмоции, и снова поднял руки, чтобы ухватиться за волосы. — Не стоит, — твёрдо сказал ему Гарри, убирая его руки. — Если нужно, обхвати колени, — он увидел, как Том последовал его совету и крепко вцепился в колени. Гарри ещё несколько раз провёл рукой по волосам Тома, а затем опустил руку на его шею, где её и оставил — теплую, тяжелую. — Что происходит в твоей голове? Почему это вдруг на тебя нашло? Ведь, честно говоря, Гарри думал, что у него всё хорошо. Казалось, он постепенно осваивается в новой жизни. Да, бывали и трудные моменты, и он, конечно, не воспринимал всё это с благодушием, но, честно говоря, Гарри не стал бы переживать, если бы это было так. На самом деле, когда Том тем утром… смирился с тем, что он раб, Гарри забеспокоился. Это как-то связано с балом в Министерстве? Кто-то что-то сказал Тому? До этого он вроде бы был в порядке, так что, конечно, причина должна быть в этом? Или просто он был очень хорошим актёром, и это был переломный момент? Гарри не знал ответа, но терпеливо ждал, пока Том даст ему его. Том дёрнулся, почти с силой, и коротко вздохнул. Его выдох прозвучал как всхлип, и, наклонившись, Гарри увидел, что по фарфоровой щеке Тома бежит блестящая слеза. Полагая, что Тому будет неприятно, если ему будут говорить нежности, Гарри предпочёл промолчать и снова погладил его по волосам, нежными движениями пройдясь по шелковистым локонам, почесав кожу головы и спустившись по шее к лопаткам.***
Тому казалось, что он разваливается на части. Словно что-то внутри него разлетелось на куски, и единственное, что его удерживало, — это тёплая рука, пробежавшая по его волосам, обхватившая затылок, а затем гладящая по плечам. Просто… просто это вдруг стало слишком. Он поддерживал себя обещанием свободы, уверениями в том, что вся его покорность хозяину была направлена на то, чтобы заслужить его доверие и найти решение проблемы рабства. И вот обнаружить, что, хотя он думал, что лишь надевает маску рабства ради собственных целей, на самом деле сам меняется… это стало для него шоком. На Рождество всё было не так, но тогда он почти не видел своего хозяина весь день, так что жизнь не сильно отличалась от обычной. Он не понимал… Обещание свободы всё ещё оставалось, но он знал, что до нахождения потенциального контрзаклятия ещё не меньше четырёх месяцев, а может, и больше. А если это было доказательством того, насколько он деградировал за четыре месяца настоящего рабства? Он очень боялся, что к тому времени, когда он найдёт решение, потеряет ту часть себя, которая хотела быть свободной. В последнее время эмоциональные потрясения не прекращались, и Том чувствовал себя разбитым. Он почти тосковал по тому времени, когда единственными эмоциями, которые он испытывал, были ярость, ненависть и жадность. Он испытывал благодарность к хозяину и от него, гнев на хозяина, сочувствие к хозяину и другим рабам, а также чувство вины. О, как он чувствовал себя виноватым в последнее время. Виноватым за свои действия, начиная с создания крестражей и заканчивая убийством родителей Гарри. Он запутал ведьм и волшебников в паутине слов, нарисовавших картину, которую он никогда не хотел воплощать в жизнь, и убил стольких людей ради, как ему теперь казалось, ничтожных целей. Он… он начинал осознавать, насколько всё испортил, и вид многих людей, которые следили за ним прошлой ночью, стал последним гвоздём в крышку гроба его способности оправдывать свои действия перед самим собой. И новый аспект вины дал о себе знать — почему он должен быть с добрым хозяином, а они нет? Конечно, возможно, некоторые из них были совершенно ужасными людьми; многие из Пожирателей Смерти вполне могли стать преступниками, независимо от того, что решил сделать Том. Но как быть с сыном Нотта — юношей, едва окончившим Хогвартс? Чем он заслужил такое жестокое обращение, в то время как у самого Тома было практически безбедное существование? Том сомневался, что он вообще кого-то убил. Не то что Том, который убил в шестнадцать лет, и всё ради того, чтобы обеспечить себе бессмертие. На протяжении всей своей жизни Том причинял боль другим. Возможно, некоторые из них были оправданы: ведь они первыми причинили боль ему. Но многие — нет. Не зря Круциатус был его любимым проклятием — наблюдать за тем, как гордые чистокровные ведьмы и волшебники, считавшие себя намного лучше ничтожных полукровок, корчатся под его властью, было… увлекательно. Он уже долго носил в себе столько боли и ярости, ещё до того, как узнал о Хогвартсе. Трудно было признать, что, возможно, он был не прав, используя это как оправдание для причинения боли другим, людям, которые никогда не причиняли ему вреда. Может быть, вместо гения, превзошедшего все границы, каким он всегда себя считал, он был просто трусом, таким же, как любой волшебник, который прятался в своём собственном доме, пока Лорд Волдеморт захватывал власть. Потребовалось, чтобы Гарри, который на самом деле должен был испытывать к нему такую же боль и ярость от того, что сделал с ним Волдеморт, решил не мстить Тому, чтобы тот взглянул на вещи по-другому. Гарри пришлось подарить ему магию на Рождество; сделать всё возможное, чтобы отпраздновать с ним его день рождения; защищать его от людей, которые пытались воспользоваться его статусом; заботиться о его душевном состоянии; а теперь сделать всё возможное, чтобы помочь Тому найти выход из этого эмоционального тупика. Гарри пришлось показать ему, что есть и другой способ реагировать на травму, а не месть и возмездие, как он привык считать: только так можно ответить, не проявляя слабости. Гарри мог бы запереть его в подвале, приковать к стене не только в наказание за недавний проступок Тома, но и просто из-за того, что Волдеморт сделал с ним. Он мог бы каждый день наказывать Тома за его поступки. Но не сделал этого. Он даже не стал поступать так, как поступали хозяева, которых Том видел на балу, — подчинять себе рабов просто потому, что могли. Том вспомнил о Трэверсе и содрогнулся — это мог быть он… это должен был быть он. Но это было не так, и всё благодаря Гарри. Но сам факт того, что Том чувствовал всё это, заставлял какую-то часть его самого захлёбываться от ужаса. Ведь это были мысли раба, несомненно. Свободный человек так не думает, правда? А он был уверен, что хочет быть свободным, не так ли? Он был благодарен своему хозяину за то, что тот не использовал свою силу, но ведь благодарность означала признание того, что Гарри вообще имеет над ним власть? И быть благодарным за то, что Гарри не относился к нему так, как он заслуживал… это означало признать, что кто-то другой имеет моральное право определять это. А это… эта мысль была слишком новой, слишком болезненной для Тома, чтобы правильно понять её. Он никогда не признавал, что кто-то имеет над ним моральную власть — воспитатели детского дома, учителя, работники министерства, работодатели… Они имели над ним власть лишь на короткий миг; и то лишь в физическом смысле, и то потому, что Том позволил это, потому что нуждался в том, что они предлагали ему в тот момент. Как только их использование заканчивалось, исчезала и всякая власть, которой они обладали. Но Гарри… Гарри обладал властью заставлять его делать что-то, да, но это не было главной причиной его авторитета. Нет, хотя всё начиналось именно так, сейчас Том понимал, что на самом деле ценит слова Гарри, ценит его понимание и обрывки информации, которые он сообщает. Гарри… во многом понимал его. Не полностью, но гораздо лучше, чем большинство людей. Дамблдор видел сквозь его маску, но никогда не видел мальчика глубоко внутри. Благодаря схожему детскому опыту, из-за которого Том испытывал чувство вины, Гарри смог это сделать. Гарри видел его манипулятивные наклонности и принимал их, хотя и не позволял им овладеть собой. Он видел в Томе личность, чего не видели многие. Так что да, Том постепенно осознавал, что дал Гарри власть над собой не только ради собственной сиюминутной выгоды. И это осознание было одним из самых страшных. И вот конфликт внутри него: два противоположных мыслительных процесса, проносящихся в голове, разрывают его на части. Он всхлипнул, один раз. Два. Звуки вырвались из него без разрешения, как и единственная слезинка, скатившаяся из уголка глаза по щеке. Тёплая рука на затылке, на шее, между плеч… она его заземляла. Но он не мог расслабиться, как того хотела какая-то его часть. Он не хотел подчиняться этой части себя, той части, которая жаждала просто прислониться к ногам хозяина, как когда-то, позволить ему взять на себя всю тяжесть его боли, всю тяжесть его грехов и сделать с ними всё, что он пожелает. Но он не мог. И ещё одна часть его души, более новая, говорила… что он этого не заслуживает.***
Гарри не знал, как долго они оставались в таком положении. Шея и лопатки Тома были жёсткими и напряжёнными под его пальцами, и сколько бы он ни пытался успокоить мужчину, ситуация не улучшалась. По крайней мере, дыхание Тома успокоилось, перейдя во рваные вздохи и периодические всхлипы. Мужчина не произносил ни слова, и Гарри почему-то знал, что ему не стоит настаивать. Что бы ни происходило в голове у Тома, это явно было что-то серьёзное. Гарри даже рискнул бы сказать, что это до смерти пугало мужчину. Вздохнув после того, как они просидели некоторое время без изменений, Гарри убрал руку и встал. Он посмотрел на своего раба, который по-прежнему выглядел таким подавленным, каким он его никогда не видел, и решил, что, возможно, лучше всего дать ему немного побыть одному. — Я собираюсь поужинать на кухне. Если ты тоже хочешь, приходи на кухню. Я оставлю ужин под чарами стазиса, так что приходи в любое время. Никакого ответа, кроме едва заметного наклона головы, не последовало. Вздохнув ещё раз, Гарри вышел из комнаты. Как и обещал, он разложил по тарелкам еду, которую забрал с собой, а затем вновь наложил стазисные чары на тарелку Тома. Его собственная еда была такой же горячей, как и в тот момент, когда она появилась на столе — чары стазиса именно так и действовали: удерживали вещи в определённом состоянии, поэтому его чипсы всё ещё хрустели, а стейк оставался тёплым и сочным. Гарри ел в тишине — Том не приходил. Гарри перебирал в уме события прошедшего дня, пытаясь понять, почему Том сказал, что он «теряет» себя. Значит, он автоматически называл Гарри «хозяином», даже когда это было необязательно? Гарри продолжал называть Ремуса «профессором Люпином» в течение многих лет после того, как тот перестал быть его учителем, несмотря на то, что оборотень говорил ему называть его Ремусом. Привычки были привычками. Они не обязательно что-то значат, не так ли? Разве только дело не было в подтексте — возможно, Том беспокоился, что, раз он называет Гарри «хозяином», это означает, что он на самом деле смирился со своим положением раба? Что ж, это не так уж и плохо, не так ли? Если бы Том не боролся с Гарри до конца, им обоим было бы намного легче жить. Честно говоря, Гарри наслаждался последними несколькими неделями, когда Том не был таким раздражительным: было гораздо приятнее возвращаться домой с ужином на столе и спокойной трапезой, чем в прошлые разы, когда атмосфера за столом была настолько полна недовольства, что ему почти хотелось унести еду в другую комнату. Возможно, мужчина боялся, что, потеряв эту обиду, этот гнев, он потеряет себя? Мерлин знает, что Волдеморт был не более чем сгустком ярости и насилия. Но Том был чем-то большим, и Гарри надеялся, что он это осознает. Гарри не хотел иметь сломленного раба, как и Том не хотел им быть — Гарри наслаждался их дуэлями, разговорами, узнаванием друг друга, возможностью раскрыть те части себя, которые он обычно скрывал, потому что знал, что тот поймёт… Не было никаких причин, чтобы Том потерял эти части себя из-за рабства. И, честно говоря, если Том и утратит высокомерие и ложную уверенность в себе, которые были характерны для первых нескольких недель совместной жизни… Гарри не станет горевать об этом.