сгорающий

6 апреля 2011 г. Дорогой мой Инсин.

      Я знаю, что ты будешь читать эти строки без любви, но все же надеюсь, что твое мнение обо мне не останется таким же предвзятым после этого письма.       У меня болит сердце, когда я думаю о том, что ты всю свою сознательную жизнь ненавидел меня. Я не бросала тебя, видит Бог — если бы я могла поступить иначе и воспитать тебя, я бы не раздумывая сделала это, сынок. Жить с тобой, не боясь преследования — величайшее счастье, которое только могло выпасть на мою долю, как матери. Но, увы, я его не удостоилась.       Отец твой, покой его праху, был человеком набожным. Когда я только познакомилась с ним, мне, юной волшебнице, казалось это очаровательной изюминкой, слегка отдающей сумасшествием. В свои семнадцать я была уверена, что эта набожность уступит место нашей любви — он был таким обходительным и чутким, так заботился обо мне, что я закрыла глаза на многое. На его веру, финансовое положение, пятнадцать лет разницы в возрасте. Особенно на веру. Я просто не осознавала, каким это станет камнем преткновения.       Когда он поймал меня за магией, то я увидела, каким может быть мой любимый мужчина в ярости. Он возненавидел меня, окрестил нечистой, сказал, что я впустила дьявола в свое лоно.       Милый, мне так жаль это говорить, но уже было слишком поздно избавляться от ребенка, которого я носила шесть месяцев — тебя. Так что я постаралась сделать все, чтобы найти компромисс: приняла христианство, молилась, ходила в церковь, просила о прощении грехов и полностью отказалась от занятий магией. Он сам разломал мою волшебную палочку и проконтролировал, чтобы я оборвала связи со всеми, кого знала из магического мира.       Я была так глупа, я верила, что это сохранит семью, тебя и твое благополучие. Я искренне молилась о том, чтобы ты родился маглом! Так было бы проще для всех, но в первую очередь — для тебя.       А ты родился таким забавным малышом, Инсин. Я назвала тебя как маленькую звездочку, взошедшую на небосклоне нашей любви, и первое время мы были счастливы втроем: я, ты и твой папа Роберт.       Мы смогли стать настоящей семьей, которая распалась по несчастливой случайности — твой отец увидел, как ты, лежа в люльке, хохочешь и заставляешь левитировать игрушки одними лишь взмахами своих маленьких ручек. Как же мне жаль, милый. Я бы с радостью сделала все, что было в моих силах, но Роберт посчитал тебя ребенком дьявола и хотел убить — клянусь, он бы сделал это, если бы я не успела убежать. И ты ведь понимаешь, что случилось — у меня не было ни гроша за душой, ни одного знакомого, к которому я могла бы обратиться и к кому могла бы пойти. Мне нужно было строить свою жизнь заново с самого начала, и только поэтому я отдала тебя в детский дом, милый. Только поэтому. Как же больно, что ты не можешь мне этого простить.       Я люблю тебя безумно, моя маленькая звездочка. Люблю всем сердцем и больше всего на свете желаю, чтобы мы с тобой смогли стать семьей снова. Я так скучаю по тебе, что каждый день с нашей последней встречи засыпаю с молитвой о твоем возвращении в мыслях и на языке. Ты так неожиданно вырос. Такой красивый, статный, такой взрослый не по годам. И очень похожий на Роберта, сыночек. Он был бы поражен, увидев, какой ты. И, уверена, на самом деле он тоже очень по тебе скучал.       Инсин, пожалуйста, напиши мне. Я обещаю сделать все, чтобы мы воссоединились и больше никогда не расставались. Расскажи что угодно — как твои успехи в школе? Есть ли у тебя друзья? Как ты поживаешь? Я буду рада всему. Навсегда твоя,

мама.

***

11 апреля 2011 г. Здравствуйте, мисс Пэн. На правах опекуна Инсина сообщаю Вам, что Вы — эгоистка и идиотка, которая решила взвалить ответственность за свою слабость на плечи десятилетнего ребенка в его день рождения. Я знаю, что Инсин уже отказал Вам в общении год назад, и мнения своего он не изменил. Прекратите терроризировать моего подопечного — Вы больше не имеете к нему отношения. Этого письма он не видел и никогда не увидит, а если Вы снова попытаетесь с ним связаться — я буду обращаться в суд и требовать для вас запрет на приближение. Искренне надеюсь, мы с Вами друг друга услышали. С уважением, Отто Джеймс Р. фон Ларге

***

— Ну и чего ты за мной ходишь? Будто бы ни к кому не обращаясь, Инсин подкинул в ладони яблоко и опустился на лавочку. Глубокий выдох оставил за собой внушительное облачко пара. Саманта, которую он заприметил еще у замка, очень осторожно выглянула из-за дерева, одной ладошкой вцепившись в ствол, а второй прикрывая нос и рот в попытке спрятаться от чужого взгляда. Большие глаза-хамелеоны на бледном полотне лица горели двумя звездами. — Я просто… — она запнулась, а затем опустила голову, растерявшись. — П-простите меня, пожалуйста… Я просто… И замолчала, уставившись на протянутое ей яблоко. Алое, с полупрозрачными и налитыми соком боками. Ее учили не брать у чужих, но здесь устоять было сложно. — Так чего ты за мной ходишь? — повторил Инсин более миролюбиво, когда Саманта, вонзившая в яблоко белые зубки, осмелела настолько, что вышла из-за дерева и опустилась на противоположный краешек лавки, благовоспитанно скрестив ноги. Она подняла на него огромные глаза и смущенно выдохнула. Поджала губы: — Ну… Я просто видела, как вы занимались с нашим старостой, мистером Цзин Юанем, — призналась так тихо, что Инсин едва разобрал посыл этого предложения. — И я подумала… Подумала… Что она там подумала — Инсин так и не узнал, потому что Саманта затихла, уставившись на надкушенное яблоко в ладонях. Зябко повела плечами, и ее тут же захотелось увести в тепло. Для девочки-первокурсницы она была слишком легко одета. — Подумала?.. — аккуратно напомнил он через добрую минуту, и Саманта шумно вздохнула, слишком глубоко погрузившись в собственные мысли. — Может, вы могли бы научить меня чему-нибудь такому же?.. — она смотрела так серьезно, что у Инсина захватывало дух. — Пожалуйста?.. — Я плохой учитель, — сказал Инсин то же, что уже говорил Цзин Юаню. — И зачем тебе вообще такое знать? — Хочу учиться магии, — ответила Саманта громче, и ее взгляд стал тверже. Глаза серые, а в них словно брызнули золотом — потрясающее сочетание. — Хочу уметь… вот как вы. Тоже хочу не говорить заклинания и не пользоваться волшебной палочкой. Пожалуйста?.. Хотите, я тоже для вас что-нибудь сделаю? — Тихо, тихо, — Инсин остановил ее движением руки, даже не представляя, зачем ему в жизни может понадобиться помощь двенадцатилетнего ребенка. — Я не смогу тебя научить ни невербалике, ни беспалочковой магии. К такому нужно готовиться не один год. Увы, он не лукавил. Глаза Саманты тут же потухли, а Инсин вспомнил, что сам начал заниматься уже в ее возрасте — правда, после четырехлетнего начального образования. Кидать в это непосвященную малышку было бы смерти подобно. — Но могу научить чему-то попроще, — предложил он мягче, — если будешь приходить заниматься по воскресеньям в два часа дня. И не пропускать. Идет, Саманта? Она жадно вскинула голову и улыбнулась — даже щеки покраснели. И закивала так активно, что светлые локоны несколько раз подпрыгнули. — Спасибо вам, спасибо! Я вас не подведу, — и тут же протянула хрупкую ладонь для рукопожатия, — и, пожалуйста, зовите меня Сэм.

***

Сеанс легилименции никогда не позиционировался, как простая вещь — колдо-психотерапевты брали за свои услуги баснословные суммы, работая эффективнее и продуктивнее, чем обычные магловские специалисты, забиравшие у своих пациентов годы драгоценного времени. Инсин с трудом допускал мысль о том, как кто-то незнакомый полезет ему в голову, но глубоко уважал и колдомедиков, и их клиентов — нужно было обладать неслыханной долей храбрости, чтобы пойти на такое. И видел, что Цзин Юаню этот сеанс дался нелегко — стоило ожидать, но почему-то Инсин чувствовал себя виноватым. Наверное, все дело было в его чувствах — иного объяснения не находилось, потому что об этой помощи никто никого не просил, и вину тут чувствовать было категорически не за что. Разве только за разрушительность собственного гнева, но… Да к черту. Никакой здоровый подход к жизни не отменял того, что Цзин Юаню сейчас было плохо. Он старался хандрить преимущественно незаметно, списывая все на сильную простуду, а Инсин послушно играл в игру я-ничего-не-понимаю, но все же пытался обходить ее правила, будто случайно прихватывая из столовой то лишний кусок пирога, то тыквенное печенье, то хороший ломоть мяса, завернутый в лаваш. Цзин Юань тихо улыбался и благодарил, стараясь съедать все до последнего кусочка, а у Инсина рвалось на части сердце. Вопреки всем ожиданиям и стереотипам о себе, оказывается, он вовсе не был эмоциональным инвалидом, потому что состояние Цзин Юаня читалось им отлично. И, к огромному ужасу, он все меньше походил на кого-то, просто склонного к долгому сну и легкой лени, а все больше… Нет. Инсину категорически не хотелось признавать это даже в мыслях. На третий день он уверенным шагом подошел к тяжелым шторам; предзимнее солнце ворвалось в комнату ослепительно-белыми лучами, вырывая у Цзин Юаня тихий, негодующий стон. Он с трудом приподнял встрепанную голову с подушки, сонно глядя на Инсина. — Сколько времени? — он охрип от долгого сна и сейчас растерянно смотрел на то, как Инсин ставит целое блюдо еды на столик у камина. Это пиршество настолько выбивалось из колеи их обычной жизни, что стало как-то неловко. — Время завтрака, — буднично отозвался Инсин, разжигая почти потухший камин. На столике уже лежали пергамент и пара перьев. — Вставай, мне нужна твоя помощь. — Инсин… — Вставай, — повторил Инсин настойчиво, возвращаясь к его кровати, и опустился на корточки. Взгляд был таким серьезным, будто речь шла о вопросе жизни и смерти. — Позавтракаем, и я все тебе расскажу. — Мне надо умыться и привести себя в порядок, — сказал Цзин Юань таким тоном, что несложно было догадаться — его эта мысль приводит в ужас. — Я не могу… — Забудь, ладно? Все потом, — ответил Инсин тихо, протягивая руку. Цзин Юань слегка округлил глаза, ожидая прикосновения к щеке, но Инсин не осмелился — пальцы мягким жестом взъерошили волосы. И, кажется, это одинаково разочаровало их обоих. — Давай просто позавтракаем. Я страх, какой голодный. После недолгих препирательств Цзин Юань выполз из постели вместе с одеялом, зевая и кутаясь так, словно не было никакого разожженного камина. Блюдо было полно всего, что он так любил: блинчиков с маслом, бутербродов с мясом, пирогов с рыбой, яиц всмятку, сосисок, стручковой фасоли… Мысль о том, что Инсин откуда-то знает его предпочтения в еде, понравилась не меньше, чем отступление от традиционной дурмстрангской диеты — каши с маслом и поджаренного хлеба. — Ты точно это будешь? — спросил Цзин Юань после долгого зевка и утянул себе кусок пирога с рыбой. Инсин взглянул на него так, как будто этот вопрос оскорблял его человеческое достоинство, и взял себе кусок побольше, невозмутимо вгрызаясь в сочное тесто. Цзин Юань едва заметно улыбнулся. Если ради его улыбки требовалось нарушать заветы, с которыми Инсин жил всю жизнь, каждый день — он бы, пожалуй, не отказался. — Так что ты хотел? — уточнил Цзин Юань, неторопливо пережевывая кусочек за кусочком. Есть не хотелось, но Инсин так старался, что категорически нельзя было оставлять его труд без внимания. — Что-то срочное? — Есть план, — сказал Инсин серьезно, — в котором хочу пригласить тебя поучаствовать. И мне очень нужно твое мнение. Ну да. Глупо было надеяться, что Инсин, сынициировавший ту странную сцену после дуэли, наконец найдет в себе силы поговорить об этом. Цзин Юань ощутил какую-то липкую горечь в груди и на языке, и из-за нее пришлось отложить пирог обратно на тарелку. Горечь уже тяжестью ухнула в желудок, оставив после себя отвратное послевкусие. — Инсин, — вышло чуть более подавленно, чем Цзин Юаню того хотелось. — Я сейчас так себе советчик. Давай в другой раз? Стоило бы задать себе вопрос: а почему ты сам не инициируешь этот разговор? И был ответ — он пытался. Мерлин, он правда пытался, и все это закончилось таким резким погружением в депрессивный эпизод, что не было сил ни есть, ни учиться, ни даже притворяться перед Инсином, что все хорошо. Мадам Помфри понимающе выписала справку о простудном заболевании, а Инсин, кажется, думал, что такое состояние лечится едой и непринужденной болтовней у камина. Попытка безусловно была трогательной, но это не помогало. Инсин отвел взгляд, будто побоявшись смотреть в глаза, и уставился в камин, оперев одну руку о колено. Что-то в его лице прочиталось такое, что Цзин Юань не посмел просто встать и вернуться в постель, сославшись на плохое самочувствие. — Мне говорили много полезных вещей в жизни, — впервые можно было увидеть, как тщательно Инсин подбирает слова, чтобы не переступить чужие личные границы, — и одна из них — это что болезни сложнее догнать тебя, когда ты в движении. Любой болезни. И речь, конечно, не всегда идет о буквальном движении, но… Понимаешь, что я имею в виду? — Понимаю. И понимал, конечно же, что Инсин все это не со зла. Наверняка у него были причины не говорить о случившемся, даже если за молчанием стоял обычный страх ответственности, и стоило ожидать, что он поймет — дело не в простуде и вообще не в какой-то другой болезни подобного рода. Может, Инсин не всегда демонстрировал чудеса эмпатии, но и идиотом точно не был. — Кто меня сейчас подменяет? — спросил он, зябко поведя плечами. Инсин словно не заметил, но слегка шевельнул пальцами, не отвлекаясь от разговора. Пламя в камине взвилось вверх по меньшей мере вполовину. — Фу Сюань? — Да, — сказал Инсин задумчиво, — Хорошо справляется. И передает тебе привет. И Ханья тоже. И Сюэи, и Келус со Стеллой, и Дань Хэн, Март… И Тинъюнь. — Тинъюнь? — переспросил Цзин Юань, не доверяя собственному слуху. — Лично? Инсин моргнул, откровенно не понимая, в чем проблема. — Да. Вы поссорились? — уточнил он осторожно, и Цзин Юаню пришлось напомнить себе, что вся сложность в их отношениях так и осталась наедине с Тинъюнь, не покинув пределов ее неуверенности в себе. Как же приятно было слышать, что она, наконец, ею поступилась. — Нет, нет… — он качнул головой и улыбнулся — самую малость. — Все хорошо. Спасибо, что передал. Все не было хорошо. Они оба понимали, что в состоянии Цзин Юаня эта фраза более, чем неуместна, но никто не находил в себе смелости ее отринуть. Было что-то спасительное в том, чтобы прятаться за социально приемлемой маской — она как бы отделяла их обоих от существующей проблемы, закрывать на которую глаза в ином случае было бы очень сложно. — Инсин, — Цзин Юань вздохнул и добавил еще одну дежурную фразу: — Спасибо, что пытаешься помочь. Я ценю это, правда. Но у тебя не получается. Это прямо-таки зависло в воздухе чьим-то тяжелым, надсадным кашлем, из-за которого стало противно дышать — не вдохнуть бы ненароком чужие бациллы. — Что я могу сделать, чтобы тебе стало лучше? — спросил Инсин. Цзин Юань горько качнул головой. — Я не знаю. И тут же добавил: — Только, пожалуйста, не чувствуй себя виноватым или обязанным. Это не так. Мими — радость и утешение — скользнул между Инсином и Цзин Юанем, ласково притираясь к ногам. Цзин Юань высунул руку из-под одеяла, почесывая за мягким белым ухом. Мими урчал так громко, словно это должно было как-то нивелировать повисшее тяжелое молчание. Инсин потянулся, снимая с одеяла крохотное перышко, одно из многих, что случайно покинуло положенную оболочку. В его умелых пальцах оно дрогнуло и увеличилось, раскрываясь прекрасной альпийской розой. Каждый отдельный лепесток подрагивал, будто на ветру, обнажая золотые тычинки внутри, и сквозь прозрачную белизну угадывались глянцевые зеленые листья. Подарок Цзин Юань принял с благодарностью, но в глазах, в движениях все равно читалось нечто болезненное. Он вскинул голову с тихим, вымученным смешком: — Это очень красиво, Инсин, спасибо, — в голосе скользнуло сожаление, когда он добавил: — Но это не… не ответ. Понимаешь? Третий цветок от него и в третий раз — не ответ на вопрос. Вот теперь Инсин точно избегал смотреть ему в глаза, и Цзин Юаню стало хуже, чем когда бы то ни было прежде. Будто вся тяжесть пережитых лет снова рухнула на голову; снова отвержение родителей, снова сделано недостаточно для достижения успеха, снова он не лучше всех. Инсин — не приз в гонке, за который нужно взять первое место, и Инсин — не отец, для подобия одобрения от которого нужно из кожи вон вылезти, но почему-то… Почему? — Ты мне нравишься. Теперь Инсин смотрел прямо, и Цзин Юань чувствовал на себе его взгляд. Он был обжигающе горячим; жарче любых сказанных им слов, жарче прикосновения, жарче пламени из камина. И вдруг захотелось извиниться за то, что в мыслях ему вменялась трусость — Инсин нашел в себе силы сказать вслух то, что витало в воздухе уже несколько месяцев. — Даже нет, не так, — он подбирал слова, не сводя взгляда, и Цзин Юань не мог даже вздохнуть, ошарашенный. — Я влюблен в тебя. Это настолько сильное чувство, что когда я вижу тебя — все мои мысли только об этом. Но это… Но. Во всем хорошем должно быть свое «но». — Это вряд ли вяжется с нашими планами на жизнь. Ты рассказывал. Британское Министерство Магии, работа с законопроектами. У меня тоже есть планы, и они… Не соприкасаются с твоими. Прагматичный, внимательный к деталям Инсин — он даже сейчас пытался быть рациональным настолько, будто считал себя инструкцией по сборке шкафа. — Что будем делать после конца этого года? Гори адским пламенем и британское Министерство, и немецкое, и все существующие — Цзин Юаню захотелось бросить это в воздух, и пусть Инсин понимал бы все, как знает. Но он молчал, позволяя договорить, и Инсин продолжил: — А еще у меня не было прежде подобных чувств к другому человеку. Я понятия не имею, что с ними делать, как себя вести, и… тебе лучше сейчас же что-нибудь сказать, иначе я сделаю глупость. — Например, какую? — спросил Цзин Юань шепотом, и Инсин наклонился вперед, взяв его лицо в ладони. Вышло именно так, как Цзин Юань себе фантазировал: его руки горячие, сухие, и по коже россыпью разбежалась дрожь от этого прикосновения. Инсин склонился ближе, и он выпустил одеяло из пальцев, позволяя ему соскользнуть с плеч. И, кажется, лишился разума ровно в ту же секунду, когда теплое дыхание разбилось о губы, и собственные ладони обхватили чужие запястья — то ли в попытке притянуть ближе, то ли в нужде контролировать то, что происходит. — Разве это не ответ? — Цзин Юань сказал это так тихо, что Инсин едва его расслышал. Приподнял тяжелые веки, сглотнул и облизнулся, с трудом отрывая взгляд от губ напротив себя. Цзин Юань никогда не видел, но узнавал этот взгляд — так он смотрел на Инсина всякий раз, когда верил, что у этого нет свидетелей. — Ответ на что? — На твой вопрос, — Цзин Юань погладил косточки на его запястьях большими пальцами, и Инсин глубоко вздохнул, обескураженный лаской. — Что же нам делать? — Хочешь пустить все на самотек? — Инсин слегка сжал пальцы на его щеках, и Цзин Юань кивнул, притираясь к ним. Это нежнее, чем поцелуй, и чувственнее, чем секс — держать друг друга вот так. Слышать, что кто-то впервые чувствует подобное именно с тобой. Говорить о будущем, пусть даже беспредметно. — Хочу, — мурлыкнул Цзин Юань тихо-тихо и прижался лбом к его лбу, на выдохе закрывая глаза. От Инсина пахло все также — мехом, зверем и еловой хвоей. Хотелось утонуть в этом запахе. — И ты пусти, Инсин… Не все можно проконтролировать. И шепнул мягко, просяще: — Пожалуйста. Ради нас с тобой. Просьба подействовала, как волшебное слово — Инсин вдруг сгреб Цзин Юаня в объятия, зарываясь лицом в плечо. Больше это действие не было похоже на шутку ни под каким углом. — Я постараюсь, — пообещал Инсин глухо, и Цзин Юань медленно пригладил его по мягким волосам. Он не чувствовал себя таким счастливым, каким мог бы в другие дни, но почему-то внутри разлилось успокоение. Удовлетворение. Наконец-то все было так, как должно было быть. — Спасибо, — шепнул Цзин Юань ему на ухо, а затем добавил: — Так что, расскажешь мне свой план? На самом деле любые планы ждали до лучших времен.