сгорающий

Отец смотрел с усталостью, обманчивым пониманием и полным осознанием своего превосходства. Взгляд стылых янтарных глаз сквозь темные ресницы веял холодом, но это было неважно — ведь каждый успевал поддаться очарованию его голоса раньше, чем внимательно заглядывал в лицо. Для тех, кто продался с потрохами за убедительный двухминутный шепот, назад дороги нет, потому что отец профессионально крал человеческое доверие. У него будто не было души и сердца; в груди только абсолютная тьма, всасывающая в себя без устали людей, титулы, славу и признание. Вся их гнилостная порода — тьма. — Выше руку. Еще. Расслабь запястье. Держи палочку крепче. Отец говорил сухо и отрывисто. Цзин Юань прекрасно знал, что он сейчас лишний, и время, потраченное на него — драгоценно, но он себя не звал в тренировочный зал и не считал, что есть необходимость овладевать школьной программой на многие годы вперед. И чувствовал, что его снова в чем-то обманывают. Обчищают каждый день до последнего кната, до последней секунды драгоценного времени. И все, что оставляли — растущую неуверенность… во всем. — Твое поколение абсолютно деградировало. Такими темпами вы выродитесь меньше, чем через век. Эти слова — молчаливый ядерный взрыв в узкой мальчишечьей груди, но Цзин Юань не позволял себе посмотреть исподлобья, только напрягал одеревеневшее запястье. — Или же эта слабость — твоя привилегия, Цзин Юань? «Старый ублюдок», — подумал Цзин Юань так громко, что у него заболели виски. Сглотнул пересохшим горлом и выдохнул через нос, не выражая ни малейшего неповиновения. Лишь раскаяние — его можно было прочитать в покорно опущенной голове. — Как жаль видеть, что моя порода самоуничтожилась за какие-то пятьдесят лет. Этот самодовольный, гнусный человек обошел его вальяжным полукругом и остановился прямо за левым плечом — вечно шепчущий, принижающий дьявол. Он даже улыбался так, как улыбаются сиротам из больницы Святого Мунго — терпеливо и снисходительно, с ноткой брезгливости. Цзин Юань чувствовал себя дураком, потому что в десять лет у него отнимали остатки индивидуальности, а он до дрожи боялся отца. Будто небезукоризненное исполнение всех его требований могло привести к… К чему?.. Почему ему это снится? Он всхрипнул, открывая глаза и рывком садясь на постели. Инсин замер, отняв руку от чужого плеча, и лишь потом сделал короткий шаг назад. Цзин Юань выглядел нехорошо: волосы спутались, рубашка прилипла к мокрой от пота коже, глаза горели так лихорадочно, словно он увидел призрака. И молчал — вот, что хуже всего. Не говорил ни слова. — Все нормально? — тише положенного тона на добрую половину. Цзин Юань моргнул, будто лишь сейчас начал возвращаться в реальность, а затем Инсин сам не понял, что случилось, потому что обе руки крепко-крепко сжали чужую талию. Кошмары Цзин Юаню снились не впервые, но впервые Инсин решился его разбудить, приумножив страх. Это объятие сформировалось само собой, как некое извинение — порывисто, без лишних раздумий и искренне. Цзин Юань, который пах теплом, подозрительно похожим на сливочную карамель, неловко сжал руки в ответ, цепляясь пальцами за спину. Они замерли в этой неуклюжей, нелепой позе, держа друг друга так, словно боялись утонуть в темноте комнаты без поддержки. У Инсина в голове было пусто настолько, что эта пустота звоном вытеснила все, кроме дыхания Цзин Юаня у виска. Он сжимал крепко и бережно, мешая одно биение сердца о другое, и не хотел даже шелохнуться — это странное объятие впитывалось кожей, оседало цветочной пыльцой где-то на внутренних органах, и ею же вызывало щекотку в носоглотке. Мими мурлыкнул, спрыгнул с кровати Инсина и перебрался в изножье к Цзин Юаню. Кажется, ему сейчас это было нужнее. И если бы Цзин Юань и Инсин были несколько мудрее, то неминуемо обсудили бы случившееся в спальне — нечто, что произошло между ними, было куда интимнее поцелуев и занятий любовью. Однако мудрость совсем не обязательно шла рука об руку с высоким интеллектом, а потому наутро они предпочли сделать вид, что ничего не произошло и говорить тут не о чем — будто напряженного молчания перед сборами на учебу могло быть достаточно, чтобы закрыть этот вопрос раз и навсегда. Цзин Юань, по устоявшемуся обычаю проявляя чудеса такта и эмпатии, нарушил тишину первым. В конце концов, у него сегодня был важный день, и он не мог позволить воспоминаниям о том, с какой порывистой нежностью Инсин прижимал его к себе, завладеть всеми мыслями. Только половиной. — Хочу дуэль на открытой местности, — сказал он нарочито спокойно. Вообще-то у него сжимался желудок от предвкушения, но он нарочно не подавал виду. Инсин со смешком приподнял бровь. — Уверен? — Абсолютно точно. Взгляд Инсина спустился вниз по чужой спине. Широкие плечи, узкая талия, едва читающийся гребень позвоночника — Цзин Юань был для этого достаточно худым. Глубоко внутри что-то вздрогнуло и отозвалось тихим рыком, когда Инсин мысленно прочертил линии тонких бедер и спустился по ним к коленям. Наверное, подглядывать за Цзин Юанем, когда он переодевался, было не очень хорошо. Точнее, очень нехорошо, но кто был без греха? Инсин изо всех сил старался себя этим утешить, да только пока в голове вертелось это тело — идеальные песочные часы — обманывать себя было сложно. — Помнишь, что я тебе говорил? — продолжил он, не сводя взгляда. — Окружение нужно использовать как вспомогательное оружие. — Не хочу победить хитростью — хочу техникой, — важно сказал Цзин Юань и развернулся к нему лицом, завязывая галстук. Инсин тут же судорожно сморгнул, едва не пойманный с поличным. В какую секунду пристальное внимание к однокурснику, к соседу, к другу стало нормой, обыденной частью утренней рутины? По загривку от таких мыслей бежал холодок, потому что ответы у Инсина были, но ни один из них не считался удобоваримым и социально приемлемым. Он прежде никогда не ловил себя на пристальном внимании к мужчинам. И к женщинам тоже — ему вообще было не до амурных переживаний, которые начинали прочно входить в мальчишечью жизнь еще лет в двенадцать. Ровесники сперва обменивались непристойными колдографиями с красавицами-моделями, затем стали активно сбегать в Винтердорф — деревеньку неподалеку, — где гуляли с фермерскими дочерьми. Руководство школы строго-настрого запрещало подобные выходки, но кто-то активно спонсировал деревню противозачаточными зельями; нетрудно было догадаться, что против гормонального всплеска такой толпы мальчишек просто не выстоять. Кому-то было проще — они заглядывались на сверстников. Иногда это даже образовывало крепкие союзы и не распадалось после выпуска из школы. Преподаватели и директор великодушно списывали происходящее на братскую любовь, а влюбленные взамен на это не демонстрировали свои чувства прилюдно. И все были в выигрыше. Инсин не был. Его настолько не занимали плотские утехи, что он даже не думал о подобном все свои девятнадцать лет. А сейчас — каждый проклятый день — разглядывал бедра Цзин Юаня в узких брюках. Разве не нелепость? Впервые влюбиться там, где ты впервые же обещал себе этого не делать. Может, потому и обещал, что чувствовал нечто необычное с самого начала: интерес, уважение и симпатию, плавно перетекшие во влюбленность? Нелепица. Полная нелепица — возмущалось что-то иррациональное, а рациональное признавало — этого стоило ожидать. Они уже три месяца жили в одной комнате, а Цзин Юань был средоточием всего, что Инсин любил в людях и ещё капелькой того, что ненавидел, но в чем при этом отчаянно нуждался. Острый ум, элегантность и харизма граничили с тем, в чем Инсин оставался полным профаном — эмоциональная гибкость. Сейчас казалось, что ему всю жизнь не хватало человека, который умел бы вовремя замолчать или его, дурака, осадить, и теперь, когда он появился… Черт. Чертчертчерт. Он не поддавался Цзин Юаню изо всех сил, видели все существующие боги. Но ошибкой были две вещи: вручить ему сердце через ночные объятия, сплавив с его собственным, и рассказать о создании заклинаний. В свете дуэли вторая ошибка была даже более непростительной. — Волшебная палочка — только инструмент, — две недели тому назад повторил он четко, присев перед лежащим Цзин Юанем на корточки. Его не швырнуло, как могло бы — воздушная подушка с лёгкой руки Инсина бережно подхватила под колени и спину. — Слова — только инструмент. Магия не во взмахах и не в латыни, Юань. Ищи ее источник в себе, концентрируй там, где хочешь, создавай, что хочешь. Хоть мыльными пузырями меня атакуй, только не цепляйся за список для поступления, Мерлина ради. — Как можно придумывать заклинания?.. — пропыхтел Цзин Юань, с трудом поднимая голову. Инсин выматывал сильнее, чем самый жаркий матч по квиддичу. — Разве для этого не нужно специального обучения? — Как же вас всех загоняют в рамки, — качнул головой Инсин, — поверить сложно. Это то, что ты можешь делать от рождения, просто по праву того, что ты волшебник. Превращать намерение в действие. Формулируй мысли правильно, осознавай процессы, происходящие при реализации заклинания — и никто не сможет с тобой справиться. — Даже ты? — Цзин Юань резко вскинул острый подбородок. — В первую очередь — я. Цзин Юань быстро учился. Настолько быстро, что, наверное, в Дурмстранге стал бы лучшим учеником своего курса без особых усилий — и тем больнее было видеть прозябание этого тонкого ума в Хогвартсе. Инсин думал об этом даже сейчас, ловко увернувшись от заклятия, которое Цзин Юань метнул отвлечения ради: в десяти сантиметрах от лица разбилось ещё одно. Конечно, безвредное — никто из них не посмел бы всерьез кидать в другого что-то опаснее риктумсемпры — но от того не менее унизительное. Цзин Юань ушел от целой россыпи красных искр, стреляющих очередью — одно заклинание за другим. Первое, второе, третье. Взгляд выцепил кого-то низкорослого, спрятавшегося за высоким дубом с голыми ветками. Едва можно было разглядеть маленькую ручку, половинку лица с широко раскрытым голубым глазом и светлые, почти белые локоны, прихваченные ободком. Рассматривать времени не было, потому что Цзин Юань сегодня собрал весь свой запал в кулак, но Инсин запомнил. — И это все? — рассмеялся Цзин Юань, щитом отбивая ещё одно заклинание вне очереди. — Гэгэ, ты размяк. — Следи за руками! — рявкнул Инсин, пулеметной очередью рассеивая несколько заклинаний по площади. В учебе ли, в бою, но он не соблюдал правил, принятых на дуэлях — знал, что никогда настоящий противник не станет расшаркиваться, уступая право первого удара в честь объявления сражения. Цзин Юань принял эти правила быстро, разве что тактику не перенял: ему больше по душе было вымотать противника, чтобы наброситься на него с сохраненными силами. Инсин его такому не учил. Он и был тем яростно атакующим противником, которого Цзин Юань выматывал, пытаясь застать врасплох. Только не в этот раз; он хитрил, явно пытаясь отвлекать внимание Инсина мелкими заклятиями, брошенными будто невпопад. А Инсин хмурился, понимая, что эти «ошибки» допускаются не просто так. — Юлить вздумал? — он без малейшего труда отбил что-то несуразное, прилетевшее с левой стороны. Цзин Юань цыкнул сквозь зубы, играя разочарование, а затем вдруг оказался рядом — так быстро, что не будь в Хогвартсе запрета на трансгрессию, именно в ней Инсин бы его и заподозрил. Теплое от тлеющего заклинания древко палочки вжалось в шею. — Попался, — мягко мурлыкнул Цзин Юань на ухо, второй рукой придерживая Инсина за локоть. Но он и так застыл, чувствуя себя поражённым… и побежденным. Дурацкое, простейшее заклинание скорости, а он попался на него, как ребенок. — Беспалочковая магия, — напомнил он хрипло, а Цзин Юань весело отмахнулся, мол, не придирайся к мелочам. — Я не использовал палочку для победы. Только как ее символ, — он не без удовольствия спрятал палочку обратно в рукав, весь лучась от чувства превосходства. Инсин его не винил — в конце концов, Цзин Юань шел к этому результату добрые пару месяцев упорных, долгих и временами откровенно унизительных тренировок. Не было ничего такого в том, чтобы дать ему насладиться победой. — Как ты меня назвал в бою? — спросил вдруг Инсин. Цзин Юань застыл и моргнул, поднимая на него несколько растерянный взгляд. — Как? — переспросил он и едва заметно улыбнулся. Эта крошечная улыбка Мона Лизы, всегда таящая за собой какую-то хитрость, сводила Инсина с ума. — «Гэгэ»? — Что это значит? — О, это часть китайского культурного кода, — Цзин Юань старательно сжерживал смех, и Инсин, конечно же, заметил. — Знаешь, так младшие обращаются к старшим. Как раз нечто вроде «старший братец». — Первый раз слышу, — отозвался Инсин и потянулся, закидывая руки за голову. Пальцы нещадно горели от обилия жестов, исполненных за эту тренировку. — Ты молодец. Эта сухая похвала, сорвавшаяся с губ, была дороже всего — Цзин Юань молчал ещё несколько секунд, осмысливая. Казалось, будто вся его упорная работа не в течение этих пары месяцев, а в течение нескольких лет окупалась сейчас сторицей. Не зря были проведены бессонные ночи за учебниками, не впустую потрачены часы и дни на практику беспалочковой магии. Конечно, все это Цзин Юань должен был делать для себя, и он делал, но Инсин, который хвалил его… Черт побери, да это было лучшее чувство на свете. — У меня потрясающий учитель, — ответил Цзин Юань мягко, и рука Инсина тут же зарылась ему в волосы, растрепывая белую гриву во все стороны — шутливая ласка, призванная отвлечь внимание от чего-то, что смущало. Инсин совсем не считал себя учителем, и уж тем более потрясающим — то, чем он делился, было азами, основами, которые грех назвать полноценным обучением. Он снова обратил внимание на тонкий девичий силуэт, спрятавшийся за деревом. Малышке было от силы лет двенадцать — младше в Хогвартсе не обучались — и даже для этого возраста она казалась слишком хрупкой, словно страдала от какой-то хвори. Цзин Юань поймал его взгляд, слегка прищурившись. — Кто это? — спросил Инсин, заложив руки в карманы брюк. Цзин Юань покачал головой, мол, и спрашивать тут нечего. — Саманта Лайтвуд, — он, как и было положено старосте, знал все и обо всех. Оставалось только подивиться, как вся эта информация умещалась в его голове. — Она с первого курса, маленькая ещё совсем. Просто любопытничает, наверное. Подходящее слово. За все время их дуэли она так и не отвела взгляда, опасливо выглядывая из-за ствола. Инсин сумел взглянуть лишь пару раз и мельком, обескураженный напором Цзин Юаня, но и этого для понимания было достаточно. Поговорить с ней не удалось — Инсину оказалось достаточно сделать один короткий шаг в сторону рощицы, чтобы Саманта, вспыхнув как огонек, убежала, прижав сумку к груди и не смея обернуться. Он успел рассмотреть только светлые локоны, подпрыгивающие за спиной, и форму — в самом деле когтевранскую. На вкус Инсина не существовало ничего более идиотского, чем распределение на курсы с первого года обучения, но в этот раз он решил промолчать. Цзин Юань уже слышал о его несогласии с системой разделения тысячу и один раз. — Дети у вас дикие, — сказал он с лёгким недовольством, не скрывающим за собой ничего серьезного. — Как из лесу сбежавшие.

***

ЧТО ЗНАЧИТ ГЭГЭ В КИТАЕ Пальцы сперва быстро пробежали по клавиатуре, а затем листнули страницу вниз, открывая выскочившее определение. «Гэгэ (哥哥 gēgē) — обращение к старшему брату, приобретает игривый оттенок флирта в устах девушки, обращающейся к парню…» Дальше можно было не читать. Инсин на секунду закрыл лицо рукой, чувствуя себя полным, но очень счастливым идиотом, а затем развернулся на каблуках, едва удержав себя от потребности броситься за Цзин Юанем бегом. Хотелось именно этого, но свои порывы Инсин, благо, умел сдерживать. — Юань! Он остановился. Конечно, черт побери, он остановился и обернулся, демонстрируя по уши влюблённому Инсину свою чарующе мягкую, не без доли вопросительности улыбку. Хотелось верить, что так Цзин Юань не улыбался никому, кроме него. — Инсин? Инсин ненавидел колдовать второпях, но подходящий момент безбожно уходил. В его руке вместо сухого листа дерева, пойманного на ходу, появился нежный розовый пион — огромный, размером с мужскую ладонь, трепетно раскрывающий каждый лепесток навстречу ледяному ноябрьскому воздуху. Цзин Юань застыл, непозволительно медленно осознавая, что к чему, а Инсин трепетно прильнул губами к сердцевине цветка. Так жаждущие пили первые капли драгоценной влаги; так возлюбленные, разлученные невыносимым расстоянием, льнули друг к другу, не в силах насытиться; так Инсин, не осмелившись на иное признание, целовал цветок, ощущая горечь золотой пыльцы на губах и не сводил взгляда с того, чьей близости так жаждал — с того, кто в его мыслях занимал место этого несчастного пиона. Губы горели под взглядом Цзин Юаня. Инсин медленно, будто боясь этой провокации, облизнул их, протягивая руку. Между пальцев был сжат поцелованный пион. Рука Цзин Юаня не дрогнула, когда он принял его, бережно укладывая розовую чашечку в ладони. Быстрый взгляд из-под белесых ресниц, выдох, и Инсин умер, а затем возродился на месте — светлые губы впились в сердцевину цветка с тем же трепетом, с той же плохо скрываемой жадностью, от которых сгорал он сам. Инсин сделал шаг навстречу, а Цзин Юань с улыбкой отступил, обводя языком полную нижнюю губу. Хотелось застонать; Цзин Юань — грех во плоти, способный свести с ума здравомыслящего и вернуть рассудок безумному. Инсин чувствовал себя и вторым, и первым. — Я тоже, — сказал Цзин Юань тихо и хрипло, но Инсин так хотел это услышать, что читал по губам. Мерлин, он бы расслышал это и за тысячу верст. Я тоже. Как и ты, как мы вместе. Мы о б а.