***
— Вдохни, — Чжунли нахмурился, протягивая Аяксу тонкую курительную трубку со знакомым сладким дымом. Чайльд тяжело вздохнул. Перевел взгляд в деревянный потолок церквушки, улыбнулся едва-едва — какая прелесть: всё началось здесь, всё же здесь и закончится. Ноги гудели от ходьбы, а живот сводила очередная судорога схватки — раскрытие два пальца. Неприятно подтекали воды, пачкая белое одеяние — какая нелепица… Дёрнул на пробу рукой, проверяя крепкость ремней — их уже принес Байчжу. Крепко зафиксировал ими руки и ноги на алтаре — ни вздрогнуть, ни пошевелиться. Будто бы он, блять, может куда-то сбежать. Фельдшер уже затачивал костяной нож рядом — хотя бы не было этих ебучих зверят. Знали, что праздник — рождение дочери пастора! И вправду, дочери. На прошлой неделе во время УЗИ Байчжу таки раскрыл им эту тайну. Вид счастливого лица Чжунли нагонял только тошноту и тоску — чуть его не расцеловал когда узнал о поле ребенка. Счастье, что гамма — вряд-ли бы кого-то другого он принял. И снова бы пришлось терпеть этот круговорот мук, не так ли?.. Или терпела бы уже Тонечка. Бедный, бедный ребенок… Чжунли вздохнул, продолжая держать трубку у губ Аякса. — Вдохни. Так надо. Легче перенесёшь боль. Не противился. Послушно затянулся, чувствуя, как легкие обжог дым — всего лишь на секунду. После — растаял, словно аромат домашней выпечки в глубине тела. Ощущения притупились — Чайльд прикрыл глаза, чувствуя, как подол рубашки поднялся, а тонкие пальцы Байчжу прошлись по низу живота. Там, где будет разрез — его проконсультировали перед… всем этим. Его тщательно готовили. Объясняли, рассказывали — пытались рассеять страх и тревогу, но лишь крепче укореняли её внутри. Но проснулся утром от того, что под ним мокро, а низ живота начинает сводить первая схватка. Чжунли тут же подорвался, помог ему подняться и потащил к своему драгоценному бете. А после — часа два обговаривал с тем за ширмой, как должен проходить обряд и что именно на нем должно быть из священных атрибутов. Маски лани Аяксу Чжунли не разрешил надеть — и даже лисью, что так и осталась покоиться в спальне вместе с плюшевой лисой. — Справишься быстро? — Чжунли затянулся трубкой уже сам, выпустил дым сквозь ноздри, готовясь распевать молитву. — У нас полтора часа. Не больше. — Сможешь терпеть, солнышко? — миролюбиво улыбнулся Байчжу, протянув ему ремень, сложенный в два раза. — Возьми в рот и хорошенько закуси, договорились? Если введу анестезию, ребёночку может быть плохо… Последующие слова уже не слышал. Чувствовал холодные пальцы, что продолжали исследовать низ живота — где лучше сделать надрез. Откуда лучше вытащить этого маленького уродца, что!.. Аякс громко застонал, сжимая ремень до скрежета зубов, когда лезвие ножа прошлось по низу живота в первом надрезе — во рту тут же появилась горечь промасленной кожи и собственной желчи. Застучал ногами по каменному алтарю, захныкал, понимая, что не может сдвинуться с места. Дёрнул руками, чувствуя, как напрягаются жилы в предплечьях — над головой раздалось монотонное пение, прославляющее радость новой жизни. По паху начала струиться кровь, стекать по бёдрам на белое одеяние под ним. “ — Знаешь, Аякс, все мои предки умирали зимой. Придерживая руками живот, Чайльд измученно посмотрел на Чжунли — зачем он его сюда только привел?.. Ноги сводило от схваток — интервал в семь минут. Норма. Через пару часов он разродится этим ублюдком. Благо хотя бы идти было недолго — минут пять от дома пастора, обогнув старую сосну у общины. Стоял альфа у свежевырытой могилы — рядом с двумя могильными камнями, на которых были высечены имена и даты: «Гуйчжун». «Юйвень». Один день смерти — двадцать четвертое февраля. — Я бы тоже хотел умереть тогда — когда колесо года подходит к своему планомерному концу, — продолжил пастор, смотря на чернеющую яму под ногами. — Так правильно. Но я умру через месяц, прожив всё это время в одиночной камере. На меня уже собрали достаточно компромата. А вчера я оговорился прямо перед одной из прослушек — их заметил уже давно, но убирать не стал. К нам едут гости, Аякс. И мне очень жаль принимать их так. Аякс покачнулся от боли, но таки смог удержаться на ногах, когда Чжунли собрал волосы в кулак, достал костяной нож. Одно точное движение руки — и тонкий длинный хвост остался в ладони. Пастор вздохнул, посмотрев на пряди даже с какой-то грустью в глазах. Бросил их в яму. — Поэтому я похороню себя сегодня — всё равно моё тело не вернут в общину. Если тебя это утешит — то тебя похоронят на родной земле. Всегда надо возвращаться к своим, Аякс. Прости меня. За всё прости. Но у меня нет выбора — я или иду напролом, чтобы всех защитить, или этот последний островок надежды погибнет. Обещаю, что твоя жертва не будет напрасной. «Ты бы знал, как я тебя ненавижу, ублюдок. Ты бы знал…» Аякс тихо зашипел, слегка приседая, когда матка сократилась слишком резко — по ногам заструились тонкие ручейки амниотической жидкости. От боли начинало трясти. Чжунли вздохнул, отворачиваясь к яме. Вытянул ладонь, провел по ней ножом — даже не дрогнул, когда первые капли крови упали на дно могилы. Сжал кулак, выдавливая побольше. — Сегодня взойдет Оленье Солнце. Страшное, но необходимое: последний раз оно восходило тогда, когда белые колонизаторы убили одного из моих предков — и сполна пожали наследие своего греха". — Больно! — вырвалось сквозь плотно сцепленные зубы. — Больно! Больно! Больно! — Терпи, моё солнышко, — ласково проговорил Байчжу под монотонный распев Чжунли, погладил омегу по слипшимися от пота волосам. — Давай, я сейчас уберу нож и дам тебе время передохнуть, договорились? Хочешь попить воды? — Дай ему воды, — отозвался Чжунли, прервав пение. — Ему нужны силы. Острая боль искрилась перед глазами белой россыпью — конечности немели, сочились сукровицей, натёртые ремнями. Аякс шумно начал хватать воздух ртом, чувствуя, как изо рта убрали ремень, а бета тут же влил ему в пересохшую глотку немного воды. Жадно начал глотать, чувствуя, как кадык начал дергаться под тонкой кожей. Сердце дрожало в груди, легкие лихорадочно сокращались, будто бы не могли вместить в себя столько воздуха, сколько нужно. — Не на-а-адо… П-пожалуйста, не на-а-адо… — из измученного горла вырвался тихий скулеж. — Я не хочу-у-у… — Солнышко, сейчас всё будет хорошо, — ласково продолжил бета, поглаживая омегу по голове. — У тебя хороший тонус. Сейчас мы всё закончим… Сейчас… Я тебя зашью быстренько и тогда… — Надеюсь, Алатус хорошо закопал череп, — осевшим голосом выдохнул пастор. — Подарок Хозяина надо вернуть в целости и сохранности, чтобы Гуйчжун… — Она вернется, Чжунли. И я встречу её так, как и подобает. Он мог сбежать. Ему нужно было как-то сбежать — прямиком в лес. Пусть бы его загрызли волки, пусть бы его разорвали собаки. Подстрелили браконьеры или Волки — те бы просто вырезали из пуза ребенка и принесли его своему хозяину. Притащили бы его со сломанными ногами. Повесили бы на дереве и перебили бы глотку, как глупой животине. Как… Как… — Ненавижу-у-у… Я вас… вас всех!.. — Аякс крепко зажмурился, судорожно хватая ртом ремень. Сжал его зубами так сильно, что на висках набухли вены. — Мф-ф-ф! М-м-м-м! — Вытри ему пот, — слегка устало попросил Байчжу, протягивая Чжунли ветошь. — Сейчас, мне осталось совсем немного… Грубая ветошь легко и ласково прошлась по ключицам, по напряжённым мышцам шеи, вытирая пот — Аякс захныкал, чувствуя, как от напряжения во рту начинает крошиться зуб. Уже не плакал — слезы обжигали глаза до боли и жара под веками. Вот оно — чудо рождения. Восход нового-нового Солнца… Плач ребенка вырвал его из полузабытья — даже собственное развороченное брюхо отступило на второй план, когда размыленная картинка перед глазами слегка прояснилась. Байчжу осторожно держал её на руках, смотря на кулек из белой простыни с такой нежностью, от которой в груди что-то болезненно свело. Он увидел, как задрожали руки Чжунли, когда он потянулся к свертку, от которого ещё тянулась пуповина — плаценту Байчжу не спешил доставать. Бета кивнул, позволяя мужчине взять дочь на руки, принялся протирать нож от крови. — Мне… — еле слышно выдохнул Аякс, чувствуя, как слезы снова затягивают взор непроницаемой пеленой — ему изо рта вытащили ремень, снова плеснули немного воды. — Д-дайте её мне… Она была тяжелой — даже не пошевелилась, когда сверток положили ему на грудь, а скользкая и липкая пуповина неприятно пощекотала кожу. Пахла чем-то приятным, пускай и вся в сыровидной смазке — тут же принялась сосать кулачок, достаточно отдышавшись. — Как ты хочешь её назвать? — перерезая пуповину ножом, спросил Чжунли. — Аннабель. Бель… Моя милая Бель… — едва ли вырвалось из пересохшего горла сиплым бульканьем. Боль медленно отступала на второй план, открывая место чему-то потрясающе новому и до мурашек приятному — будто бы всё разом исчезло, оставляя их только вдвоем. Хотелось её погладить, пощекотать щёчку, поцеловать в макушку, на которой уже виднелись темные волосики — Аякс даже дёрнул рукой. Осёкся, беззвучно захныкал, понимая, что он всё так же связан по рукам и ногам, а маленькое солнышко так близко и одновременно настолько далеко, что он даже не может дотянуться к ней. — Алатус уже должен был завести машину, — тихо проговорил Чжунли, отворачиваясь от хныкающего омеги. — Легенду ты помнишь. Отвези её в больницу, с врачами я уже договорился. У нас есть ещё время. — Поехали со мной. Пожалуйста, — дрожащим голосом ответил Байчжу. — Да плевать на пророчества. Плевать на видения. Пожалуйста… Пожалуйста, я хочу, чтобы ты!.. — Чшш… — осторожно прижав пальцы к тонким губам, пастор взял дочь на руки, передал её бете. — Смерти нет, Байчжу. Мы оба вернемся к тебе, когда придет время. — П-пожалуйста… Я… Я прошу тебя, не надо… — прижимая к себе девочку, мужчина зажмурился, чтобы не проронить ни одну слезинку. — Поехали со мной… Тебе не надо брать все наши грехи на свои плечи… — Я люблю тебя. И нашу дочь. И того, кто произвел её на свет, тоже. Сделай это ради нас троих. Тебя никто не догонит и не остановит, я тебе клянусь. Чайльд снова тихо захныкал, чувствуя, как ремни ослабевают, освобождая конечности. Но свести руки и ноги уже не получалось. — Отдайте… отдайте её назад… — едва-едва пролепетал омега, проводя остекленевшим взглядом белый сверток на руках фельдшера. — Пожалуйста, отдайте… — Ни я, ни ты её уже больше не подержим на руках. Прости меня, Аякс, — тихо проговорил Чжунли, сжимая побелевшие губы. Взял парня на руки, прижимая к груди. — Мы умрем сегодня вместе. — Не надо… Пожалуйста… верни её мне… верни… — Пойдем, Аякс. Встретим этот рассвет вдвоем.***
Солнце было ярко-ярко белым. Аякс уже даже не жмурился — безвольно покачивал свесившейся рукой в такт чужим шагам. Смотрел остекленевшими глазами на небо — должен пойти дождь. Иначе бы оно так не нахмурилось… Он любил дождь — надевал дождевик и вместе с Тонечкой выбегал во двор. Прыгал по лужам, весело хохоча и смотря на то, как брызги, преломляясь в лучах солнца, превращались в волшебную радугу, переливающуюся всеми цветами. А потом бежал к ручейку за домами, чтобы наловить там улиток и лягушек. Больше всего на свете сейчас он хотел этого дождя — воздух был горячем и до жути душным. Дышать было чертовски тяжело — кровь-то уже остановилась. Байчжу успел его кое-как перевязать, хотя в этом уже не было смысла. — Аякс!.. — послышался тоненький голосок сестры. — Аякс, не отставай!.. Я!.. Я там видела, видела!.. «Я сейчас… солнышко, погоди, я сейчас…» Глухо прогремел вдалеке гром. Чайльд устало зажмурился, пытаясь сгрести онемевшими пальцами белое одеяние Чжунли. Слабо хныкнул, чувствуя, как начинает кружиться голова. Взгляда не поднял, почти физически чувствуя олений череп, одетый на его голову. Олень, несущий Солнце — от рассвета до заката, от начала и до скончания времен… Он ли Солнце-то?.. — Аякс!.. Аякс!.. Ну чего ты тащишься, как слизняк?!.. А, а кто последний прибежит, тот гнилая картошка! Вот так!.. Где же этот дождь, когда он так нужен?.. Почему он не идет?.. — Пришли. Чжунли остановился, выпрямился, держа Аякса ещё крепче, чем раньше — вдалеке, между глухими раскатами грома, выла сирена полицейских машин. Как раз успеют — дождь начнется совсем скоро… Из земли между свежевырытыми комками возвышались размашистые оленьи рога. Такие же, как были у того оленя из самого первого сна на этой проклятой земле. Аякс едва-едва улыбнулся, свесив голову — а солнце всё такое же ярко-ярко белое, словно через стеклышко… — Ни с места! Капитано выскочил из машины, направил на Чжунли пистолет. Рядом остановились ещё с полдесятка других полицейских, перекрывая трассу. — Брось его, тварина, — прошипел полисмен, смотря оленьему черепу прямо в лоб. — Брось, и никто не пострадает. Чжунли не двигался. Продолжал всё так же стоять, держа полуобморочного омегу на руках — кончики пальцев того уже постепенно начинали синеть, а дыхание замедлялось. — Смерти нет. Слова в черепе громко зарезонировали, отбиваясь эхом — руки альфы резко поднялись вверх, прямо над торчащими из земли ветками рогов. И раскрылись в стороны. Прозвучал выстрел. Чжунли попятился, не проронил ни звука, когда пуля прошила плечо насквозь, окрашивая белые одеяния в грязно-алый цвет. Две другие пули просвистели мимо, не задев. — Карету скорой сюда, быстро, быстро! — отбросив пистолет в сторону, Капитано бросился к Аяксу, что хрипел кровью, содрогаясь в конвульсиях — пальцы лихорадочно дёргались вместе с дыханием, а рога лишь глубже и глубже погружались в тело с каждым движением — мимо ребер, сквозь впавший живот, окрашиваясь в такой же грязно-алый, как и на белой ткани пастора. Смерти и вправду нет. Осталось лишь белое-белое солнце над головой — Аякс улыбнулся ему, чувствуя, как вся боль угасает где-то там, на задворках сознания, превращаясь в невнятный ком вместе со всем, что когда-то его волновало. Была лишь легкость. Были лишь нарастающее тепло и покой. И теплая рука Капитано, которая закрыла ему веки.***
Тонечка обещала себе не плакать. Камера, отведённая специально для проведения смертной казни, её почему-то не пугала — даже тогда, когда их вместе с Дотторе и Коломбиной подвели к зеркалу Гезелла. — Он вас не видит и не слышит, — спокойно проговорил Капитано, становясь рядом. — Мисс Тонья, Вы уверены, что хотите это видеть? — Я когда-то читала, что человек, которого казнят на электрическом стуле, чувствует во рту вкус арахиса, — едва слышно проговорила Тонечка, не спуская немигающего взгляда с заключенного. Он вел себя слишком спокойно — в этой отвратительной оранжевой робе с кандалами на руках. Уже сидел, закрыв глаза — губы его беззвучно шевелились, едва-едва подёргиваясь. — Что он делает? — положив руку девочке на плечо, Дотторе пододвинул её к себе. — Молится, — Капитано пожал плечами. — Он постоянно это делал между допросов. Сектант, что с него взять… — А его секта? — Останется существовать. Он во всём признался и взял всю вину на себя. На его деревушке завязано слишком много, чтобы её просто так разогнать. Всё таки, хорошими делами они занимались, не взирая на… всё. Но её возьмут под контроль наши органы. Для безопасности. Тонечка сжала руку Коломбины, продолжая смотреть немигающим взглядом на Чжунли. В камеру зашёл охранник, одевая ему на голову шлем. Тот даже не дёрнулся, продолжая беззвучно шевелить губами. Не отвела взгляд, даже когда узник открыл глаза — в них была безграничная пустота и скорбь. — Прости меня. За всё. Но смелость тут же исчезла, когда щёлкнул рубильник — Тонечка крепко зажмурилась, вжимаясь в грудь Дотторе, когда тяжелый, полный горести взгляд на миг прошиб её насквозь. — Дата смерти: девятнадцатое сентября, 12:41.