Оленье солнце

      Он выслеживал его уже не первый день. Он не чувствовал ни голода, ни усталости, хотя в желудке было всего лишь пара ягод можжевельника да глоток студеной водицы из ручейка. Он точно знал, что идет по следу, что гонит к окраине леса, хотя зверь сдаваться не хотел.       Выйдет из леса — погибнет.       Будет гнать дальше — попадет на ветвистые рога.       Олени ведь агрессивные. Особенно сейчас, ранней весной, когда лес уставший после спячки и обозленный. Когда еда почти что закончилась, а солнце ещё не взошло после долгой зимней ночи. Ему удалось отбить одного от стада и гнать-гнать-гнать до немеющих ног и дрожи в коленях. Шел по следам словно дикий волк, чувствуя по ветру тяжелый животный запах и давился слюной. Всё произойдет или сейчас, или никогда. Всё должно случиться, иначе домой ему лучше не возвращаться.       Аякс знал это наверняка — пригибался к земле, словно бы и взаправду имел тяжелую волчью шкуру. Слушая в ушах стук своего-чужого сердца, смотря на свои-чужие руки, что сжимали нож — костяной, с резными символами и кожаной рукояткой. Куртка противно прилипла к спине, за шиворот заползал холод — надо двигаться, чтобы не заболеть. Ему ещё тащить тушу в общину, резать первому, разделять куски мяса…       Отец уже ничего не сможет. Отец уже не будет иметь прав — ни резать, ни сшивать. Волчата уже не будут его слушаться, а медведи — жадно ждать у самой шеи, когда же старый олень таки даст промашку и его можно будет разорвать. Выпотрошить, выжрать, насытиться кровью и самим, и Хозяину Леса — тот всегда любезно и любя примет своего сына, чтобы пустить душу в круг перерождения…       Скрипнула ветка. Аякс поднял голову, жадно дыша распахнутыми ноздрями — тяжело, по-животному — впился взглядом в оленя, что стоял промеж редких деревьев. Клубы пара вырывались из длинной морды — тот тоже не сводил с него глаз. Устал. Шкура ходила ходуном на выпирающих ребрах, то тут, то там в проплешинах — уже сбрасывал зимнюю шерсть, менял на лето. Слабый смешок вырвался из обветрившихся губ: — Ну что? Устал, братец?       Олень продолжал смотреть на него немигающим взглядом. Несколько раз прогреб заиденевшую листву тонким копытом — хотел что-то ему сказать. Договориться. Не убивай меня, братец-волк, я тебе ещё пригожусь. Я сам подниму твоего отца на рога, чтобы ты содрал с него маску и стал полноправным. Чтобы волчата тебя слушались, а медведи снова ушли бортничать в лес. Чтобы зайчатки знали, чьих зубов на самом деле нужно бояться.       Нет, братец-олень. Я перебью тебе шею, я вцеплюсь зубами тебе в трахею, я выгрызу для себя право быть человеком, ведь человеком никогда и не был до того. Прости меня, братец-олень, я буду три дня и три ночи стоять на коленях и молиться за твою душу перед Ним. И Он простит меня, ведь сейчас я должен пройти самое важное испытания в жизни, хотя с неё прошло лишь шестнадцать лет. Я буду бить тебя со слезами на глазах, я буду плакать над твоим телом, я похороню твою шкуру и кости так, как и подобает хоронить братца.       Сдайся мне.       Сердце бешено стучало в груди. Аякс почувствовал, что не может вдохнуть. В это тело воздух почему-то набирался из рук вон плохо. А олень продолжал стоять, словно ждал рассвета в этом сизом лесном тумане. Нападать Аякс не решался — сбитое дыхание нужно выровнять, чтобы сделать тот самый необходимый рывок. Олень уже никуда не уйдет.       Как и кроваво-красное солнце, застывшее между ветвистых рогов.       Нужно бить. Нужно набраться сил, играя в эти глупые гляделки — олень совсем молодой и глупый, прожил едва ли года два или три. Да и сколько Аякс видел этой жизни? Сколько рассветов он встречал вот так — затаившись перед прыжком, что определит: человек он или так, личинка человека, копошащаяся в собственном бессилии?       Прости меня, братчик, прости за то, что хочу поднять на тебя руку. Видит Хозяин, не забавы ради, не чтобы насытить брюхо радостью убийства. Отец благословил, отец сам сказал брать нож и идти по тропам, по которым ходили и отцы, и деды, ещё до того, как в общину прилетели Вороны. Вороны мудрые, Вороны сказали отцу, что мне нужна другая жизнь, там, за пределами леса, что эту жизнь я должен принести на своих рогах.       Но сначала доказать, что человек. И что право имею.       Это не его мысли, это не его слова — роящиеся под черепной коробкой, словно опарыши. Это не его рука сжимает нож, замерев в том единственном прыжке. Это не его глаза смотрят на оленя, это не его сердце стучит в предвкушении хрипов и крови на пожухлой подстилке. Аякс дернулся — но рука не дрогнула. — Прости меня, братец.       Обходили друг друга по кругу. Олень не спускал с него глаз, склонив рога до земли и изящно переставляя тонкие ноги в незатейливом танце смерти. Рога острые, рога ждут крови — нет, Аякс, человеком тебе не стать. Ты не наш-не наш-не наш, хоть и смотришь нашими глазами, хоть и живешь нашими мыслями. Сейчас. Только в этот отрезок времени — потом вынырнешь, как из ледяной воды, и снова станешь личинкой человека, так и не доказав, что можешь быть чем-то большим.       Решился.       Совершил один-единственный прыжок — прямо на спину. Уцепился в тяжелую мохнатую шею, как только олень дал слабину — поднял голову вдохнуть воздух. Зверь заревел, мотнул рогами, пытаясь сбить Аякса с себя, словно назойливого гада — но рук тот не разжал. Уцепился в ветви рогов так сильно, как только смог, зарычал, ударяя ножом снова и снова — нельзя терять ни секунды! Бить-бить-бить-бить. Иначе поднимет на рога, иначе пришпилит его к дереву и будет ждать, пока выпадут требухи, а глаза вылезут из орбит.       Олень покосился, хрипя кровью из пробитого горла. Но Аякс не слез — рухнул вместе со зверем на промерзшую землю, дыша сбито и тяжело. Засмеялся — хрипло, с одышкой — смотря сквозь ветки на бледно-серое небо, будто бы видя его первый и последний раз. Посмотрел на окровавленный нож в руке, на оленя — тот подергивал ногами в конвульсиях, продолжая истекать кровью. «Молодец».       Голос в черепной коробке отдавал невыносимым эхом и скрежетом — хотелось тут же закрыть уши, оградиться, свернуться в клубок. Но Аякс продолжил сипло посмеиваться, смотря на сизый купол неба над собой. «А теперь — встань и посмотри на своё творчество».       Тяжело перевернулся на живот, хватаясь пальцами за пожухлые листья и траву. Поднялся, следуя то ли неведомому инстинкту, то ли невыносимому голосу в голове, от которого спасения теперь было не найти. Попятился — остался стоять на месте, когда шкура зашевелилась, словно бы под ней было что-то живое. Что-то мягкое и нежное, в которое так хотелось запустить руку. Не мех, не требуха, не голое красное мясо, которое так приятно тает во рту. — Аякс.       Она натянула продрогшими покрасневшими пальцами шкуру на себя, поднимая на него большие оленьи глаза — то ли русая, то ли чернявая, то ли кареглазая, то ли с таким же сизым отблеском неба в орбитах. Сидела голая, подобрав под себя тонкие, как у лани, ножки. — Зачем ты пришел сюда, Аякс?       Чистейший голос журчал ручейком, затекал за шиворот, студил спину не хуже весенних заморозков. Аякс замер, чувствуя, что не может двигаться — по-детски большие глаза продолжали сверлить его немигающим взглядом. Откуда-то пропала вся смелость, а нож в руке стал невыносимо тяжелым — вернулся в себя. В своё тело, не знавшее ни радости охоты, ни ликования над убитым братчиком — зря только обещал ему скорбь. — Я не… — Ты занял моё место, Аякс.       Прозвучало с укором. С тихой озлобленностью, словно бы он и вправду совершил перед ней, лесной девой, непростительный грех. Будто бы он зарезал сейчас не оленя в неведомой ритуальной пляске, а перебил горло ей. — Покуда живешь — держишь меня тут, — продолжала она, не сводя хрусталя глаз с его окровавленных рук. — Покуда спишь с ним, ешь с ним, носишь его бремя — я сбиваю ноги в кровь в вечной охоте. Хорошее дело делаешь, правильное… Но ты должен уйти, Аякс. Сразу же, как расплатишься сполна за свои грехи. Иначе он будет убивать меня снова и снова, снова и снова, до самого скончания времен. Я должна возвращаться к своему мужу, а не ты. Ты уже напировался объедками с нашего стола, Лис. — Я уйду. Клянусь, я уйду. — И снова вернешься. Ты не должен возвращаться. Ты не наш, Лис — не знаешь наших троп, не знаешь нашей травы, нашей земли и листьев. Не умеешь рыть норы и отнорки, не умеешь себя кормить. — Я уйду. Клянусь тебе, я… — Скажи ему. Скажи ему обо всем, что увидел, Лис — он это истолкует. Он знает, что делать дальше. Его руки не дрожали ни разу с тех самых пор, как он стал Оленем, а не маленьким олененком…

***

— Чжунли, — он чуть ли не впервые назвал его по имени без привычной озлобленности.       Сердце колотилось где-то в горле с тех пор, как Аякс открыл глаза. Ждал привычного вкуса крови во рту — но всё пересохло. Чжунли ставил ему стакан минералки на стол как только узнал об этом. Ему надо много пить. Ему надо много есть и спать. Ему, что уже смирился с растущим день ото дня животом, который, к удивлению, не нес предполагаемой тяжести. Мама всегда посмеивалась, говоря, что у неё болят спина и ноги, но этой боли омега пока не чувствовал. — Что такое? — спокойно спросил пастор, наглаживая белые церемониальные одежды на гладильном столе.       Сегодня особый день. Сегодня стоит посвятить двенадцать волчат, что наконец сбросят свои заячьи маски. Целая неделя для охоты — почему-то Аякс даже представить себе не мог такую роскошь. Середина апреля — по законодательству штата охотиться всё ещё было запрещено, но Медведи уже вернулись — отдыхать и набираться сил. Даже та самая Елань, у которой Чайльду таки свезло взять интервью, хотя статья уже не играла совершенно никакой роли.       Для себя. На память о том, что это был не сон и не бред. Что он действительно пребывал здесь, дышал здешним воздухом и вынашивал под сердцем драгоценное дитя. Что он всё же стоит на грани того, чтобы стать человеком.       И уехать.       От этой мысли сейчас воротило, будто бы у него продолжался токсикоз. Вернется он, конечно… но куда? На работу? Что ему скажет Панталоне — хотя из солидарности вряд ли станет распускать слухи. К Коломбине и Тонечке? Тевкра всё ещё они не забрали хотя пытались — вчера звонил сестре и расспрашивал о последних новостях. Общались по видеосвязи — он показывал ей дом и общину, а она то, как обставила комнату общежития своими вещами. Связанный для Коломбины кардиган — подруга со смехом красовалась в нем, хотя перед этим кричала, чтобы её она не смела снимать.       Смотреть на них было странно. Словно бы на выползок змеи: такие же бесцветные чешуйки, пусть и целые, правильные — но уже не его. Принадлежащие к какой-то старой искажённой жизни, что уже никоим образом его не касалась. Он нашел свой настоящий дом тут, не так ли?       Аякс тяжело проморгался, собираясь с мыслями. Нахмурился, чувствуя, как тонет в неуверенности, а несказанные слова вяжут рот. Погладил себя по животу, чувствуя, как ребенок внутри легонько толкнулся. Гамма. Драгоценный гамма, имя которому они ещё не придумали, хотя Чжунли любезно разрешил выбрать его Аяксу — первичный пол ребенка Байчжу пока держал в секрете. Но сам омега почему-то был уверен, что у него будет девочка. Девочка Аннабель. Или Лилиан. — Мне снился сон, — вяло проговорил парень, поднимаясь с кровати. Надо заправить. Ещё не успел придумать, что надеть — Чжунли позвал его с собой в ту деревянную церквушку которая вызывала отдаленное чувство отвращения. Он ведь там… сделал его своим. Брал себе, брал по праву — до разрывов и крови, до мольбы прекратить и отстать. Именно там и будет происходить посвящение. А ему надо будет держать чашу и сидеть по левую руку от него. — Прости, Аякс, сейчас нет времени, — тихо проговорил альфа, слегка тряхнув наглаженой рубашкой — белая и без любых помятостей. — Ты уже придумал, что наденешь? Можешь одеться во что тебе будет удобно, от тебя, носящего дитя, дресс-кода не требуется.       Первыми на глаза попались штаны для беременных и рубашка-поло. Чжунли сам покупал ему одежду — всю, что привез сюда. Аякс так и оставил стоять в сумке за ненадобностью. Носил лишь куртку, словно бы до сих пор пытаясь не потерять связь с тем, что ждет его за пределами леса. — Хорошо, — проследив за выбором парня, Чжунли кивнул, начал переодеваться сам. И вправду — татуировки на руках переходили на грудь и на спину, сплетаясь в такой же сложный узор из геометрических фигур. — Если почувствуешь, что тебе плохо — скажешь мне. Байчжу будет сидеть в первом ряду, отдашь чашу ему.       Ну конечно. Кому, как не Змею завершать столь важный ритуал?       Аякс хмыкнул, переодеваясь следом за парой. Снова погладил себя по животу, чувствуя, что малыш, явно недовольный столь ранним пробуждением, поспешил ему сообщить об этом. К удивлению, сам Чжунли не лез к животу омеги без спроса, да и редко проявлял к этому любой интерес. Но это лишь только днем — однажды ночью Чайльд проснулся оттого, что альфа любовно оглаживает его талию, прижимается к коже губами и что-то ласково говорит. Боится что ли?       Пусть не боится. Теперь выход только один: выносить и родить. Но забыть об этом уже не получится. Даже покинув пределы общины. Даже вернувшись обратно к Тонечке и Коломбине, даже написав для редакции ещё сотню статей. Он будет помнить обо всем — о том, как скулил и метался под ним, не желая брать узел, как вынашивал не один план побега, о том, как петлял по лесу, стараясь сбить собак со следу.       О Празднике Урожая, разрезавшим его жизнь на до и после. — Мистер Чжунли!       Аякс сжал руку пастора, оглянувшись следом на оклик — к ним бодрым шагом шел тот самый глава ассоциации охотников. Приехал позавчера — Чжунли сообщил ему о том, что открыл первое и последнее окно охоты в этом году. — Вы сегодня рано, мистер Рагнвиндр, — альфа спокойно улыбнулся. — Неужели, Вам так было неудобно спать? — Да что Вы, — мужчина хмыкнул, поджал губы, когда к нему подошел ещё один гость — у этого была повязка на глазу и иссиня-черные волосы. — Вы, как всегда, гостеприимны, мистер Чжунли. — Рад видеть на своей земле дорогого друга, — Чжунли помог Аяксу спуститься со ступенек веранды. — Лес всегда чтит того, кто умеет не только забирать, но и дарить. — Вчера встречался с волонтерами, — спокойно проговорил Рагнвиндр. — Отрадно видеть, что реабилитационный центр работает всё так же отлаженно. И что у тех совят, которых я привез, сейчас всё хорошо. — Потом их переселят ко взрослым особям в денник и будут говорить к выпуску. Ваш сокол за Вами скучал. — Наведаюсь к нему попозже, — мужчина кивнул, толкнул своего спутника локтем, когда тот ухмыльнулся: — Господин Олень, вижу, Вы времени тоже зря не теряли. — Скорбь должна уйти из сердца рано или поздно, мистер Альберих, — с легкой улыбкой ответил пастор, взяв Аякса под локоть. — Я достаточно скорбел по своей жене. Разве же я не заслужил хотя бы небольшого утешения на склоне жизни? — Кейя, — сердито фыркнул Рагнвиндр и тут же выпрямился с более спокойным лицом. — Простите моего брата. Я разобрался с мистером Аратаки. Он больше не доставит Вам беспокойств. «Ты или Капитано?»       Аякс почему-то слегка улыбнулся собственным мыслям. Даже немного жаль… Чжунли бы стоило…       Улыбка тут же сползла с лица от отвращения к собственным мыслям. Чжунли ничего не стоит. Он исправно выполняет свои обязанности — неделю назад привезли раненого лося, пострадавшего от рук браконьеров. Ещё раньше — целый выводок совят с гниющими лапками: потому кто-то решил, что будет удачной идеей разводить сов в неволе, а потом — их продавать, отрезав перед этим плоскогубцами когти. Чжунли вкладывает в это немало денег и сил, Чжунли… … держит его тут. Обрюхатил против воли. Старается казаться хорошим, чтобы усыпить его бдительность. Делает всё возможное и невозможное, чтобы оставить его гнить в этой забытой богом богадельне.       Злость на самого себя больно ужалила. Омега сердито скрипнул зубами, отводя взгляд в сторону. Резко перехотелось куда-то идти — интересно, чьей кровью в этот раз будет наполнена чаша. Может, его собственной?       Ему тут не место. Об этом кричит всё вокруг — от домишек и деревьев, до собственных химер из снов, которые гонят его прочь из этого гиблого места. Может быть, ему всё же?..       Куда он сбежит? Если бы сам, то, конечно бы, можно — попытать удачу ещё раз. Но сейчас, с ребенком… Упросить этих двух альф, что приехали — альфы точно: сразу начали воротить от него носы, лишь зачуяв его запах. Беременный омега, по словам Чжунли, для альф источал резкий, неприятный запах аммиака. Терпимый, но отвратительный. Кроме того, кто был отцом ребенка, конечно же. И чем глубже положение, тем невыносимее аромат.       Всего лишь родить и убраться прочь. Забыть адрес, забыть вообще всё, что связывало его с этой мерзкой общиной. Может быть, лишь бы изредка посылал ребенку подарки и звонил ей по видеосвязи…       Возвращался бы всё равно. Если не физически — так в мыслях. Родная кровь, всё таки…       Шли к церквушке медленно. Альберих и Рагнвиндр составили им компанию, то переругиваясь между собой, то уже через секунду посмеиваясь друг над другом. Провожая взглядом и остальных членов общины — те уже надели маски и такие же белые, как у пастора, одежды — Аякс вздохнул, почему-то чувствуя неясное ощущение тревоги внутри.       Он ненавидел это сооружение. Ненавидел этих людей. Но, когда ему выпала возможность хотя бы попытаться спастись — не мог ею воспользоваться. Далеко не из-за Чжунли.       Пастор сел за алтарем. Члены общины и гости начали занимать свои места. Байчжу, как и было сказано, сидел в первом ряду, не спуская с Чайльда проницательных глаз сквозь прорези маски — омега сел рядом с альфой, чувствуя, как от самого вида чаши его начинает тошнить. В этот раз в ней тоже плескалось что-то ярко-ярко красное…       Охра. Обычная, разведенная с водой, глина.       Чжунли поднялся. Зажег благовония, наполняя воздух церквушки тем же сладким, приятным запахом, которым воздух наполнялся не раз — те же травы раскуривал в трубке, вгоняя себя в транс. Неужели, Хозяин Леса снова покажет своё лицо? Аякс шумно вздохнул, когда пастор, слегка раскинув руки, начал молиться. Строчки были вязкими, терпкими — скользили мимо ушей, не донося своего смысла.       Заблестели жадные глаза. У Волчат, сидевших в первых рядах, у Медведей, у Ворон и Лисиц — Зайчат не пускали. Зайчатам нельзя видеть, как зверье точит зубы. Лишь Альберих и Рагнвиндр сидели молча, наблюдая за молитвой Чжунли — у того на лице уже была маска. Ветвистые рога будто бы подпирали деревянный свод, словно желая дотянуться до солнца на небосклоне.       Начинало тошнить и вгонять в сон. Чайльд сцепил зубы, стараясь удержать себя на тонкой грани сознания. Тут же выпрямился и взял в руки чашу, когда Волчата начали подниматься. Восемь юношей и четверо девушек, так вкусно пахнущих мускусом юных альф. Шли к алтарю один за другим — процессию замкнули Альберих и Рагнвиндр. — Удачной охоты, — Чжунли макнул пальцы в охру, мазнул по лбу первого Волчонка. — Пусть зубы будут острыми. — Спасибо, Отец, — юноша встал на колено, целуя подол белого одеяния. — Удачной охоты, — пальцы небрежно размазали охру по лбу белокурой девчонки — маска зайчика подходила бы ей больше. — Пусть ноги будут прыткими. — Спасибо, Отец. Я Вас не подведу, — ей же было разрешено поцеловать пастора в руку. — Удачной охоты. Пусть ни один зверь от тебя не уйдет. — Спасибо, Отец. — Удачной охоты. Пускай твои шаги будут лишь по ветру…       Теперь они не дети. Теперь это полноценные члены Стаи — такие же Волки. Сейчас выйдут из деревянной церквушки и пустятся в бег за своей первой добычей, которая так небрежна в своей беспечности. Её уже поджидает смерть… — Удачной охоты, — Чжунли ласково убрал рыжие волосы Рагнвиндра, провел пальцами по белому лбу, пачкая его в охре. — Остальные приедут сегодня? — Шестеро людей. Отбирал лично, Вам нечего бояться. Я лично проконтролирую, чтобы ни одна капля крови не была пролита зря. — Берите всё, что идет к вам в руки, — пастор провел пальцами по лбу Кейи. — Самок не бейте — они ещё должны окотиться. Весна, дурное время… Но ничего не поделаешь. За остальным зверьем не гоняйтесь — лес щедрый в этом году, уйдете с тем, за чем приехали. — Конечно, — Рагнвиндр, следуя примеру, опустился на колено и поцеловал подол белых одежд. — Всю добычу предоставим Вам, как и договаривались. Осмотрите сами. — Идите. Я помолюсь за вашу удачу.       Чайльд нахмурился, проводив охотников к выходу. Вздрогнул, когда дверь за последним членом общины закрылась, перевел взгляд на Чжунли — тот уже сел в позу лотоса, сложил руки, вдыхая наполненный благовониями воздух. Он его не отпустил — парень поежился, не зная, куда себя деть. Поставил чашу обратно на алтарь, через силу заставил себя сесть рядом. — Чжунли, — попытался снова начать оборванный утром разговор. — Мне сегодня приснился сон, и… — Я знаю, — отчужденным голосом проговорил пастор, не открывая глаз. — Я видел всё твоими глазами. — И… И что ты скажешь об этом? — сердце в груди задрожало от волнения, чуть не сделав кульбит. — Я должен убить тебя, Аякс. Так хочет Лес и его Хозяин.