«Сделай то, чего ты больше всего боишься, и обретёшь свободу...»
Это было неправильно? Это было безумством? Вовсе нет — шептала она себе как можно убедительнее, когда, утыкаясь раскрасневшимся лицом в подушку, пробиралась кончиками пальцев под резинку нижнего белья, глотая его имя при каждом тихом вздохе, что она пыталась сдержать, дабы соседка за стеной не услышала, ведь слухи по столичной школе магов разносятся уж слишком быстро… Она была плохой девочкой. Азуми Като была — плохой девочкой. Так говорили ей родители, когда она нарушала их правила. Когда получала плохую отметку. Когда щека болела от пощёчины отца. Когда уши пылали от ругани матери. От плохих слов после того, как старушка по соседству застукала её с какими-то мальчишками во дворе. И не важно, что это были её одноклассники. Неважно, что это были мальчишки, которые задирали её юбку и приставали к ней. Всегда именно она была плохой девочкой… Но не для него. Для него Азуми Като — была хорошей девочкой, послушной девочкой, его прелестью. Азуми Като в детстве старалась быть примерной, всегда пыталась добиться похвалы, признания, но, к сожалению, это у неё никогда не выходило. Азуми Като никогда не была лучшей, никогда не была на первом месте, никогда не смотрела на трибуны свысока, никогда не опускала голову, чтобы взглянуть на человека на втором месте. Ведь она всегда была где-то в самом низу, и именно она ощущала на себе тысячи взглядов, направленных на её макушку. Азуми Като хотелось, чтобы ею гордились, чтобы ей говорили, какая она молодец, какая она умничка. Но с детства она лишь слышала слова о том, как она ничтожна, как бездарна, какое она разочарование. С детства она привыкла к крикам отца по вечерам за ужином, когда он перечислял все её грехи, все оплошности, за которые она должна была презирать себя. Азуми Като отлично помнит сжатые зубы, через которые она не давала пройти ни единому всхлипу. Она помнит солёные слёзы, что катились по щекам, падая в приготовленный матерью ужин, который Азуми Като никогда не ела. Ни куска не лезло в сжимающееся горло, в котором застрял комок. Крик о том, что она чего-то стоит, что она не грязь на подошве. И что она тоже человек. Что родители должны любить её не за оценки, не за отлично, а за то, что она их дочь. К сожалению, эти слова не слетали с её языка ни разу. Она всё глотала про себя. Наверное, поэтому у неё постоянно болел живот. Наверное, поэтому её постоянно тошнило. Наверное, поэтому она часто падала в обморок от голода. Наверное, поэтому на её худощавое тело было больно смотреть. Но больнее всего было видеть после всего пережитого отвращение в глазах матери. Мерзкий оскал и слова о том, как она уродлива, как ужасна, как отвратительна. С 11 лет Азуми Като начала есть только в своей комнате. Чтобы не портить аппетит остальным. Азуми Като ненавидела свой дом, ненавидела тот крик, что проедался даже сквозь затхлую тишину, едкий шёпот, напевающий ей о том, какая она плохая. Но если дома Азуми Като могла спрятаться от всех в собственной комнате, закрыться, залезть под одеяло и крепко-крепко заснуть, избавляя себя от самой себя. То в школе Азуми Като никак не могла избавиться от взглядов, что презирали её, от разочарования в глазах учителей, от их громких слов, высмеиваний перед одноклассниками о том, кем она станет. Проститутка, шлюха, сука, блядь — лишь малость слов из тех, что были вырезаны острым концом железной линейки на деревянной поверхности её парты. Жизнь была нечестна. Ведь именно Азуми Като наказывали за испорченное имущество школы. Будто это она сама могла такое о себе написать. Будто она виновата в том, кто она. Будто она хотя бы раз целовалась с мальчиком, будто хотя бы раз заглядывалась на кого-то. Все грязные слова были ложью о ней. Азуми Като знала это. Но, к сожалению, школьники верили больше её бывшей подруге Ирико Шиве. Ведь та была отличницей, та была примерной девочкой, та была гордость учителей и родителей. Азуми Като ненавидела людей. Она ненавидела себя, ненавидела жизнь за то, что та несправедлива по отношению к ней. За то, что, несмотря на то, что волосы Азуми Като были цвета снега, её считали чёрной кошкой, что кликала за собой одну неудачу. Азуми Като была лишена всей радости жизни. — Какая прелесть! — Было первыми хорошими словами, что были адресованы Азуми Като за многие годы. Сначала она и не поняла, не поверила, что необычно очень высокий, стройный и почти чарующе красивый мужчина обращался именно к ней. Замарашке, страшилищу, уродке и… Она могла бы перечислять имена, данные ей днями. Но в голове стало пусто, как по щелчку. Когда этот незнакомец, что был на две с половиной головы выше неё, нагнулся к её лицу, склонился с яркой улыбкой во все свои 32 зуба и, словно заглянув ей в глаза через свою странную чёрную повязку на глазах, промолвил: — Так бы и съел тебя, сладкая. — Он немного наклонил голову в бок, и его губы растянулись в усмешке, когда тусклые зелёные глаза Азуми округлились до невероятных размеров, а её потрескавшиеся обветренные губы распахнулись, издав неясное — мгм. Она сглотнула, и дрожь прошла по всему её телу иголками. Он напугал её так, будто и вправду собирался съесть её сегодня за ужином заживо. Като попыталась сделать шаг назад, но обнаружила, что совсем не может шевелиться. Всё её тело охватил паралич, и лишь коленки подрагивали, грозя уронить её на твёрдый асфальт. О, Азуми Като — была совсем непрочь, потому что она точно не была готова находится всего в нескольких сантиметрах от незнакомца, что привлекал к себе внимание всех дам в округе своими торчащими вверх растрёпанными волосами, намного ярче и белее снега, не опороченные и не такие испорченные, как у Азуми Като. Мужчине было, кажется, немного больше 25-ти, хотя, возможно, он был и старше, потому что Като точно не была той, кто с лёгкостью вычислял возраст человека. Но по впавшим острым скулам и уже по-взрослому осевшим чертам она могла точно определить, что он не был подростком, но и на взрослого он плохо тянул. Выглядел слишком молодо и слишком — красиво. Как с обложки какого-то дорогого журнала с моделями, что покупали её одноклассницы. И что ему могло быть нужно от такой, как Азуми Като? Ах, и точно, в голове тут же всплыли слова незнакомца: — Так бы и съел тебя, сладкая. — Азуми Като была лишь всеми руками за. И если бы это было возможно, она бы точно согласилась на это. Правда к сожалению, будь это правдой, вероятно, он бы точно разочаровался в её горьком вкусе. — Мы… мы з-знакомы? — Промямлила Азуми, заикаясь. Боже, как же стыдно. Её бледные щёки тут же приобрели пунцовый оттенок, а ладони, вспотев, затряслись. Но, кажется, это лишь умиляло незнакомца, ведь по звуку, что он издал, можно было лишь понять что он полностью очарован, в отличие от Азуми Като, что была в ужасе. — Нет, принцесса, пока что. — Звонко промолвил незнакомец, жестикулируя руками. Азуми Като не была уверена, что он не украл эту фразу из какого-то дешёвого романтического фильма, но Азуми точно бы не отказалась пойти за ним — первым встречным, куда угодно, стоило бы ему её только позвать. Потому что, по правде говоря, всё её нутро вопило о том, в каком она изумлении и шоке, о том, что она, кажется, по уши, в мгновение смогла втюриться в какого-то незнакомца, что почти годился ей в отцы. Кто бы мог подумать, что пары ласковых слов хватит, чтобы завлечь всё её внимание. Но конечно же, Азуми Като никогда не признается в этом даже самой себе. Она трусишка, и лучшим вариантом для неё, чтобы не опозорится, будет хранить всё в тайне. Но как сложно будет сохранить «это» в тайне, когда уже на следующий день её собственные родители с восторгом и гордостью, что Като никогда не видела в их глазах, выставят её за двери с полупустой сумкой прямо в руки незнакомца, что пришёл к Азуми домой, пока её не было. Азуми Като лишь после узнает, что этим высоким до дрожи в коленках красивым незнакомцем был Сатору Годжо, 29 летний учител… простите, чего? Магии? Какие шаманы? Какие проклятья? Какие… Кажется у Азуми галлюцинации. От голода. А нет, постойте или… Только не говорите, что всё это время те ужасные мерзкие существа, что прятались в тенях домов, что облизываясь, смотрели на людишек, мерзко хохоча, пожирая чьи то останки, не были плодом её воображения. Всё это время Азуми Като не сходила с ума?.. Всё это время Азуми Като не была единственной, кто это видит. И оказывается, есть целые школы с учениками и учителями, такими же, как и сама Азуми? Вот только, к сожалению, это не предало энтузиазма Като. Не заставило её пищать от восторга и радоваться сломя голову, как, кажется, ожидал её новый учитель — Годжо сэнсэй? По опустившейся улыбке и даже сквозь маску проглядывающемуся нахмурившемуся взгляду мужчины можно было понять что — да. Сатору Годжо явно ожидал более эмоциональной реакции, чем — я не хочу. — Не хочешь? — Вторит он хрипло её слова. Сложив руки крест-накрест на груди, сев посередине широкого старого дивана в гостиной дома Като, нагло заняв его весь и заставив родителей девушки стоять в углу, с учтиво лесными улыбками смотря на него. — Не хочу. — Нахмурившись, едко отвечает Азуми, стараясь отвести свой взгляд как можно дальше, чтобы даже искоса не видеть хотя бы кончика красивых лакированных ботинок её нового учителя. Иначе она бы согласилась. Иначе она бы послушала сердце, что, получив капельку любви, было готова на всё, лишь бы оставаться рядом с этим человеком, надеясь, что он ещё хотя бы раз скажет что-то хорошее в её сторону. Азуми Като отличалась крайне необычной наивностью и глупостью, доверяясь каждому встречному. Этого она не могла себе позволить снова. Годжо закидывает ногу на ногу, растягивая свои руки по спинке дивана, немного откидываясь назад. Азуми ёжится, мнёт пальцами край своей школьной юбки и старается игнорировать острые, режущие взгляды родителей, что метнулись к ней. Като могла почти услышать осуждение в их немых улыбках, но если к этому она привыкла, то к внимательному, замечающему каждое её движение взгляду нового знакомого она была вовсе не готова. И как родители вообще могли согласиться отдать её в какую-то непонятную токийскую столичную школу? За какие такие её заслуги? У неё были ужасные отметки, отвратительная успеваемость, и надежд на неё никто не держал. Глупости какие-то. Хотя… Откуда ей знать, что нужно для школы магии? Это даже нелепо и смешно. Едва ли полчаса назад она только узнала о существовании шаманов и о том, что тайна о странных существах, которых она видела, была не только её. Она делила её с ещё, по меньшей мере, с сотней людей. И это только в Японии. Возможно, в этой школе она и не будет так одинока? Возможно… возможно, там её поймут? — Шептало ей сердце, но разум продолжал твердить — не верь ему. Что-то в его пристальном взгляде было не так. Азуми могла поклясться, что он смотрел на её розоватые коленки, что проглядывали из-под юбки. Но, к сожалению, Като никак не могла доказать это даже себе, потому что она не видела его глаз. Даже улыбка Сатору Годжо была подозрительной. Такой хитрой, игривой и крас… Возможно, Азуми Като лишь параноила и на самом деле пыталась убедить себя, что это не она, а он заглядывается на неё? Сатору Годжо — взрослый мужчина, красивый и точно состоятельный. Так зачем такому как он, она? — Оставьте нас. — Хриплый баритон, что слетает с тонких вытянутых губ мужчины, заставляет Като вздрогнуть. Она метает взгляд вверх, к лицу нового знакомого, для того, чтобы понять, что он говорил к её родителям. Приказывал в чужом доме. Какая наглость. — Но… — Промычал отец Азуми, сжав ладони, что до этого скрестив, держал перед собой. — Конечно-конечно! — Забормотала мать Като с еле скрытой едкой злобой. Предупреждающего взгляда, что она метнула на дочь, хватило для того, чтобы холодок прокрался по позвоночнику Азуми. Не поддавайся им — молвила она себе. Она не хотела уезжать из хотя и ненавистного, но дома. Като была убеждена, что хотя здесь и плохо, снаружи ещё хуже. Провожая косым взглядом родителей, что толкаясь, быстро вышли из комнаты, скрывшись в спальне Азуми. Девушка была уверена, что они сейчас, затаившись у двери, будут пытаться подслушивать. Мерзкие. Шуршание одежды заставляет Азуми вернуть взгляд к мужчине, так названному учителю. Годжо склоняется в бок, подпирая лицо кулаком. Наблюдал за ней, словно она какой-то мелкий никчёмный котёнок, которого заперли в клетке, и теперь он метался из стороны в сторону в жалкой попытке избежать неминуемого. В желудке завязался узел, ногти Като впиваются в её ладони. — Почему нет? — Его голос низкий, он говорит тихо, но Азуми кажется это настолько звонким, что почти сокрушает. Её тело в присутствие Сатору Годжо отказывается функционировать нормально. — Я не хочу уезжать из дома, мои родители… — Начинает Като, заикаясь. Её щёки начинают алеть от наглой лжи. Её родители, серьёзно? Это те люди, за которых Като бы цеплялась в последнюю очередь. Хотя и те годы, что она провела в попытке добиться их любви, перечат этому. — Те мерзкие, назойливые старикашки, которые считают тебя разочарованием семьи? — Слетает с языка Сатору с такой лёгкостью, будто он цитирует какой-то всем известный факт, а не то, что Азуми пыталась как можно старательнее скрыть. Като сорвано вздыхает и почти испуганно поднимает голову, смотря примерно туда, где, вероятно, были глаза мужчины. Он всё так же уверен и снисходителен. Кажется, вся сложившаяся ситуация и вовсе забавляла его. Сатору Годжо всегда говорил то, что видел, читая людей с повседневной лёгкостью. Но малышка Азуми Като и так была открытой книгой. И как бы долго она не старалась вырывать страницы с размазанными строками, Сатору Годжо мог с лёгкостью прочесть каждое слово. — Не говорите так! — Как можно убедительнее шипит Азуми, метая взгляд к дверям собственной спальни. Слышали ли родители? Като чувствует, как алые полумесяца от ногтей на её ладонях начинают жечь. Азуми продолжает играть спектакль любящей дочери. Как бы сильно она ненавидела своих родителей, с ними ей ещё жить по крайне мереи два года, до момента, когда ей исполнится 18 лет. Хотя и потом она, вероятно, не сможет избавиться от их нависающего над ней присутствия. Хриплый смешок слетает с губ мужчины. Он выпрямляется, всё ещё сидя на диване, перебрасывает ноги, чтобы поменять их местами. — Котёнок, тебе так нравится мучить себя? — Сладкое прозвище щекочет слух, и кажется, Сатору давно заметил реакцию Азуми на это. То как вся её спина напрягается, по коже разбегаются мурашки, а пальцы на ногах поджимаются… Не будь на Годжо повязки, Като бы заметила, как его взгляд мазнул по небольшим стопам Азуми в милых белых носочках. Стоит ли сказать, что при виде того, как девчонка поджимала ноги, Сатору испытывал сугубо неправильные чувства? Конечно же, он смолчит об этом. Ещё слишком рано. Не зря же он выжидал несколько месяцев для того, чтобы девчонке исполнилось 16-ть? Возможно, Азуми и вправду не стоит доверять Сатору Годжо. — Извините, но… — Бормочет девушка, хмурясь. Она, мельтеша, заправляет белоснежную прядь её выпавших волос за красноватое ухо и, тупя взглядом в пол, пытается сказать что-то ещё дрожащими губами. — Там у тебя будет своя комната, свои личные вещи, вкусная еда, студенческое пособие на личные расходы. О, и не бойся, его тебе будет точно достаточно, чтобы обеспечить себя. — Тараторит Сатору, подняв правую ладонь вверх и начав загибать пальцы поочерёдно. — И, конечно же, друзья. Я уверен, твои одноклассники понравятся тебе. Я уже рассказал им о тебе, и они с нетерпением ждут встречи… — Продолжает замысловато рассказывать Годжо, задумчиво поднимая голову к потолку. Азуми Като от слов мужчины жмурится, царапая ногтями собственные коленки. Не может быть всё настолько хорошо. Не может быть, чтобы после стольких годов её мучения закончились и, наконец, началась белая полоса. Всё звучит слишком радостно, слишком заманчиво и… Азуми готова поступится самой себе и ступить на эту тропу, следя за своим новым учителем Сатору Годжо, по пути к тёплым лучам солнца… — Ладно… — Мямлит тихо Като, сводя свои светлые брови на переносице и поджимая губы. — Ладно? — Вторит Сатору, наконец, замолкая и опуская свой взгляд к девушке. — Ладно. Я согласна. — Повторяет Азуми, поднимая свой смущённый взгляд с пола, игнорируя молнии, матующееся по телу. Сердце больно сжимает. — Отлично! — Восклицает Сатору, тут же меняясь в лице. Он широко улыбается и хлопает в ладоши так громко, что Като вздрагивает, тут же шумно выдыхая и расслабляя уже подрагивающие от напряжения плечи. — Тогда едем прямо сейчас! — И с этими словами Годжо вскочил с дивана, а за ним из комнаты Азуми вывалились и родители, радостно хлопая в ладоши. — Молодец, дочка! — Тяжёлая отцовская ладонь, что упала на плечо Като, заставляет девушку сжаться. Азуми сводит челюсть, когда мать притягивает её к себе для объятий. Это заставляет её задуматься, видела ли она когда-либо улыбку матери исключительно для неё? Улыбался ли когда-либо ей отец, радуясь за неё? — Твои вещи… — Скрывая неловкость за прищуренными глазами, отец передаёт Азуми небольшую пострёпанную сумку, что была с Като, кажется, на протяжении всей её жизни. Возможно, та даже старше её самой… Косой взгляд Годжо, что наблюдал за этим, стоя у двери в подъезд, подмечает малое количество её личных вещей, но он предпочитает молчать, и лишь улыбка, сползшая с его лица, даёт понять, что он то и не слишком доволен этим. Разговор о каких-то документах и о том, как Азуми сможет, если что-то случится, связаться с родителями, не занимает и 10 минут. Като спешно обувается и натягивает на себя лёгкую курточку. Выпрямляется, сжимая ремень своей сумки, нервно. Смотрит на спину Сатору Годжо, размышляя о том, что он, наверное, самый высокий человек, которого она когда-либо видела. Следя за тем, как растягивается его чёрный пиджак на плечах, когда тот склоняется вперёд, передавая какие-то бумаги, Азуми ловит себя на том, что во рту почему-то становиться сухо. Её начинает подташнивать от самой себя. Ей кажется это мерзким, неуместным. Он — её учитель. Что она вообще, чёрт возьми, делает? О чём думает?! — Это все твои вещи? — Нарушая тишину, спрашивает Годжо, уже когда они выходят из дома и начинают шагать в сторону, кажется, метро. Азуми неловко и немного смущенно издаёт короткое мычание и задирает голову, чтобы посмотреть на мужчину, что шёл рядом. Она поджимает губы, еле кивая. Като кладёт вторую ладонь на широкий ремень сумки, продолжая шагать по тротуару, смотря себе под ноги. — Ну, ничего! Когда приедем в Токио, Нобара точно захочет пройтись с тобой по всем магазинам! — Восклицает мужчина, хохоча, прежде чем уронить свою ладонь на макушку Азуми и потрепать её светлые волосы. Като тихо сглатывает, коленки начинает тянуть, а по телу пробегаются мурашки. Благо, холодный ветер служит ей оправданием перед её новым учителем…***
Азуми Като сипло вздыхает, с еле слышным скрипом дерева падая на матрас своей новой кровати. Её грудь быстро поднимается и опускается, ноги ноют от усталости немного сильнее, чем щёки от улыбки, что необычно много раз сегодня появлялась на её лице. И как только она могла говорить «не хочу»? Если бы она отказалась поехать в свою новую школу, она бы, чёрт возьми, упустила свой шанс на начало счастливой жизни! Мысленно давая себе подзатыльник, Като вновь устало, но счастливо выдыхает и открывает глаза, глядя в потолок своей новой комнаты в школьном общежитии. Она поднимается, опираясь на подрагивающие от недавних усердствований руки. Азуми никогда бы не подумала, что ходить за покупками — ТАК СЛОЖНО! Но она бы нагло соврала, если бы сказала, что ей не понравилось. Она, наверное, впервые в жизни потратила на себя одну так много иен. Но теперь это были её деньги, не родителей, а её. И она могла распоряжаться ними так, как она хочет, покупать столько, сколько она хочет. Удовольствие от понимая этого сладкой негой растекается по телу, заставляя забыть о ноющем теле. На губах вновь появляется счастливая улыбка. А от воспоминаний о том, как её новая одноклассница, а теперь и подруга, рыжеволосая девушка с каре и очаровательными янтарными глазами — Нобара Кугисаки назвала её улыбку самой красивой из тех, что она видела со словами: «я завидую тебе, Азуми» заставляют Като, сжав кулачки, сдержать писк в груди, это… Это такие странные и непривычные чувства. Новые для неё эмоции. Но они настолько приятно греют душу и сердце, что Азуми хочется чувствовать их всё время, всегда…***
— Азуми, у тебя почти получилось! — Завопел радостно высокий широкоплечий юноша с взъерошенными персиковыми волосами, поднимаясь с земли, отряхивая свою школьную форму. — Прости… — Виновато пробубнила Като, опуская взгляд на свои уже потрёпанные кроссовки школьной формы, что сшили специально для неё. Ей было всего две недели, а Азуми уже успела дважды сходить в пришкольное ателье, чтобы зашить свои чёрные тканевые брюки, что плотно сидели на тонкой талии, заканчиваясь на ладонь выше её лодыжек свободным широким кроем. — Эй, ты пришла в школу только в начале месяца! Когда я только пришёл единственное, что мог, так это кулаками разбрасываться! — Восклицает Итадори, резво жестикулируя. Да, Като наслышана о том, как Юдзи без каких либо сил и знаний о проклятьях, набросился на громадную мерзкую тварь, пытаясь защитить своих одноклассников. Но что привело Азуми в ужас, так это то, что Итадори, даже зная о том что он, вероятно умрёт, проглотил палец самого Короля Проклятий, сильнейшего из существующих. Като никак не могла понять, был ли Итадори Юдзи столь бесстрашен и отважен или просто глуп… Но Азуми точно могла сказать, что существо, живущее в теле юношу, пугало её до белой горячки. Чего стоила одна из его проказ, когда на одой из тренировок Итадори помогал ей подняться с земли, а Сукуна Рёмен — то самое проклятье, появилось в виде ещё одного рта на ладони Юдзи и слюняво облизнул её, сопровождая это мерзким хохотом. Азуми не могла отойти от этого ещё по крайне мере пару дней, потому что о подобных фокусах её уж точно не предупреждали. — Итадори прав. — Монотонно говорит Мегуми, столь же высокий, но более худощавый юноша с тёмными угольными волосами — колючками. Наверное, за это он не слишком взлюбил Азуми, ведь та при виде него слишком уж громко спросила у Нобары, специально ли он так стрижётся или нет. Хотя новая подруга Като говорит, что Мегуми всегда такой хмурый и его взгляд всегда такой отстранённый, Азуми всё же чувствует какую-то неприязнь. Но, вероятно, это потому, что она присоединилась к их группе лишь пару месяцев спустя после того, как они поступили на первый курс. Их троица успела пережить многое до её появления… — Ты начала развивать свою врождённую технику барьера не так давно, но уже можешь защитить себя от атак и влияния проклятий и хотя и пока что плохо, но поставить щит и на других. Будь мои удары немного слабее, они бы не смогли пробить твой барьер. — Тараторит Мегуми, складывая руки на груди крест-накрест и отводя взгляд, он не из тех людей, что любит хвалить или восхвалять других. — Да, Азуми, молодец! — Внезапно появившийся за спиной Като из воздуха с глухим хлопком Годжо, заставляет троицу, подпрыгнув, обернуться к магу в боевых стойках. — О, сэнсэй, это вы! — Восклицает первым Итадори, радостно хлопая в ладоши. Юдзи всегда так радовался учителю, словно несколько часов назад они и не виделись. Но это скорее умиляло Като, чем раздражало. Итадори был таким забавным, мирным и беззаботным, словно уличный котёнок, гуляющий у старого дома Азуми, где она жила до своих десяти лет, а затем они с родителями переехали. Като смогла наведаться к животному лишь через несколько месяцев. К сожалению, к тому времени его постигла ужасная участь. Какие-то дети забили бедное животное камнями и оставили умирать. Азуми жмурится, едко сжимая край своего короткого чёрного пиджака на двух пуговицах у плеча. Измученный скулёж и мяуканья котёнка всё ещё удушающими вспышками периодически возникают в её голове. Като качает головой, пытаясь сбросить воспоминания, что причиняли боль. Она поджимает губы, вытягивая их в тонкую полосу, смотря в сторону, не слыша нечего. Благо, никто не замечает быстрой перемены в настроении девушки. Одноклассники, занятые каким-то спором с учителем, совсем не смотрят в её сторону, и только его искосый взгляд внимательно подмечает все детали на её юном лице. — Эй, Азуми, идём, а то Нобара будет злиться! — Восклицает Итадори, выводя Като из собственных мыслей. Девушка вздрагивает, растерянно оглядываясь. Она всё прослушала, а Мегуми и Юдзи уже вдогонку друг-другу спешили к учебному зданию. Азуми делает несколько шагов вперёд, не понимая, что ей делать. Като хмурится. Сердце в груди вновь больно сдавливает волнением. Хотя прошло уже много времени, тревоги так и не покинули её. — Я купил сладостей. Любишь клубничное моти? Остальные нас ждать не будут, пошли быстрее! — Весело протараторил Годжо, взявшийся будто из неоткуда. Почему-то Азуми могла не заметить его, даже когда он стоял перед ней. Что странно. Кажется, рядом с учителем она и вправду чувствовала себя в безопасности. Почти. Мужская большая ладонь, что падает на подрагивающее худощавое плечо Като, заставляет Азуми почувствовать какое-то тепло внутри. Забота. Забота — это то, чего она желала долгие годы, загадывая единственной просьбой на новый год. На своё день рождение, когда, к сожалению, не было ни торта, ни свечки. Она загадывала это и когда ночами высматривала падающее с неба звёзды. И, наверное, ей не стоило ожидать заботы от родителей. Настоящее тепло и любовь Като почувствовала именно в столичной токийской школе магов. Сатору Годжо стал её белой кошкой, зовущей за собой в светлое будущее… — Мгм… — Неясно мычит Азуми, давая сэнсэю притянуть её ближе к себе, поглаживая за плечо. Като было до дрожи в коленках приятно ощущать кого-то рядом, чьё-то тело. Наверное, именно такая поддержка ей и нужна. Именно так она может почувствовать себя не такой одинокой… — Ты молодчинка, солнце. — Легко слетает с языка Сатору хвала. Он немного наклоняется в бок, чтобы увидеть лицо девушки, которая на ласковые слова подняла голову. Еле видный румянец тут же опалил её щёки. Было до дрожи приятно слышать похвалу. — Я следовала вашему совету, Годжо сэнсэй… — Начинает Азуми, заставляя себя говорить громче, а не бормотать себе под нос. Игнорирует ли она специально то, как ладонь мужчины сжимается на её плече сильнее при слове «сэнсэй», так послушно слетевшему с её губ, сама Като не знает. Раньше она никогда не говорила к учителям уважительно. Ей почти и не приходилось. Её почти всегда игнорировали, отодвигали на второй план, словно она была бельмом на глазу. — Хорошая девочка. — Тут же говорит Сатору, слишком хрипло и низко для того, чтобы не вызвать томную дрожь в теле Азуми. О боже мой. Като нервно улыбается, стараясь как можно увереннее стоять на подгибающихся ногах. Какого чёрта она так реагирует на… это. Сердце в груди сжимается, а внизу живота предательски скручивается узел. Като закусывает губу, пока не начинает ощущать солоноватость на языке. Какова вероятность, что Годжо не заметит её реакцию? Одной полуухмылки Сатору хватает, чтобы ответить на этот вопрос…***
— Э-э нет! В меня больше не влезет! — Ноет Азуми, жалостливо сводя брови, когда падает на спинку мягкого дивана рядом с Итадори. Она кладёт свою ладонь на живот, что кажется, сейчас лопнет. Она не считала, сколько съела сладостей, а стоило бы, потому что там было точно больше двух десятков конфет. — Согласен! — Восклицает Юдзи, хлопая ладонями по коленям, шумно вздыхая. Юноша ярко улыбается, щурясь, когда рука Сатору, что, оперевшись локтями на спинку дивана позади Като и Итадори, падает на макушку парня, взъерошивая его волосы. Годжо сэнсэй часто так делал со всеми учениками, и Азуми давно подметила то, насколько он тактильный и любвеобильный. Даже те же объятья, которые ужасно настораживали Като, для её сэнсэя были чем-то обыденным. Азуми была счастлива, что Годжо не стал её зажимать, наверное, поняв, что это скорее напугает её. Но, к сожалению, если раньше это и пугало девушку, то произойди подобное сейчас, она бы, наверное, потеряла сознание от смущения… — Я не буду никого из вас тащить завтра к госпоже Сёко, если у вас разболится живот. — Оповещает одноклассников, хмурясь, Мегуми. Вероятно, эти слова должны были прозвучать намного раньше, но, к сожалению, он не мог и подумать, что Итадори и Азуми смогут умять столько сладкого. Хотя Като и сама от себя этого не ожидала. Конечно, с переездом в школу она немного поднабрала, наконец, начиная выглядеть более здорово, и это не могло не радовать только её. — Азуми такая тощая, что ей есть побольше сладкого не повредит! — Воскликнула Нобара. Новая подруга Като часто говорила ей, что она слишком худая, и поднабери она немного, и одежда смотрелась бы на ней лучше, и плоскость бы пропала. Азуми старалась, правда старалась быть как можно нормальнее. Быть такой, как остальные… — Давай, принцесса, ещё одну! — Монотонно твердит Годжо, наклоняясь через диван, подхватывая моти с небольшого столика и оборачиваясь полубоком к Като. Девушка смущённо поджимает губы, находясь в непосредственной близости со своим учителем. Она мечется, повернув голову к Сатору, смотря то на его красивое лицо и игривую, задорную ухмылку, то на его длинные аккуратные пальцы, держащие сладость, вымазанные в клубничной начинке. Они блестели на свету. Азуми сглатывает. В ушах громко начинает шуметь кровь, и она настырно игнорирует мысль о том, как остальные видят это со стороны. Като вновь бросает взгляд к лицу своего сэнсэя. Он немного наклоняет голову. Игриво. Его тонкие губы, растягивая в ухмылке сильнее., Азуми сейчас бы отдала всё, чтобы увидеть, куда смотрит Сатору через свою повязку. Во рту становится сухо, а внизу живота тянет совсем неправильно при виде того, как сладкая капля, скатывая с указательного пальца Годжо, падая на соседний, оставляя за собой блестящую дорожку. — Ну же, открой ротик! — Растягивая слоги с манерой разговора родителя и ребёнка, Сатору подводит розоватое мягкое моти ближе к Азуми, почти касаясь её алых губ. О, теперь Като чувствует острое присутствие мужского взгляда на своих устах. Девушка сжимает нервно пальцами свою одежду, ноги, кажется, немеют. И вновь пальцы на ногах поджимаются. Короткая заминка и, наконец, Азуми распахивает дрожащие губы совсем немного. Она метает взгляд от моти в близи её лица к повязке Годжо. Сиплый вздох и Като почти давится от неожиданности, когда резко Сатору толкает ей в рот пирожное, заставляя её губы распахнуться шире. Всё происходит непосредственно быстро, но Азуми может поклясться, что на секунду ощутила пальцы Годжо на своём языке. Он специально? Но в следующее мгновение это становится неважно. Стоит только её сэнсэю выпрямиться, присев на спинку дивана, где только что склонялся к ней. Като следует взглядом за его ладонью, что несколько секунд назад держала моти, находясь у неё во рту. Показательно или нет, но Сатору не отводит взгляда от её раскрасневшегося, смущённого лица, когда немного высунув язык, слизывает сладкий сироп с пальцев… Азуми еле сдерживает тихий писк, когда, вздрогнув, резко отворачивается, шумно вздыхая полной грудью. Проклятое тело реагирует на подобный жест слишком неправильно, порочно. Очнись, Азуми Като, тебе 16, а ему 29! Ты ученица, а он твой учитель, взрослый мужчина! Так нельзя — твердил ей разум. И почём не зря. Като искоса метает взгляд на остальных её одноклассников, и к счастью, никто даже не смотрит в её сторону. Все заняты каким-то спором. Наверное, ей и вправду показалось, и всё длилось не больше минуты. Никто и не заметил… Азуми жмурится. Пальцы ног уже больно ноют от напряжения из-за того, что она всё это время держала их поджатыми. Проклятье…***
Оранжевые лучи солнца окрасили листву деревьев и разросшеюся вокруг каменной дорожки вдоль озера траву. Закат разукрасил небо в тёплый жёлтый, малиновый и еле красноватый цвет. Не единое облако не портило этой картины. Азуми подворачивает рукава своей кофты. На улице под вечер стало прохладно. Легкие дуновения ветра заставляют кожу покрываться мурашками. Но Като всё равно не решается пойти к себе в комнату. Только не после сегодняшней ночи, только не после того треклятого сна… При воспоминании об этом в кончиках пальцев рук неприятно закололо. Азуми вздрогнула, ёжась. Какой стыд и позор. Она ужасна. Правильно говорила мать о ней. Азуми Като — грязная и испорченна. Неясный звук раздражения и злости на себя слетает с языка девушки. Её светлые брови съезжаются к переносице, на которой пролегает тонкая морщинка. Азуми жмурится, мотая головой, в попытке выбросить тот кошмарный образ… кому она лжёт? Самой себе. Это не было кошмаром и ужасно, это было… до дрожи в коленках, приятно и… Внизу живота тут же потянуло. Като цыкает самой себе, оглядывая берег озера. На одном из камней, что скрывался меж камышами, сидела салатовая лягушка. Милая. Твою ж мать. Азуми Вновь жмурится, но на этот раз она не открывает тут же глаза, а вместо этого сорвано вздыхает. Воспоминания щекочут её кровь… — Хорошая девочка… — Хриплый мужской шёпот, горячее дыхание опаляет шею и плечо. Азуми сглатывает. Она яро пытается понять, что происходит и где она находится, и главное — чьё массивное, мускулистое тело, прижимается к ней сзади. Она лопатками может ощутить то, как у неизвестного в груди бьётся сердце. Его руки ползут по её телу, сжимают её туловище, забираются под кофту, касаясь кожи. Като делает попытку вырваться, но к сожалению, поздно понимает, что не контролирует своё тело. Звонкий женский стон режет слух. — Молодчинка… — Бормочет сипло тот же мужской голос. Азуми сглатывает, осознавая, что тот девичий вздох принадлежал ей. Ох… это было не самым страшным? Очевидно нет. Потому что в следующее мгновение её резко разворачивают, вжимая в твёрдую стену спиной. С губ Като срывается писк, и она вновь замирает. В потёмках её зелёные глаза могут разглядеть лишь силуэт тела незнакомца, его вытянутое туловище, широкие сильные плечи и о… Её голову настырно задирают вверх мозолистые пальцы. Азуми сглатывает от неожиданности, когда мокрые губы незнакомца касаются её шеи, жадно, нетерпеливо, оставляя на бледной коже алые следы. Като вдыхает полной грудью, без возможности вдохнуть. Всё те же три вопроса мучают её всё сильнее: Где она находится? Что происходит? Кто перед ней? Като прижимает язык к пересохшему небу и сжимает губы в тонкую полоску. Азуми не может ответить на первый вопрос, но, к сожалению, знает ответ на второй и… теперь, кажется, на третий. Только не говорите… о нет… Взгляд Като метаеться так низко, насколько только может и к собственному поражению, она видит даже в темноте яркие белые волосы, и по тому, как они торчат в разные стороны, Като точно может ответить, что они не принадлежат ей. В груди зарождается новый стон, а внизу живота почти нестерпимо ноет. Её коленки дрожат сильнее, чем когда-либо, а сердце в груди стучит так громко, что кажется, эхо разлетается по комнате. Кончики ушей, как и щёки, нещадно пекут, а пальцы начинают неметь. Азуми Като — готова погибнуть, когда её взгляд встречается с чистыми сапфировыми глазами. К своему сожалению, она не может увидеть прозрачной глади, что так напоминала озеро, укрытое льдом, за чёрными смоляными зрачками, что заполнили всю радужку. Похоть читалась алым цветом где-то вдалеке, в самых тёмных, сокровенных уголках глаз Сатору Годжо… Сиплый вздох срывается с губ Азуми Като, когда она подпрыгивает в кровати, резко вставая. Проходит, кажется, несколько минут, когда она, наконец, отрывает свой ошарашенный взгляд от собственных дрожащих под одеялом коленей. Лунный свет из прикрытого окна оглаживает её спину, метает по плечам белоснежные волнистые волосы и вырисовывает красивые узоры на лопатках, столь же красивые, как пальцы Азуми, когда она, перечисляя все проклятия, уткнувшись раскрасневшимся лицом в подушку, кусая покрывало, пока челюсть не начинает неметь, отодвигает край своего нижнего белья и касается горячей плоти. Внизу живота сладко тянет, а между ног почти больно пульсирует. Като кусает щеку до крови. Она судорожно выдыхает, надеясь, что из соседней комнаты, где спала Нобара, этого неслышно. Азуми сглатывает, а во рту становится сухо, когда ледяные фаланги её пальцев касаются горячих складок. Пальцы на ногах поджимаются, а в горле застывает стон с его именем — Сатору Годжо. Азуми резво мотает головой, перестав задерживать дыхание. Она хлопает себя по щекам в попытке убрать румянец. У неё, кажется, поднялась температура. Като закусывает губу, мнёт собственные пальцы, когда до её насторожённого слуха доносится чей-то отдаленный выкрик её имени. Азуми взволнованно оборачивается в поисках того, кто звал её. Взгляд её тусклых зелёных глаз натыкается на её учителя. У неё паранойя или жизнь и вправду издевается над ней, подстраивая им встречи? — Всё хорошо? — Спрашивает Сатору, выглядывая из-за плеча, когда Като садится на плетёный из ветвей дерева стульчик на веранде у дома с традиционно японским дизайном, выделенного Годжо. Было странно то, что все остальные сотрудники школы жили в одном общежитии. — Ты выглядишь встревоженной… — Молвит Годжо, подхватывая поднос, на котором стояли две чашки японского чая и небольшая ваза с цукатами. Мужчина опускает досточку на невысокий столик, а сам обходит его и садится рядом с Азуми, только уже на диван, в привычной манере закидывая свою стопу на колено. — Всё… в порядке. — Выдохнув, тяжело отвечает Като. Искоса, смущённо оглядывая сэнсэя. Он был не в привычной чёрной форме, а в длинных свободных шортах и большой футболке белого цвета. Боже, и как она, чёрт возьми, теперь сможет смотреть без стыда на своего учителя после того, что они делали в принадлежащем ей сне? У неё прежде даже поцелуев никогда не было, а там… — Просто снова родители звонили… — Отвечает нервно девушка. Като не врёт, она и вправду ходила постоянно напряжённая из-за этого. То, что её мать и отец вызванивали её, даже у администрации школы не было нормой. Как и то, какие угрозы они ей посылали на то, что если она опозорит их или не оправдает надежд… — Они доставляют тебе проблем? — Угроза, проскользнувшая в голосе Годжо, заставляет мурашки прокатится по позвоночнику. Азуми сглатывает. — Нет… просто… — Тянет Като. А что было бы, ответь она да? — У нас трудные отношения и… иногда они перебарщивают со своей заботой. Слишком опекают, понимаете… — Мямлит Азуми совсем неуверенно, продолжая тупить взглядом на свои ладони, что лежали на её сведённых коленках. Вся её напряжённая поза выдавала её волнение и ложь. — Заботой? — Иронично хмыкает Годжо, расслабленно потягиваясь на диване. Он вытягивают свою руку вдоль спинки дивана, склоняет голову набок, разглядывая свою юную ученицу. То, как её пухлые розоватые губы поджимались, а щёки наливались румянцем от смущения, заставляло его челюсть сжиматься до скрипа. Но то, что заставляло его кровь огнём растекаться по венам, так это то, как она наивно и совсем невинно, не порочно смотрела на него снизу вверх, закидывая голову из-за его высокого роста о… Это сводило с ума. Особенно осознание того, что Сатору на самом деле знает, что скрывает малышка Азуми Като, в своей голове твердя самой себе какая она плохая. — Твои старики пекутся только о своей репутации о том, чтобы ты их не опозорила. Ублюдки, что не щадят собственную дочь, как ты вообще это терпишь? — Годжо не был известен своим лицемерием или двуличностью. В отличие от остальных, он всегда говорил прямолинейно, смело и откровенно. Ему никогда не приходилось кусать кончик собственного языка, стыдясь собственных слов. У Сатору Годжо не было мучающей его совести. Он не бежал от собственных поступков. Нахальный, наглый, упёртый, самоуверенный и самовлюблённый, сильнейший. И единственное, чего он алчно желал было, была… — Мы не выбираем родителей и то, кем родиться… — Бубнит себе под нос Азуми, складывая руки на груди. Морозный ветер загонял. — Да и что я могу сделать… — Като хмурит брови, поворачивая голову в другую сторону. Её взгляд тяжёлый и муторный. Она росла почти всю жизнь под строгим надзором, ненавистью, нравоучениями, желчью, что выплёвывали на неё собственные родители. — И вправду, мы не выбираем, у кого и кем родится… — Размеренная улыбка растягивается на тонких губах Сатору. А голос становится на несколько тонов ниже, чем обычно, заставляет Азуми заинтересованно поднять взгляд к лицу учителя. Впервые за этот вечер. Като присматривается к чёрному пласту повязки на глазах Годжо. Подожди-те-ка… а откуда во сне ей было знать, какого цвета глаза у мага? — Мои родители были не самыми… хорошими людьми. — Внезапно сентиментально качнув головой, говорит Сатору. Обсуждал ли он с кем-то своих отца и мать за тот десяток лет, когда они исчезли из его жизни или, вернее будет сказать, растворились в пепле собственных могил. — Мой отец был жадным. И жажда денег губила его не хуже яда. Ему нужна была слава, чтобы его имя держалось на слуху. А моя мать была из бедной, потонувшей в долгах семьи. — Монотонно продолжает рассказывать Годжо. Азуми в это время внимательно слушает, но уже не так решительно смотрит на своего учителя. Ей хватает отважности лишь на то, чтобы впиться острым взглядом в его грудь, где под тонкой белой футболкой можно было проглядеть очертания мышц. Её взгляд сам непроизвольно блуждал по его оголённым рукам, исследует его красиво пролегающие мышцы, торчащие, вздутые от напряжения вены… Като, вновь мотнув головой, вздыхает. Да что это с ней. — В их браке не было любви, заботы или нежности. Они поженились лишь из-за давнего долга моего прадеда. И мало будет сказать, что отец был этому рад или доволен. Первые синяки, что моя мать начала скрывать под своей юкатой появились через неделю после их женитьбы. Ссадины, что изо всех сил пытались скрыть на её тогда ещё молодом лице, и слуги, и лекари, украсили её лицо через два месяца. Тогда мой отец, ублюдок, осмелел. Он понял, что ему за это, не черта не будет, и начал срываться на ней. — Едко оскалившись, выплёвывает Годжо, отворачиваясь в сторону. Азуми ощущает прилив его злости, ненависти, что излучало со страшной и пугающей силой его тело. Като, прокручивая те картинки, что рисовала фантазия в голове, тоскливо опускает взгляд. Её плечи оседают под шумным выдохом. Сочувствие и понимание других, то, что из неё не выбели ни удара отца, ни оскорбления матери, ни унижения одноклассников. Эмпатия так и осталась близкой ей чертой. И наверное, это было скорее проклятием, чем даром. Перенимать все страдания, мучения и боль любого, даже незнакомого ей человека было жестоким ударом по её моральному и эмоциональному состоянию. Это было неприятно. Слизкое чувство, зарождающееся в груди, заставляющее сердце биться в двое быстрее. Это не принадлежало ей. — Вас… вас тоже бил отец? — Хрипло, осевшим голосом бубнит Азуми, заставляя Сатору обернуться к ней, хмуро оглядев. — Нет. Сначала он был слишком рад тем, что у него родился такой сильный сын… — Годжо горько усмехается и, словно высмеивая, произносит: — Сильнейший… — Мужчина громко вздыхает и меняет позу. Он расставляет ноги и опирается на колени локтями, опуская голову так, что становится видно его широкие накаченные плечи. Азуми ёрзает на месте. Теперь они сидят ещё ближе, на расстоянии чуть меньше, чем вытянутая рука. — На время он даже перестал бить маму… — Сатору кладёт правую ладонь себе на лицо. Атмосфера становится всё тяжелее и откровеннее. Годжо рассказывает ей о чём-то таком сокровенном, пугающем. Он поддерживает её и исповедует свою душу. Каково ему, маленькому ребёнку, ещё не достаточно сильному для того, чтобы защитить самого себя, было видеть, как его отец избивает маму? Когда же остальные твердили ему, что он самый сильный. Как нелепо. Като прикусывает щёку изнутри, судорожно выдыхая. Глаза начинают печь от накатывающихся слёз. Только этого ещё не хватало… — Затем, если и до я не слушал отца, то став старше, я стал противиться ему и остальным. Грубить этим старикашкам, что заправляли миром магов, если их мнение, слова противоречили моему. На слуху начала ходить плохая слава о наследнике клана Годжо. И тогда отец впервые поднял на меня руку, вот только ударить так и не смог… — Тихо хмыкнув, Сатору растягивает на своих губах полуухмылку. — Тогда он понял, что воспитывать меня уже он не сможет, как и издеваться над своей женой. Понял, что я больше не дам ему этого делать. Он потерял контроль. — Прозвучало с ярой угрозой. Годжо напрягает спину, выпрямляется, глядя на Азуми, что всё это время сидела молча. Ей казалось не уместным прерывать его. Да и чем она могла помочь. — А после, я убил его. — Низкий хриплый шёпот заставляет Като вздрогнуть, одночастно задрожав всем телом. Что? Ей не послушалось? Девушка испуганно метает взгляд к повязке Сатору, раскрывая губы, не в силах сказать что-либо. — Не своими руками, нет. — Выдержав томную паузу, тихо захохотав, Годжо наклонил голову, любуясь растерянным личиком своей ученицы. — Это произошло в семейной поездке. На кортеж напало несколько проклятий особого уровня, подосланных одним из трёх сильнейших кланов. Они были направлены на меня, ведь я был молод, неопытен. Вот только они не рассчитывали, что первыми проклятья нападут на моего отца. И хотя слава о том, какие у нас с ним были отношения, была известной, никто не ожидал, что я не кинусь его спасать. — Сатору вздыхает, уголки его губ вновь сползают вниз. — А твоя мама? — Спрашивает тихо Азуми, не в силах отвести взгляд от лица Годжо, его повязки. Почему-то, словно какие-то неведомые силы тянули её заглянуть за чёрный пласт ткани всё сильнее. С каждым словом Сатору её пальцы начинали колоть, подёргиваться, интерес и страх. Адреналин захватывал. Она даже не моргала, словно в попытке разглядеть, что там он скрывает. — Я отвёл её в сторону. Стоял там, откуда лучше всего было видно, как моего отца пожирают те твари. Хотя отчасти я им даже благодарен… Вот только моей матери не слишком понравилось то кровавое зрелище. Как оказалось, она за все те годы насилия, издёвок настолько потерялась в самой себе, что мир стал ей не выносим без того, кто испортил её собственную жизнь. Это даже нелепо то, как она билась, кричала на меня, кричала, чтобы я его спас. Но я не стал. — Сатору на несколько секунд затих, прикусывая губу в собственных раздумиях. — Она умерла через год после него. Не смогла пережить утрату этого ублюдка. — С шипением выплёвывает Годжо, дёрнув головой. — Мне жаль… — Шепчет Като, сжимая свои подрагивающее ладони в замок. — Не стоит. Сожаление для слабых. А я ведь… сильнейший. — Едко выдаёт, горько хрипло смеясь, Годжо. Он почёсывает затылок, вновь оборачиваясь к Азуми. — После того, как я утратил своих родителей, я стал сильнее, стал свободнее, смог, наконец, расправить плечи не под угнетением. И тогда меня перестала сдерживать вина или стыд. Я вдохнул полной грудью и наплевал на мнение других, на груз, что положили мне на плечи с самого рождения. — Сатору резко придвигается ближе, заставляя бедную Като сжаться всем телом, отлынуть назад, но, к сожалению, спинка кресла не дала ей этого сделать. Она смущённо смотрит на мужчину, не имея возможности смотреть куда-либо в другое место. — Ты, Азуми, должна сделать то же самое. Сбросить груз с плеч, отказаться от той ответственности, что твои родители кладут на тебя. Наплевать на всё, что мешает тебе жить свободно. — Но как… — Сорвано бубнит Като, жалобно сводя брови. Сердце в её груди колотится так громко, что кажется, она сейчас перестанет дышать. Тело сводит, а внутри по венам растекается холодок. — Опорочь их. Сделай так, чтобы они сами отказались от тебя. Перестань думать о том, что бы они сказали тебе, если бы узнали, увидели. Наплюй на их мнение. Заставь их ужаснутся тебя настоящую. — Монотонно затараторил Годжо, шевеля лишь губами, не сдвигаясь никуда и на миллиметр. — Пусть они пожалеют о том, что ты их дочь. Пусть пожелают забыть тебя. Пусть начнут врать всем родственникам, что ты сбежала, исчезла, умерла. Пусть трясутся в страхе, что когда-то кто-то с их работы, жизни, их друзья или знакомые узнают о твоих поступках. Отпусти ситуацию, пусть она течёт своим чередом. Тебе не за что благодарить своих мать и отца. Они никогда не любили тебя настоящую, лишь твердили, какой ты должна быть. Азуми Като — теряется. Теряется в самой себе. И вправду, зачем она все эти годы терпела, мучилась, старалась быть хорошим ребёнком. Это было бесполезно. Угождала, думала не о себе, а о родителях, о том, как разочарует их? Сколько всего она потеряла, будучи нерешительной? И если Годжо прав, то она… она будет свободной. Поддаться эмоциям, опорочиться настолько, чтобы все поступки, что были до, стали смешными по сравнению с тем, что она сделает… Азуми Като действует молниеносно. Быстро и без промедления. Речи её учителя на неё так подействовали или лишь мимолётный прилив смелости, но пальцы её не колеблются, когда заползают под чёрную эластичную повязку Годжо Сатору. Её чертового учителя. Азуми тянет ткань вниз. Считанные секунды, что кажутся долгими часами. Вокруг становится так тихо, что она слышит лишь писк в ушах и стук собственного сердцебиения. Виски пульсируют, а рёбра сжимает так сильно что они грозят разрезать её налитое кровью сердце. Вид, что открывается за куском ткани, ужасает и восхищает Като одновременно. Потому что там именно те глаза, что она видела во сне. И если тогда она толком не могла их разглядеть, то сейчас она видит каждую красивую бледную полосочку. Светло-голубые тона переливаются с бирюзовыми, что перетекал словно под осколками льда. Дыхание захватывает, но это не самое страшное, что Азуми Като собралась сделать. И в следующую секунду, когда ноги становятся ватными, розовые коленки дрожат так, будто на улице по меньшей мере -30 градусов. Пальцы рук начинают неметь, а в голове такое напряжение, что мозг вот-вот лопнет. Её мелко дёргает, и всё тело напрягается, сжимаясь настолько, что становится больно. Её губы с напором касаются губ — Сатору Годжо. Чёрт её подери! — шепчет за загривком. Мозг кричит ей о том, что она творит. А сердце, перепуганное до смерти, и вовсе затихает. Губы Сатору, её учителя, горячие и мокрые. Она ощущает это, когда почти инстинктивно проводит по ним языком. Что она творит? Её глаза зажмурены так сильно, что перед веками рябеют звёзды. Внутри что-то обрывается, так что она надеется, что это не тромб, и она не умрёт, когда горячая большая ладонь путается в её волосах. Она почти молится, чтобы он сейчас не оттянул её в бок и не накричал. Сатору Годжо — не дурак, и поэтому он давит втрое сильнее, так что их лбы соприкасаются, и Азуми приходится распахнуть глаза растерянно. Их взгляды соединяются, и Като видит те же заплывшие похотью чёрные зрачки. От неожиданности она, пискнув, клацает зубами, тут же ощущая едкий металлический вкус. Когда она сглатывает слюну, то понимает, что это его кровь. И тут же сознание обратно приливает в голову и к её побледневшему лицу румянец. Она багровеет мгновенно. Дёргается всем телом в порыве вскочить и, вероятно, держи Годжо немного сильнее, он бы вырвал её копну волос. Но Сатору предвидел это и поэтому отпускает её, надевая маску спокойствия, будто то, что только что произошло это — норма. Ему не нужно её напугать, ведь осталось почти немного, и она будет его. — Извините, Годжо сэнсэй, я… я… — Не знаю, что на меня нашло — могла бы сказать она, но из-за того, как дрожат её губы, она издаёт лишь мычание. Ноги становятся совсем деревянными, и самому лишь богу известно, как Азуми Като находит в себе силы развернутся и побежать так быстро, что, наверное, Сатору догнал бы её лишь с помощью своей телепортации. Когда смотришь смерти в глаза, тело становится вдовое сильнее, все процессы в организме замедляются, а в голове звучит лишь — Беги! Сатору Годжо, смотря в след Азуми, своей ученицы, с которой пару секунд назад целовался, усмехается почти плотоядно, пугающе. В одночасье его глаза становятся хищными, как у охотника, что вот-вот погонится за своей добычей, а может и жертвой. Но он приказывает себе не двигаться, сидеть на месте и даже не думать о том, чтобы догнать сейчас Като, прижать её к стенке за каким-нибудь углом и забраться ей под юбку, прямо как сделал это сегодня ночью. И всё же хорошей идеей было подсыпать ей дозу снотворного так, чтобы она лишь мимолётно очнулась и тут же отключилась, проснувшись уже в собственной кровати, в полубеспамятстве. Посмотри девчонка в зеркало, точно бы заметила алые укусы на бледной коже. Но она сама слишком боится этого, трусишка. Пусть Азуми Като и дальше думает, что то был лишь сон, и что Сатору Годжо не видел из её окна то, как её маленькие пальчики, пробравшись под ночнушку, ласкали пылающую плоть. Сатору шумно вздыхает, сцепив зубы. Перед его глазами всё ещё та картина. Тело Азуми дрожит, лунный свет заливая через окно. По худощавой спине вдоль позвоночника скатываются капельки пота… Ей-богу, он был готов закончить всю эту игру ещё в тот момент…***
Ей нужно расслабиться, отвлечься, найти кого-то другого для того, чтобы отвлечь своё внимание и, наконец, перестать трястись как загнанный зверёк в присутствии Сатору Годжо. После того поцелуя на веранде… ничего не произошло, на удивление. Азуми Като была уверена, что её за шкирку выбросят из школы, и ей придётся вернуться в затхлую квартиру к родителям, окончательно опозорившись, молясь лишь о том, чтобы этот случай замяли и её мать, и отца не посвятили в её чертовски глупую попытку доказать что-то… себе? Кому, чёрт возьми, она хотела что-то доказать, показать, заставить увидеть, что она чего-то стоит, что она не пустое место и никто не может иметь над ней власть, не может выливать на её голову грязь. Унижать, оскорблять, обесценивать. Больше всего Азуми Като ненавидела — себя. Но она всё так же продолжала быть умелым актёром маленького театра, марионеткой в руках судьбы или кого-то, кто выше и неё самой. Бога, вероятно. Если он существует. Если Бог уже не ходит по нашей земле и не дышит одним воздухом с людьми. Азуми не знает, что творилось в голове Сатору Годжо, её учителя, сэнсэя, хотя, вероятно, она, кажется, плохо понимала и что находится в её голове. Сатору никому не рассказал о случившемся. По крайне мереи Като надеялась на это. В их отношениях, кажется, нечего не изменилось. Он всё так же подшучивал над ней, трепал по голове, словно старший брат или может даже отец, учитывая их разницу в возрасте. Сатору вёл себя с Азуми так же, как и с остальными, разве что его взгляды задерживались на ней на несколько секунд дольше, чем на остальных. Но он делал всё подобно тому, будто той ситуации, того нелепого поцелуя и не было. Азуми Като не знала, была ли она рада этому или разочарована. Она всё ещё не понимает, зачем это сделала и почему бы ей просто не забыть о случившемся. Почему? Смешно. Этот вопрос преследовал её всю жизнь. Она шептала его в тишине родителям, когда её ругали за оценки в первом классе. То же было и в средней школе, только к этому прибавлялось ещё — за что? — Но, наверное, если бы Сатору Годжо дал ей пощёчину или хотя бы отпрянул сразу, Азуми бы пробормотала и это себе под нос. Вот только Сатору Годжо предпочёл намотать её волосы на ладонь, притянуть поближе и… Трёх ровных, одинаково быстрых стука сжатого кулака о дверь хватает для того, чтобы Азуми Като перестала мять край своей юбки, когда по ту сторону окликнул хриплый мужской голос — Входите! Зубы щёлкают друг о друга с присущим скрежетом, когда челюсть Азуми от неожиданности сжимается. Стоит ей зайти в небольшой котедж своего учителя на территории школы, захлопнуть дверь у себя за спиной и поднять взгляд… Маленькие капельки воды, скатываясь по гладкой идеальной коже, поблёскивают на лучах солнца, что проникало через окно, перед которым стоял мужчина. Его силуэт освещался ареалом, расчерченными беловатыми линиями с играющими зайчиками света. Нервный взгляд зелёных глаз Като пробегается вдоль вытянутой мускулистой, мощной спине. По торчащим из-за поднятых рук лопаткам, по широким плечам, мышцы которых были напряжены, в то время как Сатору Годжо натягивал на мокрое тело чёрную обтягивающую футболку, что, кажется, нарочно подчёркивала каждую мышцу, красивый рельеф. Массивный, статный, громадный. Вероятно, Азуми Като очень сильно ошибалась, когда, будучи в музее со школьной экскурсией и глядя на красивые атлетичные статуи, думала, что наверняка, это росписи богов. Не могло быть у кого-то настолько красивого тела. Сатору Годжо опровергал многие из её слов и принципов. Например, как и её клятву самой себе в 6-м классе, что она никогда не влюбится в своего учителя, как делали её одноклассницы, что строили глазки новому историку. Тогда почему твои коленки так дрожат? — Шептало собственное сознание. Но даже этого Азуми не услышала, глядя широко распахнутыми глазами на сильные руки своего учителя, на то, как короткие рукава футболки почти трещат по швам чуть ниже плеч, на бицепсах. Безмолвно, сипло дыша, представляя, какими бы были на ощупь его жилистые руки, как бы чувствовались выпуклые вены… — Ты что-то хотела? — Внезапный низкий голос ограждает её от тучи собственный мыслей, выкидывая обратно в замкнутое помещение, где напротив неё стоял Сатору Годжо, обернувшись из-за плеча, с всё ещё мокрыми после душа волосами и без повязки. О, боже мой. О его глазах Азуми так никогда наверняка и не сможет забыть. Поверхность — корка льда, гладко стелящаяся вокруг тёмного зрачка, будет преследовать её во снах, что в разы хуже кошмаров, потому что после кошмаров она никогда не просыпалась такой потной, липкой, с грохочущем сердцем, рваным дыханием и почти невыносимо ноющей болью между ног. Азуми Като была почти готова проклясть саму себя. Интересно, стань она проклятием, то она бы попыталась соблазнить Сатору Годжо? Ведь люди, что становятся этими существами после смерти, олицетворяют свои грехи. Главным пороком Азуми Като был её учитель. — Да. — Голос не дрогнул, но проскочила неуверенность. Азуми пыталась играть как можно убедительнее. Сатору немного вздёрнул бровь, наконец, отходя от окна, он сдвинулся немного в сторону облокотившись на спинку дивана, что стояла недалеко от высокого шкафа с книгами. Почему-то Като была уверена, что он даже не знает их названий, потому что такому, как он, это попросту не нужно. Он сильнейший. Тот, кто стоит впереди всей толпы рьяно рвущейся на вершину пищевой цепочки. Он стоит расслабленно и уверено. Сатору Годжо самоуверен и самовлюблён, эгоистичен и честен к своим желаниям. Потому чтобы он не сделал, ему простят всё. Но Сатору Годжо — тот, кто он есть. Ему не нужно доказывать что-либо. Для того, чтобы пройти рядом с очередью и стать самым первым. — Я хотела отпроситься в город сегодня. На ночёвку. К подруге. — Тараторит Азуми слишком быстро для того, чтобы и самой понять, насколько это звучит неуверенно. Она сжимает край тканевой юбки сильнее, кусает щеку изнутри и, кажется, чувствует, как её желудок переворачивается. Всё было бы намного легче, если бы выход и вход в Токийскую школу магов был свободно открыт. Но, к сожалению, если это не выходные, каникулы, праздники или миссии, то Като не могла покинуть пределы учебного заведения. — Малышка Азуми идёт на свидание? — Внезапно сменившейся на воркующий тон Сатору, когда он заправляет свои белоснежные волосы назад, настораживает Като. По её коже пробегаются мурашки. — Не… нет. Просто подруга и всё. — Столь же неуверенно бормочет девушка, заставляя себя посмотреть в неотрывно наблюдавшие за ней глаза Сатору Годжо. Он всё понял. Потому что малышка Азуми — маленькая лгунья. А Сатору Годжо слишком хорош, чтобы не заметить, насколько сильно её раскачивает из стороны в сторону. Ну и, конечно же, он слишком сильно приглядывает за ней, чтобы знать, что в городе у неё нет подруг. Эмоция раздражения и гнева мелькает на лице мага так быстро, что Като, моргнув, даже не замечает её. И, конечно же, не обращает внимания на сжавшиеся кулаки своего учителя. На этот вечер у него были другие планы, но, похоже, их предётся отменить. — Никаких мальчиков. — Решается добавить Азуми, для пущей убедительности. Закапывая себя лишь глубже. Каково будет её наказание за это? Решать только ему. — Ладно. — С широкой улыбкой легко кивает Сатору, выдержав длинную паузу с переглядками. Он складывает руки в карманы своих брюк, мажет языком по щеке с внутренней стороны. Будь его ученица немного внимательнее, то заметила бы и пульсирующую желавку у него на шее. — Спасибо! — Лучезарная улыбка, что тут же освещает её лицо, не сулит нечего хорошего для неё же. Потому что при виде этого Сатору почти готов разорвать паршивца, что решил сцапать то, что не принадлежит ему. Азуми, всё ещё нервозно, но уже более свободно выдохнув, разворачивается на пятках и спешит к двери, чтобы выйти и, наконец, вдохнуть полной грудью. Но её прерывает вновь внезапно промолвивший Годжо: — Ты можешь позвонить мне, если что-то случится. Я всегда на связи. — Подняв руку и легко махнув на прощание, оповещает девушку мужчина, в то время как на его лице вновь играют лучи жёлтого солнца, что уже медленно начинало сходить с неба, приближаясь к горизонту. Азуми лишь легко кивает, решая, что если она скажет что-то ещё, то её уже пропавший дрожащий голос точно её выдаст. Она и так была уверена в том, что её сэнсэй и так догадался, что она солгала ему. Но, возможно… возможно, это совсем немного принесло удовольствия Като, потому что ей хотелось убедить его в том, что она не влюблена в него. Точно не влюблена. И тот поцелуй был лишь глупым подростковым порывом… Дверь за Азуми закрывается, а улыбка сползает с её лица. И возможно, хотя она и была рада тому, что в последний раз прогуливаясь с Нобарой, встретила симпатичного парня немного старше её возраста, что пригласил её потусоватся вместе, то Като точно не была девушкой, которая любила шумные места и клубы, куда новый знакомый и вёл её. А то, что он пригласил только её и без Нобары, наводило на мысль, что это свидание и возможно она могла понравиться ему. А от этого чувства ей становилась не по себе и вместо порхающих бабочек в животе появлялась тошнота…***
Азуми Като — полнейшая дура. Трясущиеся пальцы впиваются в кожу головы, сжимаются в кулаки, почти врывая белые пряди длинных волос. Её правая нога ритмично подёргивается, стуча о плиточный пол в туалете клуба. Азуми сидит в кабинке на крышке унитаза, чувствуя даже через ткань своего не слишком длинного чёрного платья холод, что въедается в кожу. Что ей делать? Что… что… что… Като кусает губу, пока не начинает чувствовать на кончике языка солоноватый привкус крови. Какая же она глупая! Как она могла довериться какому-то первому ублюдку с улицы, радостно поплевшись за ним, куда он только позовёт. Она же чувствовала, знала, что точно что-то пойдёт не так, что что-то точно случится. Стоило сразу же уйти, как только она увидела странный блеск в его глазах. Чёртов-чёртов!.. Азуми тихо, устало стонет, съезжая руками на лицо, размазывая свой макияж. Зачем, зачем только она впуталась в это, не стоило ему доверять. Не нужно было соглашаться подождать его, пока он сходит за своим чёртовым кошельком, что остался в его машине. Он взял и бросил её. Бросил, напоив перед этим огромную компашку своих друзей на огромную сумму, что так же, словно по щелчку пальцев, растворилась, оставив её совсем одну, с мелкой купюрой в кошельке, сочувствующим взглядом бармена и пониманием, что охранник на входе не погладит её по голове за то, что она не заплатила. Ей всего 16-ть. Шестнадцать. Она вообще не должна быть здесь. Если бы не подонок, что провёл её, заболтав охрану на входе. Она бы в это не вляпалась, поплелась бы домой, как послушная девочка, перед этим предварительно отчитавшись Годжо, что вернулась с неудавшейся ночёвки. Потому что… Потому что родителе подруги неожиданно вернулись домой… Интересно, что скажет её учитель узнав правду? Будет кричать? Наверное, да… Азуми заслужила. На этот раз и вправду. Вот только что ей делать сейчас? Как выпутатся из этой ситуации? Ни у кого из друзей не найдётся такой суммы, чтобы заплатить за кучу дорогущих напитков… Кончики пальцев покалывают, а в висках неприятно пульсирует, когда руки сами тянутся к небольшой сумке, что лежала на дёргающихся коленях. Кажется, вот-вот и всё её тело содрогнётся, она согнётся на пополам, и её желудок испражнится в обратном порядке от выпитого ею ранее коктейля. Это плюс ещё одна причина, по которой сегодня она заслужила быть наказанной, и очень-очень жестоко. Наверняка, узнай родители о том, что она содеяла, убили бы её. Азуми Като бы не отказалась. Девушка сжимает телефон, что кажется непривычно, очень холодным. Наверняка у Азуми жар и температура. Может ли она надеяться не остаться ночевать рядом с туалетом сегодня ночью? Этот вопрос мелькает так же быстро, как и ещё тысяча, когда Като медленно набирает номер, щурясь на яркий экран. Гул в ушах не прекращается, становится лишь отчётливее и громче, и кажется, от волнения у неё сейчас взорвётся голова, вымазав все стены в остатки блеклой жидкости под названием — мозг. Которого, как ей говорили родители, у неё нет. Какая ирония. Три долгих гудка звучат так же, как и несколько секунд обратного отчёта. В глазах начинает рябеть, а голова почти физически идёт по кругу. Ноги так ослабли, что наконец, перестают трястись, и когда Азуми подносит телефон ближе к уху, его экран от контраста температуры запотевает. Ещё секунда, пищание из динамика прекращается и, кажется, раздаётся какое-то шуршание. Като шумно выдыхает, в ушах что-то громко лопается и застывает тишина, когда мужской хриплый низкий голос бормочет в трубку: — Азуми? Наверняка, она разбудила его. Наверняка, он уже давно спал и видел третий сон. Точно, без участия Азуми. Като сглатывает, удерживая долгую паузу, вслушиваясь в дыхание Сатору Годжо по ту сторону телефона. — Забери меня, пожалуйста… — Мямлит путающимся языком Азуми, совсем забыв о формальностях…