Шесть лет спустя

      Эллис ложится позже всех и встает первым. Неизвестно, как ему это удается, — наверное, благодаря тому, что он и моложе нас всех. Конечно, если не считать детей.       Сквозь сон я слышу, как он принимает душ, потом приходит ко мне в спальню, чтобы помочь проделать все необходимые утренние процедуры. Потом будит детей, помогает им собраться. Затем идет на кухню и накрывает на стол: действует быстро и уверенно — привычно. Каша из мультиварки, тосты, омлет. Это если по будням. По выходным он дает детям поспать подольше и за это время печет оладьи или блины.       Я не люблю готовить, поэтому почти не помогаю ему. Иногда, если мне очень хочется, делаю бутерброды. Это мой максимум, и мне за него не стыдно. Матэо и этого не делает.       Матэо вообще ничего не делает: встает, завтракает, желает нам с детьми хорошего дня и уезжает на работу. Вечером возвращается, ужинает и, в зависимости от того, легли ли дети спать, проводит с ними немного времени или уходит к себе. Со мной практически не разговаривает, лишь иногда — за завтраком или ужином — обсуждает какие-то бытовые вопросы. Но он расплачивается за услуги Эллиса, мои лекарства и необходимую медпомощь, детский сад, продукты и все остальное.       На самом деле моего дохода тоже хватало бы на все это, но я не спешу с предложением объединить усилия. Коплю деньги на дальнейшую жизнь — после развода. То, что он все-таки случится, вопрос, кажется, уже решенный, просто повисший в воздухе и не высказываемый вслух. Я лишь жду, пока не прогремит гром, и готовлю пути к отступлению. Пока только материальные. Для реальных действий нужно сперва крепко встать на ноги, и в моем случае — буквально.       Эллис не задает никаких вопросов касательно нашей с Матэо жизни, и я бесконечно ему за это благодарен. В свою очередь не задаю вопросов ему о его личной жизни и его «влюбленности», в которой он мне признался в больнице и намеков на которую я до сих пор так и не заметил. Подозреваю всех: мужа, собственного отца, некоторых соседей и одного из воспитателей. Эллис улыбается ему, когда передает детей «из рук в руки», но я знаю — улыбается он всем, так что это ничего не значит.       — Хороший сад, — замечаю я, вместе с нянем направляясь по ухоженной территории, разглядывая игровые площадки, цветочные клумбы и кусты сирени. Коляска слегка подрагивает на мелкой брусчатке, но меня это почти не напрягает: уже привык.       — Я тщательно выбирал. Между этим и двадцать пятым.       — Ты выбирал? — поднимаю голову, и Эллис кивает:       — Мистер Кастро был очень занят, а мне было не в тягость.       «Сколько Матэо платит ему, что выполнять эту дополнительную работу ему «не в тягость»? — задумываюсь я. — Он и готовит, и убирается, и за мной ухаживает. Сколько нужно получать, чтобы все это было не в тягость?»       Сначала я не решаюсь об этом спрашивать. Стесняюсь. Потом решаю, что вполне имею на это право.       — Сколько Матэо платит тебе?       — Что? — переспрашивает он, но под моим требовательным взглядом все же отвечает: — А… Пятьдесят тысяч.       Если бы я пил, то непременно поперхнулся. Для няня это, вероятно, довольно много, но Эллис намного больше, чем просто нянь!       Между нами воцаряется неловкая тишина.       Не знаю, о чем он думает, я же не нахожу себе места от ярости.       — Вероятно, вам кажется, что это необоснованно много, — говорит он негромко. — Я ведь еще и живу у вас. И ем за ваш счет.       — Вообще-то, я возмущен, что это ничтожно мало, — выдыхаю я. — Даже с учетом того, что ты живешь у нас. Я поговорю с Матэо.       — Не нужно, — отказывается он.       Ему неловко?       Меня вновь одолевают сомнения. Эллису неловко слышать о повышении зарплаты и о моем с Матэо разговоре. Он словно чувствует вину.       «Может, они были вместе раньше, но расстались?.. — думаю я. — Матэо вполне способен на это. А Эллис до сих пор влюблен?..»       «Но ведь даже если они спали вместе, это не повод ему недоплачивать!» — полагаю я и говорю:       — Оставь.       — Это… правда лишнее, — настаивает он. — Я не делаю ничего такого, за что стоило бы платить больше. Мистер Кастро платит мне за то, чтобы я следил за детьми, все остальное, можно сказать, моя прихоть. Я делаю все это по собственной инициативе. Могу в любой момент прекратить, просто не хочу.       «Прихоть?..» — повторяю я про себя оторопело.       Он из прихоти сам выбрал детский сад, наводит порядок в доме, готовит и за мной ухаживает?.. Из прихоти?..       Но развивать тему и дальше он мне не дает:       — Мистер Кастро, я хочу сходить в храм помолиться и сделать подношения. Пойдете со мной?       — В храм?.. — переспрашиваю удивленно: Эллис не выглядит особо религиозным. — Не думаю, что хочу молиться богам, которые допустили, чтобы мои дети прожили первые шесть лет своей жизни без собственного родителя.       Он молчит какое-то время, а потом говорит:       — Может быть… стоит взглянуть на это под другим углом? Боги ведь сберегли ваших детей до вашего пробуждения. И сейчас они в целости и сохранности. Как и все ваши близкие. Дождались вас.       Я чувствую укол вины.       Все это время я мог только жаловаться на несправедливость, забывая о благодарности.       «А ведь он прав».       Да, боги что-то недоглядели, и я заснул на шесть лет, но за это время не случилось ничего непоправимого. Все мои близкие живы и здоровы, а дети — счастливы и благополучны. Я тоже восстанавливаюсь, и, если не считать временной невозможности ходить, меня можно назвать здоровым.       — Наверное, ты прав, — соглашаюсь я немного погодя. — Давай сходим.       — Хорошо.       Он ищет на карте ближайший храм, и мы идем к нему. В это утро обычного буднего дня прихожан немного, очередей нет, и мы попадаем внутрь, покупаем подношения и свечи, зажигаем благовония, молимся. Я — о здоровье своих детей, родителей и своем. Эллис…       «О чем он просит? — я украдкой смотрю в его сторону. — О семейном счастье? С Матэо?..»       Закончив, мы неторопливо выходим из храма, но я по-прежнему ощущаю запах благовоний: кажется, он пропитал нашу одежду насквозь и не выветрится даже после нескольких стирок.       — О чем ты молился? — спрашиваю, не сумев сдержать любопытства.       — Разве можно говорить, о чем просишь богов? — он пытается уйти от ответа, но я возражаю:       — Это не запрещено.       — Хм. Что ж… — он сдается. — Я просил о любви.       — О любви? — мой глаз принимается нервно дергаться.       — Да. Вам смешно?       Я бормочу в ответ что-то невнятное.       — Всем хочется любви, разве нет? — продолжает он. — Моя безответная, и меня это расстраивает.       — Не могу говорить за всех… — отвечаю я неуверенно.       — Ну мне так кажется. Хочу, чтобы меня полюбили. Думаете, я этого не достоин?       «Не достоин! — кричит та часть меня, которая все еще его подозревает. — Мерзкий соблазнитель!»       «Это еще не известно!» — парирует вторая, и я раздраженно бросаю:       — Откуда мне знать.       — Откуда?.. Хм… Могли бы хоть из вежливости сказать что-нибудь приятное… Не боитесь, что я обижусь и оставлю вас здесь одного? — в шутку или нет, он останавливается, а я пожимаю плечами:       — И что ты этим докажешь?       Он вздыхает:       — Верно. Ничего, — и продолжает катить коляску к дому.       — Ты расстроился? — спрашиваю я, когда понимаю, что он слишком долго молчит. Это для него не свойственно.       — Немного, — отвечает он. — Почему-то ждал другой ответ.       — Например?       — Какая теперь разница?       — Мне интересно.       — М-м-м… Думал, скажете что-то вроде: «Как тебя вообще можно не полюбить?»       — Пф, — я фыркаю и радуюсь, что он не видит моих покрасневших щек. — Ну и самомнение.       — Думаю, как возлюбленный я просто идеален, — заявляет он надменно, и я улыбаюсь:       — Очень скромно с твоей стороны.       — А зачем скромничать? Вы ведь наверняка ждали честный ответ? Я вот думаю, что идеален. Красивый, и характер у меня мягкий. Готовлю вкусно, убираться люблю, с детьми лажу, в постели очень хорош.       — Да неужели? — фыркаю я и задумываюсь, демонстрировал ли он уже свои умения моему мужу или все-таки нет.       — Это правда, — заверяет он меня, и я вновь фыркаю.       — Да, совсем не скромно.       — Вы бы так о себе не сказали? — вдруг спрашивает он, и я хмуро отвечаю:       — Не сказал бы.       — Но думаете так?       — Как?       — Что вы хороший любовник?       — Давай оставим эту тему.       — Конечно. Извините.       Он вновь замолкает, а у меня болезненно сжимается сердце.       Примерно за полгода до принятия решения о разводе я узнал, что Матэо мне изменяет. Это был удар ниже пояса, и он оставил на моем сердце глубокую рану.       После этого я утратил желание близости.       Приносивший когда-то огромное удовольствие секс стал неинтересным и нежеланным. Как и сам Матэо перестал представлять для меня интерес.       Он все еще хотел меня, несмотря на связи на стороне, и я по привычке поначалу отбывал эту повинность, надеясь, что что-то изменится, но ничего не менялось. Боль от предательства не уменьшилась ни на йоту, и со временем я утратил способность возбуждаться. Матэо приходилось долго ласкать меня, чтобы почувствовать хоть какой-то отклик, и с каждым днем его терпение все больше сходило на нет. Поговорить начистоту мы так и не решились: мне не хватило духу, ему… яиц?..       Я начал чувствовать себя бессильным.       Когда это стало невыносимым для нас обоих, мы пришли к решению развестись.       К несчастью, незадолго до этого прошла моя течка, и я, к нашему обоюдному удивлению, забеременел.       Решение отозвать документы далось нам нелегко.       Попытки всколыхнуть угасшие чувства провалились.       К моменту родов они практически сошли на нет. Мы и целоваться перестали, что уж говорить об интиме.       Так что, отвечая на совершенно бестактный вопрос Эллиса, я с уверенностью мог заявить: любовником я был никудышным. Я был настолько плох, что мне предпочли кого-то на стороне. Со дня моего пробуждения я не испытал эрекцию ни разу и окончательно убедился в том, что стал импотентом.       Остаток дороги до дома мы проводим в тишине. Расходимся по разным комнатам: я сажусь за роман, Эллис готовит обед и ужин. Потом мы обедаем, но разговор не клеится: нянь не особо усердствует, я же размышляю о своей работе.       Потом мы забираем детей, и дом вновь наполняется звуками: криками, смехом и уже привычным и таким родным детским шумом.       В этот раз Матэо возвращается вовремя, но уходит к себе сразу после ужина. Он не выглядит особо уставшим, но даже обычно приставучие дети не спешат требовать его внимания. Матэо проводит с ними мало времени. Возможно, так не было до моего возвращения, но с его момента он занимается ими только по выходным, и то весьма дозированно. Даже когда дети радостно бегут к нему, встречая после работы, максимум, на что они могут рассчитывать, — поглаживание по голове и несколько банальных вопросов о том, как прошел их день.       Со мной и Эллисом им намного интереснее, так что они не особо страдают от недостатка отцовского внимания. Радостно возвращаются к нам за стол и продолжают делать то, на чем мы остановились, — играть в развивающие игры, читать или что-нибудь мастерить. Сегодня мы занимаемся оригами. Собираем из разноцветной бумаги собачек, кошечек и лисичек. Детишкам нравится, я тоже получаю от этого удовольствие, даже когда мои животные выходят не такими удачными, как детские.       — Папа, давай я тебя научу, — предлагает Винс и на пару с Крисом помогает мне сделать красивого котика.       Я пытаюсь повторить это в одиночку, но нечаянно задеваю острый край бумаги кончиком пальца и, уставившись на пострадавшую подушечку с тонкой полоской порезанной кожи, едва заметив проступающую из ранки кровь, падаю в обморок.       — Мистер Кастро?.. — доносится до меня спокойный заботливый голос, и я открываю глаза. Обнаруживаю себя лежащим на диване, а Эллиса — сидящим с краю. Он мягко улыбается, глядя на меня. — Боитесь крови?       — Не говори о ней, — прошу я и принимаю сидячее положение, оказываясь у него за спиной и ловя себя на желании прислониться к нему.       Палец оказывается заклеенным пластырем, детей нет.       «Наверное, перепугались до смерти…» — цепенею я и обеспокоенно спрашиваю:       — Дети испугались?..       — Я сказал, что вы просто заснули, и попросил не будить. Они в столовой, что-то хомячат.       — Нужно будет как-то объяснить им это позже. Они ведь и сами могут пораниться на улице, и, если я каждый раз буду падать в обморок, нужно, чтобы они понимали, что происходит.       — Согласен. Давайте расскажем.       Мы присоединяемся к детям за кухонным столом и осторожно говорим о моем расстройстве. Эллис убеждает их, что это не опасно, но просит лишний раз не пугать меня своими ранками, а бежать к нему. Дети понимающе кивают и угощают меня печеньками, чтобы «скорее поправился».       Поздно вечером я решаю, что хочу поваляться в ванне, помокнуть и расслабиться, о чем и говорю Эллису, когда приходит время, но он с сомнением качает головой:       — Не думаю, что это разумно. Вы еще слабы.       — Ты можешь покараулить меня, — я отказываюсь сдаваться.       — Я и заснуть могу. Мало историй слышали, когда родители засыпали, а их дети тонули в наполненной ванне?       — Ты меня с ребенком сравнил? — я смеюсь. — Почитаешь мне, чтобы не заснуть. Ну же. Я так хочу принять ванну.       Он нехотя соглашается. Привычно помогает забраться в ванну и удобно устроиться в ней, затыкает сливное отверстие, начинает шарить по шкафчикам:       — Соль добавить?       — Ага. С пеной, если есть.       — Есть, — он передает мне пакетик с солью, и я с удовольствием посыпаю ею по собственным ногам, после чего блаженно прикрываю глаза, чувствуя, как ванна набирается, скрывая под пеной худые конечности, и тепло распространяется по телу.       Убедившись, что воды еще немного, Эллис уходит из ванной за книгой, но быстро возвращается, садится на стул и принимается читать.       Льющаяся из-под крана вода слегка заглушает его голос, и все вместе — мягкий тембр и вода — действует на меня умиротворяюще.       Через пару минут Эллис перекрывает смеситель, и я, приоткрыв один глаз, обнаруживаю, что воды набралось уже достаточно. Она доходит мне до ключиц, а крупные хлопья пены даже касаются подбородка. Обе руки я держу на бортиках ванны — просто ради спокойствия, — хотя никакой опасности не ощущаю. Дети детьми, а я взрослый человек.       Окружающая меня вода дарит спокойствие и умиротворение, а приятный голос няня убаюкивает.       Я уже давно потерял сюжетную нить бесконечной истории и скорее наслаждаюсь звуками голоса читающего мне омеги, чем самими событиями.       Наверное, именно поэтому я очень быстро оказываюсь в состоянии полудремы и не замечаю, как сжимавшие бортики пальцы ослабевают, тело расслабляется и я незаметно скатываюсь под воду.       Неосторожный вдох впускает в нос поток плотной воды, и я в испуге пытаюсь ухватиться за бортики руками, одновременно подавшись корпусом вперед и пытаясь оттолкнуться от дальнего борта ванны ногами.       — Оуэн! — слышу сквозь воду, попавшую в уши.       Слабые ноги ничем не помогают даже в эту секунду опасности, сил корпуса не хватает, чтобы вынырнуть, — только на то, чтобы слегка приподняться, но этого оказывается достаточно для того, чтобы Эллис схватил меня под руки и выдернул из ванны, мгновенно прижимая к себе.       Обхватив его за плечи, принимаюсь отфыркиваться и глотать воздух ртом.       — О боги! — выдыхает Эллис испуганно.       Вцепляюсь в него мертвой хваткой, прижимаюсь к нему грудью и слышу, как быстро бьется его сердце, — вторя моему или соревнуясь с ним.       Он держит меня над водой, прижимая к себе, свободной рукой нашаривая цепочку от пробки, чтобы выдернуть ее из сливного отверстия. Вода начинает уходить, он обнимает меня обеими руками и прижимает к себе — через бортик ванной, за которой стоит на коленях.       — Оуэн, вы в порядке?.. — его голос дрожит, руки крепко обнимают меня и не торопятся отпускать — как я надеюсь, как минимум до тех пор, пока вода не уйдет.       — Да… Даже испугаться не успел, — говорю я не без труда. На самом деле успел, конечно, — а иначе с чего бы моему сердцу так быстро биться? — но зачем об этом говорить?       — А я — успел… — признается он, и я наполняюсь чувством благодарности. Эллис с самого начала сомневался в этой затее, но я настоял на ней, и он был вынужден пережить несколько мгновений, когда я сполз под воду и теперь трясся от страха в его руках.       Он успел.       Испугаться за меня.       Вытащить меня.       — Спасибо, — выдыхаю я ему в шею, ощущая кончиком носа его мягкие волосы и наполняясь ароматом вишни с шоколадом.       Скоро воды в ванне почти не остается. Сердце успокаивается. Нам пора бы оторваться друг от друга, но он не спешит отпускать меня, и я не тороплюсь разжимать руки тоже.       Вообще-то это странно, но, наверное, мне просто радостно знать, что кто-то так сильно беспокоится обо мне. Искренне. Если раньше у меня и проскальзывали мысли, что у него есть какие-то скрытые мотивы, то теперь их не остается, и я наконец понимаю, что все, что он делает, делает от чистого сердца.       И это здорово подкупает.       — Простите… — выдыхает он в какой-то момент и осторожно высвобождается из моих объятий. Опасности уже нет, мы оба прекрасно об этом знаем. — Вы замерзнете.       Вообще-то мне жарко. Щеки почему-то горят, а в груди полыхает жар непонятного происхождения.       — Давайте выбираться.       Эллис помогает мне сполоснуться и вылезти из ванны. Усаживает на стул и осторожно вытирает. Я уже давно не чувствую неловкости, его прикосновения не ощущаются как что-то неуместное.       «Он спас мне жизнь», — вдруг доходит до меня, и это помогает взглянуть на него по-новому.       Я больше не вижу перед собой ненавистного разлучника, любовника моего мужа, соперника за внимание собственных детей, сейчас передо мной стоит обычный человек. Красивый омега, который старательно ухаживает за мной. Его прикосновения нежны и осторожны. Он всегда заботлив.       Вытерев меня, Эллис наносит на мою кожу крем, затем помогает одеться в пижаму и принимается за волосы.       — Может, подстричься? — спрашиваю я, и он едва не роняет фен:       — Что?.. Зачем?..       — У меня никогда не было таких длинных волос. Всегда носил только короткие стрижки.       — Как на фотографиях со свадьбы? — спрашивает он.       — Да, это был мой максимум.       — Мне нравятся длинные, — заявляет он, и желание подстричь волосы внезапно пропадает, а сердце почему-то приятно щемит.       Матэо никогда ничего не говорил о моих волосах. Не выражал недовольства по поводу их длины, но и не хвалил.       — Ты никогда не стригся? — спрашиваю я не без любопытства.       — У меня всегда были длинные. По-моему, это красиво.       — Если волосы ухоженные, как у тебя, то конечно, — киваю я. — Не у всех хватает сил на них. Да и времени.       — Все можно найти: и силы, и время. Было бы желание.       — Наверное, ты прав.       — Я все, — Эллис убирает фен, и я пересаживаюсь в коляску, чтобы он отвез меня в спальню.       — Я перестелю белье, — говорит он, и я предлагаю помочь: меняю наволочки на подушках, помогаю с пододеяльником, насколько могу.       Когда все готово, покидаю ненавистную коляску и вытягиваюсь на кровати.       Он садится в кресло.       — Мистер Кастро… — звучит неуверенно, на меня не смотрит. — Я прошу прощения за все, что наговорил вам днем после посещения храма. Это было недостойно и вульгарно. И… Вообще-то, я просто хотел развеселить вас, думал, это покажется вам смешным. Простите. Этого больше не повторится.       — Все в порядке. Сегодня ты… спас мне жизнь. Спасибо. Я никогда этого не забуду. Если хочешь, можешь обращаться ко мне по имени.       — Спасибо, — выдыхает он. — Вам нужно поспать. Спокойной ночи, ми… Оуэн.       — А ты… не почитаешь мне?.. — спрашиваю я, когда он встает.       — Я боюсь, что теперь вообще читать вслух не смогу, из-за меня…       — Из-за меня, — перебиваю я его. — Ты предупреждал, а я не послушал.       — А у вас… не случится психологическая травма или что-то вроде того?.. — спрашивает он обеспокоенно.       — Случится, если только ты перестанешь мне читать, — заявляю я, и он, улыбнувшись, все-таки идет мне навстречу. Приносит из ванной книгу и привычно усаживается в кресло.       — Что запомнили?..       Я улыбаюсь:       — Ничего.