7 дней лета 89го.

Зима не сразу открыл дверь. Нет, он не собирался ждать, пока девушка уйдёт, просто он никак не мог решиться повернуть замок и дверную ручку. В голове снова появились вопросы, но он твёрдо решил, что оставит их при себе. В конце концов, Маша пришла сама, а значит, ей было не всё равно. Он медленно и широко открыл дверь, так и продолжая стоять посреди узкого коридора. Каждый удар собственного сердца отчетливо ощущался в груди, как обратный отсчёт. Маша молча переступила порог квартиры и без колебаний направилась в его комнату, откуда доносилась хорошо знакомая мелодия. Туркина прежде никогда не бывала у него в гостях, но, то ли из-за практически одинаковой во всех квартирах обстановки, то ли из-за витавшего в воздухе ощущения, что её здесь ждали, она почувствовала себя как дома. В углу стоял зажжённый торшер, освещая комнату слабым, но уютным тёплым светом, пластинка плавно вращалась на своей мембране патефона, а сквозь открытую форточку доносился шелест начинающегося летнего дождя. Девушке вдруг пришла в голову какая-то идея, и она подошла к столу, на котором были разбросаны большие квадратные обложки для винила из тонкого картона. Зима стоял в дверях, оперевшись плечом о дверной косяк и любовался Машей, которая с горящими глазами перебирала пластинки, очевидно в поисках чего-то конкретного. Он только сейчас заметил, что её светлые волнистые волосы были влажными. Какая же она красивая… – Кажется, я задолжала тебе танец, - наконец заговорила она, подходя к патефону и меняя пластинку на только что выбранную. Лицо её было совершенно серьёзным и спокойным, но вот пальцы и голос… Предательски дрожали. Зима не верил своим ушам: после недолгого шипения заиграл «Летний дождь» в исполнении Игоря Талькова. Она не забыла… Он подошёл к ней и, грустно усмехнувшись, протянул руку, как не успел сделать когда-то давно. В носу и уголках глаз снова начало покалывать, но ему вдруг стало всё равно. Маша положила свою ладонь на его и подошла близко-близко, обвивая второй рукой его шею. Их пальцы медленно сплетались, и в этих едва ощутимых соприкосновениях было столько нежности и тоски, столько любви… Зима притянул её к себе ещё ближе за талию, на что бы он ни за что не решился тогда, в ДК. Она положила голову ему на грудь, и он с упоением тихо вдыхал запах её волос - запах земляники и дождя. Наверное, так пахнет счастье. Они легонько покачивались в такт музыки посреди комнаты, насквозь пропитанной светлой грустью, которая была практически осязаема: она затаилась прямо между ними. Наверное поэтому без слов тихие слёзы катились из глаз. Но говорить и не хотелось. «…Ты придёшь, но будет поздно…» Зима гладил её по волосам, по мокрой щёчке, по спине, совершенно точно вдруг понимая, что такого больше не повторится. Слабо верилось, что судьба будет на их стороне. Он хотел запомнить её запах, нежную кожу, её хрупкость и красоту. Машка дышала ему в грудь, уткнувшись в неё лбом и иногда, по-кошачьи, нежась о неё лицом. Это был их первый и последний медляк, но Зима даже представить не мог, что это может быть настолько сказочно и прекрасно. Прекраснее, чем любой из разов, когда они занимались сексом. Ради этого танца наедине было бы не жалко упустить сколько угодно шансов пригласить Туркину на дискотеке в ДК. Маша с нежностью подняла на него свои блестевшие от слёз глаза, обрамлённые кукольными мокрыми ресницами. Зима рассматривал её с таким обожанием, пытаясь запомнить каждую мелочь в её чертах. Он смотрел и не мог насмотреться. Про завтрашний поезд никто не забыл, но и без него парню всегда будет мало его Маши. Девушка взяла его лицо в свои ладони, большими пальцами стирая слёзные дорожки с его скул. В его покрасневших глазах искорками отражался свет торшера и любовь, такая большая, какой может любить только шестнадцатилетний парень, полюбившийся кого-то впервые. Маша подалась вперед, и Зиме показалось, что это их по-настоящему первый поцелуй: нежный, почти невесомый, лишающий ощущения твёрдой земли под ногами. Их губы, мокрые и солёные от слёз, соприкасались так трепетно и вместе с тем так пытливо, тоже пытаясь запомнить друг друга. Пара прерывалась, чтоб посмотреть друг другу в глаза, оставить маленькие поцелуи на веках, кончиках носов и уголках рта… Мир перестал существовать за пределами этой комнаты: не было ни Казани, ни Москвы, ни группировок или институтов, даже перемен, неумолимо надвигавшихся на страну, тоже не было. Зима подхватил Машу на руки, будто пушинку. Как же ему не хотелось её отпускать… Он бы с радостью закрылся с ней в этой комнате навсегда. Снова поцелуй, но уже более разгоряченный и напористый. Их дыхание сбивалось, языки сплетались в каком-то своём нежном танце. Тело обдало волной жара и мурашек от поясницы к затылку. Голова кружилась, и сознание обоих постепенно гасло... Словно в приятном бреду, парень перенес Машу на свою постель, бережно и жадно укладывая её под себя. Его руки гладили её плечи, грудь, уходили ей за спину, прижимая тело девушки теснее к себе, сжимали её ягодицы. Она вздыхала и тихонько постанывала, когда его губы оставляли влажные и цепкие поцелуи на её шее и ключицах, открывшихся для него, когда лямки майки сползли с плеч. Маша извивалась под Зимой от его его ласк, от нетерпения. Это было похоже на сумасшествие, обоюдное, затуманивающее разум и взгляд сумасшествие. Парень помог ей стянуть с себя тонкую майку, чтобы как можно скорее добраться до её груди, которую тоже нельзя было обделить ласками языка и хищных ладоней. Зима буквально впивался губами и даже зубами в бархатистую тонкую кожу девушки, оставляя на ней тёмно-бордовые пятна. «На память», - промелькнуло в его голове, и он продолжил усыпать её грубыми поцелуями, оставляя блестящую дорожку на её животе до изящно выступающих по бокам косточек таза. Машка стянула с Зимы футболку и стала судорожно развязывать завязки его спортивных штанов, пока тот одним движением стянул с неё юбку вместе с нижним бельем. К своему удовольствию он обнаружил, что верх внутренних сторон бёдер Туркиной был уже безбожно мокрым и блестящим от размазавшейся по ним её горячей естественной смазки. Девушка хотела его больше, чем в любой из их предыдущих разов, и доказательство этого окончательно свело его с ума. Маша никак не ожидала от Зимы того, что произошло секундой позже. Парень наклонился к её промежности, запуская мурашки по коже своим тяжелым дыханием, и касаясь языком самого чувствительного элемента её вульвы. Он жадно лакал и втягивал губами крошечный участок у самого верха её половых губ. Зима видел такое всего один раз, на домашнем киносеансе у одного мужика, который ставил им с пацанами кассеты с забугорной порнухой. И пока все они сидели в наряженном и завороженном молчании, забыв как дышать, каждый из них наверняка осуждал именно этот «приём» в сексе, считая его чем-то грязным и «не пацанским». Теперь же он, одурманенный обстоятельствами, сам захотел доставить подруге такое удовольствие. И, кажется, у него получалось: Маша, сперва распахнув глаза от неожиданности и новых ощущений, вцепилась своими тонкими пальцами в его коротко выбритую голову, не давая ему оторваться от себя. Но Зима не хотел отрываться. Мягкий щелчок его языка - и Машка прогибается в спине, запрокинув голову и издавая томный громкий стон. Пусть попробует забыть о таком в своей Москве. Ещё плавный щёлчок - и ещё стон. Её ноги невольно стремятся свестись вместе, но она лишь сдавливает его виски своими бёдрами. Даже в тусклом свете торшера заметно, как её щеки и тонкая, красиво вытянувшаяся от напряжения шея покраснели. Светлые локоны разметались по подушке: Маша будто лишилась рассудка от маленьких тёплых электрических разрядов, которые запускал своим языком Зима. Но он тоже хотел получить удовольствие. В последний раз. И он вошёл в Машу, уперевшись при этом лбом в её лоб. Так чувственно и пластично Зима двигался впервые. Каждая его фрикция доставляла им обоим неподдельное удовольствие, отголоски которого затрагивали каждую клеточку тела. Зималетдинов был одержим Машкой. Они отнимали друг у друга воздух, они уже не не разбирали, где чьи части тел. Парень, придерживая подогнутые к её собственному животу ноги Туркиной, оставлял маленькие обрывистые поцелуи на девичьих коленках и голенях. Маша неконтролируемо пыталась цепляться за одеяло под собой, за ковёр на стене, за плечи и шею Зимы с одной единственной мыслью: только бы это никогда не заканчивалось… Патефон давно перестал проигрывать песни, и докручивал «пустой» винил с тихим шипением и потрескиванием, когда Зима с глухим стоном уронил голову на грудь Маши. Девушка гладила его, нежно прижимая и давая парню отдышаться и расслабиться, лёжа на себе. Зималетдинов прикрыл глаза от удовольствия и приятной усталости, которые после эмоционально тяжёлого дня теперь резко потянули его в безмятежный сон. Туркина же смотрела в белый потолок, к её уху скатилась щекочущая слезинка. Это была прекрасная ночь. Лучшая из всех, что у неё были и будут. Жалеть было не о чем. Но то ли под тяжестью заснувшего на ней Зимы, то ли от неизбежности отъезда, где-то под рёбрами Маши снова мучительно сжималось сердце...