7 дней лета 89го.

Неделя пролетела быстро. Слишком быстро для Зимы, который уже не представлял, что с ним будет, когда подруга Универсама сядет в поезд и уедет в свою Москву. Как известно, к хорошему быстро привыкаешь. Зима привык к тому, каждый день они с Машей оставались наедине, целовались, нежились и отдавались друг другу. Привык к тому, что она снова всегда рядом, и даже ближе. Они потрахались на природе, у неё дома на кухне, на крыше панельки, в гараже и даже чьём-то подъезде. Они так ни разу и не поговорили о том, почему Туркина вдруг обратила на него внимание, что у них за дружба, и что будет потом. Но ему казалось, что он впервые в жизни дышал полной грудью, твёрдо стоял на ногах и, вообще, просто был счастлив. Подруга будто окрыляла его. В неожиданной потасовке с «домбытовскими», случившейся за день до отъезда Туркиной, он дрался так, будто бился за саму Машку: самозабвенно, не жалея костяшек и силы, которая будто переполняла его и рвалась наружу. Драка далась легко, с упоением и на одном дыхании, а улыбка не сходила с его лица. После махача, толком не отдышавшиеся пацаны Универсама завалились в спортивный зал, где уже сидела Маша, вынужденная общаться с Кащеем, который от скуки донимал её вопросами. Девушка сорвалась с места, едва друзья с братом показались на пороге. Марат неустанно сплевывал густую кровь, смешавшуюся со слюной: по всей видимости губы были разбиты с внутренней стороны об собственные зубы от неслабых ударов. У Турбо был рассечен внутренний край брови, и кровь из неё продолжала стекать по носу, собираясь в медленно подсыхающее и смазывающееся разбитой рукой, чтоб не попало в глаз, бордовое пятно. И только Зима, выглядел невредимым, но Маша успела разглядеть разбитые в хлам костяшки прежде, чем он успел спрятать их в карман. Кащей тоже напрягся и, сдвинув брови, вышел из своей каморки вслед за девушкой. Вопросов было немного. — Кто? — Дом быта, — Марат, поморщившись, снова сплюнул. — Вытрешь потом. Сколько и за что? — Пятеро, не пояснили, — раздраженно помотал головой Турбо и повернулся к сестре, когда та, встревоженная, подошла ближе разглядеть рассечение. — Уебки, — в полголоса процедил Кащей и, кинув своим пацанам собственную пачку импортных сигарет, поспешил на выход из спортзала. — Маша-мамаша, только мамку не выключай, изнежишь мне пацанов. Уедешь, кто их потом сиськой кормить будет? Туркина злобно закатила глаза, но дверь уже захлопнулась. Она подошла к Адидасу-младшему и бережно, опасаясь причинить ему дополнительную боль, оттопырила его нижнюю губу: — Зубы то на месте? — Вроде да. — Вату под губу и в травмпункт, зашивать. — Может не надо? — Марат попятился назад, но старшая подруга была непреклонна. Она потрепала его по голове и строгим взглядом проводила до выхода. — Теперь ты, — Маша подошла к брату и вывела его прям под тусклую лампу. — Хлещет так же? — Уже меньше, — Валера достал сигарету из пойманной красной пачки «Marlboro», какую мог раздобыть только Кащей. Сестра ещё повертела его голову в скудном освещении и, принеся из коморки ушедшего на разбор полётов «ВРИО» главы Универсама водку с ватой, приступила к обработке раны. Брат сидел на кортах, морщился и «блякал», пока сестра аккуратно промакивала смоченной в спирте ватой разбитую бровь. — Ну, не дёргайся, — Машка шикнула на Валеру, забирая на одну затяжку сигарету с его губ. — Знатно вас оприходовали… — Бывало и хуже, — отмахнулся Турбо. — Вон, Зима вообще целёхонький, бился как зверь сегодня. Тебя какая муха укусила? Зималетдинов, который всё это время молчал, пожав плечами, всё-таки усмехнулся и вдруг ответил: — Не знаю, красивая какая-то. Валера сразу заметил улыбку, которая мимолетно промелькнула на склонившемся над ним лице сестры. Можно было бы считать, что Машка спалилась, если бы у Турбо были хоть какие-то догадки на их с Зимой счёт. Но их не было. Да, друг с сестрой хорошо общались, может даже лучше, чем до её переезда в столицу, но подозрений это не вызывало. Разве что они могли уходить или приходить одновременно, как тогда у костра, но разве это что-то значит? Хотя… Турбо очень ценил дружбу с Зимой, но, честно говоря, он бы ни за что не поверил, что Машка могла бы его выбрать. Она птица не его полёта, слишком уж хороша для товарища, особенно если говорить о внешности. — Ну, вроде всё, — девушка выкинула окровавленную вату в ведро, любуясь чистым лицом брата. — Тебя шить не надо. Но сходи проверь, не прошел ли Адидас-младший мимо поликлиники. — Че? — Валера искренне «не догонял», зачем это нужно, и его здоровая бровь вопросительно приподнялась. — Сходи и проверь! — Машка отобрала у него недокуренную сигарету и с абсолютно серьезным лицом сделала затяжку, указывая ладонью на дверь. — Знаю я скорлупу, к врачу их не затащишь. И Турбо послушно, но всё ещё не понимая такого поворота событий, ушёл. Маша, выждав с минуту, подошла к оставшемуся в спортзале пацану. — Красивая, говоришь? — Очень, — Зима протянул руки к её талии, и притянул девушку к себе поближе. Он настолько быстро привык к их с подругой взаимоотношениям, что ощущал себя уже достаточно смелым для подобных действий, когда они были наедине. Маша никогда не сопротивлялась, преимущественно выступая провокатором в таких ситуациях. Так для чего ей это всё? Уже завтра плацкартный вагон увезет её почти за восемьсот километров, и кто знает, когда она надумает повидаться вновь. Учёбу Машка не бросит, это было очевидно, да и Зиме не особо хотелось для неё таких изменений. Она вырвалась отсюда, поступила в первый медицинский в Москве. Гордость Универсама, хоть и в совершенно иной плоскости. Пусть у неё и дальше жизнь будет складываться вдали от делёжки асфальта, уличной жизни и дворовых разборок. И всё-таки для Зимы Маша была неотъемлемой частью этого всего. Наверное, с того самого момента, как он сам «пришился» к Универсамовским. Ему было почти двенадцать, когда он впервые увидел Туркину, которая заглянула проверить брата, который тогда тоже был всего лишь «скорлупой», после одного из махачей. Адидас, с которым Маша когда-то училась в школе, был её хорошим другом и в целом адекватным, добрым лидером, позволял ей это. И так, потихоньку и незаметно, Машка стала негласной и неотъемлемой частью группировки. Она никогда не вмешивалась в их порядки и разборки, но всегда была готова дать свою доброту, заботу и посильную помощь. И Зима влюбился. Влюбился тайком, и это был его маленький секрет даже от лучшего друга, Валеры. Ему было достаточно просто видеть Машу, смеющуюся или серьёзную, слушать, как она поёт с Вовой или на дискотеке, под заглушающую её голос музыку. Этого хватало для ощущения окрыляющего счастья. Однажды он уже даже решился пригласить её на медляк, но Адидас опередил его, всего на секунду. Наверное, именно в тот момент Маша по его лицу и догадалась о его чувствах к ней. Она не стала отстраняться, но теперь всегда отводила взгляд, когда замечала, как подросток смотрит на неё. Да, она была на четыре года старше него, и он чувствовал себя дураком, хоть Туркина всегда и общалась со всеми ними на равных. И в этот раз, снова приехав всего на неделю после своей сессии, Маша вдруг решила не просто стереть «непонятки» между ними, но и переступить грань, о которой Зима и не мечтал. Почему? Он не знал, что говорил их «пацанский кодекс» об отношениях с сестрой друга, что уж говорить о, в каком-то смысле, случайной связи с ней. Знал, что у старших допустимы «одноразовые» связи, но к таким девушкам не было уважения, это, если можно так выразиться, и было их предназначением. Да, с не девственницей трахаться — тоже некомильфо по их же понятиям, но как же это было глупо! Зима ведь любил Машку почти что до безумия. В этот приезд она сделала его ещё взрослее и счастливее. Кажется, он был ей небезразличен, но Зима чувствовал, что это не сравнится с его чувствами к ней. Зачем так было делать? Зачем ей это? Все эти мысли отразились в глазах Зималетдинова, и Маша заметила, как в них снова промелькнула тоска, с какой он всегда смотрел на мир вокруг, сколько она его помнила. — Ты чего? — она заглянула прямо ему в лицо, нежно проводя ладонью по его затылку. — Ты завтра уезжаешь, — совершенно ровным тоном констатировал Зима, чувствуя, как в груди что-то надламывается. Маша кивнула: так и есть. Уже завтра ранним утром она покажет билет проводнице и будет смотреть на проплывающие за окном всё быстрее и быстрее родные пейзажи. И с этим ничего не поделать. — Ты придёшь меня провожать? — Мы все придём, как тогда, — Зима смотрел поверх её макушки куда-то перед собой, прислушиваясь к своим чувствам. Надлом в груди заполнялся как будто бы крутым кипятком, обжигая и давя на ребра изнутри всё больше. Казалось, только во время этого разговора он осознал всю трагичность ситуации, в которую попал. В которую Машка ещё втянула. В прошлый раз прощание, оказывается, далось в разы легче. — Ну, это будет завтра, — Туркина словно промурлыкала эти слова ему в лицо, — а сейчас мы можем заняться чем-нибудь… Например, в каморке вашего Кащея. Предложение было хорошим, но даже то, как Машка по-кошачьи терлась лицом о его грудь и распускала руки, почему-то не подействовало на Зиму, как все прошлые разы. Это ощущение в груди будто блокировало все остальные. Он взял её за запястья и, по неизвестной для него причине, слегка отстранился от подруги. Немой вопрос застыл во встревоженном взгляде Маши. Ответ на него Зима всё никак не могу сформулировать, поэтому он наконец решился сам спросить о самом важном. — Маш, — его голос прозвучал как-то по особенному тихо, и в нём сквозила откровенная тоска, — зачем всё это? С чего вдруг ты подпустила меня к себе, ещё и настолько близко? Он имел право знать. К тому же, в свои шестнадцать, ему сложно было справиться с новыми для него эмоциями. Ему было так хорошо все эти дни и стало так больно и плохо сейчас за какие-то считанные секунды от осознания происходящего. Он не ждал, что Машка признается ему в каких-то высоких или глубоких чувствах; он ждал банальных объяснений. Пусть и звучал сейчас, как драматичная девчонка. Маша боялась этого разговора больше всего, так как сама не находила внутри себя четкого ответа. В Москве она очень скучала по «Универсаму»: по самой улице, по брату, по группировке, по пацанам, с которыми больше всего проводила время: Вова, Марат, Ералаш и Зима. И по какой-то причине именно последний из упомянутых вызывал у неё смешанные чувства. Она не была в него влюблена, и, хоть разница в возрасте при общении не играла роли, воспринимала она Зималетдинова всё же как младшего друга. И типаж, откровенно говоря, вообще не её. Но если ей вдруг вспоминался бесхитростный взгляд его темно-карих глаз, в которых никак не получалось спрятать обожание в её адрес, ей становилось по-родному тепло на душе, и тоска по дому лишь усиливалась. Всего за год, как бывает с подростками его возраста, он возмужал. Взгляд стал твёрже, тело окрепло, чего при летней одежде нельзя было не заметить, вытянулся так, что был уже на голову выше неё. И когда она вошла в спортзал в первый день, внутри что-то щёлкнуло. Его характеру очень шла его внешность, пусть он и не был писаным красавцем. Его внешний вид был честным относительно его внутреннего мира: прост, без лишних заморочек и мужественен. Такое не может не притягивать, особенно если вспомнить московских студентиков, с которыми приходилось учиться: беспечные, весёлые и какие-то слишком домашние. Универсамовские пацаны, даже младшие, на их фоне были серьёзными и толковыми парнями. Любила ли его Машка? В какой-то степени — безусловно. Но и как младшего брата она уже его не воспринимала. Увиденное свежим взглядом в этот приезд манило её, и она не устояла перед Зимой. Ко всем прочим его достоинствам, он оказался ещё и чертовски классным любовником, который быстро усвоил главные правила: не робеть и доставлять удовольствие. Кто бы мог подумать? Наверное, это что-то инстинктивное, врождённое. И ведь чувствовалось, что каждый раз был по-любви. Туркина не могла и не хотела оставаться. Дом навсегда останется домом — самым родным и тёплым местом, по которому он будет скучать. Но она собственными усилиями заполучила шанс на лучшую жизнь для себя, и, в том числе, для своей семьи: матери и брата. Все эти группировки — дело одновременно и серьезное, и весёлое, но удача не может быть на их стороне вечно. Пацаны растут, а вместе с ними растёт и степень опасности, которой они себя подвергают. Времена меняются, и дальше будет только страшнее. Из пацанов уже никак не вырвать этот образ жизни. И из Зимы в том числе. Маша не могла в это вмешиваться, эти обстоятельства были ей неподвластны. Всё вышло так, как вышло. Она ни о чем не жалела. Ей бы очень хотелось, чтобы воспоминания Вахита об этой неделе были только светлыми. Машка не сомневалась, что он запомнит это на всю жизнь. Она сама об этом никогда не забудет. Чувствовала, что никто и никогда не будет так искренне и чисто её любить, как Зима летом 89го. Туркина поднесла его разбитые костяшки к своему лицу, разглядывая стесанную кожу, местами превратившуюся в крошечные лохмотья. Кажется, другу было больно, но вовсе не от этих ранок. Она легонько начала дуть на его костяшки, и на её глаза стали наворачиваться жгучие слёзы. Маша так и не нашла в себе ответ на вопрос Зимы, который мог бы его устроить. Сказать: «Знаешь, меня подкупило твоё отношение ко мне, и ты мне не чужой» — слишком грубо. А «я люблю тебя» — язык не поворачивался солгать глядя ему в глаза. Нет той любви, которой так хотел бы Зима. — Посмотри на меня, — голос Вахита прозвучал тихо и сухо, но через секунду он рявкнул, и его крик отдался коротким эхом под бетонным потолком спортзала. — Посмотри! Маша вздрогнула, и из глаз, которые она была не в силах поднять на Зималетдинова, хлынули слёзы. Они стекали по её щекам на кончик носа и шею, плечи мелко дрожали от едва сдерживаемого плача. Зима резко выдернул свои руки из ладоней подруги. Эмоции рвались наружу, лились через край, и он бы наверняка тоже заплакал, будь он чуть менее стойким пацаном. Ему оставалось только злобно пнуть подвернувшийся под ногу хлипкий стул, который с треском влетел в стену, рассыпаясь на составляющие элементы. Но это не помогло. Он не понимал, может ли злиться на Машу, которая даже не вздрогнула и продолжала тихо плакать. С чего вдруг она рыдает? Какого хуя не может ответить за себя? Помещение начало казаться особенно тесным и душным, и Зима, в поисках глотка свежего воздуха метнулся к двери, громко захлопывая ту за собой, едва ли не сшибая с ног внезапно нарисовавшегося в проходе Турбо.