7 дней лета 89го.

Далеко от костра и ребят было свежо, даже немного зябко. Зималетдинов чиркнул спичкой, прикуривая сигарету, и тепло на секунду коснулось его носа и губ. Вокруг не было ни души, лишь пустырь, плавно переходящий в просторное поле. Звуки посиделок доносились уже совсем слабо, и то, только благодаря слабому ветерку. Он неторопливо шёл по темноте, к которой глаза быстро привыкли, начав улавливать тусклый свет звёзд над пригородом Казани. Зима не знал куда и зачем идёт, не знал куда деться от навязчивых мыслей и внутреннего смятения, которое пришло на смену отступившего возбуждения. За глубокой сигаретной затяжкой последовал долгий порывистый выдох в небо, такое же далекое и недосягаемое, как Маша. Это ж надо было так втрескаться, ему, пацану с Универсама, который не знал что такое колебаться и подбирать слова. Пацану, который прошел столько махачей, получал в морду, получал по ребрам и даже разок по почкам. Пацану, который уже не замечал, когда приходилось сплевывать на асфальт алые сгустки крови. Он, закалённый, как сталь, невозмутимый и ровный, как танк, и непоколебимый, как вера Горбачева в «перестройку», ощущал себя совершенно невесомым и податливым перед Машей. И это не поддавалось ни контролю, ни внятному объяснению. За год, что они не виделись, Зима сумел тайком отстрадать своё, смириться с безответностью и даже как будто остыть. Ощущение «нехватки» Маши постепенно притуплялось, отходило на второй план за разборками и делами улицы. Турбо иногда передавал всем «приветы» от сестры, а Адидас, беря гитару в руки, порой мог сказать, что без Туркиной «песни не те». Пел, он, конечно, неплохо, но дуэт с подругой, действительно звучал лучше. На новый год Маша не вернулась домой, хотя Зима втайне надеялся, что она всё-таки приедет повидаться с семьей и пацанами на праздники. Интересно, с кем она его встречала? А вдруг, у неё в Москве кто-то появился? Какой-нибудь московский студентик, московский «чушпан». Зималетдинов даже остановился, невольно визуализируя эту парочку. Нет. Машка с чушпаном не стала бы ходить в кино, на дискотеки или в парк. И не стала бы сегодня стрелять глазками, если б у неё был жених, она ведь не вертихвостка какая-нибудь… Зима двинулся дальше, снова глубоко вдыхая сигаретный дым. Тишина стояла такая, что было слышно, как сигарета сгорает во время затяжки. И вот она заявилась утром в спортзал, вся такая красивая, хрупкая и приветливая, как и всегда. Обняла его, и всё. Все ощущения и чувства разом всколыхнулись. Его внутренняя сталь начала плавиться, башня танка хаотично закрутилась, беспорядочно выстреливая оглушающими красочными салютами, а непоколебимость сменилась слабостью под коленками. А там, у костра, оставшегося уже далеко позади, она ещё и взбудоражила его нутро сильнее, чем девушки со страниц журналов для взрослых, которые изредка удавалось полистать в каморке Кащея, пока того не было на месте. Интересно, почему так? Она ведь была одета, ела картошку и разгоняла комаров. Может, дело в юбке? Или в оголенных ногах? Или в костре? Или в наступлении ночи? Нет, дело было в самой Машке. Со спины раздались торопливые шаги по траве. Зима пальцами запустил бычок куда-то в сторону и уже было по привычке сжал руку в кулак, как обезоруживающий и хорошо знающий его голос сказал: — Не надо, свои. Он обернулся. Перед ним на расстоянии шага стоял силуэт совсем немного запыхавшейся Маши, которая через плечо указывала рукой куда-то назад: — Ты у нас единственную пачку сигарет забрал и ушел. Так ведь нельзя. Зима и не заметил, что забрел так далеко: костёр отсюда виднелся мерцающим ярким пятнышком размером со спичечную головку. — И тебя одну в ночи отправили за куревом? Его голос прозвучал как-то непривычно мягко, но по-прежнему с присущим Зималетдинову спокойствием. — Я сама вызвалась, — звонко ответила Туркина, и вдруг резко понизила тон, — и не за куревом. За тобой. От этих слов мурашки приятно перебежали со спины на шею и затылок. Зима, хоть и не мог видеть этого отчетливо, знал и чувствовал, что подруга пытливо смотрит на него. Что она задумала? Что это за новые нотки в её тоне, от которых внизу живота так приятно свело, и тепло из этой точки начало разливаться по его телу? Маша ещё немного сократила расстояние между ними, и неторопливо, даже изящно, запустила руку в левый карман его спортивных штанов, глядя прямо ему в глаза. Зималетдинов оторопел, его тело сковало от ужаса, непонимания. Мысли, самые разные, хаотично засуетились в голове, когда он почувствовал через ткань прохладное прикосновение пальцев девушки к внутренней стороне верха своего бедра. — Я же возьму одну? — и Маша достала из его кармана пачку сигарет, белую, как лицо Зимы, которое только казалось спокойным. Но невозмутимо ответить «конечно», у него всё-таки не получилось: слова застряли в пересохшем горле, и он только коротко кивнул. Теперь их взгляды встретились в полумраке и сцепились. Зима вдруг догадался, что будет дальше, но препятствовать не стал. Девушка медленно запустила вторую ладонь теперь уже в его правый карман, плавным и надавливающим скольжением нащупывая коробок спичек. Машка намеренно «не нашла» искомое с первого раза. Зима пытался контролировать своё тело, но не был уверен, что в таких ситуациях это вообще возможно. Ведь он прежде никогда и не был в такой ситуации: впервые в жизни девушка была так близко к его паху и прикасалась так томно, так ласково и настойчиво одновременно. И его тело не выдержало такой провокации, а с губ всё-таки слетел рваный короткий выдох, которому не удалось ускользнуть от Машкиного внимания. Туркина победоносно, с откровенным самодовольством, достала проклятые спички. Что она творит? Зачем ей это? Она просто хочет поиздеваться над ним? Вдруг Зима взял ее за запястье: аккуратно, мягко, но ощутимо. Она не испугалась. Она чего-то ждала. — Маш, — слегка подавшись вперед, он перешел на сдавленный шепот, опасаясь, что его голос окажется не его голосом вовсе, — ты зачем это делаешь? — Что «это»? В голосе подруги он уловил дрожь. Она сама боится, того что делает? Зима окончательно запутался, а захлестнувшее его возбуждение не оставляло ему шансов нормально соображать, чтоб понять, чего же добивается подруга. Да он уже и не хотел ничего понимать. Он хотел только саму Машу, о которой грезил и которую любил. Любил первый раз жизни. Его свободная ладонь бережно легла ей на щеку, и едва он коснулся пальцами её кожи, он вдруг всё понял. Её лицо полыхало, она мастерски скрывала своё сбившееся дыхание, делая его бесшумным и напрягая скулы. Машка не издевалась, они оба хотели одного и того же. Они оба хотели друг друга.