— Только здесь получается такая картошка, — Маша довольно зажмурилась, торопливо пережёвывая горячий кусочек. — Соль у кого-нибудь есть?
Марат полез в карман, достал маленький спичечный коробок и протянул его подруге.
— А сразу нельзя было? — Турбо недовольно покачал головой, ожидая, пока сестра посолит свою порцию.
— Что ж ты такой ворчун стал, — Маша мягко улыбнулась, — или «должность» супера обязывает? Зима вот без напряга сидит, жует. Милый такой.
Зима как будто от неожиданности поперхнулся, вызывая такой реакцией искренние смешки подруги и Марата с Ералашем.
— Всю жизнь хуй без соли доедали, — он пожал плечами, — что мне сейчас, из-за несолёной картохи барагозить?
— Деньги появились после прихода
Кащея, — Валера не унимался, — можно уже и начать к хорошему привыкать.
Всё-таки брат изменился, всего за год. Он стал более матёрым, жёстким и менее терпимым. И сестра никак не могла понять: дело в возрасте или в новом лидере с воровскими понятиями.
— Деньги у тебя появились, когда ты жвачкой начал у школы приторговывать, — напомнила Маша, — причем принудительно по отношению к «покупателям». Тебя из-за неё и начали «Турбо» величать.
— А ещё он заводится с пол-оборота, — Марат то ли пожаловался, то ли сделал комплимент, девушка толком не поняла.
Турбо кинул недовольный взгляд на Адидаса — младшего. Маше было досадно наблюдать за подобным поведением брата, и она непроизвольно перевела взгляд на Зиму, как бы сравнивая их.
Да, она знала, что, если его разозлить, последствия будут плачевными, и всё же этот парень был более размеренным и рассудительным. У него не было образа как такового, за него образ создавала самая внешность, немного грустный взгляд и привычка очень редко улыбаться. Но когда он всё-таки улыбался, то получалось всегда мило и обезоруживающе. Маше всегда казалось, что Зима, не так уж и глубоко внутри, добрый, отзывчивый и человечный. Пожалуй, самый человечный из «универсамовских». В восстановлении справедливости он никогда не превышал полномочий, и действовал сугубо соизмеримо с масштабом проступка или обиды. Среди своих не брал больше, чем подразумевалось его долей. Даже Адидас так не умел.
Маленькие искорки вились над огнём куда-то вверх, в тёмное и ясное ночное небо. Зима почему-то подумал, что Маша похожа как раз на одну из них: такая яркая, согревающая и совершенно неуловимая. И скоро опять исчезнет.
Он сидел напротив неё, через костер, и мог рассматривать её сколько угодно, пока она с неподдельным интересом слушала планы Ералаша на подарки для бабушки. Кажется, тот что-то сказал про утюг, но это было неважным: Зималетдинов слышал всё словно через толстое пуховое одеяло своих мыслей.
Маша сидела на деревянной доске, полу боком к огню, опираясь на одну руку и вытянув ноги так, чтоб джинсовая юбка не задиралась и не подскакивала. Конечно, мальчишки мельком поглядывали на её полуоткрытые бедра при свете костра, но только у Зимы от этой картины перед глазами внутри всё закипало, а внизу живота будто затягивался тугой узел. Пламя отбрасывало подрагивающие блики на фигурку Маши, на её длинные светлые волосы, на обтянутую футболкой аккуратную грудь, на тонкие коленки. Туркина то звонко смеялась над чем-то, то отгоняла комаров, мило морщась, то поправляла край своей джинсовой юбки, проводя ладонью от пояса до открытой кожи.
Зималетдинов не знал, куда деться от подступающего чувства, которое разгоняло кровь внутри, затрудняло размеренное дыхание. Это было похоже на состояние перед долгожданной дракой, когда адреналин разливается горячим напряжением по телу и переводит зрение в режим фокуса на конкретном оппоненте, как бы определяясь с тем, на кого из противостоящей стороны обрушится вся жестокость. Только вместо оппонента была Машка, а вместо жестокости… Что другое. Что-то не менее пылкое, но при этом обволакивающее нежное, упраздняющее всех и всё остальное рядом.
— Земля, приём! — Турбо весомо хлопнул друга по плечу, привлекая его внимание. — Гитару, говорю, передай, концерт начинается.
Марат с Ералашем демонстративно поаплодировали подруге, как и полагается при выходе артиста на сцену. Правда, она никуда не выходила, а просто кокетливо взяла в руки музыкальный инструмент, который ей передали через брата:
— Сразу говорю, я вам не Цой, идеально на гитаре играть.
Девушка села поудобнее, поджав коленки и скрестив голени, и «опробовала» несколько аккордов. Пацаны приятно затихли в ожидании.
Наконец, она непринужденно перевела взгляд со струн на сидящего напротив Зиму, и, выдержав музыкальное вступление, начала петь.
«Я не знаю, что
сказать тебе при встрече…»
Зималетдинову вдруг показалось, что Шатунов беспардонно вытащил эти строки и «не могу найти хотя бы пары слов» прям из его головы.
А Машка продолжала петь, попадая во все ноты и иногда прикрывая глаза.
«И снова седая ночь,
И только ей доверяю я…»
Летняя ночь, пусть и не совсем седая, точно знала одну единственную тайну Зимы от пацанов. Знала она и о его мыслях, в которых не были и капли пошлости, лишь чистая первая любовь и искреннее, настоящее желание, вызванное самым светлым чувством в его жизни. И кто знает, помогла бы ему эта ночь своим покровом сейчас, не будь здесь Турбо, Марата и Ералаша. Ну, не может же Маша заколдовывать его, пристально глядя через языки пламени, моментами откровенно сдерживая улыбку, просто так? Не может просто так петь строки «знаешь ты без слов, тебе давно всё ясно», глядя прямо ему в глаза. Зиме ни черта не ясно, Машка…
Туркина снова дошла до припева, и пацаны, негромко, но с большим удовольствием, начали подпевать ей, будто опасаясь испортить её сольное звучание.
Костер приятно пощелкивал, где-то в невысокой траве под толстенными трубами трещали сверчки. Марат лежал на земле, распластавшись и запрокинув голову так, чтоб видеть музицирующую Туркину. Ералаш сидел с другой стороны, и тоже смотрел на старшую подругу немного завороженно. Во взгляде Турбо на сестру ненадолго затеплилась былая мягкость, которую он совсем скоро утратит окончательно.
Все смотрели на Машу, а Маша смотрела почему-то только на Зиму.
Песня закончилась, и пацаны, теперь уже все вместе, разразились короткими аплодисментами невпопад.
— Вове бы понравилось, — Адидас-младший перевернулся из своего положения и задумчиво выдернул несколько травинок из земли.
— С ним всё будет хорошо, Марат, — Маша отложила гитару и ласково потрепала прохладной рукой парня по голове. — Он вернется, и мы обязательно соберемся здесь все вместе, как раньше…
Как только речь зашла об Адидасе, Зима почувствовал, что непонятное, но такое приятное состояние в его теле и голове, улетучивается. На смену ему пришла колкая ревность, хотя Володи здесь даже не было. То ли на контрасте с надеждой, которую подарила песня в Машкином исполнении, то ли от осознания собственной слабости перед ней, он почувствовал себя дураком. А он это ненавидел. Ненавидел, когда его держат за дурака. Ну, не бить же теперь себя за такое.
— Я размяться, — он поднялся с земли, попутно подхватывая пачку «союз апполона», валявшуюся рядом с Турбо.
Зималетдинову не хотелось ни слушать эти разговоры, ни видеть как скорлупа, толком не видевшая красивых девушек с открытыми ногами, украдкой смотрят на его Машу, пусть и без задней мысли. Хотелось курить, а ещё снести кому-нибудь челюсть.
