Сердце без опоры

      

Чёт

             — Ризли?! — Невиллет привстал в кресле. — Что-то случилось?       — Нет, ваша честь…       И тут Ризли настигло сомнение, которое он до сих пор старался от себя гнать, и гнать именно потому, что оно могло помешать задать вопросы тому, кто был, пожалуй, единственным кандидатом в ответчики. Сомнение это подпитывалось странной робостью, которой Ризли до сих пор за собой не замечал. Чувствительность такого рода была ему несвойственна. Здесь и сейчас он как будто боялся спрашивать.       Вопросы о тех, кто попадает в крепость в качестве осуждённого, он задавал далеко не впервые. Такая необходимость время от времени возникала всегда. Это было обычное взаимодействие между службами наказания и осуждения. Однако сегодня он чувствовал стеснение вероятно потому, что интерес его имел личный характер.       — Я пришёл к вам… по личному вопросу.       Отличительной особенностью Невиллета была полнейшая невозмутимость. За все годы, что они были знакомы, Ризли так и не смог разобраться: было ли это качество свойством характера или правилом воспитания, но кто бы какие бы вопросы ни желал обсудить с юдексом, он мог быть уверен в том, что его выслушают внимательно и, главное, спокойно.       Судья опустился в кресло, плавным движением руки пригласив гостя присоединиться.       — Слушаю, — Невиллет сцепил пальцы в замок и, опершись локтями о столешницу, приготовился.       А Ризли вдруг растерял все слова, какие хотел сказать, и пришлось ему импровизировать.       — Я бы хотел воспользоваться вашей памятью, если это возможно…       Ризли не стал ходить вокруг да около, чтобы не позволить себе сбежать.       Испытывать стеснение, добывая информацию, — это случилось с ним впервые. Нет, Ризли не предполагал, что Невиллет подумает что-то не то или отнесётся к его вопросу излишне подозрительно, или выразит особенное любопытство. Невиллет всегда был очень деликатным во всём, что касалось человеческих чувств, отношений или событий, которые приводят к тому или иному исходу. Он судил, будучи при исполнении, и никогда, находясь в своём кабинете или где-то ещё помимо зала судебных заседаний. Кроме того, он был достаточно мудр и прозорлив, чтобы не лезть туда, куда его явно не пускали, и Ризли не боялся, что здесь тайна его интереса будет раскрыта. Ризли беспокоил сам этот интерес.       Совершенно незапланированно, неожиданно ночью между ним и Адель образовалась связь, которая сама по себе отрицала возможность сиюминутной интрижки. Возможно, виной тому была исключительная правильность герцога. Он не мог лечь в постель с девушкой, не испытывая к ней хотя бы каких-нибудь чувств: интереса, теплоты, нежности. Понятия «секс для здоровья», в основе своей имевшего казуисическую составляющую, для него не существовало. Вся натура его противоречила такому положению вещей и отрицала саму возможность такого события. Но событие произошло, и его внутреннее честное, порядочное «я» должно было как-то это оправдать. Однако кроме механически использованных логических выводов было нечто ещё, что удивило его и позволило в глубине сердца зародиться искорке понимания и бережности к человеку, внезапно пожелавшему его, принявшему его безропотно с ярко выраженным счастьем и нежностью. Проще сказать: он понял, что она любила, и не смог закрыть на это глаза. Пусть эта любовь была сиюминутной и о продолжении Адель не просила, но она была и не узнать Ризли её просто не мог.       Осознание этого факта вызвало лёгкое удивление и беспокойство, поскольку объяснить себе причины возникновения столь яркого и открытого чувства со стороны человека, который знал его, Ризли, очень мало (по крайней мере ему тогда так казалось) герцог не мог. Пришедшие на смену ночному приключению размышления доставили ему дополнительную головную боль, поскольку кроме первичного явного и яркого физического удовольствия, полученного им, в глубине его памяти замерцало узнавание отдельных моментов: жестов, звуков, интонаций, которое повлекло за собой приятную сердечную и душевную теплоту от ощущения не физической, но эмоциональной близости. Ризли не мог объяснить это только своими принципами. И хотя он совершенно точно не мог вспомнить видел ли он когда-нибудь эту девушку до того, как встретил её в крепости, всё же было в ней что-то такое, что подстёгивало его усилия в пристальном изучении памятных событий прошлого: встреч и прочего.       — О вашей памяти ходят легенды, — проговорил Ризли и замолчал, ожидая пока перед ним и Невиллетом поставят чашки с чаем в тонкостенных узорчатых чашках. — Я бы хотел узнать об одном деле, если это возможно.       — В архиве можно найти всё, что угодно, — Невиллет, заметив его беспокойство, предложил ему выбор.       — Я знаю, — Ризли благодарно улыбнулся, — мне нужны сведения, которых, возможно, нет в заархивированном деле. Я прочёл его и нужных мне ответов не нашёл.       — Если смогу, то конечно…       Юдекс наклонил свою большую, красивую голову и доброжелательно улыбнулся.       — Я бы хотел спросить о деле, которое рассматривалось в суде несколько лет назад… дело о резне в особняке Мортона Лероя.       Невиллет, откинувшись на спинку кресла, долго, дольше обычного смотрел на него, и взгляд его почему-то становился всё печальнее и печальнее.       — Мне нужно несколько минут, — проговорил он и, поднявшись, отошёл к окну.       Помолчал.       — Знаете, Ризли, — обернувшись от окна, наконец, медленно проговорил Невиллет, — я о многих делах вспоминаю с сожалением, но это стоит совсем особняком.       — Почему? — осторожно поинтересовался Ризли, стараясь не проявлять изумление внезапной откровенностью собеседника.       — Мне кажется, что наказание настигло не того… — Невиллет замолчал, словно сам удивился своим словам, и поспешно завершил свою фразу как будто вовсе не так, как планировал изначально: — Впрочем, как и в вашем случае…       — В каком смысле?       — Я неправильно выразился, — Невиллет вернулся к столу, — в этом деле, как и в вашем, государственное правосудие настигло и покарало виновного, но то, что приводит к таким поступкам часто остаётся за рамками государственной судебной системы.              — Вы сопровождали осуждённую по этому делу в крепость Меропид. Я помню, вы сказали тогда странные слова…       — Какие?       — Что-то вроде: «В крепость не попадают люди с простой судьбой, но у этой девушки совсем всё плохо».       — Я так сказал? — лицо судьи просветлело. — И вы это запомнили? Благодарю. Я надеюсь, у неё сложилось всё более или менее хорошо, ну, насколько это возможно в её положении.       — На днях она покидает крепость.       — Вот как?       Невиллет плавно опустился в кресло, лёгким движением выровнял документы, которые лежали перед ним на столе и были без того сложены идеально, переставил золочёную чернильницу дальше от своей руки, переложил роскошное перо. Делал он всё это неторопливо, но вовсе не нарочито медленно, чтобы вызвать раздражение ожидающего. В его движениях, размеренных и точных, чувствовалась какая-то скорбь, от того Ризли и сидел тише мыши, и дышал через раз.        — Скажите Ризли: зачем вам это знание?       — Мне кажется в этом деле не всё так просто…       — Вы правы, — юдекс согласно кивнул и, помедлив, добавил, — но вы всё же не ответили на мой вопрос.       Невиллет теперь смотрел на него прямо, внимательно, спокойно. В самой глубине его зрачков пульсировал тот же самый вопрос, который он озвучил несколько секунд назад, казалось, то был искренний интерес не облачённый в дешёвое любопытство, и одновременно казалось, что он нужен судье лишь для того, чтобы облегчить начало разговора им двоим, казалось, что все ответы давно известны и озвучивание их сейчас лишь ширма, за которой скрывается или смятение, или сочувствие — каждому своё.       Ризли мог согласиться с тем, что испытывает частичное смятение, находясь здесь и сейчас под вполне благовидным предлогом, который скрывал его истинный интерес, в котором он и себе боялся признаться, но о чём или о ком беспокоился уважаемый юдекс было непонятно.       — Любопытство не порок… — полувопросительно, полу-утвердительно проговорил Ризли и в тот же момент понял: зря он так сказал.       Невиллет бледно, невыразительно улыбнулся, словно и согласился, и нет, но черты лица его стали как будто острее, и Ризли почувствовал себя неуютно, словно на искренний интерес и доброжелательность ответил насмешливым высокомерием.       — Да, конечно… — негромко обронил Невиллет.       Следующие несколько минут он посвятил тщательному оправлению пышных манжет и, казалось, был увлечён этим делом абсолютно, словно не было ни вопросов, ни беспокойства до того.       Испытывая неловкость и совершенно не зная, как от неё избавиться, Ризли едва заметно поёрзал на очень мягком и удобном стуле, который показался ему жёстким и угловатым, и так ничего и не придумав, вопросительно глянул на собеседника.       Ожидание затягивалось.       — Видите ли, Ризли, — наконец медленно проговорил Невиллет, — ваш вопрос вызвал во мне не очень приятные воспоминания, и я бы не хотел погружаться в них без серьёзных на то оснований.       Ризли не мог не откликнуться на едва заметные извинительные ноты, проступившие в голосе юдекса.       Отбросив сомнения и недоверие, он сказал просто и искренне:       — Господин Невиллет, если бы я мог узнать нужную мне информацию другим путём, поверьте, я бы это сделал. Я… лично заинтересован в том, что вы скажете. Это нужно мне, и дальше меня ни к кому не пойдёт. Вы знаете цену моему слову, ведь так?       Ризли мысленно выдохнул и едва заметно улыбнулся, чувствуя, как глубоко внутри отпускает его непонятный и необъяснимый страх, как становится легко и просто.       Невиллет согласно кивнул, и черты его лица осветились едва заметной ответной улыбкой, стали мягче и дружелюбнее. Суровость и недоверие покинули его взгляд, уступив место светлой печали.       — Что вы хотели бы узнать?       — То, что не фиксируется в отчётах; то, что помогло бы мне… понять.       Однако, что понять, Ризли не уточнил.       Неуловимым, неосознаваемым движением он резко взлохматил себе волосы и тут же пригладил их, и на миг стал похож на вихрастого непокорного мальчишку, упрямого и самоуверенного, но абсолютно искреннего и чистого, как горный родник.       — Ну, что ж… Это очень давнее дело. — Невиллет поджал губы, вспоминая, и взгляд его оторвался от лица собеседника и повернулся куда-то внутрь, направился в сферы невидимые для Ризли. — Началось оно много лет назад, и мне горько осознавать, что во всём, что случилось есть и моя вина, хотя и косвенная…       Невиллет замолчал ненадолго, и Ризли с удивлением и беспокойством отметил, что старый знакомый, всегда такой уверенный, спокойный и бесстрастный, волнуется. Это было едва заметно, но тем не менее… На мгновение он испугался того, чем собирался поделиться с ним человек напротив.       — Не мне вам рассказывать, Ризли, что некоторое время назад в Фонтейне махровым цветом цвела работорговля. Вы это знаете сами. Но с полной картиной вы незнакомы, так что… приготовьтесь. В двух словах и не расскажешь…        Невиллет горько усмехнулся, губы его внезапно скривились, а взгляд, на мгновение вернувшись из дальней дали, остановился на лице Ризли. И был он жесток и холоден. И Ризли вдруг показалось, что он совершенно не знает человека, к которому пришёл со своими вопросами и подумал: не зря ли он это сделал.       — Никто из нас, стоявших у истоков государственной и судебной систем не понял, когда это началось, но дурные идеи очень быстро распространились почти по всему Тейвату. Где-то меньше, где-то больше, но в стороне не остался никто. У нас в Фонтейне всё это приняло чудовищный размах… Н-да…       По мере того, как продолжался рассказ, голос говорившего становился всё тише и печальнее, словно сам процесс говорения доставлял рассказчику неимоверную боль, и пробирался он к видимой только им цели с большим трудом, спотыкаясь и оскальзываясь, но не допуская мысли, чтобы остановиться и прекратить борьбу с самим собой, своим нежеланием вскрывать то, что было похоронено в глубине памяти.       — Одна из группировок устраивала гаремы, то есть захватывала мужчин и женщин, и не кого попало — кандидаты тщательно подбирались. Их удерживали в плену, принуждали… к спариванию. Рождались дети. Уже в младенческом возрасте эти дети выбраковывались и… младенцев, которые не подходили под жёсткие нормы отбора, просто… убивали, остальных распределяли по домам. В одном из таких домов проживали и вы. Мы долго пытались подступиться к ним, никак не получалось вывести их на чистую воду, тогда мы решили устроить им ловушку и отправить лазутчика внутрь, чтобы вскрыть гнойный нарыв изнутри. У меня был друг и помощник, он вызвался… Операция очень тщательно готовилась, но случилось непредвиденное: он… полюбил женщину, с которой там… ему пришлось провести с ней ночь. Он отказался от всех планов ради любимой и самостоятельно устроил побег. Он исчез, растворился, и как бы мы его ни искали, нигде не могли найти. Через два года он дал о себе знать, мы обговорили встречу, на которую он не пришёл. По всей видимости искали его не только мы. Я так и по сей день не знаю, что с ним произошло, но одно совершенно точно: уже очень долго его нет в живых, иначе он давно вышел бы на связь. Он подписал себе приговор, когда осмелился выступить против преступников самостоятельно, но привела приговор в исполнение его попытка связаться со мной.       Невиллет умолк и на плечи опустилась мрачная тишина, в которой не было ни проблеска, ни зёрнышка надежды, только отчаяние.       Невиллет тяжело побрёл дальше, всё дальше в глубину своей памяти.       — Во время кратких переговоров, он сказал, что собрал нужные доказательства и что мы легко сможем взять и осудить всю сеть, начиная с главарей и заканчивая мелкой сошкой. Он сказал, что за эти два года у него родилась дочь, но никаких подробностей не представил. После того, как он не пришёл в оговорённое место, и мы… я понял, что ждать не имеет смысла, я инициировал поиски его семьи, но, к сожалению, не успел. Женщина была убита, а ребёнок похищен. Я считал и считаю так до сих пор, что обязан позаботиться о дочери своего друга, и мы искали её, и искали, и искали… Много воды утекло… Я ведь даже не знал, кого ищу! Каков был шанс, что девочка окажется похожей на моего друга и я сразу же узнаю её? Я не забывал об этом ни на минуту… Девочка… уже взрослая девушка нашлась случайно во время расследования громкого дела об убийстве почтенного горожанина. Как оказалось, почтенная жизнь была только прикрытием, который расколола та самая девочка, дочь моего друга. Как я узнал об этом? Она не скрывала своего прошлого, говорила обо всём, что помнила, а помнила она немало, и была достаточно откровенна, чтобы я мог, сопоставив факты, сделать выводы. Не спрашивайте меня, как это произошло! Главное, что я ничего не мог сделать, чтобы спасти её. Я опоздал!              Ризли закончил разговор тогда, когда почувствовал, что больше не имеет сил. Попрощавшись, быстро покинул кабинет, бегом направился прочь из дворца. Остановился у выхода перед долгой, почти нескончаемой для его стремительно убывающих сил, лестницей; встал, со свистом втягивая воздух лёгкими, работая ими, словно большими кузнечными мехами. Он чувствовал удушье, с которым никак не мог справиться активный вдох. Словно большая каменная ладонь сжала его шею на уровне адамова яблока. Трещали позвонки от неимоверного давления, хрустело и ломалось что-то внутри гортани, и несколько минут перед глазами плыли огненные круги. Он стоял, опершись руками о колени, отдуваясь и промаргиваясь, мечтая лишь о том, чтобы провалиться сквозь землю, пропасть туда, где никто не сможет его увидеть и где будет дано ему время, чтобы осмыслить…       Откровенность Невиллета задела Ризли неожиданно чувствительно. Долго сдерживаемая память, запертая в железных сундуках, вырвалась на свободу и накрыла его. Не сказать, чтобы это было совсем внезапно, или дело в том, что он непривычен был трезво оценивать свои поступки и мысли. В конце концов, он давным-давно примирился с собой и решение двигаться дальше было вполне осознанным, выстраданным, и много сил было приложено Ризли для выполнения этого решения. Оказалось, однако, что в минувшем случались с ним события, которые он обошёл, когда разбирал сам свою историю и давал ей взвешенную и зрелую оценку. Случилось ли это по вине подсознания, которое берегло его, или просто он счёл в то время такие события неважными, или просто забыл о них — такое объяснение невозможно сбросить со счетов, — но эти события скрылись в глубине его памяти тенью и до поры до времени не давали о себе знать ни шорохом, ни звуком. И нужен был толчок извне, чтобы они вдруг выпрыгнули наружу и оскалясь расположились перед ним. Нет, это был не ледяной душ, это был форменный буран, горная метель, снежная лавина, не оставившая Ризли ни единого шанса увернуться.       Удивляло то, насколько медленно и исподволь подбиралось к нему открытие. Он не просто знал девушку, с которой провёл ночь, он знал её хорошо. Он знал её с тех пор, когда они были значительно моложе, более того, они жили вместе в одних и тех же стенах! Тогда же между мальчиком и девочкой зародилась слабенькая и ненадёжная эмоциональная близость, не объяснимая ничем, кроме призрачной надежды найти родное сердце. Это была не любовь и даже не её преддверие. Это была удача, подаренная двум очень одиноким детям, нуждавшимся в особенной, личной теплоте, теплоте персонифицированной, наличием которой не могут похвастаться детские дома, тем более тот, в котором они двое оказались. И не было тогда никаких планов на будущее, да и шансы на добротное будущее были призрачны. Близость возникла вопреки всем рассудочным доводам. Просто оба они были очень одиноки, не осознавая этого хорошенько. Из них двоих именно она нуждалась в крепком дружеском плече, возможно потому, что была ещё слишком мала, когда попала в тот дом, слишком хорошо помнила о том, что пришлось ей покинуть.       Сейчас Ризли обнаружил, что прекрасно помнил об этом, но при встрече не узнал её! Конечно, это было объяснимо. Девочка, чьё имя он помнил очень и очень смутно, словно образ из давнего сна, изменилась фантастически. Маленькая девочка с копной тёмных вьющихся волос, конечно, повзрослев не слишком прибавила в росте и весе, но Архонты! Как изменилось её лицо и всё в ней. Дело было даже не в том, что она выросла. Сама жизнь так грубо и жестоко поработала над ней каменными неласковыми ладонями даже и без какого-либо инструмента, что она совершенно изменила способ мышления, поведения — всё! Если бы не глаза, которые он смог разглядеть только недавно…       Смутное ощущение внезапно приобрело непреложность факта и встало во весь свой немаленький рост. Было ли свойственно Ризли настолько сильно и ярко эмоционально реагировать на встречи и события? Скорее нет. Со времени последнего такого события миновало немало лет, он закалился и в некотором смысле зачерствел. Иного случиться и не могло, учитывая его жизненный послужной список. Однако же внезапно обнаружилось, что где-то там, в глубине, припорошенное событиями, которое несло в себе накатывающее время, осталась маленькая незажившая ранка. Она не давала о себе знать поскольку не было раздражающих факторов, она сохранялась до сих пор в благоприятных для её покоя условиях и спала до поры до времени.       И вот: он уверился в том, что двух настолько похожих пар глаз не существует, а значит, это были те самые глаза.       Волной накатило воспоминание, голос послышался так ясно: «Пожалуйста, возьми меня с собой…»       Следом подоспело чувство вины: он отказался, и это стало одной из причин кошмара, в котором она варилась долгие дни.       Но ведь он и в самом деле не мог взять её с собой!..       Неуправляемая волна памяти нахлынула и едва не утопила Ризли в себе. Единственное, что он мог сделать — это покориться и переждать. Ризли обессиленно прислонился к стене и закрыл глаза.